Текст книги "Я – Товарищ Сталин 6 (СИ)"

Автор книги: Андрей Цуцаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)

Танака направился к переулку, стараясь не оглядываться. Его инстинкты кричали об опасности, но он не видел явных признаков слежки. Мужчина в кимоно у входа в бар, слишком долго смотревший ему вслед, мог быть просто пьяным купцом, но Танака не был уверен. Он ускорил шаг, сворачивая в узкую улочку, где фонари горели реже, а тени были гуще, отбрасывая длинные силуэты на стены домов. Он знал Гинзу как свои пять пальцев и мог раствориться в её лабиринте, если понадобится.

В Асакусе, в конспиративной квартире над лапшичной, он запер дверь и сел на татами, доставая серебряный портсигар. Его пальцы дрожали, когда он зажигал сигарету, и он тихо выругался, пытаясь успокоить нервы. Запах соевого соуса и подгоревшего риса пропитал комнату, смешиваясь с дымом сигареты. Акико взяла записку, но её слова о Кэмпэйтай не давали ему покоя. Если она передумает или если её поймают, их план рухнет, как карточный домик. Он выпустил дым, глядя на тени, танцующие на стене в свете керосиновой лампы. Если Хирота прочтёт, он может пересмотреть планы наступления. Но всё зависело от Акико – и от того, насколько она готова рискнуть.

Акико вышла из саке-бара «Идзуми», и тёплый майский воздух Гинзы обволок её, пропитанный запахами жареного кальмара, угля и цветущей сакуры, чьи лепестки кружились в свете фонарей, словно крошечные призраки. Она поправила рукав кимоно, убедившись, что свёрток Танаки надёжно спрятан, и шагнула в толпу, растворяясь среди прохожих. Её движения были лёгкими, почти танцующими, но глаза оставались насторожёнными, скользя по лицам уличных торговцев, рикш и случайных зевак. Гинза бурлила жизнью: сямисэны звенели из открытых окон баров, торговцы выкрикивали цены на сладкие бобы и свежие устрицы, а колёса рикш поскрипывали на гравии.

Она свернула с главной улицы в узкий переулок, где фонари горели реже, а тени домов сливались в густую пелену. Её дом в Асакусе – старое деревянное здание с покосившейся крышей и маленьким садом, где цвёл жасмин, – был в получасе ходьбы. Обычно она выбирала извилистые пути, чтобы сбить с толку возможных соглядатаев, но сегодня инстинкты кричали об осторожности. Свёрток в рукаве, слова Танаки о войне и Хироте, её собственный страх – всё это давило на неё. Она сжала зонтик, словно он мог защитить, и ускорила шаг, стараясь не оглядываться.

В двадцати шагах позади двигался мужчина в тёмном кимоно, его лицо скрывала тень широкополой шляпы. Он заметил Акико, когда она вышла из бара, и теперь следовал за ней, держась на грани её поля зрения. Его глаза, холодные и внимательные, улавливали каждую деталь: как она поправила волосы, как пальцы нервно сжали зонтик, как она бросила быстрый взгляд назад на перекрёстке. Он знал, что она осторожна, и это усложняло задачу, но он был терпелив.

Переулок стал ещё уже, фонари почти не горели, и только луна отбрасывала слабый свет на мостовую. Акико замедлила шаг, прислушиваясь. Её слух улавливал шорох листьев, скрип телеги вдалеке, приглушённые голоса из окон. Но что-то было не так. Шаги за спиной – едва слышные, но слишком ровные, слишком синхронные с её собственными. Она остановилась, притворившись, что поправляет сандалию, и бросила взгляд назад. Никого. Сжав зонтик сильнее, она свернула в ещё более узкий проход.

Преследователь замедлил шаг, когда Акико остановилась. Он прижался к стене, сливаясь с тенью, и ждал. Его дыхание было ровным, почти неслышным, а рука в кармане сжимала рукоять маленького ножа, спрятанного в складках кимоно. Он достал блокнот и записал: «Переулок у Гинзы, 21:40, проверяет слежку».

Акико вышла на маленькую площадь, где стоял старый храм, окружённый вишнёвыми деревьями. Она остановилась у каменного фонаря, чей тусклый свет отражался в луже. Её лицо в отражении было бледным, глаза выдавали страх и усталость. Она подумала о записке. Что, если Танака прав и Хирота задумается? Но другая часть её сознания шептала: «Он выбросит её, а тебя назовёт предательницей». Сжав губы, она пошла дальше, стараясь дышать ровно.

Преследователь следовал за ней, держась на расстоянии. Он знал Асакусу – её узкие улочки, где дома почти касались друг друга крышами. Он видел, как Акико ускорила шаг, как её плечи напряглись, и понял, что она заподозрила неладное. Он записал: «Храм, 21:50, остановка у фонаря». Он заметил, как она посмотрела в лужу, и улыбнулся уголком губ – её паранойя была предсказуемой.

Акико свернула на улицу, ведущую к её дому. Здесь было тише, только редкие фонари отбрасывали круги света. Шаги за спиной стали почти неслышными, но она чувствовала их, как холодное дыхание на затылке. Она вспомнила, как однажды в чайном доме заметила мужчину, чьи глаза слишком долго задерживались на ней. Он исчез, но теперь каждый взгляд казался угрозой. Остановившись у мостика через канал, она притворилась, что смотрит на отражение луны. Её глаза скользили по теням, выискивая движение. Ничего. Только плеск воды и шелест листьев.

Преследователь остановился за углом у закрытой лавки. Он видел, как Акико смотрит на воду, и знал, что она проверяет слежку. Он записал: «Мост, 22:00, проверяет окружение».

Акико двинулась дальше, её шаги ускорились. Дом был уже близко – двухэтажное здание с маленьким садом азалий. Пот пропитывал кимоно, сердце колотилось. Достав ключ из сумки на поясе, она оглянулась ещё раз. Улица была пуста, только ветер шевелил листья. Она открыла дверь, вошла и заперла её, прислонившись к стене. Дыхание было тяжёлым, но она чувствовала себя в безопасности – хотя бы на миг.

Преследователь остановился в тени напротив дома. Он видел, как зажёгся свет на втором этаже. Он записал: «Дом в Асакусе, 22:15, вошла одна». Запомнив адрес, окна и тропинку к заднему двору, он постоял, прислушиваясь к ночным звукам, и растворился в переулке, словно призрак.

Акико опустилась на татами, руки дрожали. Она достала свёрток и положила его перед собой. Лампа отбрасывала тусклый свет, делая бумагу зловещей. Она боялась открыть его. Что, если Танака солгал? Но его глаза – искренние, полные отчаяния – говорили иное. Подойдя к алтарю, где стояла фотография Кэндзи, она зажгла благовония, и дым поднялся к потолку. «Кэндзи, что мне делать?» – прошептала она, чувствуя, как слёзы жгут глаза.

Акико сидела в темноте, лампа погасла. Закрыв глаза, она представляла Кэндзи, море, ракушку. Но вместо моря видела реку Сумиду – тёмную, холодную – и тени, которые следуют за ней.

Глава 4

10 мая 1936 года

Солнце клонилось к горизонту, заливая равнины Сарагосы золотистым светом. Длинные тени тянулись от разбитых укреплений, а река Эбро текла спокойно, отражая закат и оставаясь равнодушной к следам недавней битвы. Прошёл месяц с тех пор, как республиканцы захватили город, и теперь Сарагоса была под их контролем. Альфахерия, некогда гордый символ националистов, превратилась в руины: стены её были изрешечены снарядами, а дворы завалены обломками. Но война не стихала, и город оставался ключевой точкой. Националисты, хоть и потрёпанные, не сдавались. В воздухе витали слухи о немецких подкреплениях.

В старом квартале Сарагосы, среди узких улочек и подвалов, националисты тайно восстановили базу. Остатки легиона «Кондор», теперь едва насчитывавшего несколько сотен человек, смешались с новыми немецкими добровольцами, португальцами и уцелевшими фалангистами. Атмосфера была тяжёлой – поражение всё ещё жгло сердца. В этот зыбкий покой прибыл полковник Курт Альбрехт, офицер Абвера, немецкой военной разведки, назначенный командовать легионом и вернуть ему силу.

Альбрехт приехал на закате, его грузовик поднимал клубы пыли, въезжая в лагерь на окраине города. Лагерь, раскинувшийся в неглубокой долине среди скалистых холмов, представлял собой хаотичное скопление палаток и мешков с песком. Несколько танков Panzer I с облупленной краской и помятой бронёй стояли у ящиков с немецкими орлами. Солдаты – меньше шестисот – выстроились в неровные ряды. Их лица осунулись, форма пропиталась пылью. Фалангисты в синих рубашках и красных беретах смотрели на новоприбывших с подозрением. Португальцы в выцветших зелёных мундирах перешёптывались. Немцы, дисциплинированные, но измотанные, стояли по стойке смирно, глядя на приближающегося офицера.

Альбрехт вышел из грузовика, его сапоги хрустнули по гравию. Высокий, под пятьдесят, с худощавым лицом, он выглядел как человек, закалённый годами службы. Серые глаза были внимательными, челюсть тяжелой, а чёрное пальто с эмблемой Абвера подчёркивало его статус. Шрам от виска до щеки, память о Великой войне, добавлял суровости. Он держался уверенно, но в его взгляде читалась холодная расчётливость.

– Господа, – начал Альбрехт, его голос, чёткий, с лёгким прусским акцентом, разнёсся над лагерем. – Я полковник Курт Альбрехт, ваш новый командир. Фюрер поручил мне восстановить легион «Кондор» и вернуть Сарагосу. Вы сражались храбро, но война не окончена. Республиканцы держат город, но их хватка слаба. Мы ударим – и победим.

Солдаты зашевелились, кто-то кивнул, другие переглянулись. Фалангисты захлопали. Португальцы молчали, их лица оставались непроницаемыми. Среди немцев, в первом ряду, стоял рядовой Вольфганг Зигфрид, сжимая винтовку Маузер. Его лицо было бледным, тёмные волосы прилипли к вискам под каской. Девятнадцатилетний доброволец, один из самых молодых в легионе, он мечтал о славе, но война уже показала ему свою суровую правду. Его глаза следили за Альбрехтом, в них мелькала тревога.

– Построиться для осмотра! – крикнул лейтенант Фриц Бауэр. Солдаты подтянулись, их сапоги зашуршали по земле. Альбрехт начал обход, двигаясь вдоль рядов, его взгляд скользил по каждому. Он останавливался, задавал вопросы, проверял винтовки, осматривал форму.

– Имя? – спросил он, остановившись перед фалангистом с забинтованной рукой.

– Хосе Гарсия, сеньор, – хрипло ответил тот. – Сражался в Альфахерии.

Альбрехт кивнул.

– Хорошо. Нам нужны бойцы с опытом. Почисти винтовку, она в грязи.

Он двинулся дальше, остановившись перед португальцем, чья форма висела мешком.

– Ты. Имя?

– Антониу Силва, сеньор, – ответил тот с сильным акцентом. – Я доставляю сообщения.

– Сообщения? – Альбрехт приподнял бровь. – Теперь будешь носить винтовку. Нам нужны бойцы, а не курьеры.

Португалец кивнул.

Альбрехт продолжил обход. Дойдя до Вольфганга Зигфрида, он остановился. Юный солдат стоял неподвижно, винтовка наготове, но руки слегка дрожали.

– Имя? – спросил Альбрехт, прищурившись.

– Рядовой Вольфганг Зигфрид, господин полковник, – ответил Вольфганг.

Альбрехт разглядывал его.

– Сколько тебе лет, Зигфрид?

– Девятнадцать, господин полковник.

– Девятнадцать, – повторил Альбрехт, словно про себя. – Был в бою?

– Да, господин полковник. В Теруэле. И… здесь. – Голос Вольфганга дрогнул на последнем слове.

Губа Альбрехта дёрнулась, он наклонился ближе.

– Ты боишься, не так ли, парень?

Вольфганг стиснул челюсти, но не отвёл взгляд.

– Я сражаюсь, господин полковник.

Альбрехт коротко кивнул.

– Страх делает тебя внимательным. Не дай ему сломать тебя.

Он двинулся дальше, оставив Вольфганга смотреть ему вслед, сжимая винтовку.

Осмотр продолжался в сгущающихся сумерках. Вопросы Альбрехта становились резче, его тон выдавал раздражение состоянием войск. Легион был тенью себя прежнего – плохо оснащён, голоден, деморализован. Альбрехт мысленно прикидывал, как превратить эту разношёрстную толпу в боеспособную силу.

С наступлением ночи лагерь затих. Костры потрескивали, тени плясали на палатках. Альбрехт собрал офицеров в командной палатке, освещённой одинокой лампой. Лейтенант Фриц Бауэр расстелил карту Сарагосы на складном столе. Лейтенант Клаус Шмидт, худощавый, с вечно хмурым лицом, стоял рядом. Командир фалангистов, капитан Мигель Торрес, и португалец Жуан Мендес, сидели напряжённо, их недоверие к немцам было осязаемым.

Альбрехт постучал по карте, его палец остановился на реке Эбро.

– Республиканцы держат Альфахерию и центр города. Их сила – в танках и артиллерии, но их линии растянуты. Мы ударим с юга, используя холмы как укрытие. Цель – нарушить их снабжение и подготовить почву для атаки.

Торрес, широкоплечий, с густой бородой, подался вперёд.

– Господин полковник, у республиканцев двадцать Т-26, может, больше. Наши Panzer I против них бесполезны.

Альбрехт взглянул на него.

– Тогда избежим прямого боя. Миномёты бьют по броне издалека, 88-е – по их артиллерии. Ваши люди держат фланги, капитан.

Торрес ощетинился.

– Мои фалангисты – не пушечное мясо.

– Никто им не будет, – отрезал Альбрехт. – Но если ваши люди дрогнут, мы все падём. Ясно?

Торрес кивнул. Мендес, португалец, заговорил тихо:

– Мои люди устали, полковник. Они не отдыхали с Альфахерии.

– Отдохнут, когда победим, – холодно ответил Альбрехт. – Лейтенант Бауэр, ваши люди поведут атаку на южный хребет. Шмидт, на вас миномёты.

Офицеры кивнули, хотя напряжение висело в воздухе. Собрание закончилось, и они разошлись готовить свои части. Снаружи лагерь ожил: солдаты чистили винтовки, складывали боеприпасы, шептались над скудными пайками. Вольфганг Зигфрид сидел у костра, его Маузер лежал на коленях, взгляд был прикован к огню. Его друг, рядовой Отто Келлер, долговязый парень с копной светлых волос, сидел рядом, точил штык.

– Видал полковника? – сказал Отто тихо. – Не такой, как другие. Холодный, как лёд.

Вольфганг кивнул, пальцы скользили по прикладу.

– Он из Абвера. Таких не присылают, если всё не на грани.

Отто хмыкнул мрачно.

– На грани? Мы и так полумёртвые. Видал эти танки? Гробы на гусеницах.

Вольфганг промолчал. Его мысли кружились вокруг слов Альбрехта. Страх делает тебя внимательным. Он чувствовал страх в Теруэле, когда Т-26 давили их позиции, и в Альфахерии, видя, как знакомые падали в пыль. Этот страх грыз его.

Наутро Альбрехт продолжил осмотр, обходя лагерь один. Солдаты отрабатывали команды, их движения были вялыми, но улучшались под криками сержантов. Фалангисты практиковали штыковые атаки, их выкрики разносились по долине. Португальцы укрепляли линию мешков с песком, их лица были угрюмыми. Немцы, разделённые на группы, отрабатывали стрельбу.

Альбрехт остановился у группы немцев, наблюдая, как они заряжают миномёт 81 мм. Экипаж работал чётко, но лица были измождёнными, глаза пустыми.

– Быстрее, – сказал Альбрехт. – Враги не будут ждать, пока вы прицелитесь.

Экипаж кивнул, ускоряя темп. Альбрехт двинулся дальше, остановившись у Panzer I, где механик, ефрейтор Людвиг Браун, колотил по гусенице.

– Работает? – спросил Альбрехт.

Браун вытер пот со лба.

– Побегает, господин полковник, но долго не протянет.

– Тогда сделай, чтобы протянул достаточно, – сказал Альбрехт, отходя.

К вечеру напряжение в лагере нарастало. Солдаты, измотанные днями тренировок и постоянным ожиданием боя, были на взводе. Вольфганг Зигфрид, сидя у палатки, чистил свой MP18, его пальцы двигались механически. Отто Келлер, развалившись рядом, жевал сухарь.

– Этот Альбрехт, – пробормотал Отто, – он нас в мясорубку загонит. Видел, как он смотрит? Будто мы уже мертвы.

Вольфганг не ответил, его взгляд был прикован к автомату. Он думал о словах Альбрехта, о его холодных глазах, о войне, которая перемалывала всех. Его руки дрожали, не от холода, а от чего-то внутри, что он не мог назвать.

На следующий день Альбрехт объявил финальный осмотр перед началом подготовки к наступлению. Солдаты выстроились в центре лагеря, их форма была залатана, лица были мрачные. Ветер поднимал пыль, а далёкий шум Эбро доносился, как напоминание о неизбежном. Альбрехт шёл вдоль рядов, его пальто развевалось, шрам поблёскивал в закатном свете. Он останавливался у каждого, его фразы были короткими, но острыми.

– Твой штык ржавый, – бросил он фалангисту, чья винтовка выглядела так, будто её не чистили месяцами. – Исправишь к утру, или пожалеешь.

Фалангист кивнул, сжав челюсти.

Альбрехт двинулся дальше, его взгляд упал на португальца, чей ремень был порван.

– Это что, форма солдата? – рявкнул он. – Замени, или будешь драить котлы.

Португалец опустил глаза, пробормотав согласие.

Альбрехт продолжал, его шаги отмеряли ритм, как метроном. Когда он остановился перед Вольфгангом, лагерь будто затаил дыхание.

– Зигфрид, – сказал Альбрехт. – Ты держишь автомат, как ребёнок игрушку. Покажи мне как надо правильно.

Вольфганг поднял MP18, стараясь держать руки твёрдо. Альбрехт шагнул ближе, его глаза впились в солдата.

– Ты был в Альфахерии, – сказал он, не спрашивая. – Видел, как умирают. И всё ещё дрожишь?

– Я сражаюсь, господин полковник, – выдавил Вольфганг, его голос дрогнул, но он держал взгляд.

Альбрехт наклонился так близко, что Вольфганг почувствовал запах табака.

– Ты молод, Зигфрид. У тебя есть задатки. Но если страх возьмёт верх, ты умрёшь первым. Понял?

Вольфганг кивнул, горло сжалось. Альбрехт задержался ещё на секунду, его глаза словно читали мысли солдата, затем двинулся дальше. Вольфганг выдохнул, его пальцы стиснули автомат. Отто, стоявший рядом, шепнул:

– Он тебя приметил. Это плохо.

Вольфганг не ответил, его сердце колотилось, а в голове крутился голос Альбрехта, его слова о страхе. Он чувствовал, как что-то в нём надламывается, как будто невидимая пружина натягивалась до предела.

Осмотр подходил к концу. Альбрехт дошёл до последнего ряда, его фигура вырисовывалась на фоне закатного неба. Солдаты стояли неподвижно, их тени вытягивались по земле. Лагерь был тих, только ветер свистел, гоняя пыль, да где-то вдали лаяла собака. Альбрехт остановился, окинув взглядом строй, его лицо было непроницаемым, но в глазах мелькнула усталость. Он поднял руку, собираясь дать команду расходиться, когда Вольфганг Зигфрид, стоявший в первом ряду, сделал шаг вперёд.

Все замерли. Вольфганг поднял MP18, его руки дрожали, но ствол был направлен прямо на Альбрехта. Глаза солдата были широко раскрыты, в них смешались страх, гнев и что-то ещё, чего никто не мог понять. Альбрехт обернулся, его брови приподнялись в удивлении.

– Зигфрид, – начал он, его голос был спокойным, но с ноткой предупреждения. – Что ты делаешь, парень? Опусти оружие.

Вольфганг не ответил. Его пальцы стиснули рукоять автомата, костяшки побелели. Солдаты вокруг застыли, их дыхание остановилось. Отто Келлер, стоявший рядом, прошептал:

– Вольф, не надо…

– Ты… – выдавил Вольфганг, его голос дрожал, но в нём звучала решимость. – Ты нас в могилу загонишь. Всех нас.

Альбрехт шагнул ближе, его глаза сузились, но он не поднял руки, не сделал резких движений.

– Подумай, Зигфрид, – сказал он тихо, почти по-отечески. – Это не выход. Опусти автомат, и мы всё забудем.

Но Вольфганг не слушал. Его взгляд был диким, зрачки расширены, как у загнанного зверя. Пыль кружилась вокруг, ветер усиливался, таская песок по лагерю. Лейтенант Бауэр, стоявший в стороне, медленно потянулся к кобуре, его лицо напряглось.

– Зигфрид, стой! – крикнул он, но было поздно.

Короткая очередь, три выстрела, разорвала тишину. Пули ударили Альбрехта в грудь, кровь брызнула на чёрное пальто, пятно расплылось, как тёмный цветок. Полковник пошатнулся, его рука инстинктивно потянулась к груди, пальцы сжали ткань. Он посмотрел на Вольфганга, его серые глаза были полны не боли, а удивления, почти разочарования. Он рухнул на колени, пыль взметнулась вокруг, затем медленно осел на землю, его пальто раскинулось, как крылья.

Лагерь взорвался хаосом. Солдаты закричали, кто-то отступил, кто-то схватился за оружие. Бауэр выхватил Люгер, его лицо исказилось яростью.

– Предатель! – крикнул он.

Пуля пробила лоб Вольфганга, его голова дёрнулась назад, тело рухнуло в пыль, MP18 звякнул о камни. Кровь текла из раны, а его глаза застыли, глядя в небо.

Фалангисты и португальцы закричали, их голоса смешались в гомоне. Немцы стояли, как вкопанные, их лица побледнели. Бауэр опустил Люгер, его рука дрожала. Он шагнул к Альбрехту, опустился на колено, но полковник был мёртв. Кровь пропитала пыль под ним, его шрам казался ещё резче на бледном лице. Бауэр закрыл ему глаза, его собственные пальцы дрожали.

– Проклятье… – прошептал он, глядя на тело Вольфганга. – Что ты наделал, парень?

Отто Келлер стоял, замерев, его штык выпал из рук. Он смотрел на друга, на кровь, на автомат, лежащий в пыли.

– Он… он просто… – Отто не договорил, его голос сорвался.

Лагерь погрузился в тяжёлую тишину. Ветер стих, пыль осела. Тела Альбрехта и Вольфганга лежали в нескольких метрах друг от друга. Эбро текла вдали, равнодушная, а война за Испанию продолжала свой неумолимый ход. Солдаты стояли, не зная, что делать, их взгляды метались между мёртвым командиром и мёртвым солдатом. Тени сгущались, и Сарагоса, видимая вдали, казалась ещё дальше, чем прежде.

Лейтенант Фриц Бауэр, всё ещё сжимая Люгер, поднялся с колена. Его лицо было искажено смесью ярости и растерянности. Он обернулся к солдатам, его голос дрожал, но звучал твёрдо:

– Все на места! Никому не двигаться!

Фалангисты и португальцы зашептались, их голоса сливались в тревожный гул. Немцы, бледные и молчаливые, смотрели на Бауэра, ожидая приказа. Отто Келлер, стоявший у тела Вольфганга, не мог отвести взгляд от друга. Его руки тряслись, штык валялся в пыли. Он пробормотал, словно про себя:

– Вольф… зачем ты это сделал?

Бауэр шагнул к телу Зигфрида, его сапоги хрустнули по гравию. Он посмотрел на распростёртое тело, на MP18, всё ещё лежавший рядом, и стиснул челюсти. Что-то в этом поступке – в этом внезапном, безумном акте – не давало ему покоя. Вольфганг был молод, но не казался безумцем. Что толкнуло его на убийство командира?

– Обыскать его вещи, – резко приказал Бауэр, повернувшись к сержанту Гансу Веберу, стоявшему неподалёку. – Немедленно. Я хочу знать, кто он такой.

Вебер кивнул и подозвал двоих солдат. Они направились к палатке Вольфганга, стоявшей на краю лагеря. Солдаты вокруг расступились, их взгляды были полны страха. Фалангисты переглядывались, их руки невольно сжимали винтовки. Португальцы шептались, бросая косые взгляды на немцев. Атмосфера в лагере накалялась, словно перед грозой.

В палатке Вольфганга было тесно и мрачно. Единственная керосиновая лампа тускло освещала скудные пожитки: потрёпанный рюкзак, сложенное одеяло, несколько патронов, завёрнутых в тряпку, и пара книг. Вебер опустился на колени и начал рыться в рюкзаке. Солдаты стояли у входа.

– Что-то есть? – спросил один из них, рядовой со шрамом на подбородке.

Вебер не ответил. Его рука наткнулась на что-то твёрдое в боковом кармане рюкзака. Он вытащил небольшую тетрадь в кожаном переплёте, потрёпанную, с выцветшими страницами. На обложке не было ничего, кроме выцветшего пятна, похожего на след от чернил. Вебер открыл её, и его брови нахмурились.

– Что это? – спросил второй солдат, заглядывая через плечо.

Вебер молча листал страницы. Тетрадь была заполнена записями, написанными аккуратным, но торопливым почерком. Некоторые страницы содержали наброски карт, другие – списки имён, мест, дат. Но внимание Вебера привлекли несколько строк, написанных красными чернилами. Он прочёл вслух, его голос был тихим, но полным напряжения:

– «Равенство для всех. Справедливость для угнетённых. Сарагоса должна стать началом, а не концом».

Солдаты переглянулись. Вебер продолжал листать, его пальцы замерли на странице, где была приклеена листовка. На ней крупными буквами было написано: «¡No pasarán!» – лозунг республиканцев, их боевой клич. Под листовкой, в уголке страницы, был нарисован серп и молот, символ коммунистов.

– Проклятье, – выдохнул Вебер. – Он был с ними.

– С кем? – переспросил рядовой, его голос дрогнул.

– С красными, – отрезал Вебер, захлопнув тетрадь. – Зигфрид был коммунистом.

Он поднялся, сжимая тетрадь, и быстрым шагом направился к Бауэру. Лагерь к этому времени уже бурлил. Солдаты, собравшиеся группами, спорили, их голоса становились всё громче. Фалангисты кричали о предательстве. Португальцы, измотанные и настороженные, держались особняком, но их лица выражали тревогу. Немцы, всё ещё под впечатлением от смерти Альбрехта, смотрели на происходящее с мрачной решимостью.

Вебер подошёл к Бауэру, который стоял у тела Альбрехта, отдавая приказы о переносе тела полковника в палатку. Он протянул тетрадь лейтенанту.

– Посмотрите, господин лейтенант. Это принадлежало Зигфриду.

Бауэр взял тетрадь, его глаза пробежали по страницам. Его лицо потемнело, губы сжались в тонкую линию. Он прочёл несколько строк, затем перевернул страницу с листовкой.

– Коммунист, – прошипел он. – Этот щенок был красным шпионом.

Он поднял взгляд на Вебера.

– Обыскать всё. Каждую палатку, каждый рюкзак. Если в легионе есть ещё предатели, я хочу знать их имена.

Вебер кивнул и отошёл, выкрикивая приказы. Солдаты, получив команду, начали обыскивать лагерь. Ящики переворачивались, мешки вспарывались, палатки разбирались. Фалангисты, разъярённые новостью о предательстве, присоединились к обыску, их крики разносились по долине. Португальцы, хоть и неохотно, подчинились.

Отто Келлер, всё ещё стоявший у тела Вольфганга, смотрел, как солдаты роются в его палатке. Он не мог поверить. Вольфганг, его друг, с которым он делил сухари и рассказывал о доме в Баварии, – коммунист? Он вспомнил их разговоры, как Вольфганг говорил о справедливости, о том, как война перемалывает простых людей. Тогда это казалось просто усталостью, словами мальчишки, измотанного боями. Но теперь…

– Ты знал? – спросил сержант Вебер, подойдя к Отто. Его голос был резким, глаза подозрительно щурились.

– Нет, – выдавил Отто, его голос дрожал. – Он никогда… он не говорил ничего такого.

Вебер хмыкнул, но не стал спорить. Он повернулся к солдатам, рывшимся в вещах Вольфганга, и крикнул:

– Что ещё нашли?

Один из солдат, молодой парень с веснушками, поднял небольшую металлическую коробку, спрятанную под одеялом. Он открыл её, и оттуда выпало несколько писем. Вебер взял одно, развернул и начал читать. Его лицо побледнело.

– Письма… – пробормотал он. – От какого-то Хуана из Сарагосы. Пишет о встречах, о «товарищах», о плане.

Он передал письма Бауэру, который уже дочитывал тетрадь. Лейтенант пробежал глазами текст, его пальцы дрожали от ярости. В письмах говорилось о тайных собраниях в подвалах Сарагосы, о связных, передающих информацию республиканцам. Одно из писем заканчивалось фразой: «Когда придёт время, товарищ Вольфганг, ты сделаешь то, что нужно для дела».

Бауэр швырнул письма на землю, его лицо исказилось.

– Он не просто симпатизировал, – прорычал он. – Он был их агентом. Убил Альбрехта, чтобы сорвать наступление.

Лагерь клокотал от гнева. Фалангисты, узнав о находке, требовали немедленной расправы над всеми, кто был близок к Вольфгангу. Португальцы, наоборот, начали отдаляться, их лица выражали страх перед возможными обвинениями. Немцы, разрываемые между горем за Альбрехта и шоком от предательства, стояли молча, их руки сжимали винтовки.

Бауэр поднял руку, призывая к тишине.

– Слушайте! – крикнул он. – Зигфрид был предателем, но он мёртв. Мы не позволим его действиям сломить нас. Альбрехт хотел вернуть Сарагосу, и мы сделаем это. Ради него. Ради Испании!

Его слова встретили нестройный гул одобрения. Фалангисты закричали, подняв кулаки. Португальцы молчали, но кивнули. Немцы, всё ещё потрясённые, подтянулись, их лица стали жёстче.

Отто Келлер смотрел на тело друга, его сердце сжималось. Он не знал, что думать. Отто опустился на колени, подобрал штык и сжал его, словно пытаясь найти опору.

Война не ждала, и Сарагоса, окутанная утренним туманом, оставалась целью, за которую предстояло сражаться. Но теперь каждый солдат в лагере знал: враг не только за рекой, но, возможно, и среди них.