Текст книги "Власть земли"

Автор книги: Андрей Зарин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)

Глава IX
Соломенный царь

В своей ставке, в роскошно убранной горнице, за письменным прибором сидел Ян Сапега и быстро писал длинное послание. Этот человек был одним из замечательнейших деятелей того времени. Полурыцарь, полуразбойник, знатного рода, безумно отважный, он исходил Россию вдоль и поперек, грабя и разоряя города и села, унижая и истязая русских. Его войско в три тысячи человек, приведенных в Тушино к «вору», наполовину истаяло при осаде Троицкого монастыря, но и оставшихся полутора тысяч было достаточно, чтобы Ян Сапега был для всякой стороны желанным союзником или опасным врагом. И Сапега пользовался своим положением и извлекал из него для себя и своих выгоды. Из-под Троицкой лавры он прямо прошел под Смоленск к польскому королю, но, взвесив выгоды и увидев, что трудно ему первенствовать наряду с гетманами Жолкевским и Потоцкими ^{19} , перешел на сторону «калужского вора». Есть некоторые данные догадываться, что, помимо соображений выгодности положения, в его решении присоединиться к «вору» играло роль еще следующее обстоятельство: он был очень неравнодушен к обольстительной Марине Мнишек, а та, не жалея, расточала пред ним свои чары.

Теперь Сапега сидел и хмурил свое красивое, мужественное лицо. Легче было ему биться одному против десяти, чем писать хитрое письмо в королевский стан. Ни на один миг он не упускал своих выгод.

«Ваше преподобие, – писал он королевскому исповеднику, иезуиту Мошлинскому, – прошу Вас уверить его королевское величество в моей неизменной преданности его короне и готовности служить во славу его своим оружием, только пусть преподобие Ваше уверит короля, что я завишу от коло [17]17
  Коло – сходка, войсковой круг. – Ред.


[Закрыть], которое не столь бескорыстно, как я, покорный слуга короля».

Здесь Сапега опять задумался и невольно усмехнулся. Да, придя в Калугу с полутора тысячами воинов, он вдруг стал гетманом над шестью тысячами, потому что все поляки отдались под его булаву. Он опять взялся за перо и снова стал писать, высчитывая плату своему войску. Потом он описал положение «вора», придал ему грозный характер и в виде угрозы упомянул, что от него зависит двинуть всю эту вольницу на Москву, а оттуда…

Сапега положил перо и засмеялся.

– Хоть на Смоленск, на Ваше Величество! – громко сказал он и встал.

В дверях появился пахолик.

– Поручик Ходзевич хочет видеть гетмана!

– Проси! Да приготовь парадный кунтуш и вели седлать коня! Я еду на полеванье [18]18
  Полеванье – охота, обычно с собаками, в степи. – Ред.


[Закрыть]с царем. Пусть со мной едет Петрусь с одной сворой!

Пахолик скрылся, почти в ту же минуту в ставку явился Ян Ходзевич. Он, видимо, был взволнован, здороваясь с гетманом.

– Что скажет пан доброго? – ласково спросил его Сапега.

– Пришел с просьбой, мосць пан [19]19
  Мосць пан ( пол.) – сокращенная форма вежливого обращения.


[Закрыть]! – ответил Ходзевич. – Мне нельзя оставаться в Калуге; отпустите меня.

– Куда?

Ходзевич смутился.

– Пошлите куда-нибудь!

Гетман внимательно посмотрел на него, лукаво улыбнулся и произнес:

– Будем, пан, откровенны, как товарищи. Вы разбили дом князя Огренева-Сабурова?

– Я, – глухо ответил Ходзевич.

– Молодецкое дело, – весело сказал Сапега. – А для чего, пан? Неужели для стации [20]20
  Стация – здесь: место стоянки, ночлега. – Ред.


[Закрыть]?

– Нет! – вспыхнув, ответил Ходзевич и, запинаясь, рассказал, в чем дело.

Сапега нахмурился, но потом засмеялся.

– Ну, кто для красавицы на такое дело не пошел бы? Только, правда ваша, вам ехать надо. Да вот, – спохватился он, – много у вас жолнеров?

– Тридцать человек и три пахолика!

– Забирайте их всех! Вот вам письмо к патеру Мошинскому. Скачите под Смоленск в королевский стан и отдайте письмо ему. А сами… – он почесал свой лоб, – ну да что же и думать? Оставайтесь служить королю. Как знать, может, и встретимся с вами. А теперь – с Богом! – Он запечатал конверт и шутливо прибавил: – Ну а красавицу где-либо под Смоленском спрятать надо. Король не любит их у себя в лагере, да и не место им там! Вы лучше там, подле, деревнюшку найдите… Счастье ваше, что именно теперь ко мне пришли! Позже я, пожалуй, не знал бы, куда и направить вас. Ну, а теперь – с Богом, не мешкая!

Сапега встал и подал Ходзевичу накеты.

В порыве благодарности Ходзевич поцеловал плечо гетмана.

– Ну, ну, – сказал тот, – я сам знаю, что значит для поляка его люба!

Ходзевич опрометью бросился к своему дому, а довольный Сапега позвал пахолика, быстро переоделся и выехал на своем вороном, направляясь ко дворцу самозванца. Позади него ехал Петрусь, держа на своре двух великолепных гончих.

Однако гетман опоздал. У крыльца уже толпилась вся охота. В середине на караковом коне в русском боярском одеянии красовался сам царек. Маленькие глазки на его припухшем лице тускло смотрели, толстый нос и широкий рот с отвислыми губами придавали лицу выражение брезгливого недовольства. Рядом с ним на осле сидел неразлучный с ним шут Кошелев. Немного вбок подле царька на сером аргамаке сидела красавица Марина, столь ненавистная всем русским, а рядом с нею, тоже на коне, ее подруга, Варвара Пржемышловская. Вокруг гарцевали польские паны, русские бояре, казаки и татарские мурзы.

– А вот и гетман! – радостно воскликнул царек. – Чего запозднился так? А еще охотник!

– Делами занялся. Много их, дел-то, царь! – весело ответил Сапега, здороваясь со всеми, но никого не видя, кроме прекрасной Марины.

– А какие дела, гетман? – весело спросила она. – Может, сердечные?

– Сердце я отдал своей царице! – смело ответил гетман, и от его ответа лицо Марины невольно вспыхнуло.

Все старались льстить Сапеге, и сам царек более других.

– Смотри, – сказал он, – все уже ехать хотели, да я удержал их из-за тебя! Ну а теперь и в дорогу! Гайда! – Царек ударил лошадь и двинулся вперед, но его конь фыркнул и попятился. – Прочь с дороги! – закричал царек. – Эй, вы!

Прямо пред ним на коленях стояли Маремьяниха и Силантий, облокотившийся на меч. Маремьяниха поползла на четвереньках под самого коня царька, держа на голове бумагу.

– Милости прошу! – выла она во весь голос.

– Милости! – вторил ей Силантий, хмуря свои щетинистые седые брови.

Царек замахнулся нагайкой, но Марина вовремя подскакала и, удержав его руку, сказала ему тихо, с укором:

– Ты – царь! Умей угождать народу. Прочти просьбу и рассуди!

Царек опустил руку и крикнул стражникам:

– Гей! Возьмите бумагу и подайте нам.

Стрелец взял бумагу и подал царьку.

Тот протянул ее ближайшему подле него всаднику.

– Читай! – приказал он ему и обратился к челобитчикам: – А вы встаньте!

Всадником, принявшим челобитную, оказался князь Теряев-Распояхин; он развернул бумагу и, взглянув на нее, побледнел. Царь склонил голову, приготовясь слушать. Охота остановилась.

– «Великий царь земли Русской, Димитрий Иванович, и пресветлая царица, Марья Юрьевна! Бьют тебе челом людишки твои Акулина Маремьяновна и Силантий Мякинный, дабы наказал злого обидчика, а сделал он вот какое дело татебное, – начал читать князь Теряев-Распояхин, и по мере его чтения лица всех невольно хмурились. Старинным подьяческим языком описывались нападение на дом князя Огренева, разгром его, убийство князя и, наконец, увоз княжей дочери, причем в челобитной прямо указывался и виновник, поручик Ходзевич. – И слезно молим тебя, великий государь, – окончил прерывающимся от волнения голосом чтение князь Теряев, – с вора того сыскать за обиду и дочь княжую Ольгу вернуть нам, твоим людишкам, княжеским слугам. О том бьем челом тебе, государь».

– Молим тебя, царь-батюшка! – завыла Маремьяниха, снова падая в ноги.

– Государь, эта княжна – моя невеста! – прерывающимся голосом сказал Теряев. – Бью и я челом: накажи злодея и верни девицу!

– Из твоих людей, воевода? – хмуро спросил царек гетмана.

Сапега на миг смутился: он не думал, что дело будет так круто поставлено. Но наглая усмешка тотчас же снова появилась на его лице, и он спокойно ответил:

– Мало ли офицеров у нас жартуют, а что касается пана Ходзевнча, то он давно услан под Смоленск, и о нем я ничего не знаю!

– Царь, вели гнать за ним погоню! – воскликнул князь Теряев, вся кровь в котором закипела при мысли о том, что любимая им Ольга Огренева находится во власти поляка.

Царек растерянно оглянулся. Жалкая улыбка выдавилась на его лице.

– Куда погоня? В волчью пасть? – спросил он.

– Я поеду! – воскликнул Теряев.

– Да поезжай, коли охота. Там он не в нашей власти! Встань! – резко сказал «вор» Маремьянихе.

Та встала, растерянно оглянулась и вдруг поняла, что ее просьба осталась без результата. Ее лицо вспыхнуло, маленькие глазки загорелись, и она вдруг закричала с азартом:

– Что же ты за царь соломенный, коли у тебя под носом разбойные дела делают, а ты и разбойника наказать не можешь!

– Молчи, баба! – замахнулся на нее стрелец, но Силантий ударом кулака опрокинул стрельца и заговорил с азартом:

– Стой! Теперь я скажу! Истинно, не царь ты, а скоморох польский! Русские-то вон у тебя на площади на колах рассажены, а полячка ты тронуть боишься. Этот вот пес, коего ты воеводой назвал, нарочно своего разбойного пана Ходзевича отсюда угнал! Пойдем, Маремьяниха! Видно, настоящий царь на Москве, а здесь все воры да охальники! – И, грозно сверкнув глазами, Силантий повернулся спиною к «вору» и повлек за собой Маремьяниху.

В первый момент грубость его речи поразила всех своею неожиданностью, но через мгновение люди одумались.

– Взять! – закричал князь Трубецкой.

Стрельцы бросились в погоню.

– Отставить! – резко крикнул царек. – Пусть идет к царю московскому! Охоты не будет сегодня! – сказал он всем и, сойдя с лошади, тяжелым шагом пошел во дворец.

Князь Теряев подбежал к нему и стал что-то говорить.

Царек остановился; его лицо побагровело.

– Видишь, что не могу наказать душегуба, – громко сказал он, – а за обиду твоей невесты возьми себе вотчину ее отца, убитого князя!

Он махнул рукой Кошелеву и скрылся во дворце.

– Плохие жарты у вас, пане Сапега! – сверкнув глазами, сказала Марина.

Сапега смущенно улыбнулся.

– Воистину скоморох польский, царь мякинный! – говорили шепотом калужане, отходя от дворца и каждый загораясь ненавистью к полякам.

– Что же это, скажи мне на милость? – с дрожью в голосе говорил князь Теряев Трубецкому, возвращаясь домой.

Трубецкой ехал, уныло наклонив голову.

– Как приехал этот Сапега, так и пошло, допрежь того не было! – ответил он, сознавая посрамление русских, бессилие «вора» и торжество наглого Сапеги.

– Ты прости, а я не могу! Завтра же поеду Ольгу искать. Что же, что насильник теперь у короля? И там управу найду! Да и немало там русских! – сказал Теряев.

– По мне, что же? Разве я держу? Поезжай, сделай милость. Я тебе людей дам!

– Спасибо на посуле. У меня своих сорок, справлюсь! – И князь Теряев, ударив коня, быстро поехал к своему стану.

Что касается опечаленных Маремьянихи и Сякангая, то едва они сошли с улицы и вошли в проулочек, как их окружила толпа сочувствовавших им калужан. Все наперебой расспрашивали их о нападении поляков, сочувственно охали, вздыхали и поощряли Маремьяниху в ее ярости.

– Царь! – кричала она. – Сразу видно птицу по полету! Князюшка-то наш Огренев, царство ему небесное, недаром говорил, что это – жид перекрещенный!

– Тсс!.. – остановил ее Силантий. – Поговорила, и будет. Мало толка языком-то молоть.

– Что же вы делать будете, милостивцы? – спросила их баба с лотком на руках.

– Чего, мать, – закричал парень, – иди на Москву!

Каждый наперебой подавал им советы, но Силантий уже решил, что им делать, и быстро пробирался сквозь толпу. Вечером он сказал взволнованной Маремьянихе:

– Теперь к королю ихнему под Смоленск поедем. Вора и перехватим, а коли и там толку не будет – на Москву.

– А коли и на Москве ничего? – всхлипывая, спросила Маремьяниха.

– Молчи, старая, – оборвал ее Силантий, – где-нибудь правда-то найдется!

На другой день поднялись они чуть свет и опять в своей таратайке поехали прямо на Смоленск.

Глава X
Засада

Хотя князь Огренев-Сабуров с позором прогнал из своего дома Теряева-Распояхина, но ведь он же не мог запретить ему любить Ольгу и мечтать о ней. С этой мечтой князь Теряев сроднился в течение многих лет. Еще девочкой он знал Ольгу, и тогда в теремных переходах, темных и пустых, он играл с нею в свадьбу. Потом узнал он ее и пышной красавицей. Любовь жалом вонзилась в его сердце, и он испытывал невероятные муки, когда узнал про дерзкую любовь к ней Терехова-Багреева. А потом, когда прогнал его от себя князь и проклял его, в каком бешенстве он скакал назад, в Калугу! В муках зачалась любовь его, искупалась она дважды в крови его сердца. И тогда, помнит он, на самом рассвете, в его душе созрело решение увезти княжну, увезти и обвенчаться силой. И вдруг польский офицер перехватил его добычу, взял часть души его и нагло насмеялся. Может быть, теперь, в эту минуту, он ласкает и целует ее.

При этой мысли кровавые круги заходили пред глазами князя, и он так ударил кулаком в стену, что изба содрогнулась.

– Ха-ха-ха! – злобно рассмеялся он, вспомнив, как «вор»-царек в утешение ему подарил разграбленную усадьбу Огренева. – Истинный вор! – громко вскрикнул князь. – Не мне, родовитому князю, быть у него на службе! Вон отсюда, за разбойником!

Его глаза загорелись. В это мгновение он подумал, что может заслужить утраченную им любовь Ольги, вырвав ее из рук злодея.

– В погоню! – решил он. – Нынче к вечеру я возьму своих и помчусь к Смоленску! Или у короля нет правды?

Но не сразу смог Теряев-Распояхин привести в исполнение свое решение. Вернувшись от царька оскорбленным в свою избу, он долгое время обдумывал предстоявшие сборы в путь, соображая все обстоятельства, а затем пошел по своим товарищам – князьям, боярам и боярским детям – и стал спешно отдавать им за рубли своих лишних коней, борзых собак и дорогую утварь.

– В погоню за обидчиком еду, – говорил он всем, – так казна нужнее борзых собак!

– Бог тебе в помощь, Терентий Петрович, – отвечали ему товарищи, которым всем он был люб, несмотря на угрюмость своего характера.

К князю Трубецкому Теряев зашел после других. Этот князь, в эпоху Смутного времени игравший значительную роль, всегда и везде бывший военачальником и к концу жизни сумевший устроиться при царе Михаиле ^{20} , в то время был совершенно безличен, отдаваясь во власть более сильного.

Князь Теряев застал его только что кончившим сытный обед и отдыхавшим за чарой меда. В сафьяновых сапогах, в скуфейке на маленькой голове и в желтом парчовом кафтане князь Трубецкой походил на татарина своими черными волосами, несколько раскосыми глазами и широким ртом. Увидев гостя, он улыбнулся, сверкнув двумя рядами белых зубов, и сказал:

– Милости просим, гость дорогой! Честь и место! Эй! – крикнул он прислужнику. – Еще чарку да сулею тащи!

– Спасибо, князь, на ласке, – сказал Теряев, – да меды распивать у меня времени нет. Хочу до заката уехать!

– Ах, так ты и вправду за обидчиком в погоню?

– Не шутник я, князь, сам знаешь. А пришел я к тебе проститься; да потом прошу бить за меня челом пред Дмитрием Ивановичем. Не слуга я ему больше в ряду с разбойниками.

– Что ты! Что ты! – испуганно остановил его князь. – Али не знаешь, в какой теперь силе у него Сапега?

– Потому и не слуга я ему!

– Опять же, он тебе вотчину подарил.

– А вотчину беру и на том ему кланяюсь. Беру ее потому, что убитый князь мне ровно за отца родного был.

Сулею и чарку внесли и поставили. Старик Трубецкой торопливо ухватился за сулею.

– Хоть посошок выпей! – сказал он. – Сказать, что ты уехал, скажу, хоть и чую – добра в этом мало будет. Весь ему пир испорчу.

– Пировал бы он меньше! – с горечью ответил Теряев. – Ну, князь, здравствуй! – Он выпил свою чарку и, опрокинув, ударил ею по голове.

– Что же так? – сказал князь, вставая. – Почеломкаемся! Так до заката?

– До заката!

Они троекратно поцеловались.

– Если захочешь вернуться, знай, князь, я всегда тебе рад буду, – сказал Трубецкой. – А что я за твое дело не вступился, так, сам знаешь, в небо стрелять – только стрелы терять.

– Знаю, князь! Где уж нам с Сапегой тягаться!

Теряев вышел. Трубецкой снова прилег на скамью, покрытую мехом с подушками, и подумал: «Тревожный человек князь этот!»

Теряев быстро стал собирать своих людей, и вскоре перед его избой выстроились его сорок воинов на сильных, рослых лошадях. Они все были одеты на польский образец, в коротких кафтанах, с металлическими шлемами на головах, вооружены мечами, палицами у седел и ружьями; у одного, кроме того, было еще копье.

Теряев сел на своего коня и осмотрел отряд. Потом, сняв шлем, он перекрестился; перекрестились и все его люди.

– С Богом! – сказал князь и тронул коня.

Всадники выровнялись за ним по четыре и десятью рядами медленно поехали узкими улицами вон из Калуги. Солнце уже садилось, когда они выехали за ворота. Отряд выровнялся по дороге и медленно стал продвигаться вперед. Князь Теряев ехал шагом, погруженный в свои мысли, но через короткое время вдруг подумал о цели своей поездки и, сжав бока коня ногами, взмахнул плетью; мгновенье – и весь отряд помчался во весь дух, словно за ним была погоня.

– Князь! – равняясь с Теряевым, сказал Антон, считавшийся головой отряда. – Не остановиться ли? Ночью лесом несподручно ехать!

– Нам-то? Сорока? – ответил князь. – Нечего нам бояться! А что до ночи, так нынче луна большая, гляди! Нет, будем ехать до первой деревни. Тут недалеко уже, а время дорого.

Антон отъехал к отряду. Расстояние между ними и лесом сокращалось все быстрее. Луна залила окрестности голубоватым ровным светом. Резкими черными пятнами ложилась тень от всадников на дорогу.

Вдруг впереди, в чаще леса, словно сверкнул отблеск луны на меди каски. Антон поспешил к князю с докладом:

– Князь, кони-то чуют и фыркают. Я видел в лесу сверкнувший шлем.

– Тебе почудилось, а кони чуют волка, но волки нас испугаются! – И Теряев не остановил бега своего коня.

Они въехали в лес. В его чаще свет луны не освещал уже так ровно дороги и ложился пятнами от просветов в чаще. Князь сдержал лошадь и поехал тише. Какое-то предчувствие охватило его среди лесной тиши, в которой гулко раздавался конский топот. Он обернулся; Антон был подле него.

– Сбиться в кучу! – сказал князь.

Антон отъехал. Всадники сблизились, и их ряды стали теснее.

Вдруг справа и слева на миг озарилась лесная чаща, грянул залп, и трое княжеских воинов со стоном упали с лошадей.

– Засада! – вскрикнул князь, обнажая меч. – Вперед!

Но прямо впереди он увидел быстро несущихся на него всадников.

– С нами Бог! – закричали русские.

– В бой, в бой! – раздался боевой польский клич.

В чаще леса действительно была скрыта засада, организованная другом Ходзевича, Феликсом Свежинским. Случилось это так. В то время как князь Теряев-Распояхин решал вопрос о погоне за Ходзевичем, гетман Сапега вызвал к себе Свежинского и сказал ему:

– Вы ведь – друг Ходзевича? Так? Вместе с ним усадьбу громили? То-то! Так вот. Нынче в ночь князь Теряев со своими людьми едет вдогонку Ходзевичу, может нагнать его, и тогда… Я думаю, лучше было бы помешать князю.

Свежинский встал, ожидая приказаний.

– Ничего больше, – сказал ему Сапега, – я говорил с вами, как ратный товарищ. Можете идти!

Свежинский поклонился и вышел. Спустя час он с тридцатью солдатами выехал из Калуги и быстро помчался по дороге к Смоленску. Никто не жал, куда и зачем он едет.

Свежинский понял слова Сапеги и, выехав из Калуги со своими уланами, засел в чаще леса. Свой отряд он разделил на три части: две засели справа и слева у дороги, а с третьей он сам отъехал вперед, чтобы загородить дорогу Теряеву. План Свежинского удался. Неожиданное нападение произвело панику в отряде князя Теряева-Распояхина; его воины растерянно метнулись в сторону, но там их встретили сабли улан; они бросились за князем и сшиблись с поляками.

Лес огласился звоном сабельных ударов, выстрелами, криками и стонами. Князь и рядом с ним Антон рубились, не зная устали. Одушевленные их примером воины не отставали; но поляки, засевшие у дороги, соединились и ударили на них с тыла.

– Измена! Сзади бьют! – закричали в страхе княжеские воины.

Князь оглянулся, но в тот же миг чей-то клинок ударил его в грудь; он судорожно взмахнул руками и упал с лошади.

Однако битва продолжалась. Антон врубился в середину поляков и косил их своим длинным мечом. Но в его товарищах не было единодушия. Чувствуя свою слабость, они вдруг повернули коней и рассыпались в разные стороны. Поляки бросились за ними. В это время Антон, быстро сойдя с лошади, нашел сраженного князя, поднял его, положил на коня, вскочил в седло и поскакал сломя голову вперед по дороге. Поляки, занятые погоней, не заметили его.

Погоня окончилась. Свежинский собрал свой отряд и сосчитал людей. Шестерых не хватало.

– Ну, мешкать нечего! – сказал удалой ротмистр. – С коней и осмотрите дорогу! Не найдете, и Бог с ними. Виноваты сами!

Уланы спешились. Ища своих, они без жалости добивали русских и торопливо обдирали их. Наконец, подобрав своих, они собрались и двинулись в обратный путь.

– Въезжать по одному! – приказал Свежинский. – И чтобы никто не болтал о сегодняшней ночи!

Между тем Антон скакал, покуда хватило конской силы. На его счастье, скоро показалась какая-то полуразвалившаяся мельница. Он подскакал к ней и стал колотить в дверь. Дверь отворилась почти тотчас, и на пороге показался высокий старик с бородой по пояс, одетый в пестрядинную рубаху; из-за его широкой спины выглядывало миловидное лицо девушки.

– Кто тут, чего надо? – грубо спросил старик, и Антон при свете луны увидел в его руке широкий топор.

– Пусти, дедушка! – просительно сказал он. – Если есть свободная горница, приюти раненого, а может, и мертвого. Ишь, ехали мы, а на нас поляки засаду устроили, князя зарубили!

Девушка вышла из-за спины старика. Бессильно висящее на шее лошади тело тронуло ее сердце.

– Дедушка, – робко сказала она, – у нас есть светелка.

– Есть-то есть, – ворчливо возразил старик, – да пускай тут всякого, так беды не оберешься. Вот говоришь ты, – обратился он к Антону, – поляки напали, а мало ли их тут шныряет? Может, вы нелюбы им, так и мою мельницу спалят.

– Али на тебе креста нет? – с горечью сказал Антон.

Старик смутился.

– Да иди, Бог уж с вами! Анюта, уведи коня, а я помогу ему тело-то снять.

Он сошел с крылечка и сильными руками поднял князя за плечи. Антон подхватил ноги. Свет луны упал на мертвенно-бледное лицо князя, и это лицо, полное торжественного покоя, поразило Анюту. Она вскрикнула, и на ее глазах показались слезы.

– Бедный, голубчик! – ласково сказала она, уводя коня в глубь мельницы через незаметную калитку.

Антон с мельником внес князя в мельницу; там они положили его в крошечной светелке, маленькое окно которой выходило на запруду. Старик зажег поставец и, поспешно раздев князя, осмотрел его рану.

– Жив будет! – улыбаясь, сказал он Антону.