Текст книги "Власть земли"

Автор книги: Андрей Зарин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)

«Выследить бы его», – подумала Пашка и стала осторожно расспрашивать в толпе про Ходзевича, но никто не знал его.

– Мало ли их, псов! – отвечали на ее расспросы. – Все как один… А тебе на что?

– А так спрашиваю. Больно лют этот лях, гуторят, – уклонилась от ответа Пашка.

– Все они, паренек, люты и на нас за грехи посланы!

Каждое утро и каждый вечер выходила Пашка на улицу, следила за приезжавшими и отъезжавшими офицерами и однажды увидела, как Ходзевич сошел с коня у дома Шуйского. На другой день она смело подошла к его воротам и спросила у стоявшего пахолика:

– А что, пан Ходзевич дома?

– Уехал в разъезд, – ответил пахолик.

Пашка отошла, едва скрывая радостную улыбку. Теперь она наверное знала жилище Ходзевича, а значит, и место заточения Ольги. Только как ее достать оттуда?

Пашка вернулась на постоялый двор в глубокой задумчивости.

Все это дело сделать можно, если нарядиться жолнером. Польский язык и манеры польского солдата она знает. В костюме жолнера она проберется на двор Ходзевича и там все узнает. Страшен ей только один Казимир, ну да ему можно и не попадаться на глаза, да и заходить на двор можно только вечером. Но прежде всего надо отсюда вон.

На другое утро Пашка мирно простилась с хозяевами и ушла будто в дальний путь, а на самом деле прошла в Китай-город и прямо направилась к маленькому домику, где расположился неизменный спутник казака и поляка еврей-корчмарь, торговавший к тому же разным платьем. Она выразила желание купить польский костюм, и еврей, увидев в ее руках серебряные злотые, тотчас повел ее в заднюю каморку. Через полчаса из корчмы вместо Пашки, слегка пошатываясь, словно под хмельком, вышел бравый пахолик.

Глава VI
Пробуждение Руси

Между тем Русь пробуждалась; в ней все более и более усиливалось возбуждение против насильников-поляков и изменников-бояр.

Въехав в Рязань, Андреев не узнал своего родного города. В самом воздухе чувствовалось какое-то возбуждение. Народ толпами ходил по улицам, храмы были открыты, и из них то и дело выходили взволнованные люди.

– Что у вас тут такое деется? – спросил Андреев у парня в одежде боярского сына.

– Не знаешь разве? – с просветлевшим лицом ответил тот. – Наш Прокопий Петрович поднимает землю, чтобы наших из-под Смоленска вызволить и Москву от ляхов избавить. Велел ратным силам под Шацком сбираться, туда и сам приедет.

Андреев, радостно взволнованный, отъехал.

«Вот, – думал он, – и без нас Прокопий за ум взялся. Видно, русская душа везде одну думу думает».

Он подъехал к дому Ляпунова, но до крыльца едва мог добраться – целая толпа стояла пред ним. Были тут и знатные люди, и гонцы, и просто зеваки.

Андреев привязал коня и, еле пробравшись сквозь толпу, сказал слуге:

– Скажи Прокопию Петровичу, что Семен Андреев нарочито к нему из Москвы приехал.

– Скажи, добрый человек, худо там нашим? Чай, всякое бесчинство творят поганые ляхи? – обратился к Андрееву степенный боярин.

– Не нам, а им плохо. Чуют они свою беду неминучую! – ответил он.

– Слышали мы, знамение было? – таинственно спросил у Андреева монастырский служка.

– Царь-колокол на Литву качнулся, – ответил Андреев, – люди толкуют, что это к тому, чтобы ляхам домой идти!

– Так, так! А великая их сила в Москве?

Андреев собрался ответить, но в это время вышел слуга и повел его в покои.

Посреди большой горницы, у дубового стола, заваленного свитками, стоял во весь богатырский рост Прокопий Ляпунов, а вокруг него толпились боярские и дворянские дети, служилые и ратные люди, стряпчие и дьяки.

– А, Семен Андреевич! – радостно приветствовал его Ляпунов. – Рад свидеться! Садись – гость будешь!

Они поцеловались, и Андреев опустился в резное кресло.

Дивное дело творилось пред ним – Прокопий давал каждому из присутствующих свиток и говорил наставление:

– Ты в Нижний поедешь, ты – во Псков, а ты – во Владимир, а ты – в Лугу. Помните, всем под Шацком сбираться, а оттуда на Москву пойдем!

Дети боярские, приказные, дьяки и стряпчие низко кланялись и друг за другом уходили из горницы, чтобы по слову Прокопия скакать во все концы России. Лицо Ляпунова горело огнем вдохновения.

Слуга ввел в горницу польского офицера.

– От ясновельможного пана гетмана Яна Сапеги, – сказал тот, отвешивая церемонный поклон.

– Князь Трубецкой писал мне, – сказал Ляпунов, – о чем ваш воевода хлопочет. Что же, и я согласен. Пусть воевода за нашу православную веру постарается, только пусть идет не с нашими полками, а особо станет в Можайске, чтобы из Смоленска короля не пустить.

– Наш воевода согласен, если… – начал офицер, но Ляпунов перебил его:

– И потом, беспременно чтобы гетман ваш мне заложников оставил. Надобно, чтобы такая великая рать во время похода на Москву не шла у нас за хребтом и не чинила ничего дурного над народом.

– Да ведь гетман сам хотел и стации взять, и заложников в том, что будет ему честно заплачено, – возразил офицер.

– Ха-ха-ха! – засмеялся Ляпунов. – Нет, пусть уж тогда гетман идет со своими против нас. Мы с ним тогда честно расплатимся!

Офицер поклонился и вышел, гремя саблей.

На смену ему явились представители русских городов, неся Ляпунову согласие вступить с ним в союз против поляков. Долгое время говорил, писал и читал Прокопий, множество людей перебывало у него.

Наконец и он дал себе отдых.

– Пойдем, Семен, теперь потолкуем, – сказал он Андрееву и, взяв его за руку, повел в дальние горницы. В угловой тесной горнице он остановился, велел отроку принести меда и распоясался. – Не обессудь, Андреевич, – сказал он, – ежели я с устатку прилягу! – И он вытянулся на конике, покрытом ковром.

Андреев сел подле и повел беседу. Он рассказал про тайное московское ополчение, про избранного вождя, князя Теряева, про подвиги уже заточенного поляками в темницу патриарха Гермогена, призывавшего народ русский воспрянуть духом и прогнать ляхов, про настроение москвичей и поляков.

Ляпунов, слушая его, приподнялся на локте.

– Так, так, – заговорил он, – пробудилась Русь-матушка, теперь гибель полякам. Вся Русь поднялась. Скачи, Сеня, в Москву и скажи: вся Русь поднялась. Под Шацком я собираю ополчение, в Туле атаман Заруцкий с казаками зовет ратных людей, в Калуге князь Трубецкой. Ко мне пристали темниковцы и астраханцы, да Кернозицкий ведет целую рать мордвы, чувашей и черемисов. Коломна присоединилась к нам, Кашира, Нижний Новгород. Скажи в Москве, что, как соберемся, разом двинемся к Москве и живо поляков высадим!

Андреева охватило священное волнение. Да, воистину пробудилась Русь, и не было уже сомнения, что не справиться с нею ни регулярным войскам поляков, ни буйным шайкам казаков.

Через два дня Андреев возвращался в Москву, и своими глазами видел пробуждение Руси.

Повсюду бегали из города в город гонцы, иногда по два, по три, иногда по нескольку человек; они возили грамоты, через них город извещал другой город, что он со своей землей стоит за православную веру и идет на польских и литовских людей за Московское государство. Из городов бегали посыльщики по селам, сзывали помещиков, собирали даточных людей [29]29
  Даточные люди – лица, сдаваемые в солдаты по рекрутской повинности. – Ред.


[Закрыть]с монастырских и архиерейских сел; везде по приходе таких посыльщиков звонили в колокола, собирались люди на сходки, делали приговор, вооружались чем попало и спешили в свой город, кто верхом, кто пешком, а в город везли порох, свинец, сухари, толокно и разные сласти. Пред соборным духовенством происходило крестное целование всего уезда. Тут русский человек присягал и обещался пред Богом стоять за православную веру и Московское государство, не отставать от него, не целовать креста польскому королю, не служить ему и не прямить [30]30
  Прямить – здесь: быть верным, послушным. – Ред.


[Закрыть]ни в чем, не ссылаться письмом или словом ни с ним, ни с поляками, ни с Литвою, ни с московскими людьми, которые королю прямят, а биться против них за Московское государство и за все российские царствия и очистить Московское государство от польских и литовских людей; вместе с тем обещались заранее служить и прямить тому, кого Бог даст царем на Московское государство и на все государства русского царствия.

Андреев вез в Москву список такой присяги для людей московских и подгонял своего коня, торопясь поделиться с единомышленниками впечатлениями. Но в то же время мысль о Пашке не оставляла его ни на минуту. В каждой одинокой встречной женщине он видел ее и гадал о ее участи.

«Словно колдовство, – думал он в бессонную ночь, – не видел, а томлюсь все время. Хоть повидать бы! Может, и успокоюсь».

Так он миновал Коломну, и вдруг на дороге его остановили шиши.

– Семен Андреевич! – окликнул его знакомый голос.

Он оглянулся и, увидев Лапшу, спросил:

– Откуда?

– А мы везде. Теперь здесь станом раскинулись. Ты куда, скажи на милость?

– В Москву спешу!

– В Москву? – удивился Лапша. – Тогда ворочай коня, да к нам. Теперь птицы поляки не пропускают, не то что ратного человека.

Андреев удивился.

– Да уж так! Встревожены ляхи очень. А ты лучше иди к нам. Здесь князь Теряев своих людишек оставил, так ты возьми над ними начало. Верь на слово, скорее других в Москву попадешь!

Андреев не знал, что делать, но Лапша уже взял его коня под уздцы и повел в чащу леса по глубокому снегу.

– Мы из-под Вереи сюда пришли, – говорил дорогой Лапша, – больно уж за нас принялись. Беспокойно стало.

Они выехали на поляну, и Андреев увидел заброшенную деревушку. В ней и расположились шиши, сторожа на дороге польские обозы и перехватывая их.

Таким образом, возвращение Андреева в столицу задержалось.

Между тем там назревали важные события. Вся Москва кипела, как вода в котле; еще немного – и с шумом все выплеснется через край, и это все яснее и яснее сознавали поляки, а особенно те русские, которые держали их сторону и засели в Кремле, в царском тереме. Бояре Салтыков ^{39} , Андронов ^{40} и другие, дьяк Грамотин ^{41} чувствовали, как должна быть велика к ним ненависть всех русских, и трепетали за свою жизнь, зная, что им первым не будет пощады.

Беда надвигалась. Каждый день польские лазутчики приносили в Кремль новые вести, одну другой тревожнее.

– Движется князь Пожарский с ополчением!

– Идет князь Трубецкой из Калуги!

– Заруцкий двинулся из Тулы!

– Прокопий Ляпунов с несметным ополчением собрался в Шацке.

И поляки знали, что те же известия получают и москвичи; знали уже потому, что москвичи с каждым днем становились все смелее.

Гонсевский ходил мрачный, как туча. Бояре дрожали, когда он их созвал на думу.

– Здесь крамола среди бояр, – сказал Гонсевский. – Не может иное быть! По всей Руси из Москвы идут грамоты. Кто пишет? Откуда?

– Не иначе как патриарх, – ответили трусливые бояре.

И в тот же день к Гермогену была приставлена стража, были отняты у него бумага и чернила и было прервано всякое сообщение с внешним миром.

Отношения обострялись.

– Припасов нет! – говорили поляки.

– Требовать от города! – приказывал Гонсевский.

А москвичи отвечали:

– Ничего вам не будет, кроме пороха и свинца вам в лоб либо в спину!

Приближалось торжественное празднование в Москве Вербного воскресения 1612 года. В былое время через всю Москву ехал патриарх на осляти, которого вел за узду сам царь, и на этот праздник народ стекался в Москву со всех сторон. Это скопление особенно пугало поляков.

– Не делай им праздника, – уговаривали бояре Гонсевского. – Смотри, смута будет. Лучше прицепись к чему-либо и бей их!

Гетман, конечно, был согласен с мнением бояр, но он был прозорливее их и знал, что это легко сделать лишь на словах.

– Слышь, – в тот же день говорил какой-то рыжий детина на площади, – говорят, патриарха на манер колодника держат, из кельи не пущают.

– Верно, – подтвердил какой-то расстрига, – и, слышь, праздника не будет. И чтобы в колокола ни-ни!

– На днях съехались ляхи у Михайлы Никитова и всю живность насилком взяли!

К толпе подошел Силантий.

– Что это, молодцы, с нами делают и сказать нельзя! – заговорил он. – Служить Богу не дают, патриарха поносят, насильничают над нами. Да диво бы полячье поганое! А то нет, наши же бояре! Нешто можно? Да чего нам-то смотреть? Взять колья, да на них!

– Верно! – загудело в толпе.

– Ребята, в Кремль! – закричал Силантий, лихая мечом.

– В Кремль, в Кремль! – гулом пронеслось по площади, и толпа тысячи в три ринулась к кремлевским воротам. – Давайте, бояре, сюда! Отпустите патриарха! Как вы смеете, схизматики проклятые, праздника нас лишать? – кричали с бранью из этой толпы.

Испуганные бояре бросились к Гонсевскому.

– Бей их теперь! – посоветовали они.

Гонсевский пожал плечами и ответил:

– Я не о двух головах! Отогнать – отгоню, а волку в пасть лезть охоты не имею.

Он выслал немецкий отряд, вооруженный мушкетами, и отогнал толпу.

Прежние забияки мирно расходились и говорили:

– Небось не лишит праздника!

И действительно, обычный выход патриарха и шествие на осляти состоялись, но никогда Москва не праздновала так печально этого дня. Накануне разнесся слух, что поляки хотят привлечь этим шествием как можно больше народа и начать избиение. Слух подействовал, и главные московские улицы были почти пусты. Освобожденный на время патриарх ехал на осляти, как пленник, с поникшей головой и безнадежным взором, а вел осла под уздцы всем ненавистный боярин Гундуров.

– Поношение и поругание! – с возмущением говорили москвичи и мстили полякам: везде на окраинах города, где ни показывались поляки, тотчас затевалась свалка, и избитые поляки возвращались в Кремль, горя ненавистью и злобой.

Поздно ночью Салтыков пришел к Гонсевскому.

– Слышь, воевода, – заговорил боярин, – бьют москвичи ваших! Вступись за своих и задай им жару!

– Если я вступлю в бой, они зададут нам жару, а не мы им! – ответил Гонсевский.

Салтыков потряс рукой и злобно сказал:

– Так, так! Ну так смотри, как они сами примутся бить вас во вторник! А я – слуга покорный! Завтра же к королю еду!

– С Богом! – ответил Гонсевский. – А что не выйдем мы отсюда живыми – про то я знаю.

– Тьфу! – крикнул Салтыков и выбежал из горницы.

Гонсевский поднялся и в тяжелой задумчивости прошелся по комнате, потом захлопал в ладоши и приказал пахолику собрать в совет полковников Казановского, Зборовского, Маржерета ^{42} и Борчоковского.

По улицам Кремля поскакали гонцы.

Вскоре у Гонсевского собрался совет.

– Панове братья, – сказал он, – нам друг от друга таиться нечего. Мы окружены врагом, враг идет со всех сторон, а помощи нет – разве пан Струсь один. Так надо хоть всем вместе держаться. Поначалу нынче же в ночь пусть все наши соберутся в Кремль и завтра же начнем вооружать его.

– Пан гетман ждет нападения? – спросил Маржерет.

– Не могу сказать. Лазутчики принесли весть, что князь Пожарский почти под Москвой, да вот Салтыков был, так завтрашним днем грозил. А что завтра будет – Бог покажет! – Гонсевский встал. – Ну, панове, для того я вас и звал только. Пусть в ночь все переберутся, а завтра чтобы все в городе были и от своих частей не отлучались.

Поляки разошлись. Спустя час весь Кремль словно ожил. Со всех сторон в него тащились фуры, нагруженные добром поляков. При свете факелов происходило размещение по квартирам. Вдруг страшный взрыв потряс стены. Оказалось, один поручик вошел с факелом в погреб, где прежде хранился порох.

– Ну служба! – ворчал Свежинский. – Я теперь с Сапегой гулял бы по Руси да бражничал бы.

– Постой! Кончится дело, заживем в Минске! – ответил Ходзевич.

В это время к нему подбежал Казимир и, упав на землю, обнял его ноги.

Ходзевич задрожал, как лист.

– Что? Что?

– Пан мой, смилуйся!

– Ольга? – не своим голосом закричал Ходзевич.

– Пропала! – ответил Казимир и тотчас упал от страшного удара в голову рукоятью пистолета, бывшего в руках у Ходзевича.

Ходзевич словно обезумел. Свежинский обхватил его руками и держал, пока он бесновался и плакал.

Действительно, Ходзевич на время словно позабыл об Ольге, но это только казалось. Не такое было время московского сидения, чтобы бабиться и нежиться, когда приходилось по целым дням не слезать с коня, и Ходзевич почти не заглядывал к Ольге; но не проходило часа, чтобы он не думал о ней, не проходило дня, чтобы он не расспрашивал о ней.

Княжна сидела у него под замком, под неусыпным надзором верных пахоликов, окруженная полным вниманием. Ходзевич прислал ей и жемчуга, и камней, и золотых нитей, и разнообразного шелка, чтобы она работала на пяльцах; но никакая работа не шла на ум Ольге. Целые дни она сидела на одном месте недвижно, сложив руки на коленях и устремив взор в одну точку. Думы, чернее ненастных осенних туч, проходили в ее голове. Надежда оставляла ее, и впереди призраком ужаса стоял Ходзевич с протянутыми для ласк руками.

И вдруг однажды пахолик, принесший ей вечером ужин, тихо сказал ей:

– Не бойся, Ольга, и не печалуйся!

Она вздрогнула и с изумлением подняла на него взор.

Молодой пахолик широко улыбнулся и спросил:

– Али не узнаешь?

– Паша! – воскликнула Ольга, горячо обнимая мнимого пахолика.

– Тсс… – остановила ее Пашка, – за дверями в сенях трое стражников. Не дай Бог, услышат!

– Паша, выручи меня, как раньше выручала. В неволю к татарам лучше! – взмолилась Ольга.

– Тебя не обидел он? – быстро спросила Пашка.

Ольга покачала головой.

– Ну, – встряхнула головой Пашка, – тогда все пустое! Теперь ему не до тебя, каждый день воевать приходится, а мы той порой и убежим отсюда.

Ольга слушала ее и подчинялась ее голосу. Удивление, граничившее с восторгом, охватывало ее при мысли о подвигах Пашки. Ведь она отлично знала, что ждет ее здесь в случае изобличения.

– Паша, – с удивлением сказала она, – да как же ты попала сюда? Тебе не страшно?

– Их-то, дурней этих? Нашла кого! А что до того, как попала, так долго рассказывать. Того и гляди, те заприметят. Я еще приду к тебе. Не горюй и не бойся, я всегда тут в поблизости. А теперь прощай. – Она обняла Ольгу и скользнула в двери. – Ну и кралю же подцепил ваш пан поручик, – сказала она, выходя из горницы в сенцы, где трое пахоликов играли в кости.

– Говорил же тебе, а ты не верил, – сказал один из играющих. – Княжна!

– Княжна-то княжна, – отозвался другой, – да хлопот с нею не оберешься: волокита одна.

– Я бы всех баб за ворота, – сказал третий.

– Ну, панове, я пойду, – сказала Пашка, – а то мой задается. А в другой раз пустите посмотреть на красотку?

– Да ходи хоть каждый день, – ответил старший пахолик.

– Нам что, – подхватил другой, – только в кости поигрывай! – И все трое засмеялись.

Пашка кивнула им и вышла.

С того времени она почти каждый день навещала Ольгу, но все еще не могла придумать способ увести ее, потому что сторожили Ольгу хотя и вечно полупьяные, но добросовестные пахолики под контролем хитрого Казимира.

Пашка слонялась по городу, думая свою думу и составляя план за планом. Ночуя то на одном, то на другом постоялом дворе, обедая в Охотном ряду, бродя по улицам Москвы, она часто думала встретить хоть земляка и с ним отвести свою душу. Эти путешествия были теперь небезопасны: москвичи, видя ее в костюме пахолика, принимали ее за поляка, и она не раз подвергалась опасности быть убитой. Не надо было много думать, чтобы понять настроение Москвы против поляков, и Пашка прежде всего решила запастись русской одеждой. Тот же корчмарь продал ей два полных костюма стрельца.

«Про всякий случай», – подумала Пашка, приобретая второй костюм, и вдруг тут же, в лавке корчмаря, ей мелькнула мысль.

– Давай, жид, еще костюм для меня! – сказала она.

– Ну, и какой пану потшибуе? – спросил жид.

– Известно какой! Давай жупан желтый, венгерку да шаровары, сапоги сафьяновые.

– Ну, это можно! Только жупан зеленый будет. Для тебя словно по мерке будет.

– Ну и давай его! – сказала Пашка.

В тот же день она была у Ольги.

– Вот тебе сафьяновые сапоги, – сказала она, – спрячь их хорошенько. Завтра шаровары принесу, а там жупан. Все понемножку, чтобы те собаки не пронюхали. А как весь костюм соберем, так и айда! Я уж угощу тех псов. Авось вылезем.

– Я ничего не побоюсь, Паша, лишь бы уйти отсюда.

– И выйдем, и выйдем, ты не плачь только! – сказала, усмехаясь, Пашка, хотя и сама хорошо не знала, как ей удастся выбраться с Ольгой из этой берлоги.

Мало-помалу она перетащила весь костюм.

– Я уйду, а ты останешься, – сказала она Ольге, – как я зайду снова, ты уж готова будь!

Она оставила Ольгу и присоединилась к пахоликам.

– Ну, панове, и что за мед я достал! – сказала она, доставая из угла сеней кувшин. – У одного боярина скрал.

– Ха-ха-ха! – засмеялись пахолики. – Давай попробуем!

– А смотрите, братику, вдруг Казимир придет, а то и сам пан? – опасливо сказал один из них.

– Вот трус! Что Казимир? Казимир теперь где-нибудь баб ищет, а пан на разъезды послан.

– И то, братику! Ну, давай твой мед!

И пахолики жадно начали опоражнивать кувшин крепкого меда.

– Песьи дети эти москали! – сказал один, хмелея. – И нас не уважают, и никакой вежливости не имеют, а мед умеют варить!

– Вот приедет Владислав, мы вволю потешимся!

– Жди! – перебил мрачно третий. – И Владислав не приедет, и нам влетит. Был я в Кремле.

Пахолики перестали пить и приготовились слушать. Пашке это было не с руки, и она весело перебила:

– Ну а пока ты там будешь, я весь мед выцежу, ничего не оставлю.

– А пусть его был в Кремле, братику, что нам пугать друг друга! – подхватил один из пахоликов. – Давай лучше пить, пока глотку не перерезали! Антусь, давай кости!

– Вот это я люблю! – ответила Пашка. – Десять злотых на чет бросай!

Пахолики увлеклись игрой и тянули крепкий мед. Мало-помалу хмель брал свое, и они махали руками все медлительней, а их языки уже еле ворочались.

Пашка осторожно встала и скользнула в комнату Ольги.

– Выходи, идем, идем! – сказала она.

Ольга смело вышла за Пашкой.

– Ха-ха-ха! – засмеялся вдруг один из пахоликов. – Вот мед! Был один Антусь, теперь два стало. Кидай на чет!

Пашка ничего не ответила и быстро тащила за руку Ольгу.

Вдруг при самом выходе на нее наскочил Казимир. Он словно слетел с коня, которого с маху осадил во дворе. Его лицо было встревоженно.

– Бегите на конюшню и сбирайте лошадей, – торопливо сказал он Пашке, – двух в телеги запрягите. Да живо! Сейчас в Кремль едем!

– Сейчас, пан! – бойко ответила Пашка.

Казимир махнул рукой и побежал в дом, а Пашка, схватив Ольгу, стремглав кинулась из ворот.

Было уже темно. Несколькими поворотами по извилистым улицам они совершенно запутали свой след, и Пашка остановилась перевести дух.

Ольга бросилась ей на шею и зарыдала.

– Спасена, спасена! – говорила она сквозь слезы.

– Ну, ну, – останавливала ее Пашка, – дай Бог, чтобы больше уже ничего не стряслось с нами. Пойдем теперь!

Она повела ее сперва далеко на пустырь, где под камнем догадалась спрятать стрелецкие костюмы, и сказала Ольге:

– Ну, снова переодевайся!

Та послушно стала переодеваться. Пашка сделала то же.

– Ну, а теперь пойдем на постоялый!

Она привела ее на один из дворов и, к удивлению, увидела там целое сборище. Мужики, мещане, несколько стрельцов сидели и жарко беседовали.

– А, еще пришли, – приветствовал их приход здоровенный детина. – Ну что, молодчики, будем завтра поляков бить? А?

– Будем! – весело ответила Пашка.

– И уж зададим мы им гону! – потрясая бердышем, сказал бородатый стрелец.