Текст книги "Власть земли"

Автор книги: Андрей Зарин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)

– Наконец-то промеж людей, – заговорил Млоцкий, – едва шкуру спасли свою. Такую всклочку получили! Бесы, зверье, а не люди.

– Кто напал? Где? Москали? – быстро спрашивали их приятели.

– Стойте, панове, так невозможно! – ответил Млоцкий. – Мы голодны как собаки, три дня с коней не сходили, и в глотке у нас, как у черта в пекле.

– Идем в корчму! – сказал Бабинич. – Эй! – позвал он проходившего жолнера. – Прими у панов коней, проводи их, а там поставь ко мне на двор и задай им корма!

Млоцкий и Куровский быстро слезли с коней, а затем все вошли в корчму и сели на дворе под навес.

Корчмарь-еврей поспешно поставил пред ними мису горячего пива, тушеной говядины и пляцек, потом принес два кувшина меда и кубки.

Млоцкий и его поручик так жадно набросились на еду, что приятели сразу поверили, как им туго приходилось, и вместо расспросов только молча рассматривали их. Их жупаны были изодраны, руки и лица исцарапаны глубокими ссадинами, и на рукавах виднелись большие кровавые пятна. Наконец они поели. Млоцкий жадно выпил горячего пива и только тогда заговорил:

– А побили нас шиши, вот кто!

Офицеры вздрогнули и откинулись к спинкам лавок.

– Да что вы? Где?

– А шут их знает! Между вами и Смоленском. Сутки езды от Смоленска быстро ехать. Монастырек заброшенный, там нас и накрыли.

– Много вас было? – спросил Бабинич.

– Я, он, жолнеров тридцать два да две девки. Из-за них и беда!

Ходзевича словно обожгло.

– Две девки? – быстро спросил он. – Откуда они у вас взялись?

Млоцкий сердито покраснел и, пыхтя как морж, обратился к Ходзевичу:

– А что пану до того?

Хвалынский поспешил успокоить его:

– Это – наш друг, пан Ходзевич с Литвы, сапежинец. А это, – сказал он Ходзевичу, – ротмистр Млоцкий из хоругви пана Замойского. Под Троицком вместе были, в Тушине тоже.

Лицо Млоцкого разгладилось. Он широко улыбнулся:

– Челом вам!

– И вам, – сказал Ходзевич и нетерпеливо повторил: – Откуда же девки?

– О, это – целая история! – засмеялся Млоцкий. – Слушайте, панове! Скучно нам с поручиком стало под Смоленском. Сиди да жди, только деньги трать на венгерское да на мед. И решили мы на свой страх поехать побаловаться, ну и поехали. И всего в двенадцати часах от Смоленска видим – спят два жолнера у ручья в роще. Подошли, а это – девки, да такие гладкие! – Млоцкий причмокнул и поцеловал пальцы.

Ходзевич вскочил с лавки.

– Жжет меня! – вскрикнул он и разорвал ворот жупана. – Дальше, пан!

– Мы их и забрали. Путали они… Ба-ба-ба! – вдруг спохватился Млоцкий. – Да ведь они вашими пахоликами себя звали. Пан Ходзевич – ваша фамилия? Так! Так ведь, Куровский?

Поручик кивнул головой.

– Где они? – снова прохрипел Ходзевич, причем покраснел, как кумач, и синие жилы вздулись у него на лбу и висках.

Млоцкий сконфузился. Сначала он хотел похвастаться и наврать с три короба о том, как он и Куровский провели с этими девками ночь, но теперь, при виде возбуждения Ходзевича, подумал, что такое хвастовство может быть опасно, и потому заговорил иначе:

– Как сказали они, что пахолики, мы подумали, что неладно дело, и решили возить их с собой, пока не встретим вас, пан Ходзевич. По дороге остановились в монастыришке, выпили, заснули, а тут шиши эти – чтобы их волки съели, земля сгноила! – нас и накрыли. Жолнеров вырезали, кто не спасся, а нас только кони спасли. Хорошо, что шиши все были пешие, – окончил Млоцкий и осушил кубок.

– Черти, а не люди! – задумчиво сказал Бабинич. – И всегда словно из-под земли выскочат.

– Ну, а те девки? – спросил Ходзевич.

– У шишей остались! – ответил Млоцкий.

Ходзевич быстро вскочил.

– Куда вы? – воскликнули все.

– Туда, за ними!

– Полно! – оставил его Хвалынский. – Вы лучше сядьте. Их, вероятно, и след простыл. Погодите, соединимся с гетманом, и тогда мы вам поможем, а пока что расскажите лучше, что это за пахолики?

Ходзевичу хотелось поскорее поделиться с кем-нибудь своим гневом, и он торопливо, но подробно начал свой рассказ, поминутно подкрепляя себя глотками меда.

– И люблю же я ее, панове! – воскликнул он, окончив рассказ. – А ту ведьму сжечь живьем готов! – И от прилива гнева и любви он заплакал. – В Ченстохове золотую свечу подам, коли их сыщу!

– Вот оно что! – присвистнул Млоцкий и, взглянув на Куровского, выразительно ткнул его в бок: – Видишь, на какую ведьму напали.

– Черт, а не девка! Шутка ли! – удивились и молодые поручики.

А Ходзевич и плакал, и клялся, и ругался.

Глава XVII
Страшное поражение

На следующее утро Ходзевич вместе с отпущенными с ним в качестве парламентеров офицерами от полков Зборовского и Казановского и отрядов жолнеров двинулся в обратный путь к Жолкевскому. Около полудня сделали привал на опушке леса. Ходзевич был мрачен и почти не ел и не пил; зато новые товарищи его быстро осушали свои фляжки.

– И есть о чем горевать, право! – утешал его Бабинич. – Я полюбил вас с первого раза, и слово рыцаря, что едва мы освободимся от воинских дел, как все уголки на Руси обшарим, ища вашу голубку. Выпейте лучше!

– На «ты»! – сказал Хвалынский.

– Еще лучше!

Ходзевичу нельзя было отказаться. Он выпил и со всеми крепко поцеловался. Ему стало легче от того, что он нашел сочувствующих его горю друзей.

В это время к ним подскакал жолнер, посланный на разведку, и доложил:

– Ваша милость, по дороге пыль. Идет войско.

Офицеры тотчас вскочили на ноги.

– На конь, на конь! – закричали они.

Жолнеры встрепенулись. Вмиг все было убрано с травы, солдаты вскочили на коней и выстроились в ряды по восьми. Офицеры тоже вскочили на коней, и все тронулись ровной рысью.

Вскоре действительно пред ними показалось облако пыли. Иногда солнце прорывалось через него, и они видели сверкавшие шлемы и латы.

Бабинич, как старший офицер, скомандовал, и они помчались в галоп. Их скоро заметили. Войско остановилось, и навстречу полякам помчался отряд с офицером во главе.

– Кто такие? – спросил он. – Ба, Ходзевич!

– Кравец! – откликнулся Ходзевич и тотчас познакомил офицеров.

– Все будут рады, когда узнают, что ваши храбрые полки присоединяются к нам, – сказал им Кравец. – Говорят, москалей несметная сила.

– Что в них, если они биться не умеют?

– Да, правда, – согласился Кравец, – они стойки за окопами, но в чистом поле они что бараны.

– И полковников у них нет, – добавил Чупрынский.

С этими словами они подъехали к передовым отрядам.

Едва солдаты узнали, кто и зачем к ним приехал, как крики «виват» огласили воздух. Эти крики скоро достигли слуха Жолкевского, а затем он увидел скакавших к нему Ходзевича и Кравца.

– Парламентеры от полков Зборовского и Казановского, – доложил Ходзевич.

Лицо Жолкевского просияло.

– А, милости просим, милости просим! Распорядитесь сделать привал. Разбить нам палатку! – приказал он и распорядился, чтобы офицеров до времени задержали в полку Струся.

В войске произошло волнение; конные быстро спешивались, везде слышались слова команды. Скоро обширная поляна в стороне от дороги забелела шатрами, посреди которых раскинулся гетманский шатер с пышным бунчуком у входа. Скоро палатка гетмана наполнилась старшими офицерами. Он сел посреди нее в кресло, взял в руки маленький гетманский бунчук. Его окружили полковники, вынув из-за поясов свои булавы.

Парламентеры вошли и невольно смутились, видя пышность и величие гетмана при приеме. Они поклонились и подали ему письма. Гетман бегло прочел их. Его лицо просветлело.

– Скажите полковникам и товарищам, что я и король на все согласны. Пусть полковники скорее соединяются с нами москалей бить, а я нынче же пошлю к королю за казной. Хоть она и не богата у нас, но для таких храбрых рыцарей всегда открыта.

– Виват! – закричали обрадованные офицеры.

– Мы сделали привал и сейчас будем обедать. Вы разделите с нами трапезу, а вечером поезжайте к своим. Мы здесь их будем ждать и уже отсюда тронемся вперед.

С этими словами гетман встал и отдал свой бунчук пахолику. Полковники засунули свои булавы за пояс, и все веселой гурьбой пошли в другое отделение шатра, где уже приготовлен был стол.

После обеда парламентеры стали собираться в обратный путь, а Ходзевич пошел к палатке своих приятелей из полка Струся и, ломая пальцы, бормотал:

– Бей меня, кто в Бога верит, если я не добуду их хотя бы со дна моря!

Товарищи встретили его радостными возгласами, но Ходзевич тотчас омрачил их радость и, сгорая жаждой поделиться со всеми своим горем, поведал им все.

– А мы уже хотели поздравить тебя с жинкой, – уныло сказал Одынец.

– Сабля пока моя жинка! – злобно ответил Ходзевич.

В полдень другого дня отряд, посланный стеречь приближение полков Зборовского и Казановского, во весь опор примчался в лагерь, извещая о прибытии этих полков. Гетман Жолкевский поспешно снарядился. На белом коне, с бунчуком над головой, окруженный блестящими полковниками и в сопровождении летучих алых гусар, он был великолепен. Медленным шагом его отряд двинулся навстречу приближавшимся полкам.

Полки приближались с развевающимися знаменами и с музыкой. Полковники выехали гетману навстречу и как ни в чем не бывало по воинскому уставу доложили ему о состоянии своих полков, но гетман по очереди обнял обоих полковников и с чувством сказал им:

– Москва за вами!

– И сто тысяч злотых теперь! – добавил хитрый Зборовский.

– Ну, само собой!

Поляки стройно прошли мимо гетмана, крича ему «виват!»; он здоровался со всеми и хвалил.

В обозе их встретили музыкой и пальбой. Солдаты обнимались друг с другом. Гетман приказал выкатить для них бочки меда и пива, а все офицерство пригласил в свой шатер. Шумный пир шел до поздней ночи!

Наутро все торопливо начали собираться, и после полудня увеличившееся гетманское войско двинулось вперед…

Между тем князь Елецкий с семитысячным войском из Москвы пришел к Цареву Займищу в помощь князю Валуеву. Князь ожил. Его суровое лицо просветлело, и он, собрав в своей избе бояр и младших начальников, угощал прибывшего князя.

– Небось, небось, – говорил он, осушая кубок меда, – мы им покажем! Коли бы знал я, князюшка, что ты ко мне во времени придешь, ни в жизнь не снял бы осады с Белой! Заморил бы там польских ворон!

– Мы и то к тебе спешили, – ответил Елецкий, – дошли до нас вести, что король Жигмонт выслал на нас рать.

– Знаю, как же! – возразил Валуев. – С самим гетманом коронным Жолкевским. Мы здесь все знаем, князюшка! Ну да, даст Бог, мы утрем им носы.

– Подай Бог! – сказал Елецкий.

– Я тебе покажу завтра, что мы сделали.

Наутро Валуев показал Елецкому свои приготовления к встрече поляков. Едва он узнал, что гетман Жолкевский готовится идти на помощь Гонсевскому, как тотчас оставил Белую и пошел к Цареву Займищу.

Расчет Валуева был прост. В походе на Москву Жолкевский не мог миновать этого местечка, и здесь Валуев думал накрыть его. Селение Царево Займище лежало позади. Впереди него Валуев успел окопать большой острог.

Елецкий смотрел и удивлялся военному таланту Валуева. Высокие земляные валы были плотно убиты [25]25
  Здесь: хорошо утрамбованы. – Ред.


[Закрыть], впереди них шли окопы, большие рвы и малые ямы. Тяжелые пушки стояли на валах, готовые изрыгнуть смерть и сокрушение. Впереди острога вилась речка, загороженная плотиной. Валуев остановил воду, и на эту плотину возложил все свои надежды.

– Мы утрем им носы! – смеясь, сказал он.

– Что ты хочешь сделать? – спросил Елецкий, но Валуев не открывал своих замыслов.

Вечером он снова устроил пир. Во время пира его вызвали из горницы. Он вышел. На дворе стояли четыре мужичонка; поверх их сермяг висели ружья, за поясами торчали ножи. При виде Валуева они сняли колпаки и низко поклонились ему.

– Пошли Бог здоровья твоей милости!

– И вам тоже! Кто такие? Что нужно?

– Шиши, воевода, шиши мы: Елизарка, Федька, Чехвост да Карпушка, а послал нас Григорий Лапша! – И они снова поклонились.

Лицо Валуева стало серьезно.

– С чем?

– А идет, милость твоя, польская рать, сила великая, на тебя прямехонько. Поначалу на Белую шла, а теперь на тебя свернула… тысяч шесть, семь будет!

– Далеко?

– День пути, не более!

– Идите в рядную избу, там вас накормят! – сказал Валуев, уходя в горницу, а войдя туда, весело смеясь, сказал: – Завтра гости будут! Мы им покажем! А теперь меда!

Как ни в чем не бывало он продолжал пир.

На другое утро Валуев сделал распоряжения и объяснил свой план Елецкому и другим начальникам:

– Видите, полякам на нас одна дорога – через плотину! Я ее оставлю свободной, а по бокам да подле конца посажу засады. Как войдут они на плотину – мы – бац! – да с трех сторон и искрошим их. Так я проучил их под Иосифовым монастырем.

Он отрядил четыре тысячи лучших воинов и разместил их сам в засаде. Небольшими отрядами они расположились по ямам вдоль плотины, скрытые зарослями и травой.

Валуев с остальным войском ушел в острог.

К вечеру, в золотых лучах заката, на другом берегу речки показалось войско Жолкевского. Стройными рядами оно выходило из леса и растягивалось вдоль берега.

В ту же ночь Жолкевский собрал военный совет.

– Ну, господа, – сказал он, – неприятель пред нами. Это – первая битва, и нам надо решить, как действовать.

– Чего решать! – закричал пылкий Струсь. – Завтра утром я ударю на плотину, перейду ее и все за мной.

– У русских манера бить из-за угла, – заявил Зборовский, – я боюсь, как бы пан Струсь не попал в ловушку!

– И пан прав, – быстро сказал Морхоцкий, – под Иосифовым монастырем мы попали в засаду. Точно так же ударили на плотину, и что же? Едва мы вошли на плотину, как со всех сторон на нас напали и искрошили словно капусту к посту!

– И теперь возможно то же! – вставил Казановский.

– Тогда подождем день-два, пока не вникнем в дело: торопиться некуда, – сказал Жолкевский. – А теперь, паны-полковники, распорядитесь отдать приказ по полкам, чтобы никто даже близко не смел подходить к плотине. Покойной ночи! – И Жолкевский распустил совет.

В ночь наскоро были разбиты палатки, и кашевары разожгли костры, готовя солдатам ужин.

Ходзевич, Одынец, Добушинский и Кравец собрались вместе; к ним вскоре присоединились Хвалынский с Чупрынским, и они устроили пир.

– Странное дело, – сказал Кравец, – острог пред нами, а сейчас отдали приказ, чтобы солдаты не смели даже подходить к плотине!

– Боятся засады! – ответил Чупрынский. – Эти москали – мастера на засады.

– За окопом – черти, а в поле – зайцы, – заметил Хвалынский.

– У них нет регулярного войска.

Ходзевич не слушал ж речей, весь отдавшись мыслям об Ольге. Он видел, что теперь было немыслимо оставить войско, а за этой битвой, вероятно, будет новая, и Бог весть когда придется пуститься в поиски за беглянками.

Он ударил ладонью по столу и проговорил:

– Горю, горю!

Все вздрогнули, но потом засмеялись: все знали его горе.

– Загорись с саблей в руках! – сказал Кравец.

– Ах и чешутся у меня руки! – вздохнул Добушинский. – Пустили бы меня с моей ротой.

– Пожди, верно, придется нам до поры только языки чесать да горилку пить! – сказал Одынец.

Действительно, весь следующий день прошел в бездействии. Валуев и князь Елецкий каждый час всходили на валы острога и в недоумении переглядывались.

– Не понимаю, чего поляки медлят? – удивлялся Валуев. – Словно не на битву пришли, а погулять по бережку!

– Может, они ждут подкрепления? – предположил князь. – Вероятно, они знают нашу силу!

– Подождем до завтра!

Но и на следующий день поляки не проявляли ни малейшего желания начать военные действия. Они мирно готовили обед, делали разъезды, и с их берега слышались звуки музыки.

Жолкевский перехитрил русских. Сидевшие в засадах устали ждать. Почти двое суток они просидели без сна и пищи в ожидании врага, их терпение истощилось, и они стали толпами перебегать в острог.

Валуев обезумел от ярости.

– Негодяи, – кричал он на прибегавших, – что вы делаете? Я велю вас бить батогами!

– Смилуйся! – говорили ратники. – Мы сидели скрючившись два дня и ночь.

– Собаки! – ругался Валуев и гнал их обратно, но на место их прибегали новые партии.

Поляки с другого берега волновались и рвались в битву.

– Ишь, песьи дети! – ругались они. – Что, москали смеются над нами, что ли? Под самым носом бегают, как зайцы!

– Снять засаду! – в ярости распорядился Валуев.

Отряды вышли и построились на плотине. Хитрый план Валуева был разрушен.

Жолкевский собрал совет и наутро назначил битву.

Утро было пасмурно, моросил дождик. Пехотный полк Казановского выстроился у начала плотины и только ждал сигнала, чтобы броситься в битву. Русские толпились на другом конце и кричали:

– С нами Бог!

– В бой! – раздался военный польский клич, и поляки, как лавина, бросились на плотину.

Раздались выстрелы, крики, стоны.

Казановский потерял шапку; его чуб развевался, как бунчук, а сабля сверкала молнией. Русские валились снопами, но позади них шла несметная сила, и убыль для них была незаметна.

Жолкевский посылал на плотину полки за полками.

– Что он делает? – удивлялся Добушинский, стоя рядом с Одынцом во главе своих драгун. – Нам не пробиться здесь! Смотри, какая их силища!

– Небось гетман знает, что делает, – ответил Одынец и тут же вскрикнул: – Смотри, смотри!

Добушинский устремил взоры по указанию Одынца и увидел казаков Зборовского. Вытянувшись в линию, они ехали вдоль берега и скоро выстроились в два ряда лицом к неприятелю.

– А сюда! – указал Одынец.

Добушинский повернулся и увидел, что слева от его руки собственный полк Жолкевского делал то же самое. Впереди ехал Ходзевич.

– Эге! Да гетман отводит глаза только! – уже весело сказал Добушинский.

– Я же тебе говорил! – торжествовал Одынец.

Они посмотрели на плотину. Там кипел кровавый бой. Русские слали отряд за отрядом и в пылу боя не видели, как полки Зборовского и Жолкевского сошли в реку и по сухому дну справа и слева надвигались на плотину.

Жолкевский вдруг подал знак. Поляки на плотине прекратили бой и стали отступать. Русские с кликами ликования устремились за ними и заняли всю плотину. В тот же миг их радость сменилась ужасом. С криками «в бой», с диким визгом казаков поляки бросились на них справа и слева, а конница Струся ударила им во фронт.

– Бей! – кричал не помня себя Добушинский, проносясь как смерч сквозь рады неприятеля.

Русские растерялись и побежали. Следом за ними, покрывая путь трупами, помчались поляки. Русские устремились к острогу. Валуев поспешил открыть беглецам ворота, но, впустив часть, тотчас запер их, боясь поляков. Оставшиеся русские заметались по полю, поляки ловили их и беспощадно рубили. Вопли, стоны, выстрелы оглашали воздух до ночи.

Жолкевский велел перевезти обоз и обложил Валуева с князем Елецким в остроге, а наутро, оставив сторожить острог полковников Добовского и Клиновского, двинулся потихоньку к Клушину, где остановилось главное войско с Дмитрием Шуйским, Делагарди и Горном.

Здесь гетман разбил русских наголову, заставив бежать их с позором в Москву.

Что-то невероятное было в этой битве: восемь тысяч поляков разбили войско в пятьдесят тысяч русских и десять тысяч иноземцев! Но помимо талантливого гетмана против бесталанного Дмитрия Шуйского в этой победе было немало и иных причин. Войско не любило Дмитрия Шуйского, иноземцы, которым неисправно платили, почти не хотели биться, наконец, русское войско состояло почти все из новобранцев, тогда как у поляков каждый жолнер был испытан в битвах.

Как бы то ни было, русские потерпели полное поражение, и Жолкевский по очищенной дороге двинулся к Москве, заставив пленных присягнуть Владиславу. К его триумфальному шествию присоединился и Валуев с князем Елецким, которым жутко стало в осажденном остроге и которые не замедлили присягнуть со своим войском тому же Владиславу.

Глава XVIII
Среди шишей

Что-то невообразимо смятенное и страшное представляла собой большая дорога на Можайск в тяжелые дни 5 и 6 июля 1611 года. ^{28}

Маремьяниха, трясясь в телеге рядом с Силантием Мякинным, только стонала да охала, Силантий же ехал мрачнее тучи и часто в злобе бил ни в чем не повинную клячу, А вдоль дороги, нагоняя и обгоняя их, бежали и скакали сломя голову русские воины, разбитые при Клушине.

– Спасайтесь, кто в Бога верует. Лях за нами! – кричали они и бежали дальше.

– Господи, помилуй нас, грешных! – крестилась Маремьяниха. – Да что это все очумели словно?

– Не поймешь, что ли? – хмуро ответил Силантий. – Ведь наших разбили, и лях на Можайск идет!

– Ай, а мы туда же!

– А что он нам сделает? Мы не воевали. Эх, кабы не ты, баба! – прибавил Силантий и хлестнул лошадь.

– Чем это я да помешала тебе? – с укором спросила Маремьяниха.

– А тем, что без тебя я взял бы меч да пошел бы с ляхом воевать! Вот что!

– Тоже Аника-воин! – скептически заметила Маремьяниха. – А что было бы с боярышней?

– И ее скорей бы нашел. А то на! Пошли управы искать. Да у кого искать-то ее, ты скажи?

– А вот царя просить станем!

– Царя! Какой такой теперь есть царь на Руси? Эх, ты! – И Силантий снова стал бить свою клячу.

– Православные, дозвольте в телегу сесть. Смертушка! – раздался подле них слабый голос.

Маремьяниха обернулась и невольно перекрестилась. Пред ними стоял воин в разорванном кафтане, без шлема, с лицом, залитым кровью; его голова была обмотана тряпкой.

– Садись, родной, садись, болезный! – поспешила пригласить его Маремьяниха.

Силантий протянул руку и помог ему влезть в телегу; Раненый со стоном сел подле Маремьянихи.

– Что, здорово попало? – спросил Силантий.

– А саблей, родимый, по голове да по уху, – ответил воин.

– И всем так? – спросила Маремьяниха.

– Ой, всем! И силища их была, и ретивы они ух какие! И немцы на их сторону ушли. Тут и конец нам! Ох! – Раненый схватился за голову.

– Дорогу, дорогу! Прочь с дороги! – раздался крик позади них.

Силантий поспешно свернул лошадь в сторону и оглянулся. На взмыленных и испачканных тиной лошадях мчались два воина, видимо важные особы. Их лица были испуганы, бороды растрепаны, у одного вместо шлема была скуфья на голове. Едва их увидели на дороге, как поднялись крики:

– В воду вас! Убийца! Отравитель! Бог покарал тебя! Ишь, пузо в болоте намочил! Хвастун безмозглый! Хам польский!

Раненый приподнялся в телеге и, почти подле себя увидев двух всадников, закричал что было силы:

– Отравитель! Будь проклят всеми!

Лошади всадников рванулись.

– Кто это? – спросила Маремьяниха.

– Ох, ох! – простонал раненый. – Дмитрий Шуйский да Голицын князь.

Скоро показались стены Можайска. Силантий въехал в город, где все кипело, как в котле. Прибегавшие сеяли панику. Жители с часа на час ждали прихода поляков, торопливо собирали свои пожитки и спешили через другие ворота вон из города.

– Где же станем на ночь-то? – простонала Маремьяниха.

– А где? На лошади, – ответил Силантий, – вишь, люди табором стали.

– Не надо! Ворочай вправо. Я укажу, – сказал раненый, – наши тут есть!

Силантий послушно свернул вправо и поехал по указанию воина. Они остановились у низенького домика.

– Сойди да стукни в оконницу, – сказал раненый, – спросят, ответь: «Люди Божии».

Силантий слез и стал стучать в окно.

Скоро растворились ворота, и из них вышел степенный мужик с рыжей бородой.

– Веди во двор! – сказал он Силантию и подошел к телеге. – Ба, – воскликнул он изумленно, – брат Елизар, да еще посеченный? Как так? Али баба в полон взяла?

– Ишь время нашел шутки шутить! – с укором сказала Маремьяниха. – Ты ему лучше выбраться помоги!

– И то, старуха! – согласился рыжий мужик и взял под мышки Елизара.

Елизар вылез, за ним сошла Маремьяниха, и тут же подошел Силантий, справившийся с лошадью. Они вошли в просторную горницу; ее стены были увешаны ружьями, в углу стояли кучами пики и сабли.

– Мать Пресвятая, – шепнула Маремьяниха Силантию. – Смотри, к разбойникам попали. Ох, пропали мы!

– Молчи! – ответил Силантий.

В углу комнаты под образами сидел огромный мужчина в подряснике. Рыжий мужик окликнул его и подозвал к раненому воину, уже лежавшему на лавке.

– Садитесь, садитесь, гости честные! – сказал тот же рыжий мужик, видя, что Силантий с Маремьянихой стоят у порога. – Сейчас хлеба-соли отведаем!

– Благодарим на ласке, – пробурчал Силантий и двинулся к столу, стоявшему в углу; Маремьяниха же осторожно пошла за ним.

А тем временем человек в рясе уже омыл голову раненому и сказал рыжему мужику:

– Пустое дело, даже огневицы не будет. Поди-ка намни хлеба с паутиной да травицу достань.

Мужик бросился исполнять его приказание; скоро голова Елизара, обложенная хлебом с паутиной, была плотно завязана, и он подошел к столу, где сидели Маремьяниха и Силантий. Подле них сел и человек в рясе. Рыжий мужик хлопотал, ходя от печи к столу, и, собирая еду, говорил все время:

– Вот Бог гостей послал, а я один. Сыновья-то под Царево Займище ушли, а хозяйка – на Москву, да там и сгинула.

– Как так? – удивилась Маремьяниха.

– А так, старушечка, ляхи перехватили. Ищу уже два года, следов нет. С Тушина дело считать надоть!

– Ох, с нами крестная сила, – вздохнула Маремьяниха, – вот как и нашу боярышню!

– Ну, просим милости! – убрав стол, поклонился гостям рыжий мужик и зажег светец.

Маремьяниха взглянула на лицо раненого воина и вдруг радостно вскрикнула:

– Шиш!

Елизар засмеялся.

– А я, мать, тебя давно признал – тебя и Силантия твоего. Ну, как вам Бог помог? – спросил он и объяснил слушателям, где он познакомился с Маремьянихой.

– Истинно благодетели! – подхватила она. – От поляков отбили! Дорогу указали! Только без толку, милые! – И Маремьяниха, уже успокоенная в своих опасениях, стала рассказывать про неудачу под Смоленском.

Рыжий усмехнулся.

– Нашли где правду искать! У ляха на ляха же!

– А где же искать ее, милые?

– Вот где! – Рыжий схватил со стола нож и грозно взмахнул им.

– А теперь куда же путь держите? – спросил человек в рясе.

– На Москву, к царю Василию.

– Что же, помогай Бог. Только поспешайте, чтобы раньше поляков прийти, – не то, пожалуй, и Василия не будет.

Силантий мрачно засопел, Маремьяниха расплакалась в голос.

– Тсс… что это?

В городе вдруг, несмотря на поздний час, послышался страшный шум.

– Враг пришел! – сказал Елизар.

В это время в окно стукнули и кто-то крикнул:

– Впустите человека Божья!

– Карп! – сказал Елизар. – Мы с ним вместе ходили.

Рыжий пошел отворить ворота. Вошел Карп.

Елизар радостно приветствовал его.

– А где Федька, где Чехвост? – спросил он.

– К Лапше пошли, – ответил Карп.

– А ты как попал?

– С изменщиками!

– Как это?

– А так! – И Карп вдруг с яростью швырнул об пол свой колпак. – Валуев да Елецкий, что в остроге в Царевом Займище сидели, к Жолкевскому пристали и королевичу Владиславу крест целовали!

Гробовая тишина наступила после этих слов – всем стало как-то жутко.

Карп помолчал и продолжал:

– Я-то вперед убег от них, да вот и попал к переднему отряду ляхов. Смотрю, пришли в Можайск, а им и ворота настежь. Хотели, слышь, Дмитрия Шуйского им на руки сдать, да он уж на Москву удрал. Придет Жолкевский и сейчас всех поведет крест королевичу целовать.

– А не будет со мной того! – вдруг крикнул рыжий. – Завтра же наутро к Лапше уйду. А вы, гости дорогие, тут хозяйничайте!

– Да и я с тобой! – сказал человек в рясе. – Я в Рязань, к Ляпунову уйду.

– И я с тобой, и я! – сказали Карп с Елизаром.

– А мы чуть свет на Москву, – заявила Маремьяниха. – Авось раньше ляха поспеем. Эх, где-то теперь моя Олюшка, свет-разлапушка? Сподобит ли нас Господь вызволить ее, голубушку!.. Неужто так и сгинет она у этого ляха-охальника!..

Не знала эта старая преданная нянька, что ее питомица, княжна Ольга, уже давно вырвалась из рук Ходзевича, а затем перенесла опять массу бед, попав в руки другого поляка – Млоцкого!

Плохо пришлось бы Ольге и Пашке, если бы Млоцкий и его приятель Куровский не подверглись нападению шишей. Правда, эти два поляка удрали, но в первый момент после их бегства из разрушенного монастыря положение Ольги и ее подруги было крайне опасно. Шиши уже готовились скрутить руки пленницам, одетым в мужские костюмы, но тут Пашка опомнилась и заговорила:

– Побойтесь, Бога, добрые молодцы! Кого вязать хотите? Только что нас от ляхов избавили, а теперь на нас, как на ворогов. А мы ведь – бабы!

Шиши в изумлении отступили.

– Вот вам крест, если не верите, – продолжала Пашка и перекрестилась.

– Да оно и по обличью видно, – сказал маленький мужичонка с рогатиной в руке.

– Дядя Митяй, а дядя Митяй, – позвал другой мужик, – что с ними делать?

На его зов подошел дядя Митяй, огромный мужик с седоватыми волосами.

– Что? А поберегите их, пока Лапша не подоспеет. Он и рассудит.

– Ин, быть так! Идите, молодушки! – позвал обеих женщин-пахоликов маленький мужичонко с рогатиной и провел в келью.

– Не робей, Ольга, – сказала Пашка, когда они остались одни, – мы у своих теперь. Знаю я этих людей. Ляхи их сначала для смеха шишами прозвали, а теперь сами бегут, как это слово услышат. Больно люты шиши до ляхов.

– Кто они? – спросила испуганная Ольга.

– А так – мужички обиженные. Собираются это шайками и мстят. Здесь каждому лях что-нибудь да сделал: у кого жену, у кого невесту испортил, у кого дом сжег, кого разорил.

Ольга упала на колени и, подняв руки, воскликнула:

– Благодарю Тебя, Боже мой, что Ты избавил нас от поругания и послал нам помощь!

В эту минуту в келью постучались, и после оклика Пашки вошел человек в синем кафтане, подтянутом ремнем с серебряным чеканом. За ремнем у него торчал кинжал, у пояса висела сабля, в руках он держал топор на длинной ручке.

– Бог с вами! – сказал он, входя и заслоняя своей огромной фигурой всю дверь.

– Милости просим! – ответила Пашка.

– Людишки мои здесь ляхов потрепали да вот про вас что-то чудное говорят, так я и зашел. Кто такие будете?

– А сам ты кто? – бойко спросила Пашка.

– Сам-то? – Человек усмехнулся. – Михайлом Лапшой прозываюсь.

– А мы – русские девушки, от позора бежим. Я – Пашка с Лебедяни, где у нас село разорили, а она – Ольга, боярская дочь, Огренева-Сабурова князя. Вот кто мы.

Лапша быстро снял свой колпак и поклонился Ольге.

– Знаю, боярышня, батюшку твоего! Известный воин!

Ольга залилась слезами.

– Нет его в живых более! – сказала Пашка, отвечая за Ольгу, и рассказала все ее злоключения.

Лапша ударил топором в пол.

– Ах ты, волчья сыть! – с яростью воскликнул он. – Нет пакости, которой лях у нас не сделал бы. Ну да придет и ему конец! Не плачь, боярышня, не порти очей своих ясных! Мы тебе во всем поможем. Теперь удержим тебя, а там, после, сдадим Петру Васильевичу. Кто не знает рязанского Терехова-Багреева? Не плачь, боярышня! – С этими словами он вышел, но через минуту вернулся снова. – К нам милости просим! – сказал он шутливо и вывел на двор Ольгу с Пашкой.

Их посадили в телегу, окружили и быстро двинулись из монастыря, углубляясь в лесную чащу.

В панцирях и сермягах, колпаках и шлемах, с отличным оружием и простыми рогатинами этот отряд под предводительством Михаила Лапши напоминал скорее шайку разбойников, чем честных воинов. А между тем эти шиши в тяжелые годины для Руси сослужили едва ли не самую важную службу. Рассыпанные по всей Руси отрядами, полные непримиримой ненависти к ляху, они вели партизанскую войну с таким искусством, ловкостью и с такой беспощадной жестокостью, что под конец один возглас «шиши» обращал в бегство целый польский отряд.