Текст книги "Власть земли"

Автор книги: Андрей Зарин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц)

Глава IV
В Москве

«В самой средине города Москвы находится Кремль, где живут цари московские, – говорит современник и описывает несколько дворов, а затем перечисляет кремлевские храмы. Подле дворцов находится церковь Благовещенья Богородицы с золотым на куполе крестом: в ней царь обыкновенно слушает литургию; дальше есть церковь Пречистой Богородицы, еще церковь Михаила Архангела, а прочих церквей считается в Кремле до двадцати. Вся крепость застроена боярскими дворами, церквами и монастырями, так что нет ни одной пустоши. Ворот в крепости четверо; одни ведут к Москве-реке, другие – к Иван-городу. Высокая толстая стена и глубокий, обделанный со всех сторон камнем ров отделяют Кремль от Китай-города. В Китай-городе шесть ворот и более десяти башен; мост из него через Москву-реку наведен живой. Вся крепость застроена домами боярскими, частью мещанскими, а более лавок. Китай-город и Кремль находятся внутри третьей крепости, Иван-города, который окружен валом и выбеленной стеной, отчего зовут его Белым городом. В нем столько же ворот, сколько башен. Все же замки обтекает Москва-река».

Так описывает тогдашнюю укрепленную Москву один из действующих лиц той эпохи, польский офицер Маскевич. ^{36}

В темную ночь декабря 1611 года ^{37} по пустынному проулочку в Белом городе осторожно пробирался старый наш знакомец Силантий с маленького роста коренастым человеком, тащившим на себе большой узел.

Силантий Мякинный был в Москве уже почти три месяца. Прибыл он туда с Маремьянихой после долгих мытарств в пути, но все мужественно перенесли эти преданные слуги покойного князя Огренева, руководясь лишь одной целью – защитить княжну Ольгу, вырвать ее из рук ненавистного, дерзкого Ходзевича. Не найдя правды ни у «калужского вора», ни у короля Сигизмунда, они пробрались в Москву, чтобы добиться справедливости у царя Василия Шуйского. Увы, не в добрый для себя час они поспели в Москву. Они остановились в Белом городе, у священника одной из местных церквей отца Николая, у которого постоянно останавливался покойный князь Огренев во время своих наездов в Москву, и рассказали ему о своем горе – смерти князя, разграблении усадьбы и исчезновении княжны Ольги. Однако и отец Николай не мог оказаться полезным им – в Москве в это время разыгрались исключительные события: был свергнут с трона царь Василий Шуйский; это повело к тому, что Силантий и Маремьяниха и тут остались «без правды».

Тяжко пригорюнились старики, но делать было нечего: приходилось положиться на волю Божью и ждать, что Провидение придет им на помощь и вернет им княжну Ольгу. Так как деньги у них были, то они остались жить в Москве у отца Николая. Силантий постепенно вошел в курс всей московской жизни и стал принимать живое участие в событиях. Благодаря этому он сблизился со многими горожанами и примкнул к одной из групп, решивших энергично бороться за восстановление попранного порядка и изгнание ненавистных врагов из древней русской столицы.

Пробираясь ночью со своим спутником, он сказал ему:

– Теперь только за угол, и шабаш!

– Упаси Бог на дозор наткнуться!

– Нишкни ты, куриная душа! – ответил Силантий.

Маленький путник даже остановился и возмущенно спросил:

– Это я-то – куриная душа? Я, который вот уже восьмого ляха…

– Тсс! – остановил его Силантий, зажимая ему рот рукой и быстро увлекая за собой.

В тишине раздался конский топот. Человек с узлом пустился бежать, Силантий за ним, и едва они скрылись за проулочком, как показался польский отряд в шесть человек.

– Даже ночью страшно, – сказал один из них, – ну, Москва!

– Ге! – ответил другой. – Их много, но они что бараны: их палками перебить можно. Забыл Клушино?

– Тогда они в поле были, а здесь у себя. Здесь они каждый угол знают.

– Подожди, подойдут еще наши.

– Если мы уцелеем, – мрачно возразил первый поляк.

Они проехали почти мимо Силантия с товарищем, спрятавшимися за углом. Силантий погрозил им вслед кулаком.

– Не уцелеете, псы смердящие. Уж такое мы слово знаем! – злобно сказал он и потащил товарища за руку. – Ну, идем, что ли!

Они быстро прошли крошечный проулок, перешли огромный пустырь и, остановившись у одинокого домика, крепко стукнули в ставню два раза. Сбоку открылась в ставне затворка.

– Кто там?

– Москвичи, люди добрые! – ответил Силантий.

– Ты, Мякинный? – окликнул голос. – Сейчас!

Через минуту загремели засовы, дверь со скрипом отворилась, и Силантий с товарищем вошел в большую просторную горницу. В углах ее стояли поставцы, в которых ярко горели просмоленные прутья. За столом сидело человек двенадцать, по обличью купцов и мещан. Увидев вошедших, они радостно приветствовали их.

– А, Силантий Мякинный, Рыжичек! Добрый вечер.

– Бог с вами! – ответил Силантий.

Низкорослый человек сбросил на пол узел, причем в нем зазвенело словно оружие.

Присутствующие встали с лавок и увидели несколько кинжалов, сабель, кунтушей, желтых сапог – словом, полных облачений нескольких польских жолнеров.

– Сколько же? – спросил высокий дородный купец с окладистой черной бородой.

– Три! – ответил названный Рыжиком. – И с прежними восемь. Этого я в кружале взял: упился лях проклятый, вышел, а я насел. – Он откинул алый жупан и поднял желтый, после чего сказал: – А этого пса со стражи снял, на валу стоял и заснул; этот тоже: слышу, кричат за рядами, а вчера под вечер я пошел – глядь, лях девку обнял, да и тащит. Ну, я его прикончил. А она нашего Петра Смородникова питомкой оказывается. Ну, вот и три!

– Да Митька сегодня двух доставил. Так и набирается! – сказал тот же дородный купец. – Теперь у нас уж три полсорока облачения. Ну а ты, Силантий?

– Я что? Встретил тут земляка, – мрачно ответил Силантий, – а у него тута двор с извозчиками на примете. Ну и обещал говорить им против ляхов.

– Ну и то слава Богу! А я скажу, что из Ярославля мне привезли тридцать мечей и сорок пищалей! – сказал молодой мещанин.

– Будет им потеха! – засмеялся дородный купец. – Потиху, потиху, а потом и покажем им. Только одно: нет у нас, окромя Силантия, воина именем благородного, чтобы мог в голове пойти с воинской опытностью.

– Подожди, подожди, Матвей Степанович! – сказал один из гостей. – И он найдется. Да неужели нам Господь не поможет избавить матушку-Москву от погани? Быть того не может! Матерь Божия за нас заступница.

– Верно говоришь, Кузьмич! Быть того не может!

– Ну а пока сговоримся, что делать будем! – остановил их Матвей Степанович.

Они снова сели вокруг стола и начали совещаться.

Это происходило в большом амбаре купца Стрижова. Он собрал вокруг себя партию, задавшись целью вредить полякам и выжить их из Москвы. Торговцы Белого города примкнули к нему, и все мстили по-своему ненавистным ляхам. Их убивали поодиночке, раздевали, а их обнаженные трупы кидали в ров, собирали оружие, порох и тайно подготовили то, о чем еще имели только смутное представление. И таких тайных обществ, по словам современников, было в то время немало на Москве. Особенный патриотизм выказывали в то время купцы, тайно составляя отряды из своих сидельцев, и казалось, нужно было только подать сигнал, чтобы они встали, вооруженные и пылающие местью.

Поляки чувствовали, что под ними почва не тверда. Небольшое сравнительно войско под общим предводительством Гонсевского держалось в московских крепостях, окруженное недовольным населением Москвы, которое казалось ему страшно многочисленным. Время тянулось. Признай Сигизмунд своего сына Владислава царем московским, пошли его на Москву, быть может, вся история нашего отечества была бы иная; но он захотел сам царствовать, держал силой у себя под Смоленском московских послов, и недовольство в Москве росло неудержимо.

Осторожные поляки не расседлывали коней и спали при саблях, готовые каждый миг броситься в бой. Везде они ставили стражу, ни одного воза не впускали в Москву, не исследовав его, разъезжали патрулями по Москве, трепеща за свою жизнь.

Уж брезжило утро, когда Стрижов поднялся и распустил приятелей. Силантий пошел домой, думая о Москве, о ляхах и о пропавшей княжне.

Утро наступило морозное, туманное. У Можайских ворот жались от холода и зевали от усталости польские жолнеры, тщетно старавшиеся согреться у костров; привязанные кони топтались на месте и жалобно ржали.

– Ах, черт бы их побрал!.. – сказал один из усачей. – Что ж они со сменой-то медлят? Или совсем заморозить нас хотят?

– Подожди, – ответил другой, – ишь ты какой прыткий: кварта не прошла еще, ^{38} а он – смены!

– Панове-братья, у кого кости есть? – крикнул, подходя, молодой улан.

– Кости-то у меня найдутся, – ответил усач, – да как их бросить, когда руки смерзли?

– Я бросать буду! Давай кости! Янек, подбрось полено! Ну!

– Едут! – закричали у ворот.

– Ну и смотрите! – со смехом откликнулся молодой улан.

– Стой! Кто, куда и зачем?

Из тумана вынырнули лохматые лошадиные морды, потом еще и еще. Шесть нагруженных саней остановились у ворот.

– На базар с хлебом, – ответил мужик в овчине, низко кланяясь.

– Проезжай по одному! – скомандовал жолнер.

Возы стали проезжать. Поляки пробовали нагруженные мешки пиками, совали с боков сабли, иногда сбрасывали мешка два на землю и, осмотрев, пропускали воз. Последние сани въехали в черту города и медленно скрылись в тумане. Скоро замолк скрип их полозьев, и туман снова окутал всех своей пеленой.

Однако едва возы отъехали настолько, что голоса поляков не доносились до них и в тумане скрылся даже свет сторожевых костров, как один из сопровождавших возы мужиков подошел к двум другим и весело сказал:

– Ну вот мы и в Москве! А то что было бы, если бы на Рязань ехали? А?

– Спасибо, князь, за то, что надоумил, – ответил другой. – Теперь все дело – друзей разыскать да личину с себя сбросить… Эй, вы! – крикнул говоривший мужик. – Куда вы поведете нас?

– А мы, милостивец, завсегда у Парамоныча останавливаемся. Там и теперь станем. Сейчас вот Белый город переедем, а там, на задах, и он!

Вдруг один из переодетых схватил князя за руку и произнес:

– Смотри! Видишь, узнаешь?

– Силантий, Мякинный! – воскликнул князь и бросился вперед, а двое его товарищей побежали за ним.

По улице действительно шагал Силантий, возвращаясь от купца Стрижова, и теперь остановился и принял позу обороняющегося, видя, что на него бегут три мужика.

– Силантий! – закричал один из них. – Как ты попал в Москву? Давно ли? Где княжна? Ты, может, нашел ее? – Да что ты молчишь? Неужели не узнал меня. Вглядись!

Силантий пытливо посмотрел на лицо говорившего; с усами и бородой, покрытыми инеем, и резко отодвинулся от него.

– Опять ты у меня на дороге! Я не знаю тебя, князь! С той поры, как ты передался «вору», старый князь отрекся от тебя, а с ним вместе и все мы. Что тебе в княжне? Может, ты, как разбойник, и наслал поляков. Иди прочь, а то я крикну и тебя, изменника, и лях и русский возьмут.

Князь Теряев гневно замахнулся на Силантия, но в это время Терехов с Андреевым стали между ним и Силантием, и Терехов спросил его:

– И меня не признаешь?

Силантий вгляделся в новое лицо и вдруг всплеснул руками:

– Батюшка, Петр Васильевич! Да ты ли это? И Семен Андреевич с тобой? Да как же вы тут с изменщиком!

– Тсс! – остановил его Терехов. – Князь – не изменник, и мы с ним побратались. Не говори так! Скажи, знаешь, где княжна?

– Княжна! Да ее же ляхи увезли и нашего бар…

– Знаю! – перебил Терехов. – Мы ищем княжну и знаем, что теперь она в Москве. Мы по пятам за нею.

– В Москве? Царица Небесная! Где же она, голубушка? Вот-то Маремьяниха рада будет!..

– У поляка Ходзевича.

– Все у него, разбойника! – вздохнул Силантий.

Он уже забыл свои мысли и шел теперь за обозом, отвечая на вопросы Терехова и расспрашивая его в свою очередь.

Обоз въехал на двор Парамоныча.

– Пусть хозяин проведет нас в горницу, – сказал князь мужикам, и скоро Терехов, Андреев, князь и Силантий были в хозяйской горнице.

Силантий не садился и стоял, почтительно глядя на тех, кто когда-то дружил со старым его господином.

Они поделились друг с другом всеми пережитыми приключениями, и Силантий не помня себя побежал домой.

Маремьяниха только что поднялась с пола от утренней молитвы, когда Силантий схватил ее за плечо и стал радостно трясти.

– Что ты, что ты? – завопила Маремьяниха. – Ошалел, что ли?

– Слушай, старая, – весело отозвался он, – кого я встретил-то!.. Самого Петра Васильевича да с ним Семена Андреевича, да еще князя Теряева. Князь-то теперь – не изменщик, Русской земле служит, и все они сюда пришли княжну искать. И она-то, слышь ты, старая, здесь, в Москве, живет. Вот что!

Маремьяниха хлопнулась на лавку.

– Голубушка моя милая! Где ж она? Дай повидать мне ее, сердешную!

– Глупая!.. Она все еще в полоне, – остановил ее Силантий. – А ты лучше слушай! – И со слов князя он стал рассказывать ей о приключениях Ольги.

Маремьяниха слушала и обливалась слезами:

– Горлинка моя, пташенька, милушка, и что же пришлося ей вынести, Мать Пресвятая Богородица! Ишь ты, и косыньку обрезала. А что же Пашка эта, пошли ей Бог здоровья, зачем же она ее бросила да убежала?

– Ну, этого ты не скажи. Не убеги Пашка, они ее живьем сожгли бы, а может, и хуже сделали бы.

В этот день Силантий захлопотал. Он побежал к Стрижову и долго беседовал с ним, потом от него сбегал к Кузьмичу и наконец снова, радостный и запыхавшийся, вернулся к друзьям.

Терехов и князь ласково приветствовали его. Силантий, едва войдя, заговорил:

– Место вам нашел, господа честные! Непригоже вам сермяжными рядиться, да и место тут бойкое, неравно лях заглянет! А тут у купца Кузьмича очень отличная горенка для вас будет, и теперь сейчас я и поведу вас туда, ждут уж там очень.

Они быстро собрались и вышли. Князь Теряев шел, внимательно осматриваясь, видел на лицах всех русских затаенную заботу и наконец произнес:

– Тяжко под ляхом быть.

– Уж и не скажи, князь! – ответил мрачно Силантий. – Ну да недолго им.

– Теперь недолго, – ответил князь, – когда «вора» нет. Убит он, татары его зарубили!

Силантий как-то странно запрыгал на месте и потом вдруг бросился на шею князю, забыв свое холопское звание.

– Батюшка, князь! Да ведь теперь карачун поляку! – закричал он.

– Тсс! – смеясь, остановил его князь.

Силантий смущенно отступил, но радость снова охватила его. Он шел и всем встречным русским радостно говорил:

– «Вора» в Калуге татары убили.

И все встречные крестились, а потом, радостно махая руками, бежали от него по улице, разнося всюду счастливую весть.

Кузьмич, длинный и сухой старик с белой бородой по пояс, встретил гостей хлебом-солью.

– Будьте счастливы! – сказал он.

– Бог с тобою! – ответили они.

– А какую они весть несут! – сказал с порога Силантий. – Истинно вестники Божии!.. «Вор» убит!

Кузьмич набожно перекрестился.

– Ну, – сказал он, – теперь не владеть нами полякам!

– А что я-то говорю! – ответил Силантий. – Теперь, господа честные, простите, мне беспременно надо с этою вестью к Матвею Степановичу идти!

Друзья остались одни в светлой, просторной горнице. На их постелях лежали готовые польские одежды. Андреев осмотрел их и сказал:

– Хорошо удумали. Теперь, пожалуй, неладно будет русскому с мечом гулять, а здесь сабля на боку!

– Поговорим лучше, что сделать! – перебил его князь. – Как мы станем княжну искать?

– По-моему, – живо заговорил Андреев и покраснел, – надо прежде всего Пашку найти. Ты ведь, князь, ее в лицо знаешь?

– Встречу, вспомню, – ответил князь. – Только ведь мы за княжной приехали, а не за ней?

– И правда, для чего она? – сказал и Терехов. – Искать ее – лишь времени трата. Она, может, на родину бежала, а не то другими перехвачена.

– Эх! – с жаром перебил его Андреев. – Без ума говоришь это! Чувствую я, что Пашка княжны не оставит и будет искать, как вызволить ее, а потому и придет, а то, может, уже пришла сюда, в Москву. Княжна у поляков, а Пашка здесь бродит на воле, и никто лучше ее дороги к полякам не укажет!

– Ну, хорошо! А как мы искать ее будем?

– И это можно будет. У Силантия, слышь, везде знакомые. Ну, князь расскажет, какая собой Пашка, и, может, тьма людей искать ее будет, а мы сами по себе.

– Пожалуй, и так, – согласился князь, – но и сами терять времени не будем.

– Так, так, так! – сказал Терехов. – Значит, отдадим приказ Силантию – пусть шцет!

Андреев кивнул головой и отвернул лицо, чтобы скрыть радостную улыбку.

В горницу вошел мальчик и внес ужин. Они жадно стали есть, запивая пищу медом, и в первый раз надежда разгорелась в их сердцах и оживила их разговор. Встреча с Силантием казалась им началом конца.

Глава V
Друг подле друга

Прошло уже почти три недели, как Ходзевич и Свежинский привезли в Москву Ольгу, а Ходзевич не имел в своем распоряжении ни одного часа, чтобы остаться с нею с глаза на глаз. Когда они только въехали в Москву, их почти у ворот встретил пан Чупрынский с небольшим отрядом и радостно приветствовал:

– А! День добрый, панове!

– День добрый! – ответили Ходзевич со Свежинским и дружески поцеловались с поручиком.

– А пан нашел свою королевну! – подмигнул Чупрынский. – Ой, добрая дивчина!

Ходзевич хотел нахмуриться на его замечание, но не смог удержать улыбку.

– Пан Хвалынский кланяется вам, – сказал в это время Свежинский. – А может, он уже и вернулся сюда?

– Что он, дурень, что ли? – ответил Чупрынский. – Только дурню в пекло это вернуться впору! Судите сами! Вокруг нас все зубами щелкают, живыми съесть хотят. Их здесь тьма, а нас самое малое число. Гонсевский, мы, да Казановского полк – и все! Струся стеречь дорогу послали, ясновельможный Жолкевский сам утек, а пан Сапега рассердился и ушел. «Буду, – говорит, – за „вора“ опять стоять!»

– Сапега ушел? – воскликнул Свежинский. – Что же мне делать? Ведь я у него служу.

– Тс! – ответил Чупрынский. – Отчизне служи и товарищам. Тебя сюда крючьями не тащили, а если ты здесь, так и оставайся. Так! А что у нас за жизнь тут! Я вот три дня в седле. Приеду домой, съем чего-нибудь, и опять: либо на караул, либо в разъезд. И все мы так. Отощали, как волки в яме.

– Да почему? – спросил Ходзевич тревожно.

– Я же говорил вам, что москали нас выжить хотят отсюда и всякую мерзость делают. Мы знаем, что у них и заговоры строят, да и оружие сюда для них привозят. Стережем мы их, а они все свое. Теперь один жолнер не смей и идти по улице – сейчас пятеро нападут и убьют. Ссоры что ни день, и еще за москалей же заступайся. Вот и ездим и день и ночь: без разъездов никак нельзя. А пан Гонсевский говорит: «Уступайте им, собакам!» Да иначе нельзя: затей ссору, живым не уйдешь!

– Куда же мне деться с Ольгой? – уныло сказал Ходзевич.

– А как куда? У пана Свежинского осталось помещение. Во дворе князя Александра Шуйского его жолнеры стоят, а там всем места хватит.

– В Белом городе?

– Да ведь и мы в Белом. А потом в Китай-город перейдем, если москали нападут, а оттуда уже в Кремль, а там и помирать будем. Так-то, пан мой! Это что? Гей, хлопцы! – вдруг закричал Чупрынский и дернул своего коня.

Они проезжали берегом Москвы-реки через хлебный базар. Кругом стояли возы с овсом, пшеницей, рожью. Русские бородачи, тут же жолнеры и пахолики ходили между возами, торгуясь и покупая. В средине вдруг закипела свалка, и Чупрынский с отрядом устремился туда. Здоровенный пахолик ругался с рыжим мужичонкой и схватил его за бороду; десятки рук поднялись на него, но тут в толпу въехал Чупрынский и крикнул:

– Что за шум?

– Смилуйся, пан поручик! – ответил пахолик. – Вот этот мужик продает москалям овес по талеру за мешок, а с меня два спрашивает!

– Иди, иди! – закричал мужичонка. – Поляку не продам дешевле!

Чупрынский взглянул на приехавших, пожал плечами и сказал пахолику:

– Оставь их, дурней!

– Так нет же! – закричал тот и, вынув саблю, ударил мужичонку; тот вскинул руками и повалился навзничь, обливаясь кровью.

– Сюда, сюда, наших бьют! – загудела вся площадь.

– Помогите, панове, бьют! – заорал пахолик во весь голос.

Жолнеры и пахолики побежали на крик.

– Бей их! – раздались исступленные возгласы.

– Скачи к гетману! – обнажив саблю, сказал Чупрынский своему жолнеру; тот, ударив коня, поскакал.

А драка разрослась.

– Бей! Так его! Тащи топоры, ребята! – кричали одни.

– Я вам! Будете помнить! – кричали поляки, и Ходзевич, Свежинский и Чупрынский тоже махали саблями.

Вдруг земля задрожала от конского топота, и все сразу стихли. На место драки мчался гетман Гонсевский с большим отрядом. Он прямо врезался в толпу и остановил вспененного коня.

– Это что? – закричал он на толпу. – Еще считаете себя христианами, а льете кровь и царю изменяете, которому клялись? Вы и так убили двух государей, а теперь опять крестное целование нарушаете.

– Бояре Богу ответят, – раздалось из толпы, – не хотим старой польской собаке и ее щенку служить!

– Ну, будет, – грозно крикнул гетман, – помните: начнете кровь лить, вам худо будет, а не нам!

– Плевать на вас! – закричал из толпы голос. – Мы вас шапками закидаем!

– Эге, друзья, вы шапками и шесть тысяч девок не забросаете! – насмешливо ответил гетман. – Утомитесь, а против нас, воинов, и надорветесь, пожалуй. Идите по домам с миром!

– Очисти Кремль и город! – закричали в толпе. – Мы не уйдем отсюда, пока царь сюда не приедет!

– Ну так не долго вам быть!

Гетман вспыхнул; его глаза сверкнули.

– Разогнать! – крикнул он своему отряду.

Отряд развернулся на четыре стороны и погнал испуганных русских, колотя их древками пик и плетьми.

Площадь очистилась. Гетман оглянулся и, обращаясь к офицерам, сказал:

– Панове! Мы живем как на вулкане; будьте осторожны с этими дикарями!

Ходзевич и Свежинский подъехали к нему.

Он радостно пожал им руки.

– Каждый человек нам дорог, – сказал он, – послужите товариществу!

– Мой гетман уехал, – сказал Свежинский.

– Ну что же? Запишитесь ко мне, Зборовскому, Казановскому, кому хотите! – И он поскакал в Кремль, где у него днем и ночью шли приготовления к укреплению Кремля, так как он яснее всех поляков видел положение дела.

Ходзевич поселился со Свежинским, поместив Ольгу в одной из горниц. Казимир неустанно наблюдал за нею, держа все время дверь на запоре; но вряд ли Ольга и побежала бы от них. Последние события отняли у нее всякую энергию, и если бы не слабая надежда, что Пашка поможет (где, когда и как – она не знала), она наложила бы на себя руки. Каждый день, каждую ночь, каждый час она ожидала прихода Ходзевича и замирала в ужасе от предстоявшей борьбы, унижения и гибели, но Ходзевич не заходил к ней. Ему было не до того, служба целиком поглотила его, хотя везде и всегда он рвался к Ольге и думал только о ней.

– Нет! Бог с ней, с Московией! – говорил он Свежинскому. – Как выберемся из Москвы, на коня – и в Минск с Ольгой. Не хочу московского добра.

– Знаешь, – сказал ему однажды Свежинский, – я был в городе и видел того – помнишь? – что в Калуге князя побил. Берегись его! Он – жених твоей королевны.

– Сам король не отнимет ее у меня! – хвастливо сказал Ходзевич.

А Терехов действительно то в польском жупане, то в русском кафтане, то в сермяге с тайной надеждой найти Ольгу ходил по всем улицам и закоулкам, осторожно расспрашивал каждого; но никто не давал ему удовлетворительного ответа. Его друзья были заняты делами родины, и он отводил душу только с Маремьянихой, которая не уставала рассказывать ему про свою голубку.

Князь Теряев-Распояхин, Андреев и даже Силантий думали теперь большую думу, затевали большое дело. Почти на другой же день по приезде к князю пришел Силантий и, низко поклонившись ему, стал говорить:

– С просьбой, князь, до тебя, не от себя, а от людей: порадей ради общего дела! Сходи со мною в одно место! Думаю, и батюшка Петр Васильевич не откажется, и Семен Андреевич! Большой важности дело наше!

Друзья согласились, и Силантий привел их на сборище в доме Стрижова. У князя и Андреева разгорелись глаза, когда они услышали все, что говорили простые бородачи московские.

– Выгнать их! – не выдержал Андреев. – Господи, да об этом каждый добрый русский должен думать!

– Вот и мы так! – заговорил Стрижов. – И теперь у нас почти вся Москва в согласии. Только в одном задержка: нет у нас человека такого, именем доброго, в битве искусного, кто взял бы все начало над нами. И хотели тебе, князь Терентий Петрович, челом бить: володей нами. Что скажешь, мы покорно сделаем; ты и знак подашь, ты и в бой поведешь!

Князь радостно вскочил на ноги, но тотчас смущенно опустил голову и глухо сказал:

– Известно ли вам, что я «вору» служил?

– Оставь, князь, кто старое помнит!

– Тогда клянусь положить за вас душу свою!

– Спасибо на обещании, – ответили все разом.

После этого каждый вечер происходили совещания, и князь предложил Андрееву скакать на Рязань и взять Ляпунова в помогу.

Андреев в ту же ночь поехал в Рязань и, размышляя о порученном ему деле, нет-нет да и возвращался мыслью к заинтересовавшей его Пашке. Какое-то внутреннее чувство говорило ему, что неспроста он услышал о ней и что ему предстоит вскоре же встретиться с этой мужественной женщиной…

Его сердце не ошибалось: Пашка в это время уже была в Москве.

Счастливо убежав в Можайске от Ходзевича, она нашла себе приют у церковного сторожа. К полудню он принес ей еду и прошамкал:

– Поешь, девушка, да расскажи, чего ты от ляхов бежишь?

– Да скажи мне, какая девушка не бережется их как огня?

– Так, так, красавица моя! Злодеи они, лихие разбойники, зверья хуже лютого. Вот у меня была внучка, а где она? Как наши бежали от Клушина, а ляхи за ними, с той поры она и сгинула. Четырнадцатый годок всего шел.

– Так и пропала?

– Сгинула. Говорили, словно бы ее на седло к себе какой-то нехристь взял. Верно, увезли.

Он опустил голову. Пашка взяла его сухую руку и крепко сжала ее.

– Смерти им, окаянным, мало! Замучить их надо, на огне жечь, смолой обливать!.. Послушай, дедушка, мою историю. – И она торопливо, горячо начала рассказывать про все свои обиды и унижения, про все ужасы, пережитые ею вплоть до последнего часа своего побега.

– Бедная ты моя, бедная! – сочувственно сказал старик. – Что ж ты теперь делать будешь?

– Я-то? Могла бы я к себе на родину идти. Чай, кто-либо в живых и остался, признают! Да я в душе положила на Москву идти и беспременно из рук этого пса Ходзевича княжну Ольгу вырвать, потому как жаль мне ее, словно сестру родную! Мне бы узнать только, уехал ли этот пес в Москву или здесь еще меня ищет.

Старик быстро встал.

– Так это я тебе, касатка, скоро узнаю. Подожди малость тут. Только я уж запру тебя, а то не ровен час…

– Запирай, запирай, дедушка! – сказала Пашка и, оставшись одна, предалась своим думам.

До Москвы ей не трудно добраться: ведь и деньги есть (у нее еще сохранилась часть денег, полученных под Смоленском от Ходзевича), и дорогу она знает. Надо только переодеться: мужиком, поляком, кем угодно, только не бабой оставаться. К бабе всякий пристанет. Да, в Москву-то она доберется, а там что? И Пашка задумалась. Москва была совершенно неизвестна ей; в Москве, как в темном лесу, и как искать, и где, и с чего начать? Пашка напрасно ломала себе голову, но наконец махнула рукой:

– Э, будь там что будет, своего-то я добьюсь. Выбраться бы только отсюда!

В это время щелкнул замок, и церковный сторож, войдя в каморку, сказал:

– Ускакал твой Ходзевич чуть ли не утром и боярышню увез с собой.

Пашка вскочила на ноги.

– Слава Тебе, Создатель! Теперь я – вольная птица!

– Подожди только, пока не свечереет.

– И то, дедушка! Да, кроме того, нужно мне по-мужскому одеться, потому к девке, сам знаешь… Так вот тебе деньги, сходи на базар, купи.

– А что купить-то?

– Да что придется. Мне все равно, как ни одеться: жолнером, мужиком, боярином или монахом!

Старик взял деньги и ушел. Спустя часа два он принес костюм послушника: скуфейку на меху, подрясник, а вниз сапоги валеные да теплую телогрейку на войлоке.

– Ах как ладно! – обрадовалась Пашка. – Пойду это я будто от Пафнутьева на Угреш, а там будто из Угреша в Москву к Иверской. Никому и невдомек будет. Выдь-ка, дедушка, я оденусь.

Через несколько минут старик едва узнал ее. Вместо рослой, здоровой девки пред ним стоял отрок-послушник.

– Ну, дедушка, хорошо?

– Да уж так, что диву даешься.

Пашка засмеялась.

– Небось сам Ходзевич не узнал бы. Разве его щенок, Казимирка! Пусти меня, дедушка!

– Иди, иди, касатка! Господь с тобою! Помоги тебе Матерь Заступница! – Старик перекрестил ее, поцеловал в лоб и выпустил из церкви.

Был уже вечер, и серые тени густо покрывали все окружающие предметы, когда Пашка вышла на улицу на новые опасности и приключения. Но ее душа не знала страха. Она широко перекрестилась и бодро пошла по улицам.

До нее доносились крики, смех и песни пьяных жолнеров, где-то ржали кони, кто-то жалобно играл на рожке. Пашка шла торопливо прямо к воротам и остановилась, только когда у заставы ей преградили дорогу польские стражники.

– Куда? – окликнули они.

Пашка притворилась испуганной.

– Во имя Отца и Сына и Святого Духа, не обидьте, милостивцы! Иду спешно, по приказу настоятеля, иду, отдыха не зная, от Пафнутьевского монастыря к Угрешу.

– А ты кто? – спросил один жолнер.

– Послушник монастырский, Ивашка, слуга твоей милости. Настоятель послал.

– А для чего ночью шляешься?

Другой жолнер засмеялся.

– Не девка! Страх не велик!

– Ну, проходи, что ли!

Стражники подняли рогатку и пропустили Пашку.

Она пошла широкой дорогой среди снежной равнины, но здесь, ночью, в полном одиночестве ей было менее страшно, чем в городе. К утру она остановилась на постоялом дворе, а в полдень снова тронулась в путь-дорогу, и к вечеру на третий день пред ней сверкнули золотые главы московских церквей и белые стены Москвы.

Возы длинной вереницей тянулись по дороге и въезжали в широкие ворота. Здесь и там попадались польские всадники. Мимо Пашки проехала блестящая кавалькада со сворами собак. Пашка вздрогнула и отвернулась, узнав среди офицеров знакомых сапежинцев.

С замирающим сердцем подошла она к воротам, но ее пропустили без всякой задержки.

Пред нею вытянулась длинная московская улица. Пашка пошла вперед наудачу. Навстречу ей попался степенный купец, она подошла к нему и сказала, поклонясь:

– Будь милостивец! Человек я пришлый… Укажи, где заночевать можно?

Купец указал дорогу на ближний постоялый двор.

Пашка расположилась в нем и с него начала свои исследования. В короткое время она изучила Белый город, а за ним и Китай-город, и Кремль. Ходя по базарам, заходя в кружала, она прислушивалась к речам, и ее сердце радовалось, когда она узнавала, как ненавистны москвичам поляки. Наконец однажды, замешавшись в толпу, она увидела Ходзевича. Его лицо было почти землистого цвета, глаза ввалились и лихорадочно блестели, и видно было, что он сильно страдал.