Текст книги "Дым сигарет с ментолом (СИ)"
Автор книги: Андрей Карелин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)
– Ну не хороший уж точно, – отвечаю я.
В общем вместо рыбалки мы просто едем на дайвинг, хотя называется это рыбалкой. Ну как называется, так называется, какая разница. А на обед нам преподносят громадную зелёную рыбину с вот таким и вот глазищами, лимончиком и кусочками местных фруктов, тех, что громадные летающие лисицы с острова на остров в своих лапках таскают.
С рыбалки мы сразу в аэропорт. Считай побывали, отметились на Мальдивах и домой пора. Юлька конечно улетать никуда не хочет. Но кто её будет спрашивать. Да она и так всё понимает – работа.
– А мы ещё вернёмся? – сюсюкается она со мной.
– Ага, – смеюсь я над ней и лохмачу ей волосы, мне кажется, у неё несколько прядей выгорело.
– Ты что красишься? – спрашиваю я и уточняю. – Красишь волосы.
– Нет, – отрицательно качает она головой. – Просто выгораю иногда.
– Смешно получается. Прикольно было бы увидеть тебя блондинкой.
– Ой, поверь ничего прикольного. Было время, я с цветом экспериментировала. Но мне совсем не идёт белый цвет, даже мелирование – отдельно выкрашенные локоны, не идут.
– Почему? Прикольно было бы на тебя блондинистую посмотреть.
– Смотри, на какую есть, – весело смеётся она, когда мы в самолёт заходим.
Прямого перелёта нет, чтобы сразу в Москву, и мы с пересадкой летим через какую-то арабскую страну. Я даже название её не уточняю. Просто там, в аэропорту нужно пару чесов потусоваться. Местное население всё чёрное, на тысяче мотороллеров разъезжает. Дым пыль жар ничего интересного.
Нам как «белым людям» здесь делать нечего. И вот, наконец, объявляют посадку на наш самолёт. Я беру наши сумки, а Юлька несёт паспорта с авиабилетами. Мы встраиваемся в длинную очередь. Даже не смотря на бизнес класс, приходится стоять в общей очереди. Неудобно, но что ж поделать аэропорты, безопасность и всё такое. Это в любом случае быстрее, чем поездом или паромом.
– Мистер Зотов, – смотрит на меня проверяющий. Он думает, что знает английский. Но произношение в него такое, что я с трудом разбираю, что он там говорит.
– Ес, – отвечаю я.
– Виз ю мисс Саваш, – говорит он и поглядывает на Юльку.
– Ес, – отвечает она, улыбается и на меня поглядывает. – Сто лет на английском не разговаривала, – шепчет мне Юлечка.
И тут он говорит какую-то фразу которую ни я, ни Юльуа разобрать не может.
– Экскьюз ми, – переспрашиваю я. А он снова повторяю свою тарабарщину. Непонятно ни хрена.
– Что-то случилось? – волнуется Юлечка.
– Пока не знаю.
К нам подходит, видимо, местный полиглот и на ломаном английском произносит:
– Кам виз ми, – и показывает на стеклянную дверь в другой стороне аэропорта.
– Что случилось? – волнуется Юлечка.
– Ничего, мелкая, ничего, просто проверка, – думаю. А на душе не спокойно. Что это за проверка понадобилась так срочно. Как будто мы самые подозрительные на этом самолёте.
Мы заходим в помещение, а там пять здоровенных мужиков нас с трёх сторон обступают, и двери за нашей спиной закрывают на замок. Я уже напрягся. Чего им надо? Я же ни языка ни законов местных не знаю.
– В чём дело? – переспрашиваю я, и мне на относительно чистом русском отвечают:
– Вашу сумочку, – протягивает он руку Юльке, я инстинктивно её прикрываю собой.
– Денис, – испуганно смотрит она на меня своим большими глазами.
– Дай им сумку, – пытаюсь успокоить её, а у самого уже пульс участился и молотом стучит в висках.
Проверяющий подзывает каких-то двух людей и произносит слово:
– Понятые. – Он говорит на русском, так чтобы и мне и Юлечке было понятно.
– Что случилось? – испугано смотрит она на меня.
– Не знаю, просто проверка, – успокаиваю её я.
– Ну ладно, проверка так проверка, – тяжело вздыхает она. Ей же нельзя волноваться. Моей девочке волноваться нельзя, как же им это объяснить.
– Сори, – говорю. – Наш самолёт улетает.
– Полетите на следующем, – не поднимая глаз, отвечает проверяющий.
Прямо передо мной открывают Юлькину сумочку, надевают перчатки и начинают перегребать вещи.
– Это ваше? – спрашивает он её.
– Да моё, а в чём собственно дело? – не успевает она задать вопрос, как нам предъявляют пакетик с чем-то похожим на наркотики, или на белый стиральный порошок.
– Это не моё, мне это подбросили, – испуганно заявляет она.
– Это не её, – говорю я, но меня сразу обступают правоохранители.
– Вы имеет право на звонок в посольство, – говорит проверяющий.
Юльку отгораживают от меня вооружённые люди в форме. Но я знаю как вести себя в подобной обстановке – спокойной, чтобы никого не спровоцировать. И говорить нужно как можно тише. Но я не могу смотреть на то, как Юльку задерживают, как мою девочку обступили четыре здоровых мужика, на то, как ей страшно. Мне нужно применить сверх усилия, чтобы сдержаться.
– Стойте, стойте ей же подбросили, там нет её отпечатков. Там не может быть её отпечатков. – Смотрю на Юлечку, а она такая испуганная, такая несчастная. Девочка моя. – Юль, не бойся. Я свяжусь с посольством, я сейчас позвоню своим партнёрам.
Я достаю свой телефон, но у меня выхватывают его из рук.
– Выложите на стол, – говорит русскоязычный, в этот момент я вижу, как обыскивают Юльку, и всё из её карманов выкладывают перед собой. А она стоит рядом и дрожит, что-то им объясняет на ломаном английском. Хотя лучше говорила бы по русском. Судя по всему, местные знают его не хуже.
Юлка смотрит на меня и произносит дрожащими губами:
– Денис что со мной будет? – я вижу как ей страшно. Мне и самому сейчас страшно, но я не за себя волнуюсь, а за неё.
Юльку уводят, а ко мне подходит тот, кто говорит по-русски:
– Давно вы с ней знакомы? – спрашивает он.
– Пару месяцев, – я в прострации и говорю как есть.
– Мистер Зотов, ваша спутница обвиняется в перевозке наркотиков, в нашей стране это от 20 лет до пожизненного. – У меня прям сердце уходит в пятки от этих слов.
– Это не её, ей подбросили, это был не её пакетик, – говорю, а сам уже сомневаться начинаю. Неужели Юлька могла наркотики везти. Да как такое может быть? Она же на таблетках постоянно, правда последнее время я не замечал, чтобы она их принимала.
Меня отводят в изолированную комнату, и возвращают мне телефон. Первым делом я звоню в посольство. Оказалось что все уже на ушах, о нас в новостях сообщили, посол уже знает и консул здесь скоро будет. А ещё мне Вера звонит без перерыва.
– Да, – раздражённо беру я трубку. – У меня тут чп, – говорю.
– У нас тоже, – слышу испуганный голос Веры.
– Что случилось? – говорю, а в голове Юлечка. Как она там, в тюрьме, в незнакомой стране.
– Витя в больнице.
– Витя, а что случилось? – пугаюсь я.
– Его какие-то ребята на дороге подрезали. Машину в кювет сбросили, а его побили.
– Кто? Зачем?
– Он не говорит, он в тяжело состоянии. Денис, происходит что-то страшное. Возле московского офиса нашей фирмы несколько автобусов людей в масках. Отцу звонили и угрожали с утра.
– Юльку задержали, – говорю я то, что меня волнует. – Подбросили наркотики, ей грозит до двадцати лет, – говорю, и тут у меня начинает всё складываться. Это наезд на нашу компанию, но Юлечку то за что. Или наркоту эту мне подбросили. Но почему тогда в её сумочку?
– Ты можешь приехать? – испуганно спрашивает меня сестра.
– Нет, я здесь застрял, до выяснения. Кроме того я же не могу оставить Юлечку одну.
– Ты ей всё равно не поможешь, Денис, Денис, – слышу, как она начинает плакать. – Мне страшно.
– Переезжайте к отцу на дачу, всех детей туда перевези. Усильте охрану и ждите, я здесь всё порешаю и скоро буду.
Кладу трубку и резко набираю своего адвоката. А у него телефон выключен, и второй телефон выключен. Звоню его секретарше.
– Алё, Денис Владимирович, – спокойным тоном отвечает она.
– Игорь выключил телефон, скажи, чтобы перезвонил мне, это срочно.
– Денис Владимирович, Игорь Львович пропал. Как в пятницу выключил телефон так и не объявляется. Что мне ему передать, как объявится.
– Ничего, пусть перезвонит, – кладу я трубку. Неужели они и до адвоката добрались. Кто владеет такими связями, чтобы провернуть эту многоходовочку.
Набираю отца. Он не сразу берёт трубку, конечно, он же пенсионер. Правда через минуту перезванивает. Пока жив он всегда на посту, такой у меня отец.
– Пап, – говорю я, но он сразу перебивает меня.
– Я знаю, чего ты звонишь, Вера тебе уже всё рассказала.
– Смотря, что ты имеешь в виду, – готовлюсь слушать я.
– Причина в моей несговорчивости, нужно сразу было согласиться. А я всё тянул да тянул. – Пространно рассуждает он.
– Что тянул? О чём ты говоришь!? – повышаю я голос.
– Денис, наша компания уже не принадлежит нам. Я пытался списать долги, да видно, мне их не простили, – тяжко вздыхает он.
– Какие долги, ты о чём? – не понимаю я.
– Приезжай поскорее нас ждёт очень серьёзный разговор на са-а-амом верху. – И не прощаясь, он кладёт трубу. Это на него совсем не похоже.
«А как я приеду здесь же Юлечка одна?»
Подхожу к офицеру, который стоит на дверях моей комнаты, и спрашиваю его на ломанном английском:
– Сори, кэн ай си май лоер, – вроде правильно всё сказал, правда, не уверен в произношении.
– Ес, ес, – говори он и выпускает меня из комнаты. А навстречу мне выходит местный полиглот, знаток русского.
– Мистер Зотов, вы свободны, вам не представлено никаких обвинений, – сходу выпаливает он.
– А Юлечка, – вижу, что он не понимает о ком я. – Май гёлфрэнд.
– Ё вайф? – переспрашивает он меня.
– Ес, ес, май вайф, – качаю я головой.
– Сори, – отвечает он. – Она задержана, её мы отпустить не можем.
– Я без неё никуда не поеду, – строго говорю я.
– Тогда вам придётся провести здесь ближайшие 20 лет, – пожимает плечами он и возвращает мне мой паспорт.
========== Глава 37 ==========
Юля
Меня везут в бронированном микроавтобусе с пятью охранниками. Можно подумать, что если бы брони было меньше и охраны, я бы попыталась бежать. Мне о чём-то говорят, но я ни черта не понимаю. Мне страшно, все такие чёрные. Меня пока никто не бил, но довольно плотно защёлкнулись наручники на руках. В тот момент почему-то решила, что это игра и думала про наши игры с Денисом, не плохо бы разнообразить их наручники. Но похоже это никакая не игра, оружие вокруг настоящее, наручники на мне настоящие и вообще всё по-настоящему. Но у меня пока не хватает смелости поверить в то, что это происходит взаправду. Меня всё ещё качает на волнах воображаемого океана, я всё ещё загораю под палящим солнцем и поэтому представить себе, что меня везут в местный околоток, я сейчас просто физически не могу.
– Сори, ай нид адвокат, – пытаюсь я хоть как-то до них достучаться.
– Но, – отвечает мне один из них.
– Но инглыш, – говорит с жутким корявым акцентом другой.
– Драгс, – опять говорит первый.
– Ноу, ноу, – качаю я головой, но это вызывает только ярость и ничем не спровоцированный крик первого. Он даже за оружие хватается, пугая меня до усрачки.
– Я не виновата, – плачу я, у меня реально на глазах сейчас слёзы. Мне страшно, мне так страшно. Я одна, совсем одна в окружении вооружённых темнокожих людей. Они могут сделать со мной всё что угодно и никто меня не защитит. Денис, ну где же ты, спаси меня.
– Ноу, ноу, – отвечает мне второй.
– Я ничего не понимаю, – шепчу я себе под нос, и у меня из глаз скатывается ещё одна слезинка.
Наконец фургончик останавливается и меня, почему-то наклоняя головой вниз, выводят во двор. Там не разрешают даже поднять глаз, и мне приходится стоять и смотреть в пол. Дышать раскалённым на жаре воздухом и пылью. Я хочу пить, хочу туда где есть кондиционер, хочу в туалет. И вообще я хочу домой, отпустите меня, я ничего вам не сделала.
– Гоу, – говорит охранник и меня едва не силой ведут в ближайший барак. Я надеялась, что хоть там будет кондишн, но вместо этого внутри тепло и липко, а кругом раздражающе гудят большие чёрные мухи.
Меня снова заставляют встать и заводят в другую комнату, где меня уже ждёт переводчик.
– Вы обвиняетесь в транспортировке наркотиков, – коротко и ясно говорит он на русском языке.
– Это не моё, моих отпечатков там нет, мне подбросили, – выпаливая я всё, что накипело, но судя по всему, он не настолько хорошо знает русский и просит повторить помедленнее. В результате я три раза повторяю одно и то же, пока он не получает от меня всю нужную ему информация. А по итогу он просто повторяет уже сказанное:
– Вы обвиняетесь в транспортировке наркотиков, – похоже он только одну эту фразу по-русски и знает.
– Передайте Денису, пусть он вытащит меня от сюда, я ни в чём не виновата, – говорю, но понимаю, что этот «знаток» русского языка вряд ли способен разобрать моё тарахтение.
– Вас отведут в камеру, с вами свяжется консул в течении суток.
– В течение суток, это понятие растяжимое! – возмущаюсь я. Но меня почти насильно поднимают с кресла и выводят в коридор.
Я несколько минут вынуждена стоять и ждать очереди на отпечатки. Мои руки вымазывают в каких-т дурацких чернилах, и потом даже не дают мне возможность их нормально помыть. Дальше меня фотографируют с табличкой в руках, прямо как в американских фильмах. Я даже улыбнуться не успеваю, и получившихся фоток мне не показывают. Со мной вообще здесь никто не разговаривает, как будто считают меня немой.
Но я говорю, я всё время говорю, когда у меня появляется такая возможность:
– Передайте Денису что здесь. Зотову Денису Владимировичу, – и зачем я называю его отчество, вряд ли они вообще понимают, о чём я их прошу. И поэтому я начинаю просить проще. – Консул, пли-из, консул. Ай нид э рашн консул.
Хотя судя по тому, как они тут знают английский, вряд ли мои потуги могут привести хоть к чему-то хорошему.
Наконец меня отводят в одну из камер с решётчатыми стенами и закрывают. Здесь куча народу, но никто ни на кого (слава Богу) не обращает никакого внимания. Одна из заключённых постоянно чешется, от другой дурно пахнет, похоже, она обмочилась. А я постоянно повторяю:
– Рашн консул, ай нид рашн консул.
– Русская что ли, – слышу я за спиной чей-то голос.
Оборачиваюсь и вижу чёрную женщину с очень короткой стрижкой.
– А вы из России? – радуюсь я.
– Не-е-е, – отвечает она с акцентом, как в фильмах про иностранцев. – Училась раньше.
– Господи, как же хорошо, что я вас встретила. Мне нужен Рашн консул. Ай нид.
– Да понимаю я по-русски, чего выделываешься, – улыбается мне она на все зубы. – Не завидую тебе, сестра, вряд ли к тебе так скоро приедет рашн консул. Скорее уже сразу в тюрьму. Ты за что загремела?
– Наркотики, – говорю и вижу, как все вокруг меня напряглись, судя по всему, это слово они на всех языках понимают. – Мне подбросили.
– А-а-а, – улыбается она. – Здесь все сидят ни за что. Тюрьма это вообще такое место, куда попадают только не виновные.
– Но мне реально подбросили. И как они нашли этот пакетик в моей сумочке? Там нет моих отпечатков, там ничего нет. – Опускаю глаза. – Не знаю как мне ещё доказать вою невиновность, если даже вы мне не верите.
– Я верю тебе, сестра, верю. Да только они, – смотрит по сторонам. – Они поверят вряд ли. Закон здесь очень суровый.
– А говорят, что в России закон суров, – опускаю я руки.
– Не парься сестра, уже ничего не поделаешь, раз попалась. Просто расслабься и жди.
– И сколько мне придётся ждать.
– Неделю, меся, год…
– Го-о-од, но мне домой надо у меня же там ремонт, – кипишую я.
– Хэ-хэ-хэ, – забудь ты про старую жизнь, она уже закончилась. Возможно навсегда, найди чем себя занять, а если не найдёшь, то тут и кукушкой можно поплыть.
– Что-то вы слишком хорошо говорите на русском как для учившейся пять лет.
– Я двадцать лет прожила в России если что.
– А как сюда попали?
– Мне тоже наркотики подбросили, – подмигивает она, и я понимаю, что она мне не верит. Ни единому моему слову не верит. Что за чёрт?
– Савиаш Уйльа, – говорит охранник. Я несколько секунду соображаю, что же я только что услышала и тут до меня допирает смысл этих на первый взгляд бессмысленных звуков.
– Саваш Юля, это же я, это я, – с надеждой смотрю на него.
– Консул, – коротко отвечают он, и добавляет много слов на своё непонятном языке, это даже не арабский, а один из вариантов хинди. А вообще Бог знает, что это за язык, их в мире тысячи, языков этих.
– Го, – охранник жестом командует всем отойти от двери и открывает её, а после выводит меня за собой в просторное помещение. Там по углам сыро и грибок, а под потолком сидит небольшая ящерка, натурально ящерица.
«Гекон» воспоминаю я слово. Просто вряд ли ещё какая-то ящерица умеет по потолку лазить.
– Саваш Юлия, – говорит со мной на чисто русском языке смуглый невысокий человек с чёрными волосами и залысинами.
– Да, да, вы консул, я так рада вас видеть, меня незаконно обвинили, мне подкинули наркотики.
– Тихо, тихо, – жестом останавливает он мой словесный поток. – Для начала я должен вам объяснить, как вести себя. Вас переведут в тюрьму, там вы проведёте несколько недель.
– Недель, – возмущаюсь я. – Передайте Денису, чтобы он вытащил меня отсюда. Вытащите меня уже, – хлюпаю носом, я сейчас заплачу.
– Погодите не всё так сразу. Мы делаем всё возможное, пара недель до суда, после, когда вам будет оглашён приговор, мы будем обжаловать его в международной инстанции. На это может уйти от нескольких месяцев до нескольких лет. Юленька, я вам очень хочу помочь, вытащить вас отсюда… – а я слушаю его, и мне плакать хочется. Как же мне отсюда выбраться. Господи за что мне такое.
– Мне нужно сообщить маме. Только скажите, чтобы она не волновалась, и Денису…
– Простите, пока ничем помочь не могу.
А мне так жалко становится, но не себя, а мамку. Как представлю, каких страданий доставит ей такая новость, что единственная любимая доченька попала в какую-то иностранную тюрьму.
– Сори, – говорю. – А как эта страна называется?
– Демократическая республика… – дальше я уже разобрать не могу, из-за акцента.
Меня уводят, а он всё говорит и говорит мне вслед.
– Мы вытащим вас, мы вас обязательно вытащим, только не отчаивайтесь. Не стоит отчаиваться.
Меня снова куда-то везут, наверное, в место заключения. Никогда не была в тюрьме, даже близко к ней не подходила. Максимум что я делала, пока жила в России – почитывала паблики АУЕ, но не думаю, что эта информация мне хоть как-то поможет. Меня же сейчас везут в тюрьму в какой-то экваториальной стране, которая я даже не знаю, как правильно называется.
Для начала меня заводят в душ и жестами приказывают раздеться. Я не хочу этого делать при незнакомых людях, но конвой настаивает. Невероятного роста и размеров конвоирша кричит на меня, а я ни слова понять не могу.
– Нихт ферштейн, – повторяю я, хотя это же вроде как не по-английски. Мам, ну почему ты не заставляла меня учить иностранные языки?
Тогда мне приводят переводчицу и та на ломанном русском мне объясняет:
– Раздеться надо полностью.
– Зачем?
Но она тоже не принимает моих возражений.
– Если не сделаешь ты – мы сделаем это силой.
«Это уже аргумент».
Я отворачиваюсь к стене и с отсутствующим выражением лица стягиваю с себя футболку и шортики, оставаясь в одних только трусика. Стою и прикрываю груди руками.
– Полностью, – повторяет мне переводчица.
– Я стесняюсь, – пытаюсь объяснить я ей, но она не слушает.
– Раздеться полностью, – повторяет она.
– Ну, за что мне это всё, – хнычу я и едва не плачу, стягиваю трусики и кладу их на полочку в предбаннике, а сама захожу в душ. Включают воду, слава Богу, она не холодная, но всё равно не шибко тёплая, а ещё она какая-то мыльная. Похоже на опреснённую морскую воду. Здесь всё не как у людей, даже вода дурацкая, как же я ненавижу эту страну, как я не ненавижу эту жару, как я ненавижу этот экватор.
Мне выдают квадратный кусок мыла, которым даже мылится неудобно. Но всё же каким-то чудом мне удаётся помыться. А тем временем вещи мои забрасывают в стиралку, а вместо них выдают и хлопковые грубые серые трусы и лифчик (явно кем-то ношенные).
Ещё выдают полотенце. Волосы сушить нет времени, у них здесь как я поняла конвейер. Меня отводят в камеру. И я прям чувствую дыхание тюрьмы, этот вечны зной и постоянная сырость. Почему тут так сыро, когда во дворе так жарко? Пускай вся эта сырость высохнет, сухая жара не так невыносима как влажная, она как парилка, как сауна.
========== Глава 38 ==========
Меня заводят в помещение и плотно закрывают за мной дверь. Я поднимаю глаза и испуганно смотрю на камеру плотно набитую злобного вида рожами. Хотя это же женская тюрьма. Здесь все ещё не такие злобные, как могли бы быть. Но из-за того что все они до безобразия смуглые они мне кажутся злыми.
– Инглиш? – спрашивает одна из них, чётко подметив, что я иностранка.
– Ес, – отвечаю. Но сразу решают уточнить. – Раша.
– О-о-о, Раша, – и я слышу этот непередаваемы дьявольский хохот, от которого у меня буквально душа уходи в пятки.
«Выпустите меня отсюда».
– Раша, Раша, – радостно повторяет толпа, и навстречу мне выходит короткостриженная смуглая девушка с мужскими чертами лица.
– Ты из России? – искренне улыбается она своей беззубой улыбкой.
– Ес, – зачем-то отвечаю я по-английски. Привыкла уже так, ну и чёрт с ним.
– Окей, окей, – кивает она. – Не бойся, скоро обвыкнешься. Идём, покажу тебе твоё место.
Мы протискиваемся между шконок на которых сидят похожие на обезьян зэчки. Некоторые огромные и чёрные как гориллы, другие мелкие как мартышки, но всё равно для меня они все обезьяны, наверное, я стану расисткой в этой тюрьме.
– Не бойся, будешь вести себя нормально – тебя никто не тронет. – Она обнимает меня одной и рукой и прижимает к себе. – Главное держись возле нас.
– Я поняла, – отвечаю по-русски.
– Вот и умница, родную речь вспомнила. Падай на пальму, – показывает она мне верхнюю шконку.
«Я же говорю – обезьяны».
– Я беспокойно сплю по ночам, верчусь, могу свалиться с верхней шконки, – пытаюсь я объяснить, что хотела бы спать внизу, но не мне это решать, я же не у себя дома.
– А вот это плохо.
– Тогда под шконарём пусть ложится, – говори пожилая полная женщина с татухой на всё лицо. Она как-то сразу вызывает у меня чёткую ассоциацию с зоной.
– Хорошо, – отвечаю я и хочу уже ложиться, как меня перебивает первая.
– Да ну куда ты новенькую в первый же день под шконку засовываешь.
– Так она же легла, она сама согласилась, – мерзко смеётся та.
– Она же ничего ещё не знает…
«Да всё я знаю, под шконкой спят опущенные. Просто в женских тюрьмах нет опущенных. Я надеюсь…»
Слушаю их препирательства, и меня начинает подташнивать, толи климат такой то ли запах, то ли духота.
– Мне плохо, – говорю и вижу, что они не реагируют, а всё промеж собой спорят. – Меня сейчас вырвет. – Сглатываю я.
Полная реагирует мгновенно. Она хватает ведро «помоев» и протягивает его мне.
– Рви давай.
А меня от запаха этого ведра выворачивает почти мгновенно. Я даже опомнится не успеваю, так мне хреново. Жуткий спазм сжимает грудную клетку и меня сразу рвёт. Во рту остаётся кислый прикус нашего последнего завтрака, ещё и боль головная усиливается.
– Бэ-э-э-э, – меня выворачивает снова, во рту такой запах, будто кто-то издох у меня в желудке.
– О-о-о, хреново, – произносит худая зэчка.
– Что хреново, – переспрашиваю я, сплёвывая остатки слизи изо рта.
– То, что тебя рвёт хреново, – говори она, но полная перебивает.
– Да не пугай ты её, видишь девочка и так вся запуганная. – Она смотри на ведро и улыбается. И почему у зэков всегда каких-то зубов не хватаете? – Это же прекрасно.
– Что прекрасно? – произношу я безуспешно ища в камере воду, чтобы хоть как-то рот промыть после того как я проблевалась. А то от запаха меня сейчас снова вырвет.
– И давно ты? – теперь уже худая зэчка мне улыбается.
– Что давно?
– Беременная давно? – спрашивает за неё полная.
– Я не беременная, этого не может быть, – я отрицательно качаю головой.
– У меня трое детей, я пять раз беременная была, меня не обманешь, – говорит полная.
– Дай ей тест, – толкает её в плечо худая.
– Да пусть сама пойдёт и купит.
– Где она купит, она же никого здесь не знает.
– Так это её проблемы.
– Да продай ты ей тест.
– У меня денег нет, – растерянно отвечаю я.
– Да забудь про деньги, – худая поворачивается к полной и прямо в глаза ей смотри. – Давай тест не жлобись. Тебе-то он зачем.
Та вертится по сторонам, лезет в свою тумбочку и протягивает мне какой-то целлофановый пакетик, а там иероглифы и всё не по-нашему написано. Даже не по-английски.
– Как этим пользоваться? Я не понимаю… – немного паникую я.
– Да что ту понимать, просто достань и пописай на него… – качает головой. – Всё этим молодым объяснять приходится.
Я беру тест, поднимаюсь со шконки и ковыляю в направлении параши (иначе я бы это место и сама не назвала). Учитывая, сколько кругом народу, я не могу нормально поссать, я же фактически всё время, считай, под присмотрим. А ещё все кругом такие злобные, все друг на друга и на меня зыркают. Сама не знаю чего мне бояться.
Я стеснительно отворачиваюсь, закраю глаза сажусь и стягиваю с себя трусы:
– Пись-пись-пись-пись-псиь, – пытаюсь я расслабиться, а сама уже чуть не плачу, так мне себя жалко. Наконец после минуты сверх усилий мне удаётся выссать тоненькую струйку, и попасть на тест.
Я встаю, надеваю трусы и мою руку, двумя пальчиками несу обоссанный тест назад к своей шконке, протягиваю его худой зэчке, потому что сама в этих иероглифах не могу разобраться.
– Да ну, кто на стол такое ложит? – отталкивает она мою руку с тестом. Но полная понимая мою проблему, сама забирает у меня тест. Смотрит на него пару секунд и улыбается своим беззубым ртом.
– О-о-о-о, поздравляю, скоро ты станешь мамочкой.
– Будет чем заняться во время отсидки, – улыбается мне вторая зэчка.
– Да-а-а беременных и кормят иначе и бараки у них чище, и за ребёнком уход лучше.
А я слушаю и не могу в это поверить:
– Не может быть, здесь какая-то ошибка. Я не могла забеременеть.
– Ты предохранялась?
– Нет.
– Тогда что тебя так удивляет?
– У меня диагноз, – не хочу им его называть, тем боле там много слов и вряд ли они все поймут. – Я не могу иметь детей. Может это внематочная?
Но полная показывает мне какую-то галочку на тесте.
– Это не внематочная, у тебя нормальная здоровая беременность, как у всех.
– Этого не может быть, – качаю я головой.
– Дай её ещё один тест, – вмешивается худая.
– Да обломится, тесты на неё переводить.
– Дай ей ещё один тест, ты, что не видишь эта богатенькая, она заплатит.
А я смотрю в одну точку и повторяю:
– Этого не может быть.
– Слышь, новенькая, ты заплатишь потом за тесты по тюремному тарифу? – толкает меня локтем в бок худая.
– Да, да, – бормочу я всё ещё не в силах принять эту новость.
– Да заплатит она, так что давай ещё тест, не жлобись.
Я беру второй тест, но чтобы пописать мне приходится сначала попить воды, а потом подождать десять минут. Этот тест показывает тот же самый результат: «Я беременна, я на втором месяце». (Не знала, что тесты сейчас и месяц показывают).
«Господи, только бы с ребёнком было всё в порядке. Только бы с малышом всё было в порядке. А мне для себя ничего не надо».
Просыпаюсь ночью в холодном поту, меня всю прямо трясёт, ничего не могу с собою поделать. Не все в камере спят. Трое сидят на шконках, переговариваются и на меня поглядывают. Ещё двое у окна курят, здесь в камере сильно накурено, а ещё здесь сыро. Весь потолок покрыт какой-то плесенью, а вокруг какие-то жучки червячки ползают. А мне опять хочется блевать. Меня всё время тошнит, и всё время кружится голова. А ещё боль в висках и внизу живота, просто дикая жгучая боль.
«Не может быть всё в порядке, в моей жизни никогда не может быть всё в порядке» понимаю я. Поднимаюсь и встаю на пол, по которому бегают тараканы.
«Они не кусаются, а значит, они не опасны», убеждаю саму себя, а мне плакать хочется и в груди ноет. Подхожу к раковине, набираю водички в кружку и делаю пару глотков. Такое чувство, что вода эта с кусочками мыла, которые прямо в ней плавают. Наверное, это опреснённая морская вода. А откуда же здесь взяться пресной? Как я скучаю по нормальной воде.
Делаю пару глотков, и меня разрывает жуткая височная боль. Болит так, что глаза на лоб лезут, мне хочется из выковырять из глазниц, чтобы не болели. И к тому же никуда не делась тошнота и рвота. Я едва успеваю добежать до параши, как меня опять выворачивает. Но рвать-то мне уже особ нечем, я же ничего не ела, с тех пор как последний раз вырвала, меня от этой еды воротит.
– Блюешь, – слышу за спиной голос русской зэчки.
– Кх-кх, ага, – отвечаю я, сплёвывая остатки желудочного сока. Фу, как же мерзко, мне снова хочется блевать, и снова нечем. Делаю ещё глоток воды, и меня опять выворачивает. Да что здесь за вода такая гадкая. От спамов в животе боль в висках усиливается и становится невыносимой.
«Когда же я наконец сдохну. Дайте мне револьвер, я застрелюсь».
– Э-э-э-э, – рыдаю я, Господи, как же мне хреново.
– Новенькая, слышь, новенькая, – зовёт меня зэчка. – Ты там потише, людям спать мешаешь.
– Хорошо, хорошо, бэ-э-э-э, – опять меня выворачивает. Резкий толчок, но рвать то по сути уже нечем, желудок пуст, а пресс сковал дичайший спазм. Как бы он синяками не покрылся от разрывов капилляров. Господи, когда же это кончится. – Б-э-э-э.
– Эй, эй, – подходит ко мне зэчка и помогает мне волосы убрать, чтобы я их не заблевала, их же потом местной водой не отмыть и от запаха этого не избавься.
– Не надо, всё нормально, – говорю. – Бэ-э-э. – Это уже «вхолостую», мне просто больше нечем блевать. Если бы ещё голова не раскалывалась. А то у меня уже кровь в висках так и стучится. Я уже глаз не чувствую, там как будто громадная гематома, кровяной комок. Веки сами собой закрываются от дикой боли.
– Эй, эй, – хлопает меня щекам худая.
– Мне так хреново. Бэ-э-э, – уже не рву, я просто напряга пресс.
Зэчка подходит к своей толстой подруге и тормошит её.
– Дай что-нибудь.
– Что дать? – как будто и не спала, спрашивает та.
– Таблетки какие-нибудь, что у тебя есть?
– Она мне ещё за тест не вернула.
– Я верну, – шепчу я и снова блюю, вернее меня сгибает от спазма и я издаю только звук, а вырвать нормально не могу. Просто нечем. Хоть водички бы выпить, чтобы было чем.
– Ладно, дам, просто чтобы спать не мешала.
– Спасибо, – сквозь слёзы шепчу я.
Запиваю горсть таблеток местной водой и жду пока полегчает. Но мне не легчает. Голова болит, внизу всё горит, в висках пульсация. Мне кажется, я сейчас подохну. Это внематочная, точно внематочная, я прямо чувствую, как плод растёт у меня в трубе. Мне кажется это конец, и я не переживу ещё один день. Господи, дай мне пережить это день и эту ночь. Господи, пожалуйста, прошу Тебя. Не наказывай меня больше, я всё поняла, я больше не буду грешить. Господи, пожалуйста, умоляю. Господи.
