Текст книги "Власть земли"

Автор книги: Андрей Зарин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 22 страниц)

Отряд шишей шел лесом почти до самого рассвета. Все пережитое крайне взволновало Ольгу, и только несколько успокаивало ее то обстоятельство, что она опять была среди своих, да еще таких, которые знали ее милого – Петю Терехова. У княжны явилась надежда, что она вновь встретится с ним и он наконец-то избавит ее от всех бед. Но утомление было сильнее ее, и она, не успев побеседовать с Пашкой об этой радости, заснула на ее плече.

Наконец лес поредел, открылась полянка, и на ней Пашка увидела три просторные избы со многими постройками.

– Ну вот, пришли! – сказал Лапша, подходя к телеге.

Ольга проснулась.

Лапша снял колпак, поклонился и сказал:

– Не погнушайся, боярышня, нашей скудостью!

Ольга сошла с телеги.

Лапша провел их в светлую просторную горницу.

– Вот вам до поры до времени, – сказал он. – Не обессудьте!

Странная жизнь наступила для Ольги и Пашки. Они не знали местности, в которой жили теперь, и видели вокруг себя только густой лес. Окружавшие их шиши относились к ним с рабским почтением и были готовы исполнить каждую их прихоть; но случалось, что они все вдруг исчезали, кроме двух глуповатых парней, оставляемых для услуги, и Ольга с Пашкой оставались одни. Шиши пропадали день, два, неделю, а потом возвращались домой, как с прогулки; но иногда в толпе их недосчитывалось двух-трех человек.

Словно царица среди своих придворных, жила Ольга среди шишей и так сблизилась с ними, что после разлуки и она выбегала им навстречу и шиши приветствовали ее радостными кликами.

– Только укажи нам этого Ходзевича, – говорили некоторые из наиболее пылких, – мы с него живого кожу снимем, с окаянного!

– Не боись, боярышня, – говорили добродушные, – сыщем твоего Петра Васильевича и тебя ему в целости предоставим. Только дай ляха извести!

Лапша сообщил ей все новости и, между прочим, о движении Ляпунова и Терехова.

– Тебя к нему живо предоставить можно, – говорил он, – только время теперь такое – лях везде рыщет. Где ему уберечь тебя! По мне, лучше пообождать малость!

– Делай, как знаешь лучше! – ответила ему на это Ольга.

Глава XIX
Роковые новости

– Друг мой, Петр Васильевич, – сказал Ляпунов Терехову-Багрееву, – душа моя не терпит боле. Так бы и полетел на Москву, да, сам знаешь, дело не пускает! Съезди ты, на Божескую милость, на Москву к брату Захару! Чего они там мешкают? Ваське-душегубу и часа на престоле не сидеть, а они на-кось!

Терехов и без того сам рвался из Рязани. Тяжело ему было сидеть без дела, когда обездоленная Русь обливалась слезами и кровью.

– Спасибо за доверие, – сказал он, – давай грамотку, Прокопий Петрович, завтра же поеду!

– Вот и дело! – обрадовался Ляпунов. – Так на заре и в путь. А грамота готова!

На другой день Терехов выехал на своем аргамаке, захватив с собой немного казны. Он решил сделать на три дня пути крюка и заехал под Калугу в усадьбу Огренева-Сабурова, чтобы повидаться с Ольгой, причем надеялся на то, что Федька Беспалый устроит ему желанное свиданье.

Он скоро выехал на Оку и поехал ее берегом. Широкая река плавно катила свои волны; справа весело зеленел лес, из которого неслись песни птиц, и среди этой летней природы казалось как-то странно, что и в этот радостный день льются кровь и слезы и Русская земля стонет от злых врагов.

Но вот где-то раздался мрачный крик вороны. Терехов вздрогнул, и злое предчувствие овладело им. Невыносимый жар изнурял коня и всадника. Он свернул на большак и остановился на постоялом дворе.

– Эй, есть ли жив человек? – крикнул он, соскочив с коня и входя в избу.

Изба была пуста. Терехов окликнул в другой раз. За дверью послышался шепот.

– Чего пужаешься? Видишь, русский! – убеждал кто-то кого-то.

Терехов подошел к внутренней двери. Она распахнулась, и Терехов увидел целую семью. Небольшой мужичонка, борода клином, испуганно стоял на пороге и низко кланялся. Рядом с ним была высокая баба с младенцем на руках, а за ее паневу цеплялась ручонками белокурая девочка.

– Чтой-то вы словно вымерли? – недовольно сказал Терехов. – Вытри коня да засыпь ему овса, а меня напоите чем-либо… похолоднее только!

– Сейчас, боярин! – ответил, кланяясь, мужичок и выбежал за двери.

Баба зорко оглядела Терехова и потом, уже смело подойдя к столу, с поклоном сказала:

– Ты уж не обессудь нас, боярин! Озорниками напуганы очень!

– Какими такими?

– Чужак ты, верно, что про наши беды не знаешь. Какие? А ляхи из Калуги, сапежинцы, а татары да казаки оттуда же! Одни русские еще не ругаются над нами, смердами. Ну, мы и не выходим. Пошарят, поищут – мы-то в погреб прячемся – и уедут. Так мы и слывем за пустой двор. Будто в бегах.

– А чьи будете?

– Да боярина князя Степана Иваныча, царство ему небесное! – Баба набожно перекрестилась.

Терехов вздрогнул и поднял голову. Мысль о том, что Ольга осиротела и вольна в своей воле, оживила его.

– Да разве он помер? Когда? – спросил он дрогнувшим голосом.

Баба боязливо оглянулась по сторонам и зашептала:

– И вправду ты чужак, коли этого не знаешь. Мы думали, в Москве и то ведомо. Убили князюшку ляхи, а усадьбу сожгли!

Терехов откинулся к стене и уставился на бабу, а потом вскочил как ужаленный.

– А Ольга, боярышня? С нею что? – прохрипел он.

Баба в испуге отшатнулась.

– А ее лях-то этот самый в полон увез, для того и напал с ордой своей! А Маремьяниха-то с Мякинным – знаешь их? – поехали правды искать, да так и сгинули. Ах ты Царица Небесная! – И баба с сердечной болью смотрела на Терехова, а тот, не слыша ее последних слов, упал на лавку и в отчаянье бился головой о стену.

– Господи Боже мой! – кричал он, рыдая. – Да лучше гнить бы мне в сырой земле, чем слышать такие вести. За что караешь меня, Бог мой Иисус Христос?

Мужичонка вошел в избу с кувшином пива и застыл в изумлении.

Вдруг Терехов вскочил на ноги. Слезы у него высохли, глаза горели, как у безумного.

– Коня! Туда, на место! – закричал он и, не обращая ни на кого внимания, как безумный выбежал на двор, дрожащими руками оседлал коня и поскакал по дороге.

– С нами крестная сила! – сказал мужичок. – Да что это с ним? Словно овод ужалил!

– Слышь, – зашептала баба, – как рассказала я про нашего боярина, он и завыл, а теперь туда бросился.

– Ишь ты! Опять нам горе!.. Все бы на алтын, на два выпил, а тут… Нет, видно, Настьюшка, надо нам под Рязань идтить!

Терехов скакал, словно за ним была погоня. Вдруг он сдержал бег своего коня. Берег показался ему знакомым. Да, тут он ехал в прошлый раз с Семеном на свиданье с Ольгой. Вот и липа… Но где же усадьба? Терехов оглянулся и задрожал: на пригорке лишь чернели груды развалин, а деревья вокруг, словно жалуясь, поднимали к небу свои опаленные, почерневшие ветви.

Терехов словно подъехал к дорогой могиле; он сошел с коня и медленно пошел к погорелому месту. Но где найти здесь дорогие сердцу воспоминания? Вот почерневшие изразцы дорогой печки, вот железные скобы какого-то затвора, может быть сундука, вот смятый жбан… Все лежит в безобразной куче, закоптелой, покрытой сажей, а кругом не зеленеет, а чернеет сад. Деревья протянули во все стороны свои обугленные, почерневшие ветви, кусты сжались, скорчились, трава пожелтела. Было грустно, уныло.

Терехов стал медленно обходить обгорелые груды и вдруг в этом разоренном гнезде узнал ту аллею, ту скамейку, у которой он виделся в последний раз с Ольгой. Воспоминания любви и счастья волной хлынули на его сердце. Он схватился за голову и со стоном повалился на уцелевшую скамью. Солнце скрылось, но вскоре поднялась луна и залила холодным светом всю землю. И еще печальнее стала казаться местность пожарища.

Терехов то лежал недвижно на скамье, то вскакивал и в отчаянье метался по аллее, сжигаемый ревнивыми, страшными, как пытка, мыслями, и не замечал времени. Стали бледнеть звезды, на востоке показалась розовая полоска зари, а затем медленно, в золоте и пурпуре, стало подниматься солнце. Терехов наконец очнулся и провел рукой по лицу. В последний раз он огляделся вокруг и медленно пошел к своему коню.

Вдруг он вздрогнул и остановился. По пожарищу, осторожно крадучись, шел Федька Беспалый. В руках у него была лопата. Терехов хотел окликнуть его, но почему-то одумался и притаился за деревом, следя за ним.

Федька подошел к большому вязу и стал торопливо копать землю, а затем нагнулся над вырытой ямой.

«Награбил и зарыл», – решил Терехов и, выйдя из-за дерева, быстро приблизился к Федьке.

Тот, не замечая его, горстями выгребал серебряную монету и сыпал ее в лошадиную торбу, принесенную им с собой. Терехов вдруг взял его за плечо и окликнул:

– Ты что тут делаешь?

Федька вздрогнул, в испуге выронил торбу и онемел, увидев пред собой Терехова.

– Батюшки-светы, – пролепетал он, – боярин почтенный! С нами Бог, ты ли это?

– Небось не оборотень! – ответил Терехов. – Скажи лучше, что здесь делаешь? Чьи деньги гребешь?

Федька уже оправился. Его глаза быстро и лукаво окинули Терехова, лицо приняло рабское, смиренное выражение.

– Боярские, свет, боярские, – смело заговорил он, – сейчас это, как на нас ляхи напали, Силантий на другой день собрал, что мог, и здесь закопал, а потом с Маремьянихой искать боярышню уехал, а мне наказал: «Смотри, – говорит, – Федька, как уйдут эти ляхи, выгреби все да спрячь посохраннее!» Вот теперь, как они ушли…

– Кто ушли?

– А ляхи, батюшка, ляхи! Царь из Калуги, и воевода Сапега, и Трубецкой князь – все порешили идти в Москву воевать. Вчерась последняя рать ушла. В городе-то малость только казаков да татар осталось.

– А где боярышня? – спросил Терехов.

– Увезли! Ляхи увезли! Для того и на дом напали.

Федька осторожно поднял торбу и мялся на одном месте. Терехов сел на пень подле ямы и произнес:

– Расскажи, как напали, что было, как увезли Ольгу?

Федька смутился. Ему все больше и больше не нравился этот допрос. Он боялся проговориться и выдать свое участие, а в то же время еще больше боялся этого молодого боярина.

– Изволь, батюшка, – ответил он и начал свой рассказ.

Терехов впился в него глазами и жадно слушал. В голове у него мысли стали проходить ровнее и складывался план. Федька окончил и вздохнул с облегчением.

– Слушай! – вдруг заговорил Терехов. – Ты теперь в моей воле, холоп, и вот тебе сказ: назови мне того ляха, что напал на князя, и я сейчас уеду, или не называй, но тогда я повешу тебя на этом же вязе!

– Батюшка боярин, – вскрикнул Федька, – да зачем мне укрывать нашего ворога, злодея нашего? Чтобы издохнуть ему и до срока сгнить! Зовут его, батюшка, паном Ходзевичем, у Сапеги он был.

Терехов быстро встал.

– Ходзевич, Ходзевич! – повторил он несколько раз про себя, словно стараясь затвердить имя, и, не обращая внимания на Федьку, низко кланявшегося, пошел вниз по косогору к своему коню, а через пять минут уже мчался в Калугу.

Федька Беспалый дождался, пока скрылся Терехов, быстро заровнял яму, взвалил торбу себе на плечи и торопливо пошел с пепелища. Его лицо сияло удовольствием. Он шел и думал: «Шабашки! Завтра уйду, благо ляхи отошли. Уйду – и прямо в Нижний; там у меня много знакомства есть; там и торг заведу!»

А Терехов приехал в Калугу и, зайдя к воеводе, стал расспрашивать его о Ходзевиче. Но тот не мог дать ему больших сведений, чем дал Федька Беспалый, и Терехов, не добившись ничего, уехал в Москву.

Да и трудно было ему добиться чего-либо определенного: ведь масса поляков ушла из города, да и вообще Калуга опустела.

Едва узнали в ней о движении Жолкевского, да еще о его победах, как Сапега первый заволновался, и его поддержала Марина.

– Не иначе как теперь на Москву идти! – говорили сторонники похода. – Теперь напуганная Москва нам без боя отдастся, да и Жолкевский поможет, а пусти его вперед, невесть что выйти может!

Нерешительный «калужский вор» сдался на убеждения. Сильная рать двинулась из Калуги. Вместе с «вором» ехала и бесстрашная Марина.

В Москве с ужасом узнали об этом походе. Собрав последние силы, царь Василий отправил против «вора» немалое войско, поставив начальниками своего свояка Ивана Михайловича Воротынского, князя Бориса Михайловича Рыкова да окольничего Артемия Васильевича Измайлова. Они сошлись с крымцами, вызвавшимися помогать царю Василию, и все двинулись против «вора». Но, не доходя до врага, русские воеводы остановились и выслали вперед крымцев. Тем мало было охоты лить свою кровь; они сошлись с воровским войском, немного побились и повернули назад, к себе. «Нас голод одолевает», – заявили они русским, а храбрые воеводы, не дожидаясь «вора», торопливо пошли назад в Москву. «Вор» по их следам напал на монастырь Пафнутия Боровского.

Войско самозванца могло бы встретить сильное сопротивление, но воеводы Яков Змеев и Афанасий Челшцев изменили царю Василию и впустили к себе «вора». Третий воевода, Михайло Волконский, не был с ними в совете, и «вор» застиг его врасплох. Дикие орды поляков и казаков бросились в ворота, стали бить людей и грабить дома. Волконский кинулся к церкви с небольшой толпой защитников, но ляхи изрубили его, и он пал, весь иссеченный, у царских врат в самой церкви.

Воры ограбили монастырь и пошли дальше, к Москве. Скоро они дошли до монастыря Николы на Угреше. Города сдавались «вору»: Коломна целовала ему крест, Кашира тоже, но зато в Зарайске воевода князь Дмитрий Михайлович Пожарский не поддался. Жители хотели убить его, но он храбро защищал имя царя Василия, и горожане согласились под конец целовать крест тому, кому Москва присягнет.

А «вор» смело шел вперед и вперед. Оставив Марину в монастыре Николы на Угреше, он придвинулся к Москве и стал 11 июля в селе Коломенском.

Москва всполошилась. Ей живо представились те дни, когда «вор» стоял в Тушине. Но тогда еще был Скопин, тогда была казна, а теперь с одной стороны стоял «вор», с другой – поляки, и в Москве боялись, что оба войска могут соединиться в одно.

Тяжкое время переживала Русь. Под Москвой были поляки и «вор», под Смоленском – жадный Сигизмунд, по городам и селам бродили, как волки, отдельные шайки поляков и казаков, грабя и убивая. Кровь и слезы орошали землю, стоны и вопли оглашали воздух, и зарево пожара освещало окрестности.

Но что же в это время делал князь Теряев-Распояхин?

Читатель, вероятно, помнит, как он выехал из Калуги и был перехвачен из засады Свежинским, другом Ходзевича; помнит, как лечился князь от своих ран на одной мельнице, как верный слуга его Антон ездил к Смоленску искать следов Ходзевича и с чем вернулся и, наконец, как выехал князь с Антоном в погоню за Ходзевичем.

Князь направился прямо к Смоленску. Ходзевич выехал оттуда, и князь верно рассудил, что и свои поиски он должен начать от того же Смоленска.

Князь скакал, не жалея коня. Мрачный, угрюмый, сосредоточенный, он смотрел вперед и не произносил ни слова.

Князь обдумывал свое решение. Если он встретит Ходзевича, то не задумается заманить его в ловушку и пыткой узнать, где он скрывает Ольгу, если она не с ним. Только бы найти этого ляха! Думая так, князь мрачно улыбался. Они вместе служили в Калуге, вместе бражничали, и Ходзевич не подозревает, что он, князь, теперь его лютый враг.

Они скакали уже два дня, на короткое время останавливаясь на постоялых дворах. Все принимали их за польских сторонников и береглись их, как врагов.

Так они доехали почти до Смоленска.

– Это что? – вдруг остановил коня Теряев.

– Где, князь? – спросил Антон.

– Это! – И князь указал на погорелое место – четыре толстых столба от избы и два от ворот торчали из земли, засыпанной углем и сажей.

– Что? Пожарище! – ответил Антон. – Домишко погорел.

– Позови старика! – приказал князь, увидев старика крестьянина, уныло бродившего около погорелого места.

– Эй, старик, подь сюда! – закричал ему Антон.

Старик снял шлык и, кланяясь, подошел к Теряеву.

– Твое, старик, было? – спросил он.

– Мое, батюшка, кровное мое! Ляхи сожгли!

– Какие ляхи?

– А пасечником я тут. Недалеко ульи у меня. Там тоже хатка есть. А здесь изба была, гостей заезжих я принимал. И только однова приехали ко мне ляхи и с ними колымага, а в той колымаге две девушки.

– Девушки, говоришь? – вскрикнул князь, соскакивая с коня. – Ну, дальше, старик!

– Чего же дальше-то? Приехали это они и сейчас велели мне избу очистить. Правда, лях дал два червонца в руку. Я ушел на пасеку, а их пустил. А они вот, глядь, поганые, и сожгли мою избу.

– А куда же они делись? Может, девушки погорели тут?

– Уж это и сказать тебе не могу! Как увидел я пожар-то, взял внучку и в лес убег, да там и притулился, чтобы еще какой беды не было.

Князь вскочил на коня, кинул старику рубль и отъехал от него.

– Вот след, – сказал он, – а что толку?

– А откуда, князюшка, две девушки, – спросил Антон, – коли раньше одна была?

– Эх ты! Да разве лях-то задумается? Понравилась и тащит за косу.

– Так-то оно так! – Антон почесал затылок. – Только куда ж нам теперь путь держать?

– Нам? Вперед! К Смоленску теперь и ехать нечего, а прямо на Москву! Там все узнаем. Надо будет к полякам пристать, к ним пристанем, а его, злодея, найдем и Ольгу возвратим!

Он поехал в Москву, без всяких приключений побывал там и узнал, что войско Жолкевского двинулось на Москву.

«Вот где и искать его!» – решил князь и в тот же день выехал из Москвы, но приставать к полякам не решился: слишком большой изменой казалось ему выступление с ляхами против родных братьев.

Князь поехал в свою вотчину, чтобы набрать денег. Грустной, разоренной представлялась она. Его поместья находились под Коломной, этой станцией всех воров, ляхов и казаков, и никто не проходил мимо богатой усадьбы, чтобы не пограбить и не разорить неразоренного. Люди все разбежались и скрылись по чащам леса. Вотчинная церковь представляла груду развалин, усадьба была вся выжжена.

Антон увидел такое разорение и всплеснул руками.

– Где же это, князь, мы ночевать-то будем?

– Где придется! Разве нам впервой под открытым небом спать? Надо посмотреть только, цела ли казна наша. Слезай да возьми лошадей! – И князь, спрыгнув с коня, пошел на то место, где прежде зеленел роскошный сад.

Теперь там вместо яблонь и груш торчали обгорелые пни, и все место обратилось в пустырь, заросший бурьяном.

Князь прямо и твердо пошел к определенному месту, огромному стволу вековой березы. Ее оголенные ветви уныло протянулись в воздухе. Князь прислонился спиной к дереву и, смотря на юг, стал отсчитывать шаги. Насчитав десять, он остановился и сказал Антону:

– Будем рыть! Уходя отсюда, я спрятал все, что дороже. Возьмем денег и засыплем снова.

Антон вынул саблю, князь взял широкий поясной нож, и они стали торопливо копать землю. Скоро сабля Антона глухо ударилась в железо.

– Стой! Здесь сундук. Окапывай с краев!

Они стали осторожно копать и скоро вырыли большой сундук, окованный железом. Князь снял с груди ключ и отпер сундук.

Грудой наваленные серебряные монеты были тусклы и подернуты зеленью, но, когда князь разгреб их рукой, они сверкнули под лунным блеском.

– Бери, сколько взять можешь! – приказал князь своему слуге.

Антон поднялся с колен, чтобы взять с коня переметную суму, и вдруг в страхе отшатнулся.

– Батюшка князь, – сказал он, – на нас люди с дрекольем идут!

Действительно, к ним приближалась толпа сермяжных мужиков, в руках которых виднелись косы, серпы, дубины, топоры и вилы.

– Что вам надо? – крикнул им князь, обнажая меч.

Толпа остановилась.

– Тебе чего надо тут, – закричали голоса, – что ты, басурман, на чужой земле делаешь?

– Батюшка князь, – радостно вскрикнул Антон, – да ведь это – наши, тягловые! Это Ерема говорит! Еремка, ты? – закричал он.

В толпе произошло смятение.

– Антон, впрямь Антон, откуда это? – донеслись до них голоса.

– А это – боярин наш, князюшка! – закричал им Антон. – Идите сюда, не пужайтесь!

Не прошло минуты, как князь был окружен своими мужиками.

– Не признали, свет-батюшка! – заговорили они. – Ишь, похудел как! Да и волосом оброс дюже!

– Где же все вы живете? – спросил князь.

– А где, батюшка? В лесу живем, коли милость твоя будет! – И мужики сняли колпаки.

– Антон, коня! – приказал князь и поехал среди своих мужиков.

Старший из них шел подле стремени князя и рассказывал ему:

– В один час всего лишились! Спали это мы, утром проснулись, а у нас поляки. Старшие-то у тебя в дому брашну завели, а другие, воины ихние, давай по избам шарить, да все к бабам лезут. Вой пошел по деревне – беда! Одни из поляков скотину берут и сгоняют в стадо, другие сено да хлеб тащат, и все за бабами да за девками. Только один у нас, Митюхой звать… у него невеста была тута, Аленка. На нее напал один в красном кафтане, обнял ее, а она кричать. Митюха-то как коромыслом вдарит! У того и голова треснула. А тут другой закричал: «Ратуйте, бьют!» И пошло! Вынули они сабли, да на нас. Мы кто за что взялся, ну да их сила! Мы в лес, они за нами, и много нас посекли, окаянные. А к ночи и выжгли все!

Они прошли лесную чащу и вышли на поляну. Их встретили бледные, исхудалые женщины с детьми у тощих грудей. На земле были разложены костры, чернели землянки. У князя сжалось сердце и навернулись на глаза слезы.

– Здесь и живете? – спросил он.

– Здесь, батюшка! – хором ответили мужики.

– Братцы! – вдруг сказал князь, взяв меч и не сходя с лошади. – Люб ли вам лях?

– Собакой ему подавиться! Попадись мне кто в руки! Прокляты они будь! – раздались голоса.

Лицо князя просветлело, он выпрямился в седле.

– И мне не люб! Земле Русской ляхи – злые вороги, грабители и погубители наши, мне они ненавистны, потому что невесту мою скрали и, может, надругались над нею!

– Помилуй Бог! – пронеслось в толпе.

– Так хотите мстить ляху со мной?

– Веди нас, батюшка, твоя воля! А на ляха мы с радостью!

– На Москве у Василия я не слуга, к «вору» тоже не пойду, – оживился князь. – Станем мстить ляху от себя да искать мою любу!

– За тобой, князь! – закричали в толпе.

Однако среди баб поднялся вой:

– А что с нами будет? С голоду помирать здесь? И с мужиками худо, а что без них? Еще лях набредет!

– Слушайте! – крикнул князь, все еще сидя на лошади. – Когда вы пришли, я свою казну открывал. Она и теперь открытая осталась. Пусть каждый возьмет, сколько хочет, себе на обзавод. А с бабами так сделаем. Есть у меня под Рязанью вотчина; там еще не было ляха. Так вот мы поначалу туда баб переведем, а потом и в дорогу!

Вой сменился радостными криками.

Несколько мужиков выделились из толпы и пошли к погоревшей усадьбе. Другие окружили князя и целовали его ноги.

– Так-то, ребята, мстить поляку будем! – повторял он.

– Уж мы им попомним! – весело шутили мужики.

Князь сошел с коня и устроился под широким дубом.

Бабы устлали поневами траву и наложили рухляди, чтобы ему было мягко.

Князь шутил и смеялся, но порой задумывался, и его глаза злобно сверкали.

– С ними ли не найду? – шептали его губы, и вдруг он спросил: – Сколько вас всех, мужиков?

– Да душ восемьдесят будет!

– Вот, Антон, – сказал князь, засмеявшись, – рыли свое – и клад отрыли!

Так образовался один из страшнейших отрядов знаменитых шишей.