Текст книги "Власть земли"

Автор книги: Андрей Зарин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 22 страниц)

Глава IX
Любовь и битвы

Не долго бражничали посетители того постоялого двора, куда пришли Ольга и Пашка. Скоро гости стали подниматься друг за другом и выходить из горницы. Когда Ольга и Пашка остались одни, хозяин спросил их:

– Ну а вы, молодчики, куда?

– Если позволишь, дяденька, мы здесь заночуем, – ответила Пашка.

– Что ж, места хватит! – сказал хозяин, а хозяйка начала расспрашивать Пашку:

– Вы чьи будете?

Пашка тотчас нашлась:

– Пробегом из Троицы.

Хозяин хлопнул руками по бедрам.

– И прошли? Ай да молодцы! Что же, с засылом к нам или так, попросту?

– Так, попросту, – ответила Пашка и, широко зевнув, прибавила: – И утомились мы, Господи Боже мой!..

– Так ложитесь, молодчики, – всполошилась хозяйка, – я сейчас вам и подушек дам… тут, на лавочках.

– Отдохните, что же, завтра всем работа будет, – сказал и хозяин, а затем загасил светец, когда хозяйка принесла подушки, и вышел.

Ольга прижалась к Пашке и зашептала:

– Жизни для тебя отдать мало, столько ты мне сделала: чем я без тебя была бы? Давно уже смерти отдалась бы, хоть и грех.

– Полно, есть о чем! – остановила ее Пашка. – Подумаем лучше, что дальше делать. Слышь, завтра затевается что-то.

– Ох, Паша, думай уж ты одна!

Пашка в темноте усмехнулась, но от этого не стали яснее для нее дальнейшие планы. Москва – что лес, кругом поляки; долго ли снова в руки к ним попасть? А счастье-то ведь не всякий раз!

И с этими тревожными думами Пашка заснула.

Усталость взяла свое, и Ольга с Пашкой крепко спали и тогда, когда в доме все поднялось и засуетилось.

Сквозь сон чудилось Пашке, словно кто-то воет и причитает:

– И чего тебе идти? – голосил кто-то. – И без тебя много. А вдруг на смерть идешь, меня вдовой оставишь, дом на разорение?..

Потом Пашке чудился плач, и когда она проснулась и встала на ноги, то увидела хозяйку двора, которая, приткнувшись в угол печки, заливалась горькими слезами.

– О чем ты? – спросила Пашка.

– Ой, соколик, – завыла баба, – нонче наши затевают с полячьем драться, и моего сокола туда потянуло. На кого я останусь, коли его убьют? Что с домом будет без хозяина? Изобидят поляки меня, горемычную.

– Ну вот еще, – сказала ей Пашка, – зачем так? Вернется твой хозяин и жив, и здоров, и никакой беды с тобой не приключится.

– Соколики вы мои, – завопила снова баба, – не уходите хоть вы от меня, не оставляйте меня!..

Пашка усмехнулась про себя, но тотчас приняла серьезный тон и сказала:

– Хоть и охочи мы подраться, ну да ин быть по-твоему – останемся твой дом беречь. А ты, хозяюшка, пока что поесть дай.

– Сейчас, сейчас, родненький, – повеселев, сказала хозяйка, – соберу, что от вчера осталось. – И, смахнув с глаз слезы, она стала готовить еду и питье.

Тем временем проснулась и Ольга.

Они сели за стол.

А на улицах уже началась свалка. В горницу вдруг влетел какой-то мужик, за ним еще два. Они схватили две скамьи, стол и с ними бросились назад на улицу.

– Ахти мне! – закричала хозяйка. – Разбойники!.. Что, на вас креста нет? Ляхи проклятые вы, что ли? Стойте же, стойте, дурные!

– Молчи, хозяюшка, полячье идет! – ответил один из мужиков, отталкивая хозяйку.

В тот же момент послышались выстрелы и крики. Слышно было, как кричали, ругались и хрипели с натуги сражающиеся; доносились и лязг сабель, и грохот падающих камней, и выстрелы, и стоны.

Хозяйка торопливо затеплила пред иконой свечу и начала молиться. Побледневшая Ольга прижалась к Пашке и в ужасе дрожала, как от озноба. Не терялась одна Пашка: она на всякий случай заложила дверь болтом и обнажила короткий меч.

Бой стихал. Сражающиеся, видимо, отходили в сторону, и наконец шум и крики сменила мертвая тишина.

– Стойте-ка, я посмотрю, – промолвила Пашка и осторожно вышла в сени, послушала и только тогда решилась выглянуть на улицу.

Она вся была загромождена сломанными столами, скамьями, телегами; грудой валялись огромные камни, всюду виднелась кровь; два мужика с топорами в руках лежали навзничь с раскроенными головами, несколько обезображенных трупов поляков валялись, придавленные конскими тушами.

Пашка поспешно вернулась назад и закрыла дверь.

– Страшновато, тетка! – сказала она.

– Господи, и за какие грехи на нас такое попущение! – завыла хозяйка. – Жили мы себе мирно да тихо, а пришли поляки и все разом разорили, и нет от Матери Господней нам защиты и покрова!

Ее причитания среди общего безмолвия наполняли душу Ольги безумным страхом. Ей все казалось, что вот сейчас сорвутся двери и Ходзевич со своими слугами ворвется в горницу.

Время шло мучительно долго. До них то доносился шум уличной битвы, то смолкал, и тогда безмолвие становилось страшнее шума и криков.

Приближался вечер. Вдруг тревожный звон набата почти со всех церквей огласил воздух, а за ним раздался внезапно такой вой ужаса, что все три женщины, как безумные, вскочили на ноги.

Вой приближался; в ту же минуту зловещий красный свет озарил комнату.

– Горим! Батюшки-светы, горим! – закричала хозяйка и в ужасе заметалась по горнице.

Пашка бросилась и распахнула дверь. Клубы дыма пахнули на нее; она отшатнулась, но тотчас схватила за руку Ольгу и смело бросилась вперед.

– Бежим! – кричала она, таща Ольгу и не слушая воплей обезумевшей от страха хозяйки двора.

Они пробились сквозь дым на улицу. Толпа народа беспорядочно бежала по ней, крича и толкаясь, а за ними, словно злые демоны, со свистом лились огненные языки и стлался дым.

Пашка, держа Ольгу, помчалась с толпой. Кое-как они выбрались на площадь и остановились перевести дух. Со стороны Кремля широкой волной разливался огонь, освещая озаренные ужасом лица толпы.

– Куда теперь? – в раздумье произнесла Пашка.

– Он, он! – вдруг закричала Ольга и, как безумная, рванулась вперед, так что Пашка едва не потеряла ее из виду.

Мимо них с отрядом стрельцов действительно проезжал Терехов.

– Петя, Петр! – кричала Ольга, стараясь догнать его, но Терехов не слыхал ее призывного крика и скрылся в пылающей улице.

Ольга упала без чувств в мокрый снег, и Пашка наклонилась над нею. Во все стороны бежали обезумевшие люди, воздух жег лицо и палил волосы, дым душил своим смрадом. Пашка с трудом подняла Ольгу и оттащила ее в сторонку. Там она начала растирать ее снегом. Ольга очнулась.

– Что привиделось тебе? – спросила Пашка.

– Паша, я видела своего жениха. Он побежал мимо нас!

– Ну? Куда побег? Какой из себя? – встрепенулась Пашка, но мелькнувшая мысль найти его тотчас оставила ее, как невыполнимая. – Ну, подождем, – сказала она, – может, опять встретим. А теперь можешь идти?

– Могу!

Ольга встала на ноги.

– Ну так пойдем!

Пашка ухватила Ольгу и снова потащила ее по улицам, но скоро силы начали оставлять и ее. Она увидела открытую церковь и вошла в нее.

– Отдохнем здесь, – сказала она Ольге, опускаясь на пол в совершенном изнеможении.

Ольга легла возле нее. Они заснули, но почти тотчас проснулись. В церкви было полутемно, в то время как зарево пожара освещало улицы, словно днем. Красный отблеск пожара западал через открытые двери и трепетал на ликах святых угодников, отчего те казались словно живыми. Но затем вдруг яркий свет озарил всю внутренность церкви. Пламя охватило иконостас и быстро затрещало и повилось по сухому дереву. Ольга и Пашка едва успели выскочить и побежали дальше, снова до первой церкви. Подле Лубянок они наконец остановились, войдя в притвор большой церкви, где и провели остаток страшной ночи.

Проснулись они поздно утром от мучительного чувства голода.

– Чего молчишь! – сказала Пашка. – Ведь по лицу вижу, что отощала крепко, есть хочешь!

– Да и как еще! – слабо улыбаясь, ответила Ольга.

Пашка встала с пола.

– Ну, базара-то нынче, пожалуй, и нет. Надо искать пойти. Ты тут схоронись, вот хотя бы за плащаницей, а я пойду поищу.

Пашка осторожно выскользнула на площадь. Кругом царила тишина, словно все вымерло; издалека доносился шум боя, а над городом траурным черным пологом навис густой дым, озаренный багровым светом пожара со стороны Замоскворечья.

Пашка осторожно скользнула в одну из улиц. В ней дома еще были целы, но, видимо, оставлены людьми. Ворота и двери – все было настежь; Пашка смело вошла в один из домов и пошла по опустевшим покоям. Кругом было все разворочено и разбросано, словно люди торопились бежать. Пашка внимательно осмотрела все поставцы и, на свое счастье, нашла жареную утку, хлеба каравай да кадочку меда. Она ухватила все это, взяла и небольшую плетенку с вином и быстро побежала назад к Ольге.

При виде еды княжну на время оставил всякий страх. Она жадно принялась есть, слушая вполуха рассказ Пашки, как вдруг совсем подле них раздался шум битвы.

Пашка вскочила на ноги и, заглянув в верхнее оконце над дверью, вскрикнула:

– Батюшки-светы! Полячье набежало и дерутся с нашими!

– Бежим! – закричала Ольга.

– Куда? Смотри, все кругом заняли!

Ольга взглянула из-за ее плеча. Площадь действительно была вся занята сражавшимися.

– Смотри, смотри, князь Теряев! – с испугом сказала Ольга. – Он тоже моим женихом был!

– Вижу! – ответила Пашка. – Только что это? Смотри, он с поляком дерется. Ишь, так и сечет!

Они совершенно забылись и стояли на высоком помосте, заглядывая в окно. Вдруг в самой церкви раздались голоса:

– В алтарь положи, – кричал голос, – под стенку. Живо, живо!

Они узнали голос, и обе похолодели от страха, боясь шелохнуться.

Вбежал Ходзевич и увидел их.

– А вы что тут делаете? – закричал он, бросаясь к ним и сдергивая Ольгу с помоста. Свет разгоравшейся лучины упал на ее лицо, и Ходзевич сразу словно обезумел. – Ты! Княжна? Опять нашел тебя! Ну, ну, не вертись! Не упущу теперь! Ох, сердце мое!

Он, как безумный, обнял княжну и стал осыпать ее лицо поцелуями.

– Помогите! – простонала она, лишаясь чувств.

– На помощь! – завопила Пашка, выбегая из церкви и бросаясь к какому-то воину, лица которого почти не видно было из-за густо разросшихся волос.

– Чего? – сказал тот. – Тебе драться надо, а ты о помощи!

– Ах! – воскликнула Пашка. – Там поляки! Я – баба! Скорей, а то она.

– Баба? – изумился воин. – Ребята! Там ляхи проклятые! – закричал он своему отряду и быстро кинулся в храм.

Огонь уже лизал низ иконостаса. При свете его воин увидел Ходзевича, осыпавшего безумными поцелуями молодого стрельца.

– Вот диво! – сказал он. – Бей!

Испуганные поляки заметались. Воин бросился на Ходзевича и страшным ударом рукоятки меча свалил его на землю. Кругом кипела сеча, и кучка поляков не могла более сопротивляться русским.

Воины уже тушили пожар, а Пашка радостно сказала их начальнику:

– Спасена, спасена!

– Или ты – тоже девка? – спросил он.

– Девка, девка! – ответила Пашка. – Мы уже два дня как по церквам от поляков прячемся.

Воин вдруг вскочил на ноги.

– Да не Пашка ли ты? – взволнованно спросил он.

– А ты откуда знаешь? – удивилась Пашка.

– А это – княжна Ольга? Господи, да как же я-то не признал ее! Ого-го-го! Ой, моя радость! – И волосатый воин, обняв Пашку, поднял и поцеловал ее.

Та вспыхнула от смущения и выскользнула из его объятий.

– Да ты-то кто, что все знаешь?

– Го-го-го! – забыв о бое, весело засмеялся воин. – Я-то – Андреев, друг Терехова, и ищем мы вас почитай полгода.

– Ольга, княжна! – закричала Пашка. – Жених твой здесь! Очнись! – И, не выдержав, она припала головой к груди Андреева и заплакала. Он весь затрепетал от ее ласки. – Уж и натерпелись мы! О Господи!

– Теперь всему конец! – нежно сказал Андреев. – Бог видно, привел меня.

В это время Ходзевич со стоном пошевелился.

– А его возьми! – вдруг переставая плакать, злобно сказала Пашка. – Это – похититель княжны!

– Ой ли? Ребята, вяжи этого ляха! Ну, за мной! Княж ну берите на руки, а я тебя.

Пашка засмеялась.

– Я-то и сама пойду!

Оставив бой, Андреев повел свой отряд назад в слободу, где они на время нашли себе пристанище. Он всю дорогу ухмылялся в свою косматую бороду и искоса поглядывал на Пашку, думая, что на всем белом свете не найти вовек такой красавицы.

Ольга по дороге очнулась. Пашка быстро подошла к ней и стала шептать ей что-то, и вдруг легче козы прыгнула княжна и ухватила за руки Андреева.

– Княжна! – дрожащим голосом произнес он.

– Семен Андреевич! Да въявь ли это? Где Петр? Жив? Я вчера видела его! Ах, и не верю, и сама вижу!

– Все, все живы! Сегодня ввечеру всех увидишь, а сейчас тебя и твою дружку к Маремьянихе доставлю.

– К моей мамке?

– К ней самой; она да Силантий тоже по всей Руси тебя искали. Ишь, – усмехнулся Андреев, – все искали – и Петя Терехов, и князь Терентий, и мамка с Силантием, а Бог привел мне вас отыскать. Ну вот и слобода наша Не обессудь!

Они подошли к крошечной, покосившейся избенке.

Андреев нагнулся, просунул голову в дверь и крикнул:

– Божья старушка, вот двух молодцов привел, приюти их! А мне в бой пора! – И он, смеясь, толкнул Ольгу и Пашку в двери и через минуту услыхал радостные крики Тогда он обернулся к своим молодцам и приказал им. – А этого ляха к нам волоките, да чтобы двое его стерегли, глаз не спущая. Ввечеру увидимся… А теперь в бой!

И он снова повел своих людей в бой с поляками Но с этой минуты всякая суровость исчезла с его лица, и оно сияло такой светлой радостью, что всякий, взглядывая на него, улыбался. Однако его радость не мешала ему быть еще злее в бою, чем пред тем; он врезался сзади в польскую пехоту на Лубянке и соединился с Тереховым, но в то время ополчение Пожарского уже бежало из Москвы, унося своего раненого воеводу.

Эта внезапная удача поляков и пожар Москвы произвели гнетущее впечатление на защитников Белокаменной. Мрачные и унылые возвращались в свою слободу князь Теряев-Распояхин, Терехов, Андреев и купцы Стрижов и Кузьмич. Рядом с ними шагал и Силантий Мякинный, держа под мышкой свой огромный окровавленный меч, а сзади длинной вереницей шли усталые воины. Кругом на площадях и улицах среди дымящихся развалин виднелись трупы поляков и русских; со стороны Замоскворечья огромным костром пылала Москва, и опять зарево пожара обращало ночь в ясный день.

– Пусть горит огнем Белокаменная, – пророчески сказал князь Теряев. – Это только на погибель самих же ляхов; в последний раз ликуют они, поганые. А я Богом и Пресвятой Троицей клянусь, что не оставлю меча, пока эти негодники у нас будут.

– И мы тоже! – воскликнули все.

– Горько только, что теперь они снова верх взяли, – добавил Стрижов.

– Говорю: это – последнее их ликование! – повторил Теряев.

Они вошли в ставку, которую временно устроил в слободе князь Теряев. Усталые, голодные, они поставили мечи в угол избушки и сели за стол. Слуга князя, все тот же Антон, быстро поставил на стол еду и мед, и все торопливо стали утолять свой голод.

Когда все насытились и нацедили меда, Андреев окинул всех ликующим взором и сказал:

– Ну а теперь, когда на время ратные дела в сторону, поведаю я вам великую новость!

Терехов сидел безучастно, нахмурив брови и подперев голову руками. Князь Теряев пытливо посмотрел на Андреева и спросил:

– Что за новость? Прокопий Петрович подоспел?

– Говорю тебе: ратные дела в сторону, – ответил Андреев, – а радость моя великая. Я самого Ходзевича зацапал!

Терехов вскочил как ужаленный; его глаза загорелись огнем.

– Где он? Куда ты его спрятал? – крикнул он.

Не выдержал и князь Теряев.

– Ну, молодец, Семен! Дай ты мне его, ради Бога, – сказал он, сжимая рукоять поясного ножа.

– Стой, князь, – дрожа, перебил его Терехов, – ты его мне обещал. Семен, где он?

– Постой! – остановил его Андреев. – Разве все это? Я, Петя, и княжну нашел.

– Ольгу! – закричал Терехов и, побледнев, опустился на лавку.

Теряев вскочил, потом сел снова и сказал с упреком:

– Зачем ты ему так сразу!

– Ну, с радости не умрет! Дай ему меда!

– Где она?

– У Маремьянихи.

Силантий сорвался с места и как ураган вылетел из горницы.

Терехов тоже очнулся и, оттолкнув чару с медом, бросился тоже к дверям. За ним побежали Андреев и Теряев.

– И Пашка с нею! Вот девка! – радостно крикнул по дороге Андреев.

Между тем Маремьяниха, увидев Ольгу, чуть с ума не сошла от радости. Она целовала ее, обливая ее лицо слезами, потом бросилась целовать Пашку и все время говорила без умолку и про свою радость, и про былое горе, и про Терехова, и про князя, а потом снова целовала и нежно ласкала Ольгу.

Княжна расслабла от счастья. Она лежала, полузакрыв глаза, улыбка счастья озаряла ее лицо, и она время от времени шептала:

– Мамушка, да въявь ли это?

– Въявь, мое дитятко, въявь, мое золото! – с плачем говорила Маремьяниха.

Ольга снова закрыла глаза, говоря:

– Ну, рассказывай еще что-нибудь. Паша, ты здесь?

– Где же быть мне?

Она тоже была рада, но к ее радости примешивалась и немалая горечь. Княжна теперь была среди своих, в семье, а она что? Теперь та же вольная девка, что была и раньше. И, видя, как мамка ласкает Ольгу, она чувствовала на сердце и горе, и жуть.

Мамка ухаживала и за нею. Она дала им отдохнуть, потом накормила их. Свет дневной сменился уже заревом пожара, и Маремьяниха начала устраивать ночлег. Вдруг дверь чуть не сорвалась с петель, и в горницу влетел Силантий. Меч со звоном полетел на пол, и верный слуга с размаху стукнулся коленями об пол и в волнении стал ловить руку Ольги.

– Боярышня ты наша, свет мой ясненький! Так жива и здорова! А я тебе, боярышня, всю казну сберег. Ты не бойсь, я за тебя горой, наше солнце красное, а тут и князь, и боярин! – бормотал он. – Вот и нашли!

– Ольга! – вдруг раздался голос Терехова с порога двери.

– Петя! – вскрикнула Ольга, и в один миг ее головка очутилась на его плече, и он сжимал свою Ольгу сильными руками.

Даже Андреев прослезился, смотря на них. Все отошли в сторону, и несколько времени царило молчание. Андреев боком, вдоль стенки, успел добраться до Пашки и стал возле нее.

Первый взрыв радости улегся. Князь Теряев подошел к Ольге и низко поклонился ей, а потом Пашке.

Все сели, Терехов не выпускал руки Ольги и все засматривал ей в глаза. После долгих месяцев тревог и мучений, после двух дней тяжелого ратного дела это был первый вечер, когда души всех были полны счастьем и тихой радостью.

Вскоре все заговорили наперебой. Казалось, каждый хотел в этот вечер рассказать все события со времени разлуки. Говорила и Пашка, к которой все отнеслись как к родной. Говорили до той поры, пока бледность не покрыла щек Ольги и она, прислонясь головкой к плечу Терехова, задремала.

– Тсс! – остановила тогда всех Маремьяниха. – Идите вы! Пора!

Терехов осторожно встал и, перекрестив Ольгу, нежно поцеловал ее в лоб. Андреев крепко толкнул в бок Пашку и сказал:

– До завтра!

Они вышли.

– А Ходзевича посмотреть хотите? – спросил Андреев.

Но Терехов был слишком счастлив.

– Ну его! – сказал он.

Князь сверкнул глазами.

– Ну, нет! Я этому ворону покажу сокола! – сказал он. – Семен, пойдем!

И они быстро прошли к избушке, где лежал связанный Ходзевич.

Поляк пришел в себя и теперь спокойно лежал на лавке.

Приход князя не удивил его.

– Ну, пан мой, вот мы и опять встретились. Как думаешь, не докончить ли мне того, что я тогда начал? – насмешливо заговорил Теряев.

Ходзевич холодно взглянул на него и довольно спокойно ответил:

– Только торопись, а то придут сюда наши – опять убежишь!

– Люди! – позвал князь.

Только то время, полное мести и злобы, могло так ожесточить души против своих врагов. Великодушный сердцем князь Теряев на время обратился в хищного зверя Спустя три часа в изуродованном, обугленном трупе никто не узнал бы красивого пана Ходзевича.

Теряев вернулся в ставку. Терехов еще не спал и сказал ему:

– Князь, нельзя здесь княжну оставить. Не дай Бог, и здесь жечь станут!

– Я уже думал об этом и говорил с Семеном. Завтра он возьмет дружину и свезет их всех к Троицкой лавре. Там они в безопасности будут, – ответил князь и ухмыльнулся. – Ну, Петр Васильевич, наш пан черту душу отдал!

Терехов кивнул головой.

– А знаешь, – сказал он, – я бы его на радостях выпустил!

– Ну, я не таков, – ответил князь, – добра не забываю и обиду долго держу в памяти. – Он потянулся, зевнул и добавил, смеясь. – А знаешь, Сеня-то эту Пашку полюбил!..

Рано утром Терехов пришел проводить Ольгу из слободы. Он добыл для нее колымагу, сам на руках донес ее и посадил на мягкое сиденье. Ольга уже весело смеялась.

– Рыбка моя, – сказал Терехов, – я к тебе что ни день ездить буду!

Пашка села рядом с Ольгой, Маремьяниха пред ними, и колымага медленно тронулась, окруженная людьми Теряева, под его начальством.

Ольга нагнулась к Пашке и, смеясь, сказала.

– Гляди-ка, как Семен Андреевич в твою сторону смотрит! Ты его сразу в полон взяла.

– Полно болтать глупости! – сердито сказала Пашка, однако вся вспыхнула и потупилась.

Ольга рассмеялась еще громче.

А Андреев шагал у завесы колымаги и время от времени невольно взглядывал на Пашку, когда завеса, вздрогнув, откидывалась в сторону.

К вечеру они пришли в посад Троицкой лавры, и Андреев поместил их в надежном доме.

Для Терехова и Андреева наступило время любви и битв. Не проходило дня, чтобы они не дрались с поляками, которые дожигали последние дома, а затем каждый вечер они скакали в Троицкий посад повидать Ольгу и Пашку. Андреев уже не таил своей любви от друзей и только не решался открыться Пашке.

Среди тревог, бедствий и битв наступил праздник Пасхи. Вряд ли еще когда случалось при такой обстановке праздновать русским этот торжественный, великий день. Казалось, и колокола не умели звонить весело в утро великого праздника, но для Андреева он наступил, потому что в этот самый день Пашка, потупившись, ответила на его признание.

– Уж и счастлив же я, Петя! – сказал Андреев Терехову, возвращаясь вместе с ним в Москву опять на ратное дело.

Терехов засмеялся и ответил:

– А еще от любви зарекался! Глупый!.. Без нее нет на земле счастья!