Текст книги "Власть земли"

Автор книги: Андрей Зарин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 22 страниц)

Глава II
Новые злоключения

Ольга на время успокоилась и отдохнула в стане у шишей. Здесь она чувствовала себя в безопасности, окружающие относились к ней с почтением, и ко всему Лапша дал ей слово найти Терехова-Багреева и отвезти ее к нему. Нередко свободные часы Ольга коротала с Пашкой, рассказывая ей свои мечты о предстоящем счастье, и Пашка начинала верить в них. Лица обеих разгорались и улыбались, и они забывали окружающую обстановку.

– Они-то уж найдут моего милого! – говорила Ольга про шишей. – Они по всей Руси ходят, так долго ли им? А мы здесь с тобой сколько хочешь ждать можем – нас уж они поберегут! И заживем мы, Паша, с тобой! Вот ты узнаешь моего жениха… Хороший он, добрый, сильный и любит меня!..

Лицо Ольги вспыхивало, взоры мечтательно устремлялись вперед, и она вслух начинала вспоминать свое последнее свиданье с возлюбленным, там, в вотчине под Калугой.

Пашка вздыхала, на ее глазах показывались слезы, и думалось ей, что не смеет она, девка беспутная, даже смотреть на такого чистого ангела, как ее Ольга.

Одну из таких бесед они вели под вечер. Тени сгущались. Ольга отодвинула от себя пяльца и мечтательно смотрела на дорогу. В дверь застучали. Пашка отворила ее и увидела Фомушку.

– Чего тебе? – спросила она.

– Наши идут! – ответил он.

– Беги скорее, подтопи печь. Кушанья-то разогреть надо! – отдала приказание Пашка и обернулась к Ольге: – А я в погреб схожу, чай, захотят с дороги испить чего. Да что там за шум? Ишь их сколько! – И Пашка, выйдя за дверь, скрылась.

Ольга осталась одна. Сумерки окутали ее, и она, задумчиво смотря в окно, даже не слышала, как скрипнула дверь, и вздрогнула от голоса Лапши.

– Прости, княжна, – сказал он, – Паланюшка мне сказала, что ты тут, я и осмелился.

– Милости просим! Сам знаешь, ты мне теперь вроде брата старшего! Ну, что скажешь хорошего, Григорий Михайлович? Где были, что видели?

– С тем и пришел к тебе, – ответил Лапша. – Видишь ли, дело какое!

– Нашел кого, что ли? – вскрикнула Ольга. – Встретил, разговаривал?

Лапша, видимо, замялся.

– Так-то, так, княжна, только не пойму, кто он тебе. Ты мне о нем ни слова не говорила.

– А кто? Как звать его?

– Князь Теряев, Терентием звать. Мы с ним в лесу встретились. Он тоже над целым отрядом голова. Ну, он узнал и говорит нам…

– Что говорит? – чуть слышно спросила Ольга, сердце которой подсказывало беду и испытания.

Лапша замялся.

– Да говорит, будто ты – невеста ему, от отца будто нареченная. Ты прости, княжна, коли что не так. Ежели он тебе не по нраву, скажи: мы его и на порог сюда не пустим!

Ольга улыбнулась. Чего ей бояться с такой охраной?

– Нет, – ответила она, – а скажу тебе всю правду. Батюшка – царство ему небесное! – прочил мне князя Теряева в мужья, да потом, как узнал, что он «вору» служит, прогнал и проклял его. А я князя сама никогда не любила и пошла бы за него только поневоле, со слезами горючими. Вот тебе и вся моя правда.

– А повидаться с ним, княжна, можешь?

– Отчего же? Только поклонись ему да скажи: просит прощения княжна, а повидать его иначе как завтра поутру не может.

– Ин быть по-твоему! – сказал Григорий.

От Ольги он отправился прямо к князю Теряеву и сообщил ему о своей беседе с княжной.

Всю ночь провел без сна Теряев, мечтая о свидании с Ольгой.

«Есть ли на свете любовь, большая, чем моя?» – думал он, и ему казалось, что княжна поверит его словам и отдаст ему свою сиротскую душу.

При этих мыслях кровь ударяла ему в голову и кружила ее. Он ворочался до раннего утра, а утром рано ушел бродить по лесу. Однако оголенный лес был угрюм и печален; его унылое безмолвие нарушалось только воем ветра, и холодное солнце своим блеском не веселило природы.

Теряеву стало грустно, страх охватил его сердце, и он горько усмехнулся:

«Не пугался я вражеских пуль и мечей, не дрожал пред засадой, а здесь, пред девицей, словно заяц пред собакой».

Он тихо пошел домой. Вдруг вдалеке между деревьями показалась фигура всадника. Он быстро двинулся вперед, но всадник повернул коня и исчез.

Теряев спешно вернулся домой и рассказал Лапше, что видел. Тот недоверчиво усмехнулся.

– Попритчилось, князь! Сюда никому не забраться, потому что от дороги вовсе в стороне.

– Может, и так, – ответил Теряев, – а я все-таки своих людей на разведку вышлю.

– Да выслать и я могу, для спокою! – сказал Лапша и прибавил: – Княжна просит тебя!

Князь вспыхнул, потом побледнел и нетвердым шагом направился к горнице, где жила Ольга.

Княжна не знала, что скажет Теряеву, каким словом встретит его, и смущенно ждала. Он вошел и низко поклонился ей. Она ответила на его поклон.

– Сердце мое радуется, что вижу тебя живой и в спокое! – сказал ей князь. – Болела душа моя о тебе, как я узнал о твоем горе. Бросился я за обидчиком в погоню. И вот ты во здравии и покое. Радуется сердце мое! – Он низко поклонился Ольге и прибавил: – А коли не запамятовала, княжна, так покойный батюшка меня в зятья прочил. Не отгони же меня на сиротстве твоем. Я – тебе теперь защитник! – И он поклонился еще раз и придвинулся к Ольге.

При последних его словах Ольга подняла голову и промолвила:

– Прости, князь, не хотела горького слова сказать, да ты начал. Не прочил тебя в зятья батюшка с той поры, как прогнал от себя, поминать имя твое запретил, а ко всему, князь, у меня свой жених.

Князь вздрогнул, как от удара.

– Что было, то быльем поросло! – глухо сказал он. – Я теперь – не слуга «вору» и не изменник родине, и твой отец благословил бы меня. А люблю я тебя, как душу! Послушай воли батюшки своего.

– Не знаю, князь, что теперь сказал бы батюшка, но, что он пред смертью незадолго говорил, то мне ведомо. Спасибо тебе за честь и ласку, а твоей мне не быть!

Грубый характер Теряева вырвался наружу: его лицо вспыхнуло, глаза сверкнули, и он топнул ногой, но в то же мгновенье опомнился и тихо сказал:

– Прости, княжна, коли я чем обидел тебя. Не запрети мне быть здесь и беречь тебя, как глаз свой!

– То запретить не в моей воле! – ответила княжна.

Теряев вышел. Он бегом пробежал в отведенную ему горницу и, ничком упав на сено, залился слезами. Все его тело содрогалось от плача. Все мечты его жизни были разбиты; ему ясно было, что Ольга любит Терехова! И на мгновенье у него мелькнула мысль убить своего соперника, но он тут же опомнился, что толку в этом убийстве мало. Все равно Ольга не будет принадлежать ему. И при этой мысли он застонал, словно от боли.

Но мало-помалу его волнение успокоилось. Слезы показались ему малодушием. Он встал и оправился, но не успел еще совершенно успокоиться, как дверь отворилась и в комнату вошла Ольга. Князь даже отступил в изумлении.

– Я подумала, что, может, обидела тебя, князь, – заговорила Ольга. – Но могу ли неволить свое сердце? А теперь я увидела, что ты любишь меня, так будь мне братом! – И она низко поклонилась ему.

Князь растерялся. Разнородные чувства охватили его душу. Он упал на колени и воскликнул:

– Все, что велишь, княжна, сделаю! Хоть в огонь за тебя!

Ольга покраснела.

– Найди Терехова, скажи ему обо мне – пусть он укроет меня. А потом найди и мамушку мою. Непригоже мне быть с мужчинами.

– А пока я не найду их, я твой защитник! И верь мне: теперь за тебя всю душу положу! – И князь в знак клятвы поднял руку.

Ольга исчезла.

И вдруг князь проснулся и понял, что видел сон. Внезапный свет озарил его душу, и он успокоился.

«Вещий сон, – подумал он с улыбкой, – пусть же по нем и сбудется! Брат я тебе, княжна, отныне!» – И ему стало легко на душе от этого решения.

Выбрав удобный случай, князь Теряев пришел к Ольге и рассказал о своем удивительном сне. Княжна сразу же поверила ему, так как слишком честно было его открытое лицо, слишком прямо смотрели его глаза, чтобы можно было усомниться в его словах.

– Спасибо тебе, Терентий Петрович, – с чувством сказала она, – будь же ты мне братом названым! Легче мне теперь стало. – И она улыбнулась. – А то, веришь ли, так порой тоскливо да тяжко.

– Вестимо, княжна! – ответил Теряев. – А мне – верь на слове! – радостно за тебя голову сложить.

С этого дня они подружились.

Пашка тоже с уважением отнеслась к Теряеву, только не могла простить ему то, что он упустил Ходзевича.

– Да пойми ты, – с горячностью заявил ей Теряев, – ведь ляхи вдруг напали!

– И все-таки мог уволочь этого негодяя-охальника. Крикнул бы людям, взяли бы его и утащили!

– Да ведь я и опомниться не мог, как меня Антон утащил!

– На то-то и пеняю, – возразила Пашка. – А полячишко этот попомнит тебе! Будь покоен, так не оставит!

– Ну, это ты брось, – перебил ее Лапша, – к нам не очень-то доберется, а доберется, так и сам не рад будет.

– Не хочу злое пророчить, – отступилась Пашка.

А вышло по ее пророчеству.

Счастье исключительно покровительствовало Ходзевичу. Смерть уже окончательно витала над его головой – ему грозила участь быть заживо сожженным по приказу Теряева-Распояхина, и вдруг неожиданно наехавшие на его отряд поляки освободили его. Однако в первые минуты он ничего не сознавал, находясь в беспамятстве, и очнулся лишь через несколько времени от быстрого бега коня и боли в спине. Его пахолик Казимир, держа его плечо и голову на своих руках, тотчас нагнулся к его лицу. Свежинский тоже быстро подъехал.

– Где я? – спросил Ходзевич.

– Сейчас в Можайске, пан мой, – ответил верный пахолик, – мы туда едем!

– Хвала Богу! – подъехав, сказал Свежинский. – Опоздай я немного – и ты, Янек, жарился бы, как свинья к Рождеству. Спасибо, пана Млоцкого встретили, а то бы…

Ходзевич вспомнил все происшедшее, и мысль о перенесенной обиде сразу заглушила его боль. Он рванулся из рук Казимира и встал на землю.

– Жив не хочу быть, если не отмщу этому москалю! – крикнул он. – Давайте коня, я за ним погонюсь!

– Полно, полно! – остановил его Свежинский. – Видишь, нас всего шестеро. Где же за ним гнаться? Да и куда он ушел, не знаем!

– Лес оцепим!

– Так дай в Можайск вернуться. Там поговорим и дело сделаем.

– Прошу пана! – сказал Казимир, слезая с коня.

– Ну так в Можайск! – И Ходзевич лихо вскочил в седло, но при этом не мог удержаться от стона.

– Больно? – участливо спросил Свежинский.

– Я думаю, если москаль всю спину сжег! – ответил Ходзевич, осторожно поправляя на себе плащ, которым было прикрыто его обнаженное тело.

Они тронули коней и скоро очутились в Можайске. Уже вечерело. Стража ездила по городу и загоняла русских в их жилища.

– А, рыцарь, вернулся? А где твоя королевна? – воскликнул Добушинский, увидев стремительно вошедшего Ходзевича.

– Го-го-го! – загрохотал Кравец, и его смех подхватил Одынец, когда Ходзевич сбросил плащ и оказался голым.

– Что за маскарад? – спросил Добушинский.

Одынец и Кравец продолжали хохотать, но их лица тотчас стали серьезны и в глазах отразилось участие, едва они увидели сожженную спину Ходзевича и услышали о его приключении.

– Ах, песья кровь! – крикнул Кравец. – Да мы их выжжем и вырежем!

– Спину-то все-таки залечить надо, – участливо сказал Добушинский.

– К черту! – ответил Ходзевич. – Дайте, панове, одеться, и поговорим.

– Постойте, я все-таки за жидом схожу! – сказал Одынец и выбежал из горницы.

Через четверть часа он вернулся со старым бородатым евреем. Ходзевич лежал на постели спиной вверх; она была сильно обожжена, и у самого хребта лопнула кожа и раскрылась рана.

Еврей осмотрел рану и покачал головой, а затем, вынув какую-то банку с мазью, быстро намазал ею больную спину Ходзевича. После этого, изорвав данную ему рубаху на бинты, он перевязал рану и, вздохнув, сказал:

– И все! Теперь заживать будет! Только пану спокой нужен!

Ходзевич скрипнул зубами.

– Нет мне покоя!

– Все же хоть три денечка, пан! – сказал еврей. – А я и завтра приду! – прибавил он, уходя.

В горницу вошел Свежинский и спросил:

– На чем решили, панове?

– Да вот три дня отдохнет, а там…

– Не хочу! – упрямо повторил Ходзевич.

Но на его слова никто не обратил внимания.

– А теперь выпьем! – предложил Кравец и захлопал в ладоши.

Три дня бездействия казались Ходзевичу мукой. Иногда он вскакивал, бегал по горнице и кричал:

– Дайте мне этому москалю горло перервать!

– Да успокойся! Все твое будет, – уговаривали его товарищи, – еще немного – и мы все поедем!

– Но куда? Вот это – задача! – сказал раз Добушинский.

– В лес, к тому же монастырю. Оттуда начнем свои поиски, – пылко ответил Ходзевич. – В четыре дня след не пропадет. Их немало там было!

– Так-то так, да они, верно, уже в другое место ушли!

Все эти дни только и толковали, что о своей экспедиции. Полковник Струсь разрешил Добушинскому и Одынцу взять свои роты и дать острастку шишам; только никто не знал, где найти их.

– А кого паны ищут? – вдруг спросил еврей, делавший однажды во время их беседы перевязку Ходзевичу.

– Шишей, парх! – ответил Свежинский.

– А что дадите, коли вам след покажут?

Ходзевич рванулся из рук еврея, сел на постели и крикнул:

– Пятьдесят злотых… тысячу! Только если обманешь, то на кол сядешь!

– Для чего я буду обманывать пана? – пожал еврей плечами. – Я дам пану своего Ицка, и он его прямо к шишу на нос приведет… в самое их гнездо.

Ходзевич спрыгнул с постели и закричал:

– Завтра же едем! Паны-братцы, не могу больше! Должен я его изловить. Не держите меня, молю вас!

– Что же, – сказал Добушинский, – завтра так завтра. У нас все готово!

– Ты приведи завтра, чем свет, своего Ицка, – приказал Свежинский, – А пока на в задаток! – И он, взяв пригоршню серебра, передал его еврею.

– Завтра рано-рано придет мой Ицка! – сказал еврей, жадно схватил деньги и, поклонившись, торопливо ушел.

– Уж и задам же я ему! – волнуясь, заговорил Ходзевич. – Жарить буду, жилы мотать, кожу сниму! Уф! – И его глаза сверкнули, как у волка.

Действительно, чуть свет утром явился Ицка, огромный рыжий парень с лицом разбойника, и поляки собрались в набег. Когда Ходзевич вышел из горницы, подле дома в четыре ряда выстроились уланы Добушинского. Сам Добушинский гарцевал уже на коне; Одынец тоже был в седле.

Ходзевич со Свежинским вскочили на своих коней.

– В путь?

– Чего же медлить!

Ицка взобрался позади Казимира на его лошадь, и все тронулись.

Через несколько минут, выехав из Можайска, они крупной рысью помчались по дороге к чернеющему лесу. Ходзевич волновался и говорил без умолку. Одынец был серьезен, а Добушинский со Свежинским, казалось, ехали на прогулку.

Густой лес окружил их со всех сторон. По замерзшей земле гулко раздавались удары копыт. Вдруг Ицка поднял руку вверх, и все быстро остановились.

– Так нельзя! – заговорил Ицка. – Они тут недалечко. Их нужно окружить, а как вы окружите, если вы такой шум делаете? Они услышат и сбегут.

– Жид правду сказал! – засмеялся Добушинский. – Эй, с коней долой и обвязать им копыта.

Все быстро спешились, у каждого нашелся войлок, и скоро все кони были с плотно укутанными ногами, а тем временем Ицка толково и подробно рассказывал, где и как окружить становище Лапши…

Между тем шиши, вполне уверенные в неприступности своего стана, отнюдь не ожидали даже возможности нападения. Дни после своего похода на монастырь они проводили в отдыхе. Одни ходили в лес стрелять дичь, другие чинили свою одежду, третьи просто ничего не делали. Так было и в тот день, когда на них двинулся Ходзевич со своим отрядом. Теряев сидел в горнице с Григорием Лапшой и говорил о том, как разыскать Терехова и где укрыть Ольгу.

– Потому, сам пойми, – сказал он, – наше дело ратное. Долго ли до греха? Нешто ей место тут?

– Сам знаю, – ответил Лапша, – а что делать? Я теперь двоих на Рязань послал, двоих на Москву, потому там ее мамушка быть должна, ну а они все не ворочаются!

Приближался обеденный час, и Ольга с Пашкой были заняты в трапезной. На дворе было тихо и почти пусто. С десяток человек с беспечным смехом играли в свайку. Ольга с Пашкой вышли на крыльцо избы.

– Идите, молодцы, танцевать! – звонко и весело крикнула Пашка и устремилась к избе, в которой сидели Лапша с Теряевым.

Но вдруг она вскрикнула и словно безумная заметалась по двору. В ту же минуту Теряев увидел, как, всплеснув руками, упала на крыльце Ольга.

– Что такое? – с изумлением сказал он, вскакивая.

Лапша заглянул в оконце, и в ту же минуту их оглушил дикий, знакомый крик: «В бой, в бой!» – а на дворе замелькали красные и синие жупаны.

– Ольга! – не своим голосом закричал Теряев, бросаясь из горницы.

Следом за ним выскочил Лапша.

– В лес! – раздался его голос, и тотчас же пронесся пронзительный сигнальный свист.

Застигнутые врасплох мужики были убиты тут же, но большинство успело быстро скрыться.

Горя местью, Ходзевич первый вбежал во двор, ища Теряева, но все его мысли разом перевернулись, когда он вдруг увидел Пашку и тут же Ольгу. Что ему было до мести, если они были тут! Он рванулся вперед и увидел рядом с собой Свежинского и Казимира.

– Если вы – друзья мне, хватайте Пашку и вон отсюда, а я следом!

Затем он бросился к Ольге, схватил ее и, перекинув через седло, во весь дух помчался обратно.

Впереди него, крепко держа бившуюся Пашку, мчался Казимир.

– Гони! – кричал в неистовом восторге Ходзевич.

Теряев опоздал – он увидел только мелькнувшего с добычей Ходзевича. С диким ревом бросился он на первого попавшегося ему улана, сильным ударом руки сшиб его с седла и уже вскочил на коня, когда подскакавший Одынец ударом сабли опрокинул его на землю.

Добушинский подъехал к Одынцу. Уланы с криком «В бой!» все еще мчались вперед и с изумлением остановились. На земле валялись четыре трупа и пятым Теряев. Больше никого не было.

– Что за черт! – сказал Добушинский Одынцу. – В избах все шиши, что ли?

– Взять их! – ответил Одынец. – Эй, за мной! – И, сойдя с коня, он бросился в трапезную.

Следом за ним ворвалось несколько солдат, но трапезная была пуста. С проклятиями они бросились в другие избы, но и там никого не было. Они вернулись; оставшиеся солдаты спешились тоже и стояли в недоумении и ярости, смотря по сторонам.

Одынец покраснел как рак.

– Что за черти? – заговорил он. – И жид убежал, и шиши, как зайцы, в лес ушли. Вот воины!

Ему никто не ответил. Какая-то унылая тишина окружала их и угнетала, как тяжкая тайна. Добушинский не выдержал.

– А ну их, к бесу! – крикнул он. – На конь и до дому! А где Ян, где Свежинский?

– Я не видел их, они вскочили первые, – ответил Одынец.

– Они, пан, взяли по паненке и назад ускакали! – объяснил старый вахмистр.

– Вот так штука! – засмеялся Добушинский.

Всем на мгновение стало весело, но все тотчас вздрогнули: в лесу раздался легкий свист.

– На конь, на конь! – поспешно приказал Добушинский.

– Шиши, шиши! – зашептали солдаты, и чувствовалось, как ими овладевает паника.

– По двое в колонну! Выезжай! – скомандовал Добушинский.

Солдаты тронулись. Из раскрытых ворот они выехали прямо в просеку, но едва последние два оставили двор, как пронзительный свист прорезал Воздух. Кони вздрогнули и насторожили уши. Солдаты сбились.

– Сабли наголо! – скомандовал Добушинский.

В ту же минуту сзади раздался залп. Несколько солдат упало, а кони ринулись и понеслись. Но вдруг случилось нечто совсем непредвиденное: кони запнулись о протянутые по дороге лыки и упали: через них попадали другие. Произошло смятение, и тут же с криками «Бей!» со всех сторон посыпались на поляков страшные шиши. Они рубили обезумевших солдат саблями, молотили цепами, косили косами, а в это время упавшие кони бились и, вскочив на ноги, метались как бешеные.

– В лес! Смилуйся, Матерь Божья! – раздавались крики несчастных поляков.

И снова раздались свист и громкий голос Лапши:

– Будет!

Шиши отступили. Несколько поляков, и среди них Добушинский с Одынцом, мчались сломя голову, человек десять стояли окруженные шишами, а на земле, залитой кровью, лежали исковерканные трупы убитых и со стонами корчились раненые.

Лапша мрачно обошел своих: нескольких человек уже не было в живых. Он нахмурился и сказал:

– Добить раненых!

Все пошли к своему стану. Увидев Теряева, Лапша поспешно приказал поднять его, уложить и рассмотреть раны.

Но вдруг он встрепенулся, заметив, что Ольги и Пашки нигде не было. Он обернулся к пленным полякам и сказал:

– Разбойники и душегубы! Вам всегда надо опозорить девушку, упиться кровью младенца или сделать святотатство. Повесить их!

Приказание атамана было тотчас исполнено.

Почти до самой ночи шиши копали могилы и хоронили мертвых, а потом Лапша собрал всех и сказал:

– Теперь нам здесь не будет покоя – кто-то указал наш стан. Уйдем в другое место, ближе к Москве. А чтобы им ничего не досталось, выбирай все добро, да живо!

– А стан поджечь? – спросил Елизар.

– Дурак, – отрезал Лапша, – или хочешь, чтобы лес погорел?

Шиши быстро принялись за работу, а затем, навьюченные, тронулись в дорогу. Среди них медленно двигалась телега, на которой лежал бесчувственный Теряев…

А в это же время Ходзевич, забыв о неудаче приятелей, ликовал. Ольга дразнила его чувство. Пашка зажигала в нем месть. Казимир давно не видел в таком настроении своего хозяина, и ему было даже страшно при мысли об участи Пашки.

Между тем приятели Ходзевича с уцелевшими солдатами своего отряда вернулись в Можайск, и на следующее утро Добушинский, войдя в горницу, где жили его товарищи, заявил:

– Худо, все худо! Полковник мне жару задал за то, что я солдат погубил; а про Москву говорят, что там нашему брату, как волку в капкане, живется. Наш полковник думает уже сняться отсюда.

– Что такое? – спросил Свежинский.

– А то, что в Москве нами недовольны. Зубы на нас москали точат. Вам теперь здесь тоже засиживаться негоже.

– Я-то и не думаю, – возразил Свежинский, – там моего добра столько оставлено, что я лучше жизни лишусь, чем откажусь от своего. Не знаю, как Янек!

В это время в горницу вошел Ходзевич.

– Что тебе обо мне знать надо?

– Да то, думаешь ли ты на Москву ехать или здесь бабиться будешь?

– Я-то? Да как же я здесь останусь, если на Москве у меня все богатство мое, и квартира, и лошади. Я и то думал, либо сегодня в ночь, либо завтра чуть свет.

– Завтра так завтра! Так, значит, и готовиться станем! – весело сказал Свежинский.

– А нам впору на Литву ехать, новые роты собирать! – уныло сказал Добушинский.

– Ну, у вашего Струся солдат много!

– Зато я того, о чем всю жизнь думал, добился! – весело сказал Ходзевич и засмеялся.

– Ну, а теперь, пред сборами, выпьем! – весело заявил Свежинский и потянулся за чарками.

А в это время в горнице, наглухо запертой, томилась Ольга. Ей казалось, что она сошла с ума – так много случилось с нею в последние часы. Страшный образ Ходзевича с наглой усмешкой неотступно стоял пред нею. Она знала, что теперь не дождется пощады, что сердце Ходзевича полно злобы и мести, и трепетала при каждом шорохе. Но то шуршали только мыши под полом; в запертую горницу с закрытыми ставнями не доходил даже шум города. Если бы с Ольгой была Пашка, ей все же было бы легче, но ее разлучили с нею, и при мысли об участи Пашки княжна на мгновение забывала даже свое горе. А между тем она и не подозревала того, что сделала Пашка.

Зато свое положение отлично понимала сама Пашка с того момента, как ее подхватил пахолик. В возмужавшем юноше она не сразу признала того дрожащего пахолика, которого она пощадила, но тот узнал ее сразу, и его лицо пылало всю дорогу такой злобой, что Пашка ни на минуту не усомнилась в своей участи. Он скакал с нею и говорил:

– Пожди, пожди, ведьма, что с тобой мой пан сделает! Мы тебе, подлая, все жилы вытянем, как дичину, тебя изжарим, смолой зальем! – И он плевал в нее, и бил ее в лицо кулаком.

Пашка молчала, стиснув зубы, и только по ее глазам можно было видеть, как кипит ее сердце.

Прискакав в Можайск, Казимир по указанию Ходзевича Кинул ее в клеть и запер дверь тяжелым засовом.

Спустя какой-нибудь час к ней в клеть вошел Ходзевич с двумя офицерами.

– Вот, смотрите на эту ведьму, – сказал он им. – Вылезай, что ли!

Пашка забилась в самый темный угол. Однако Ходзевич взял ее за волосы и, вытащив на середину клети, бросил на земляной пол.

– Ге, да какая гладкая! – воскликнул Кравец. – И неужели она с жолнерами справилась?

– Сонных зарезала!

– Что пан с ней сделать замыслил? Может, возьмешь с меня триста злотых за нее? – вкрадчиво спросил товарищ Кравца.

– Нет, я хочу потешиться над нею, – воскликнул Ходзевич, – а что сделаю, и сам не знаю. Знаю только, что такое придумаю, от чего сам бес затрясется! Идемте, панове! Казик, запри двери!

Они ушли, а Пашка осталась одна.

Стало вечереть, когда к ней снова вошел Казимир и, поставив на пол мису с вареным мясом, сказал:

– Жри, ведьма, завтра на Москву поедем!

Он плюнул на нее и ушел, заперев дверь.

Пашка вздрогнула, мысль о бегстве обожгла ей мозг. Бежать или умереть в мучениях? Выбора не было – и она подошла к миске с мясом. Ударом ноги она разбила миску и, тихо сев на землю, скоро нащупала один из черепков. Осторожно схватив его связанными руками, она воткнула его в землю и стала, крепко нажимая, водить по нему веревкой. Скоро веревка перетерлась, и Пашка освободила руки. Ее лицо осветилось радостью. Она быстро вскочила на ноги и стала обходить стены своей клети. Очевидно, дверь выходила на двор. Пашка подошла к правой стене и через топкие деревянные перегородки услышала голоса: значит, там жилье; она подошла к левой стороне и скоро расслышала топот копыт и ржание, значит, там находилась конюшня. Оставалась одна задняя стена. Пашка прислонилась к ней – за ней было безмолвно. Тогда женщина торопливо бросилась на землю, схватила один из черепков и начала копать землю под задней стеной. Черепок сломался, она схватила другой; другой сломался тоже, и тогда она с силой отчаяния начала рыть землю руками. Она рыла, не уставая, час, другой, третий, наконец ее руки скользнули за стену Пашка расширила отверстие и осторожно полезла в него ногами вперед. Уже ее туловище было вне клети и оставалось просунуть плечи и голову, как вдруг загремел засов, а за дверью послышались голоса.

– Только посмотрю и тотчас вернусь к тебе! – сказал голос Казимира. После этого дверь распахнулась, пьяный пахолик направил фонарь прямо на лицо Пашки. – Лежит, падло! – сказал он и захлопнул дверь.

Пашка не сразу пришла в себя от испуга, но через несколько времени оправилась и была уже на свободе. Начинало светать. Она вылезла за заднюю стенку клети и очутилась в узком проходе; пред нею стоял невысокий тын. Пашка перелезла через него и очутилась на выгоне. Это было совершенно открытое место, и Пашка смекнула, что, как только наступит утро, поляки соберутся в дорогу и встретят ее. Она бросилась бежать вдоль заборов и строений. Нужно было спешить, так как до нее доносился шум просыпающихся людей.

Вдруг впереди открылся маленький переулочек. Она бросилась в него. Однако прямо пред нею вырос пьяный жолнер и схватил ее в свои объятья. Но Пашка с силой ужаса рванулась от него, жолнер упал, и она побежала дальше. Свернув в улицу, она поняла, что ее бег выдаст ее всякому и, сдерживая страх, пошла спокойной поступью. Город просыпался. В конце улицы Пашка заметила группу польских всадников и почти в ту же минуту увидела старика, медленно отворявшего церковь.

Пашка рванулась и быстро вошла в только что отворенную дверь, схватив изумленного сторожа за руку и увлекая его за собой.

– Что ты? Что тебе? – испуганно спросил ее старик.

– Дедушка! – Пашка схватила его сморщенную руку и прижала к своей груди. – Спаси меня! Меня ляхи хотят замучить, я бежала от них! Спрячь меня!

– Ах ты Господи! – сокрушенно воскликнул старик. – Что же я с тобою сделаю? Ох, ляхи, ляхи! Льют они кровь нашу, ругаются над нами… Вот и мою внучку…

– Дедушка, спаси! Слышишь голоса?!

До них действительно донесся польский говор.

– Да куда же, куда? – воскликнул старик. – Ну, иди сюда, что ли, сядь тут! Я пока что запру тебя, а как стемнеет, к себе уведу! – И, сказав это, он толкнул ее в крошечную кладовку, где стояли несколько паникадил, купель и разная утварь.

Замок щелкнул, и Пашка очутилась в темноте. Но она знала, что теперь она в безопасности; слезы потекли из ее глаз, и она в бессилии опустилась на пол.

В это время Ходзевич предавался неистовой ярости, а его любимец Казимир выл на весь двор под ударами батогов, которые сыпались на его спину. Во все стороны скакали жолнеры, ища след пропавшей, но все поиски были тщетны. Пашка словно утонула.

Ходзевич остался бы искать ее, но Свежинский настаивал на отъезде, и волей-неволей озлобленный поручик, взяв Ольгу, уже вечером скакал на Москву, нещадно ругая Казимира и грозя ему смертью.

Ольга повеселела, услышав про бегство Пашки, и на мгновение у нее мелькнула мысль, что Пашка сумеет выручить и ее из беды.