Текст книги "Живой товар"

Автор книги: Андрей Хазарин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 24 страниц)

Несколько минут Инна Васильевна наслаждалась картинами мести, возникающими перед её мысленным взором... Но потом чуточку пришла в себя. Надо позвонить Клавдии Гавриловне, поблагодарить.

Мамочка грузновато поднялась со стула:

– Раисочка Гордеевна, миленькая, можно, я из вашего кабинета позвоню? Буквально минуточку...

– Пожалуйста, – завша пожала плечами.

Клавдия Гавриловна отозвалась почти сразу, как будто сидела и ждала звонка.

Инна Васильевна начала благодарить её, собеседница в этот раз была куда приветливее. Выслушала всю тираду, спросила, нет ли вестей от Ирочки. Искренне порадовалась, что девочка уже приехала. Даже поздравила. Распрощались дамы, очень довольные друг другом.

Теперь Инна Васильевна была чуть спокойнее. До конца работы ещё далеко – есть время придумать, как общаться с такой переменившейся дочкой.

* * *

Я еле успел продрать глаза, когда позвонила тетя Клава. Правда, до трех ночи я все-таки успел поработать: сделал неплохой очерк для "Саймона" и здоровенный кусок рекламного сценария для "Чарли". Но ведь и проснулся я в час дня!

Хорошо, когда никто на мозги не капает. Нет, я свою Янку очень люблю. Но иногда она бывает такой... Особенно, когда надо уборку делать или что-то ещё по дому!

Я прихлебывал кефир и одновременно слушал теткин командирский голос. Вот что значит офицерская жена! Когда дядя Володя вышел в отставку, он стал очень тихим, очень спокойным и очень неуверенным в себе пенсионером. А тетя Клава приобрела голос, поскольку теперь говорила за двоих.

О том, что вышла моя статья в "Зебре", я узнал ещё вчера от главного, который велел в три приехать за авторскими экземплярами. А вот откуда тетя узнала о приезде дочечки этой ненаглядной? А, ну да, мамочка сообщила...

Последовала команда – немедленно собираться и ехать к Ире, брать интервью. Я попробовал возразить, но тетя осведомилась:

– А как ты собираешься продолжение писать? Из пальца высосешь?

Страшно неохота, но права ведь... И я, закруглив разговор, пошел бриться и приводить себя в приличный вид.

Через полчаса вышел из дому, купил на лотке последний экземпляр "Зебры" со своей статьей и поехал к Гончаровым. От прошлой встречи с мамашкой, от стряпни её тошнотворной меня два дня мутило. И теперь, приближаясь к дому, я подумал, какой кулинарный шедевр вышибет из меня дух на этот раз.

Позвонил в дверь. Раздался неизменный в наши дни вопрос:

– Кто там?

О, голос приятный, чуть хрипловатый. Профессиональный.

– Я к Инне Васильевне.

– Она на работе. А вы кто?

– Знакомый. Привез ей сувенирчик.

А самого прямо воротит от этого разговора. Но тетка права: продолжение действительно писать надо...

Щелкнул замок и меня наконец соизволили впустить в квартиру.

А Ирочка-то и впрямь красавица! А фигура! Вот только росточком высоковата. На мой, правда, вкус. Я больше люблю маленьких женщин.

– Какой сувенирчик?

А в голосе-то никакой любезности.

– Да вот тут я с ней беседовал. Статью написал, авторский экземпляр привез. Могу автограф оставить...

Слова "авторский экземпляр" почему-то на профанов действуют неубиенно.

– Оставьте... Пошли в кухню. Кофе хотите?

– Нет, спасибо. Говорят, он для сердца вреден...

Я изо всех сил старался завязать светскую беседу. Но девушка смерила меня холодным взглядом:

– А ты что, собираешься сто лет прожить?

– Не знаю, но можно и попробовать... – я старался быть вежливым, не замечать хамства. – Вы Ира?

– Была...

А читает-то! Глаза скользят по строчкам, в лице появляется что-то такое... Вот, отложила газету, села поудобнее. А я ещё стою. Предложила бы сесть гостю, корова!

– Ирочка, вы уже прочитали первую часть. Я сейчас работаю над второй. Не могли бы вы дать мне интервью? Иначе, боюсь, наши читатели будут очень недовольны моей работой!

Ирочка ещё раз посмотрела на меня и я заподозрил, что на интервью рассчитывать не приходится. Жаль! Но надо попробовать...

И я опять начал говорить о небывалом читательском интересе, который несомненно возникнет после чтения такого неординарного материала. Но она молчала, только слушала.

В воздухе стало сизо от дыма – детка-то курит, и какие крепкие... Мне Янка дома запретила курить – я и бросил через год. А эта дымит, и ещё как!

Слушала она меня, слушала. А потом как скажет! Да ещё по-итальянски! На что уж я не полиглот, но это знаю точно – зверское ругательство, крутое. Такое себе только мужики позволить могут!

Я замолчал. А она – ещё раз, только теперь это был испанский, по-моему. Тоже что-то сочное. И, похоже, столь же малопечатное.

Тут она встала, подошла ко мне поближе, и почти в лицо залепила ещё одной зверской тирадой. Это я понял! Ни хрена себе девица слова знает!

А она газетку эту несчастную из рук вырвала, на стол бросила... Берет меня за шиворот, как котенка, честное слово. Ну, здоровая лошадь!

И выводит она меня в коридорчик этот хрущевский, крошечный, залепляет пощечину – аж звон пошел – и выдает ещё одну фразу. Уже на чистейшем русском!

Я понял, что делать мне здесь больше нечего. А как отсюда выбраться? Особенно, если тебя за ворот держат и в глаза выдают такие матюги, что ты, взрослый мужик хорошо за тридцать, краснеешь, как девочка невинная!

А что я ей сказать могу? Что пойду в милицию, заявлю, что она меня избила? Или мамочке её пожалуюсь?

Не выпуская воротника, распахнула дверь и вышвырнула меня на лестницу. Вдогонку прозвучало простое и доступное:

– Пошел на ..., говнюк!

Я посыпался вниз по лестнице, успев при этом подумать, что, в сущности, легко отделался... Ну зараза!..

Поправил одежду и направился к троллейбусу, уныло размышляя, что теперь на серии статей можно ставить жирный крест. Эта сучка сама ни слова не скажет, кроме отборного мата, и мамульку свою ненаглядную в бараний рог скрутит – та тоже молчать будет. Да и что она может сказать нового?

И пошел я, в смысле, поехал, именно так, как она мне сказала... Такое тоже в нашей журналистской практике бывает!

* * *

С каким удовольствием я ему по морде дала! Тоже мне, журналист он! И писанина его скотская! Ты что думаешь, плесень поганая, даже если бы все это правдой было, я бы тебе хоть слово сказала? Кретин! Стану я позориться! Маманька уже постаралась – так опозорила, дальше некуда!

"Читательский интерес"! Скотина! Какой интерес, кроме твоего – в чужом белье грязном поковыряться и за дерьмо это денежек побольше огрести!

Ну почему? Почему настоящий мужик нынче вывелся? Нормальный мужик теперь стал редкостью ископаемой! Вот только такие и остались – мелкие, гнусные, до грязных сплетен жадные. Хуже баб, честное слово.

И я вспомнила Асю – ни слова лишнего, ни оха, ни аха. Все по делу, решительно, быстро...

А этот... Червяк плюгавый... Точно – сматываться надо. Даже если бандюги не сыщут, так от этой мрази покоя не будет.

Чего там Ася говорила – сумку собрать... Надо бы съестного с собой захватить. Ну-ка, что тут у маманьки в холодильнике? Ничего себе, ленинградскую блокаду пересидеть можно!

Теперь шмотки... Плохо, денег ни черта не осталось, неловко чужим людям на шею садиться. У мамульки утянуть? Рука не поднимается. Жратву можно, а деньги – извини... Интересно – она их по-прежнему под наволочками прячет?

Ни фига себе! Да-а, мамулька-то, оказывается, леди упакованная! А я ей ещё курточки да сумочки высылала, думала, толкнет мамулька, перебьется недельку лишнюю до пенсии... Ладушки. Не обеднеет от сотни-другой.

Глава 24

Груз получить опоздали!

В четверг 27.06, около 22 часов на дорожном посту ГАИ остановилась колонна из трех КамАЗов с полуприцепами под тентом. К дежурившему снаружи младшему сержанту Макогону подошел водитель головного тягача, хмурый небритый человек лет пятидесяти, заговорил с акцентом западных областей:

– Слышь, сержант, там у дороги машина горит. Легковая. В низине, двадцать шесть километров отсюда по спидометру.

– А вы посмотрели, может, людям помощь нужна?

– Видел бы ты, как горит, не задавал дурных вопросов. Им теперь только поп с гробовщиком помогут...

Спустился старший поста, сержант Завирюха с акаэмэсом через плечо, начал выспрашивать. Западники все рвались скорей уехать, еле дождались, пока составят протокол, да запишут Ф.И.О., да номера машин, да маршрут следования, да откуда машины – с адресом и телефоном, да что за груз помидоры груз, пока вы тут нас мурыжите, потекут, а нам до самой Рязани ещё пилить и пилить, плюс две таможни!

Минут через сорок отпустили шоферов, Завирюха вызвал по рации дежурного по районному ГАИ, тот обматерил, велел пост запереть и гнать на мотоцикле туда, где горит. Пока доехали, уже прогорело – только дымом воняло да в яру дотлевала трава. Макогон остался у мотоцикла – вывернул руль, светил фарой вниз, но толку от того – аккумулятор подсаженный. Завирюха спустился в ярок с фонарем, потоптался там, выбрался наверх бледный и приказал быстро гнать обратно на пост – рация на мотоцикле дохлая, надо было одному ехать, второй с поста бы услышал, в район передал, но по ночам последний месяц в одиночку не ездили – было уже два случая вооруженного ограбления на трассе.

В пятницу уже утром, хорошо по свету, часов в одиннадцать, приехала на уазике-фургончике бригада из района – начальник следственного отдела Цимбалюк с помощником, лейтенант Коваль из ГАИ, Блатнов – судмедэксперт, и проводник со служебной собакой по кличке Никулин (проводника кличка, собаку звали Матрос). Снова поехали на место, осматривать. Коваль с гаишниками занялись обочиной и дорогой, остальные спустились вниз.

Часа два работали, в саже вывозились, составили протоколы. Эксперт все качал головой – слишком уж обгорели тела, очень ему не хотелось такие вскрывать. Тем более в пятницу – в уазике их не повезешь, пока вызовут труповозку, пока приедет, до райцентра довезут, уже и вечер будет...

А пока что Цимбалюк велел Ковалю включить происшествие в сегодняшнюю сводку. По ГАИ, не по угрозыску.

* * *

Бесконечный четверг плавно перешел в рано начавшуюся пятницу, которая тоже грозила затянуться до бесконечности. И только без четверти восемь утра Артур Митрофанович Кононенко добрался до вокзала родного города. По времени добрался удачно, через несколько минут после прихода фирменного поезда из столицы, перехватил какого-то высадившегося пассажира и за две сотни купил у него билет. Пока он ещё ничего не продумал и не спланировал, но две сотни – не деньги. Пусть лежит, кушать не просит.

Но это была единственная удача за последние сутки. Настроение понятно, но и физически чувствовал он себя препохабно, и не только оттого, что в голове до сих пор крепко гудело. Жутко противно было ощущать себя грязным, помятым и немытым. Вроде бы после Афгана должен был ко всему привыкнуть, но у него это вывернулось наоборот: чистотой и аккуратностью он словно отделял себя – сперва от ободранных душманов, после – от воспоминаний, пропитанных вонью крови, гноя и пота.

Он старался себя не оглядывать, но все время помнил, в каком виде у него одежда после драки на дороге, неблизкой прогулки до железнодорожной станции, ночевки на лавочке в ожидании первой электрички и полуторачасового путешествия в обшарпанном вагоне, набитом работягами и базарными бабками до состояния консервной банки...

Мюллер двинулся было на выход, но взглянул на часы – и кинулся к телефону-автомату. Вовремя опомнился, ещё несколько минут и не успел бы: Манохину самое время ехать на работу.

Кононенко не стал голосом театр по телефону изображать, говорил сухо, по-деловому. Им с генеральным не драму Лермонтова "Маскарад" разыгрывать, им дело делать надо. А в деле не бывает всегда как по маслу, иначе Манохин его бы на службе не держал с целым отделом.

– Евгений Борисович, неудачно мы съездили. Очень неудачно. И груз получить опоздали – из-под носа увезли, и на обратном пути в автокатастрофу попали.

Он подбирал слова по-протокольному точно: авария – значит, машина разбита, катастрофа – авария с трупами.

Манохину разжевывать не надо было. Спросил только:

– Ты где?

– На вокзале.

– Сейчас восемь ноль одна. В восемь тридцать жди меня возле "Деликатесов" в центре.

Правильно генеральный решил говорить в машине: Манохин водит сам, жену не подвозит, а такие дела обговаривать лучше без лишних ушей. Кому надо, в свое время узнает, хоть бы и Хозяйка.

Утром в метро поезда часто ходят. Кононенко поднялся по эскалатору в густой толпе, с облегчением свернул в правый выход, к консерватории – тут народу куда меньше было. Поднялся не спеша по лестнице, прошел короткий квартал до назначенного места. "Деликате-есы"... сорок лет был "гастроном", теперь обозвали на немецкий лад, новую вывеску на полдома отгрохали. Мюллер был не силен в психологии рекламы и ему не нравилось, когда деньги тратят по-дурному, на показуху. Дело надо делать тихо – так он считал.

Добрался он быстро, минут на десять раньше срока, но рожейторговать на виду у всей улицы не захотел – зашел в подъезд, причесался, досадливо провел ладонью по щетине на подбородке, отряхнул брюки, носовым платком смахнул пыль с кроссовок. За полминуты до назначенного времени вышел.

Снизу, от собора, показался черный "джип-чероки". Повернул направо, проехал метров тридцать от угла, тормознул – как раз против Мюллера получилось.

Манохин распахнул правую дверцу:

– Садись.

С Евгением Борисовичем разговаривать надо было кратко, оперируя только фактами. Кононенко за прошедшие полчаса чуть успокоился, настроился на нужный тон и всю историю, от аэропорта до электрички, уложил в три минуты. Без чувств и эмоций. Правда, совсем удержаться не смог, когда рассказывал о Витюше и Коле, – Манохин в этом месте как-то резко посмотрел на него.

– Так. Езжай домой. Приведи себя в порядок. Появишься в офисе подумаем, что делать дальше. Пока!

Мюллеру пришлось опять нырять в метро – до своего родного Каганова, ещё одной суперспальни города.

Назывался этот выселок отнюдь не в честь Лазаря Моисеевича, приспешника Вождя и Учителя, и не в честь известного физика – ядерщика, лауреата и изменника родины, слинявшего в Израиль. Большой древности было название это – Каганово – и сохранилось со времен неразумных хазаров, когда на этом месте любил зимовать их царь-каган...

Впрочем, исторические изыски Артура Митрофановича не волновали. Думал он в эту минуту – так, машинально, – мол, хорошо, что теперь до дому пешком дойти можно. А пока вторую очередь метро не открыли, проблема была. Приходилось либо трамвая ждать, либо автобуса, да ещё остановки не рядом, торчишь на углу, головой вертишь, чтобы успеть заметить загодя и добежать... А теперь – милое дело, тридцать пять минут, хоть часы проверяй – и дома.

Вытащил из кармана-пистончика ключи, вошел в квартиру, порадовался, что жена уже на работе, – хоть и приучена вопросов лишних не задавать, но временами не выдерживает.

Скинул одежду, осмотрел – рубашку в стирку, брюки и куртку... м-да... бросил в пластмассовый таз, засыпал порошком, безнадежно повернул кран горячей воды – ох ты, есть! Хоть по мелочам везет... Подождал, пока сошла ржавая, залил таз, пустил воду в ванну, через пять минут сам залез и попытался расслабиться, забыть обо всем хоть на полчаса. Но в ушах все звучали Колины слова: "...это "Кречеты".

Надо же так нарваться! Задумано-то было пустяковое дело – взять девчонку, растолковать ей убедительно – и только на словах, без всякого криминала! – чтоб воды в рот набрала, и спокойненько доставить домой, целую и невредимую. Все было продумано – мол, встречаем по поручению фирмы, с самыми лучшими намерениями, а помалкивать тебе надо сама понимаешь почему, не тот случай, чтоб хвастаться...

Даже потом, когда решили выхватить у этого молодчика в сером костюмчике, тоже все было четко: мол, увидели, как кто-то посторонний увез, забеспокоились, что похищение, что сообщники этого махденского мерзавца, решили, мол, отбить.

Но теперь все это в пользу бедных – вооруженное нападение на милицейскую машину... Артур Митрофанович досадливо крякнул и покрутил головой. Ладно, "мерседес" чистый, на горелом даже отпечатков пальцев не найдут. Ребят разве что по зубам вычислить могут – а ведь могут, до фирмы доберутся, найдут приказ на командировку, на троих, а вот вам и третий, тот серенький костюмчик может и признать, даром что сумерки были. Ага, вот, значит, первое конкретное дело: убрать из бумаг приказ на командировку, из кассы – расходные ордера на выплату командировочных... Хлопотно, но генеральный сделает, главбух у него свой. Еще, правда, кассирша и Оксана она выписывала командировочные удостоверения. Ладно, это Манохина забота. Я тут чистый, надо на всякий случай алиби заготовить – и вопрос закрыт. А если молодчик признает – его слова против моих, другие в машине сидели, далеко, смеркалось уже, ни черта они видеть не могли. Куртку и брюки на всякий случай выкинуть...

И вообще я в тот день в Белгороде был по делам фирмы!.. А вот фиг тебе! Не в Белгороде ты был, а в столице, в министерстве, котракты на подпись завозил! О-о, ещё лучше, был в столице, а в интересующий вас вечер, товарищи органы, ехал в фирменном поезде, можете билетик обратный посмотреть в отчете по командировке. Ну, Кононенко, ну молодец, вовремя две сотни потратил!.. А прямой билетик где? А не было билетиков, дал проводнице на лапу, в служебном купе доехал...

Так, с этим ясно, Колины и Витюшины бумаги только изъять, а меня вам не достать, взвейтесь, кречеты, орлами – и летите, летите, летите... И не просто летите, а...

Воды уже много налилось, он погрузился с головой – и вдруг вынырнул, как ошпаренный. Монтировка! Елки-палки, где монтажка? Домкрат в багажник кинул, запаску – а где монтировка?! Светил ведь – не было её. Может, закатилась куда-то в сторонку? Хорошо, если так, пока найдут, вся ржой зарастет, там уж пальцев никаких не сыщут. Или какой-то проезжий польстится на немецкую железку – а если "кречеты" с собой забрали, как вещдок?

Артура Митрофановича в горячей ванне озноб пробрал. Он вылез из воды, прошлепал мокрыми ногами по линолеуму, раскрыл бар, глотнул коньяку. Постоял, бессмысленно глядя в окно – и поймал себя на том, что рука автоматически снова несет бутылку ко рту. Стоп. Сосуды расширил, пик стресса снял – а голова нужна ясная.

Он аккуратно завинтил бутылку, поставил обратно в бар, вернулся в ванную.

Мои пальцы у ментов найдутся – брали, когда разрешение на оружие оформлял. Да и в армейских архивах есть... Те, правда, теперь за границей, в Москве, но если понадобится – добудут.

Значит, не надо открещиваться от монтировки, да, моя, три дня назад колесо снимал, проверял подшипники ступицы. Значит, и от машины открещиваться нельзя. А как она без вас туда попала? А угнали! А что ж не заявили? А в командировке был, вот приехал, увидел, что на месте нет – и прибежал к вам заявлять.

Ну так, пункт второй – заявить. Сперва только с Манохинымобговорить все... Ну уж нет, это я с Манохиным обговаривать не буду, своя задница к телу ближе. Но если сейчас в милицию идти, то весь день угроблю. Так: позвонить, панику поднять, а дальше – мол, доложу начальству о командировке и прибегу заяву писать.

Так. Буду заявлять – начнут номера двигателя и шасси спрашивать. Придется настоящие называть, по техпаспорту, а что не совпадают – это с угонщиков спрашивайте... Или повременить денек-другой, не торопиться заявлять? Мало ли, не кинулся сразу, машина в гараже заперта, я до воскресенья ехать никуда не собирался... Все-таки надо послушать, что Е-Бэ скажет.

Конечно, ему главное – себя и фирму отмазать. Лучше бы, конечно, чтоб ни монтировку не нашли, ни ребят по зубам не вычислили. А то уж больно подозрительно: машину угнали работники фирмы и тут же пытались совершить нападение на автомобиль, в котором везли бывшую клиентку фирмы, которая... и так далее.

Нет, нельзя допустить, чтоб к этому нападению на дороге фирму пристегнули. И без того положение хреновое. Не смертельное, но хреновое. Самое страшное сейчас – огласка. Даже если историю с этой Гончаровой удастся замять, бизнес с бордельным боссом, считай, кончился, и не потому, что опасно, просто желающих уехать не найдется: скандал всю клиентуру распугает. Ну и фиг с ним, дело несерьезное и доход несерьезный. Но вот если фирма засветится и начнут органы нюхать, могут и до главного бизнеса добраться, а это уже серьезно.

Как предотвратить шум? Во-первых, девчонка эта. Заставить молчать раз плюнуть. Только пригрозить – да что там пригрозить, просто объяснить, мол, раскроешь рот – через два дня весь город знать будет, где ты побывала, – и все, навек заткнется. То же самое с её родней: мамаша сгоряча гвалт подняла, теперь, небось, сообразила уже, а если нет – дочка объяснит, а если дочка тоже дура – ну, средство то же самое: вежливенько объяснить обеим, что к чему. Именно так, вежливенько; может, Валентину Дмитриевну направить? Тут комар носу не подточит, она из фирмы, психолог, пришла помочь несчастной клиентке...

Только все это при одном условии – если девчонка там, на месте, не узнала больше, чем ей положено. Кононенко непроизвольно передернулся. Упаси Господь!..

Он вылез из ванны и приготовил себе крепчайшего, черного как ночь чифиря – осталась привычка с Афгана. Зоя, жена Кононенко, и сама любила крепкий чай, но то, что пил под настроение её Артур, иначе как черной смертью не называла.

Но отвлечься ему не удавалось: мысль сделала новый поворот.

А если по факту уголовное дело возбудят? Раз девчонку "кречеты" охраняли, значит, МИД до местного начальства уже добрался и тут все знают...

Ну, что они знают, то у них не отнимешь. Это уж пускай Е-Бэ действует по своим каналам.

Все. Хватит. Всего не просчитаешь заранее, пока нет конкретной информации. Погодим – жизнь подскажет...

И тут Мюллер как в воду смотрел.

* * *

Евгений Борисович Манохин полагал, что кабинет должен быть рабочим местом, а не проходным двором, и сотрудников приучил являться сюда только по вызову – в отличие от многих руководителей он считал главной своей обязанностью думать и решать возникающие проблемы, предоставляя подчиненным поддерживать нормальную работу без своего участия.

Вот и сейчас он сидел в кресле, рисовал на листке бумаги какие-то схемы и раздумывал о проблеме, которую не смог решить начальник охраны. Даже мысли у них шли параллельно – Манохин тоже первым делом подумал о том, как избежать огласки. Но тут же мысль его перешла к более острым вариантам.

А как быть, если все-таки откроют дело и доведут его до суда? Положим, хороший адвокат сможет перевалить всю вину на недобросовестного "жениха". Но суд – это неизбежная огласка, скандал, а следовательно – риск потерять живой товар. В отличие от Мюллера, Манохин знал истинные масштабы этой сферы деятельности фирмы, возможные перспективы – и никак не собирался упускать такую статью дохода.

Значит, придется использовать другой путь – более дорогой, но и более действенный. Есть человек, который сумеет закрыть дело за отсутствием состава преступления или недостаточностью улик – но лишь при условии, что вокруг дела не будет лишней шумихи.

Следовательно, тишина нужна в любом случае. Девчонку припугнуть позором – это просто. Хотя... за границей она бы вмиг нашла какого-нибудь борзописца, накатала с его помощью скандальную книжонку, огребла кучу денег – а после уж подала на фирму в суд за моральный ущерб. Кто её знает, чего она там нахваталась. Так что, может быть, придется не просто припугнуть позором, а просто припугнуть...

Евгению Борисовичу понравилась придуманная игра слов, он усмехнулся, но тут же вернулся к более серьезным делам.

Кроме девчонки, есть ещё и мамаша – тварь, судя по всему, злобная и скандальная, которая может на все пойти, лишь бы фирму с дерьмом смешать. Купить? Или...

Мамаша... По ассоциации мысль его метнулась к погибшим парням, их родителям и семьям. Кононенко, похоже, очень тяжело воспринял... Деньги вдовам?

Евгений Борисович наклонился и из самого нижнего ящика извлек пачку сигарет. Как всякий, недавно бросивший курить, он отлично помнил, куда её положил. И очень гордился собой, что сумел одолеть многолетнюю привычку.

Но сейчас и его проняло. Что ж он, робот, что ли? Гибель боевиков создавала массу проблем, но и людей жалко. Тем более, что Колю рекомендовал старый приятель. Не чужой, можно сказать. Да, надо что-то сделать – но не спешить. Юридически об их гибели пока не известно. Подумать. Помощь от фирмы – признание, что они выполняли служебное поручение. Анонимно? А вот это мысль хорошая: если они чистые, что ж – фирма не забыла, но и не выпячивается; а если на подозрении – совершили преступное деяние, да ещё не сами, а кто-то их послал. Да, только так.

Привычно щелкнула зажигалка, Манохин затянулся – и выругался. Ну и противный же дух! Оказывается, успел отвыкнуть. Тем не менее он потянул второй раз, третий – и почувствовал, как отпускает мозги. Будто ручку на тисках открутили. Правильно доктор Житомирский говорил: отрава, наркотик, канцероген – но антистрессор.

Манохин всегда помнил, кто говорил, что говорил и при каких обстоятельствах. Для его занятий – полезное свойство памяти...

В интеркоме щелкнуло.

– Евгений Борисович, почта и газеты, – доложила Оксана.

– Занеси.

Как всегда по пятницам, вместе с корреспонденцией, пришедшей в фирму, она принесла кипу газет, которые продавались с утра на лотках. Расходы небольшие, а руку на пульсе родного города держать надо, считал Манохин.

Сверху, как обычно, секретарь положила серьезные издания – "Бизнес Информ", "Курьер", "Телескоп", потом региональные, а потом уже все остальные – все эти "Знакомства", "Бумс!" и прочие "Зебры". Он любил бегло ознакомиться с городскими сплетнями ещё до того, как за дело возьмутся аналитики. Те штудировали внимательно, умело и выдавали довольно правдоподобную картину подводных течений в бизнесе родного города – а иногда и неглупые рекомендации. За то и зарплату получают. Человек должен толково делать свое дело и получать за него соответственно. Может, если б коммунисты об этом помнили, и социализм не завалился бы так сразу.

О социализме Евгений Борисович не жалел, но и мысль его не была пустой игрой ума. Анализируй чужие ошибки – меньше будет своих.

Манохин просматривал газеты, покуривал и успокаивался. Пока ещё ничего ужасного не произошло. Оставалось только предотвратить появление этого ужасного в будущем. А это было ему вполне по силам. Ему многое было по силам.

Часы пробили одиннадцать утра. Манохин взял в руки скандальную "Зебру". Уже через несколько секунд руки его потянулись за отложенными было сигаретами. Пальцы дрожали.

Кто проболтался?!

Ответ пришел сразу же, простой и очевидный: ведь мамаша проданной девицы обещала устроить фирме веселую жизнь. Недооценили – это урок на будущее. Урок надо извлечь, но лить слезы над пролитым молоком толку нет. Вред уже причинен, и сейчас важно не дать скандалу разрастись. Найти журналиста и убедить его не продолжать публикации. Любым способом – от самого благородного до самого решительного.

Это работа для Кононенко. Пусть лично займется, пока нет ничего горящего.

Директор ещё раз прочитал репортаж, внимательнее. Отметил, что не названо ни одно имя, нет и названия фирмы. Только: "одна известная компания", "всесильный директор"... А дальше – смачные детали из жизни восточного борделя. Подпись – А. Непомилуев. Что уж не "Беспощадный"? Щенок ты, Непомилуев, все из пальца высосал, много ты знаешь о борделях!.. А главное – ничего сверх того, что известно мамаше. Уже хорошо.

Манохин чуть повеселел – знать он ничего не знает, да и глуповат, похоже, может, и обойдется малой кровью...

Ровно в половине двенадцатого дверь в кабинет раскрылась и вошел Кононенко – отмытый, в безукоризненном костюме. Только глаза, красные, воспаленные, выдавали усталость. Молча остановился, дожидаясь, пока заговорит генеральный.

– Садись. Читай.

И он протянул через стол газету.

Мюллер читал очень медленно и очень внимательно. По привычке ничего не записывал, полагаясь только на память.

Дочитал, отдал газету, откинулся на спинку кресла.

– Я должен убедить журналиста бросить эту историю?

– И поубедительнее убедить. Получше, чем багаж наш встречал...

По лицу Кононенко генеральный понял, что говорить этого не следовало. Ладно, злее будет... Не до церемоний сейчас – должен понять как надо.

– Денег не жалей. Узнай, откуда взял информацию, что ему известно сверх того, что в статье, где собирается добыть новые сведения. И отговори. Делай что хочешь, но газета с продолжением выйти не должна. Можешь весь тираж украсть, можешь вывезти из города всю типографскую краску или всю бумагу...

Очень хотелось Мюллеру спросить, зачем такие сложности – краска, бумага... Ведь существуют куда более простые и действенные способы. Но решил промолчать – осторожен Е-Бэ, никогда словечка опасного не скажет. Неважно, главное уже сказано: делай что хочешь. Сделаю.

Но директор ещё не закончил выдавать ЦУ, как оказалось. Только теперь они касались не будущей, а прошлой операции.

– Вчера ты все сделал, как надо. У нас Коля с Витей ещё числятся в командировке?

Мюллер кивнул.

– Вот и пусть числятся до понедельника. Потом вызовешь ко мне их жен, я опишу, как самоотверженно они сражались за наши тайны, как героически погибли. Тела найдем. Хоронить будем в закрытых гробах.

Кононенко решительно покачал головой:

– Нельзя.

И выложил свои соображения.

Манохин выслушал, кивнул, задумался. Главных своих помощников он всегда слушал внимательно. Масштаб мышления у них, конечно, не тот, но круг проблем уже, а потому и обдумать они их могут глубже. Наконец сказал:

– Есть логика. Ладно, я ещё подумаю и решу, деталями займусь сам. А у тебя сейчас главное – газета.

Мюллер ещё раз кивнул. Манохин не дурак, гонор ему глаза не застит. Решит правильно.

Поднялся и вышел.

– Оксана, помогите-ка мне женским голосом.

С начальством Кононенко обходился минимумом слов, с подчиненными же, особенно женщинами, мог и пошутить, хоть тоже немногословно.

– Женским – с удовольствием!

Хорошую личную секретаршу Е-Бэ нашел. И привлекательное лицо фирмы достойно представляет, и за лицом этим у неё побольше, чем у других: работает расторопно, в чужие дела носа не сует, лишних вопросов не задает и сама слова лишнего не скажет – проверял.

– Вот газетка. Надо узнать, где находится их редакция, а то тут адреса нет.

Единственный указанный в выходных данных телефон оказался контактным.

– Алло, добрый день. Это одиннадцать – двадцать три – пятнадцать? Мне нужен главный редактор... А, контактный... Да понимаете, я из фирмы "Лаванда". Мы хотели разместить у вас рекламу... Подойти?.. Хорошо, диктуйте адрес...

Фирменная французская ручка побежала по листку бумаги.