Текст книги "Я – Товарищ Сталин 6 (СИ)"

Автор книги: Андрей Цуцаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)

Глава 2

7 мая 1936 года, Аддис-Абеба

Рассвет в Аддис-Абебе разливался мягким золотом, пробиваясь сквозь пыльные облака, висевшие над городом. Улицы оживали неспешно: торговцы раскладывали корзины с шафраном, перцем и плоскими лепёшками инджеры, скрипели деревянные телеги, запряжённые мулами, а запах кофе смешивался с густым и тёплым утренним воздухом. Город дышал, несмотря на далёкий гул итальянских самолётов, патрулировавших небо, и тень войны, сгущавшуюся с каждым днём. Рынок гудел привычной суетой: торговцы выкрикивали цены, их голоса сливались в хриплый хор, женщины в ярких платках несли корзины с зерном, а дети, ловкие, как ящерицы, сновали в толпе, выхватывая спелые фрукты.

Зевдиту Гобезе, худощавый торговец с острым носом и глазами, метавшимися, как у загнанного зверя, пробирался сквозь утреннюю толпу, сжимая корзину с тканями. Под яркими полотнами, пропахшими шафраном и кориандром, лежал запечатанный конверт – второе письмо для британской миссии. Напечатанное на машинке, оно содержало детали выкупа за сэра Эдварда Грейсона и его помощников, Томаса и Уильяма: заброшенный склад на южной окраине города, полночь через три дня, три саквояжа с золотом, без охраны, код для подтверждения – «Тень орла». Лейтенант Ханс Дитрих передал задание вчера вечером. Дитрих вручил Зевдиту мешочек золотых монет, сказав: «Без ошибок, Зевдиту. Ты понял?» Эти слова всё ещё звенели в ушах торговца, пока он шёл к миссии, чувствуя, как конверт в корзине оттягивает руку, словно свинцовый груз.

Зевдиту шагал быстро, но осторожно, его глаза рыскали по толпе, выискивая угрозу. Он знал, что совершил ошибку, назвав своё имя охраннику миссии при доставке первого письма. Теперь это имя, как он боялся, гуляло по городу. Он почти добрался до улицы, где белое здание с колоннами и британским флагом возвышалось за коваными воротами, когда его перехватил Меконнен, тощий парень с рынка. Меконнен возник из толпы, словно тень, его глаза горели тревогой. Он схватил Зевдиту за локоть и потянул в узкий переулок.

– Что тебе? – прошипел Зевдиту, пытаясь вырваться. – Я занят.

Меконнен наклонился ближе, его дыхание пахло кофе.

– Тебя ищут, Зевдиту, – прошептал он, оглядываясь. – Британцы. И местные. Расспрашивают о торговце специями, который принёс корзину в миссию. Твоё имя у всех на языке. Они знают, что ты был у ворот.

Зевдиту почувствовал, как кровь отхлынула от лица. Его пальцы сжали корзину, пот выступил на лбу, несмотря на утреннюю прохладу. Он знал, что это значит. Британцы не дураки. А если они ищут, то и немцы скоро узнают, что он под прицелом. Дитрих не простит, если его поймают. И не простит, если он провалит доставку. Зевдиту стоял в переулке, чувствуя, как стены сжимаются вокруг него. Идти к миссии – значит сунуть голову в петлю. Его сердце колотилось, мысли путались, но одно было ясно: он не может остаться в Аддис-Абебе.

– Кто ещё знает? – спросил он, голос дрожал, но он пытался скрыть страх.

Меконнен пожал плечами.

– Все на рынке шепчутся. Британцы подкупили местных, чтобы те рыскали по улицам. Говорят, у миссии теперь проверяют каждого, кто подходит с корзиной. Если ты пойдёшь туда, тебя схватят у ворот.

Зевдиту вздохнул, его пальцы впились в ручку корзины. Он понял: доставка письма – это конец. Британцы ждут его, а немцы заподозрят предательство, если он не выполнит задание. Единственный выход – исчезнуть. Дебре-Бирхан, городок в сотне километров к северо-востоку, был его спасением. У него там жили дальние родственники – старый дядя Асфау и его семья, которые за горсть монет спрячут его в своей хижине на краю городка, где никто не станет искать. Зевдиту решил: он спрячет письмо, возьмёт золото и уедет до полудня, пока город не захлопнул вокруг него ловушку.

Он сунул Меконнену монету:

– Молчи. Если выдашь, я найду тебя, и ты пожалеешь.

Меконнен кивнул, его улыбка была кривой, почти насмешливой, и он растворился в толпе. Зевдиту ускорил шаг к своей лавке, сердце колотилось, как барабан. Он пробирался сквозь толпу, низко опустив голову, стараясь не встречаться ни с кем взглядом. Он должен был избавиться от письма, собрать вещи и бежать, пока слухи не превратились в реальную угрозу.

Добравшись до лавки, Зевдиту ворвался внутрь, едва не сбив с ног Йоханнеса, своего юного помощника, который сортировал мешки с перцем под прилавком. Мальчишка поднял глаза, его лицо выражало удивление.

– Закрывай лавку, – рявкнул Зевдиту. – Я уезжаю. Если кто спросит, скажи, что я болен, понял?

Йоханнес замер, его руки застыли на мешке, глаза расширились.

– Что случилось, господин? Вас ищут?

Зевдиту бросил на него взгляд, полный ярости, его пальцы дрожали от напряжения.

– Не твоё дело, щенок. Делай, что сказано, или пожалеешь.

Он протиснулся в заднюю комнату, маленькую и душную, где пахло специями и старым деревом. В углу, под потрёпанным ковром, была половица с тайником. Зевдиту приподнял её, вытаскивая кожаный мешочек с золотыми монетами, которые дал Дитрих, и горсть драгоценных камней – агатов и гранатов, которые он копил годами, торгуя на чёрном рынке. Письмо он решил оставить в лавке – слишком опасно нести его с собой. Если его поймают с конвертом, это будет уликой, а без него он может притвориться невинным торговцем, попавшим под подозрение по ошибке. Он зарыл конверт под груду тканей в корзине, спрятав его среди ярких полотен.

Зевдиту собрал узел: немного еды – лепёшки и сушёные финики, смена одежды, монеты и камни, завёрнутые в старую рубаху. Пот стекал по спине, пропитывая ткань, сердце колотилось так, что казалось, его слышно на другом конце рынка. Он знал, что времени мало. Меконнен мог проболтаться за ещё одну монету, а британцы или местные могли уже рыскать по улицам. Он выскользнул на задний двор, где его ждал Абебе, старый возница с потрёпанной телегой, нагруженной мешками с зерном для маскировки. Абебе, с морщинистым лицом и хитрыми глазами, лениво жевал стебель травы, пока мул фыркал, переступая копытами.

– Дебре-Бирхан, – сказал Зевдиту, забираясь на телегу и прячась за мешки. – Быстро. Без остановок.

Абебе сплюнул траву, его взгляд скользнул по Зевдиту, словно оценивая.

– Дорого, Зевдиту. Дороги неспокойные, война близко.

– Плачу вдвое, – бросил Зевдиту, швырнув горсть монет, которые звякнули в ладони возницы. – Только без вопросов.

Абебе поймал монеты, его губы дрогнули в лёгкой улыбке. Телега тронулась, колёса заскрипели, поднимая облака пыли, которые оседали на одежде Зевдиту. Он прижался к мешкам, его глаза метались по сторонам. В переулке мелькнула фигура – высокая, в широкополой шляпе, которая тут же скрылась за углом. Сердце Зевдиту сжалось, дыхание перехватило. Он не знал, был ли это шпион или случайный прохожий, но страх, подпитанный словами Меконнена, рисовал картины погони, где за ним идут по пятам. Он уткнулся в мешки, молясь, чтобы его никто не заметил, пока телега катилась прочь из Аддис-Абебы.

В немецком консульстве майор Клаус Вёлькнер пил чёрный кофе, стоя у окна, где утренний свет отражался в его холодных голубых глазах. Карта Аддис-Абебы лежала на полированном столе красного дерева, красные метки обозначали тайный дом с заложниками, рынок и британскую миссию. Первое письмо с требованием 600 000 фунтов дошло до британцев, но Вёлькнер чувствовал, как игра ускользает из-под контроля. Зевдиту, их курьер, был слабым звеном, и слухи, что его ищут, подрывали уверенность майора. Он знал, что Берлин не простит провала, а его собственная карьера – и, возможно, жизнь – висели на волоске.

Он вызвал лейтенанта Ханса Дитриха. Молодой офицер вошёл, его лицо было бледнее обычного, очки чуть съехали на нос, пальцы нервно теребили ремень. Вёлькнер заметил тревогу в его глазах и перешёл к делу.

– Докладывай, Ханс. Что с Зевдиту? Он доставил письмо?

Дитрих поправил очки, его голос дрожал.

– Господин майор, есть проблема. Меконнен, наш человек на рынке, только что сообщил: Зевдиту не появлялся у британской миссии. Он был на рынке утром, нёс корзину, но к воротам не пошёл. Меконнен сказал ему, что его ищут британцы и местные. Зевдиту выглядел напуганным. Думаю, он сбежал.

Вёлькнер сжал кулаки, его скулы напряглись, глаза сузились.

– Сбежал? – процедил он. – Меконнен спугнул его?

Дитрих кивнул, его пальцы замерли.

– Он думал, что предупреждает. Зевдиту мог пойти к миссии и попасться. Но теперь он исчез. Никто не видел, куда он ушёл.

Вёлькнер шагнул к карте, его пальцы пробежались по линиям старого квартала, где улицы вились, как змеи. Он чувствовал, как ситуация выходит из-под контроля. Зевдиту знал слишком много: про письма, про выкуп. Если его поймают британцы, он заговорит. Если он сбежал, он может продать информацию или просто исчезнуть, оставив Абвер с пустыми руками. Вёлькнер знал, что должен действовать быстро.

– Найди его, Ханс, – сказал он. – Отправь людей на рынок, обыщи его лавку. Если письмо там, забери его. Проверь все дороги из города – север, восток, юг. Он не мог уйти далеко.

Дитрих кивнул, его лицо было напряжённым.

– А если он за пределами Аддис-Абебы? – спросил он тихо.

Вёлькнер усмехнулся.

– Тогда найди его след. И сделай так, чтобы он не заговорил. Никогда.

Дитрих вышел. Вёлькнер вызвал Фрица, коренастого агента, который работал на рынке.

– Фриц, – сказал Вёлькнер, не отрываясь от карты, – проверь всех, кто мог видеть Зевдиту. Расспроси торговцев, возниц, нищих. Узнай, куда он мог уйти. И удвой охрану у тайного дома. Если британцы найдут заложников, всё кончено.

Фриц кивнул и исчез. Зевдиту стал угрозой, и его нужно было нейтрализовать, но Вёлькнер подозревал, что слухи о его розыске могли быть подстроены, чтобы спугнуть курьера. Он должен был перехватить инициативу, пока игра не повернулась против него.

В британской миссии царила буря. Генеральный консул Артур Келсфорд расхаживал по кабинету, его лицо пылало от жары и гнева, пот блестел на висках. Похищение сэра Эдварда Грейсона и его помощников подорвало их авторитет, а телеграммы из Лондона сыпались, как град, требуя немедленных действий. Первое письмо с требованием 600 000 фунтов лежало на столе, его текст был изучен до последней запятой, бумага истёрта пальцами. Лейтенант Брукс вернулся с рынка, где его люди искали Зевдиту.

– Сэр, – начал Брукс, входя в кабинет. – Его лавка находится в центре рынка, но он не появлялся с утра. Его помощник, Йоханнес, говорит, что он ушёл по делам, якобы болен.

Келсфорд ударил кулаком по столу, его усы дрогнули, лицо побагровело.

– Чёрт возьми, Брукс! Если он сбежал, мы потеряем Грейсона! Что ещё?

Брукс вытащил записную книжку.

– Местные власти помогают, но неохотно. Один из наших осведомителей видел Зевдиту утром у лотка с тканями, с корзиной. Но к миссии он не пришёл. Думаю, он узнал, что его ищут, и решил бежать.

Капитан Джеймс Резерфорд, стоя у окна, где утренний свет отражался в пыльных стёклах, повернулся, его лицо было мрачным.

– За этим стоят немцы, сэр – сказал он. – Письмо слишком профессиональное. Но если Зевдиту сбежал, он может знать больше, чем мы думаем. Он их слабое звено.

Келсфорд нахмурился, его пальцы теребили усы.

– Тогда почему он не доставил второе письмо? – спросил он. – Если он курьер, он должен был прийти к нам.

Брукс кивнул.

– Он мог запаниковать. Слухи о том, что мы его ищем, разлетелись по рынку. Торговцы болтают, местные стражники расспрашивают. Если он услышал, что о нём говорят, он не рискнул бы явиться к воротам.

Келсфорд рухнул в кресло, его лицо потемнело, пот стекал по вискам.

– Если Зевдиту сбежал, он может быть нашей единственной зацепкой. Брукс, возьми людей, обыщи рынок. Проверь его лавку, дом, всех, кто его знает. И скажи местным, чтобы усилили патрули на дорогах из города. Он не должен уйти.

Брукс кивнул и вышел. Келсфорд повернулся к Резерфорду.

– Джеймс, нам нужны улики, что за этим стоят немцы. Проверь все источники – осведомителей, перехваченные письма, слухи. Если Зевдиту знает, где Грейсон, мы вытрясем это из него.

Резерфорд кивнул, его мысли уже были на рынке. Он знал, что Зевдиту – их нить к Грейсону, но также понимал, что немцы не сидят сложа руки. Если Зевдиту исчез, они тоже будут его искать, и тот, кто найдёт его первым, получит преимущество.

Телега Зевдиту катилась по пыльной дороге, ведущей к Дебре-Бирхану. Солнце поднималось всё выше, жара нарастала, обволакивая его удушливым покрывалом, от которого одежда липла к телу. Он сидел, прижавшись к мешкам с зерном, сжимая узел с золотом и камнями, пальцы впивались в ткань, словно ища опору. Пот стекал по спине, пропитывая рубаху, волосы слиплись на лбу. Мысли путались: он представлял, как британцы роются в его лавке, выворачивая мешки с перцем и ткани, как немцы посылают людей за его головой, их холодные глаза обещают смерть.

Дорога вилась между холмами, покрытыми сухой травой и редкими акациями, чьи ветви гнулись, отбрасывая длинные тени. Телега скрипела, колёса поднимали облака пыли, которые оседали на одежде Зевдиту, покрывая его лицо серым налётом. Абебе, сидя впереди, напевал старую песню, его голос был хриплым, но ритмичным, словно он не замечал напряжения своего пассажира. Зевдиту оглядывался, каждый шорох – треск ветки, крик птицы, далёкий лай собаки – заставлял его сердце подпрыгивать. Он видел тени в кустах, слышал шаги за спиной, хотя дорога была пустынной, а горизонт – чистым. Страх и жадность боролись в его душе: золото в узле обещало новую жизнь, дом в Дебре-Бирхане, где он мог бы начать всё заново, но тень немцев и британцев нависала, как буря, готовая разразиться в любой момент.

Внезапно мул заржал, телега резко остановилась, и Зевдиту чуть не свалился с мешков. Он выглянул, его глаза расширились, дыхание перехватило.

– Что? – прошипел он, голос дрожал, пальцы сжали узел.

Абебе спрыгнул, наклонился к колесу, его руки копались в пыли.

– Камень застрял, – буркнул он, не глядя на Зевдиту. – Минута, и поедем.

Зевдиту оглянулся, вглядываясь в горизонт. Дорога была пустой, но он чувствовал угрозу в каждом шорохе, каждом движении ветра. Он представил, как британцы перекрывают пути, как немцы посылают наёмников. Его пальцы впились в узел, сердце колотилось так, что казалось, оно разорвёт грудь.

В немецком консульстве Вёлькнер вызвал Меконнена, их связного на рынке. Меконнен вошёл и остановился перед майором, чувствуя, как холодный взгляд Вёлькнера пронзает его насквозь.

– Говори, – рявкнул Вёлькнер. – Где Зевдиту? Почему он не доставил письмо?

Меконнен проглотил слюну, его голос дрожал, но он старался держаться.

– Он был утром на рынке, господин. Нёс корзину, как обычно. Я сказал ему, что его ищут британцы и местные. Он… он выглядел напуганным. К миссии не пошёл. Думаю, он сбежал.

Вёлькнер сжал кулаки, его лицо потемнело, глаза сузились.

– Ты сказал ему? – процедил он, шагнув ближе. – Ты, идиот, спугнул его?

Меконнен отступил, его руки поднялись, словно защищаясь.

– Я думал, он должен знать! Он бы пошёл к миссии, и его бы схватили! Я хотел помочь!

Вёлькнер наклонился, его голос стал тише, но от этого ещё более угрожающим.

– Ты дал ему шанс сбежать. Если он заговорит, ты ответишь за это. Куда он мог уйти?

Меконнен пожал плечами, его глаза метались.

– У него родственники в Дебре-Бирхане. Может, туда. Он говорил о них как-то, когда был пьян.

Вёлькнер повернулся к карте, его пальцы пробежались по дороге к Дебре-Бирхану.

– Дебре-Бирхан, – пробормотал он. – Ханс! – крикнул он Дитриху, который вошёл, поправляя очки. – Отправь людей на дорогу к Дебре-Бирхану. Проверь все телеги, всех торговцев. Обыщи его лавку – письмо должно быть там. И найди его, пока он не натворил дел.

Дитрих кивнул и выбежал. Вёлькнер посмотрел на Меконнена.

– А ты, – сказал он, – следи за рынком. Расспроси всех, кто знал Зевдиту. Если услышишь что-то, доложишь сразу. И молись, чтобы мы его нашли, иначе твоя жизнь ничего не будет стоить.

Меконнен кивнул и исчез, словно тень.

Брукс и два британских агента, переодетых в местную одежду, подошли к лавке Зевдиту. Йоханнес закрывал ставни. Брукс заметил его страх и шагнул ближе.

– Где твой хозяин? – спросил он, глядя прямо в глаза мальчишке.

Йоханнес занервничал, его пальцы впились в деревянную раму ставни.

– Болен. Ушёл домой, – пробормотал он, отводя взгляд.

Брукс улыбнулся, но в его улыбке не было тепла.

– Не ври, парень. Где он?

Йоханнес покачал головой, его голос дрожал.

– Не знаю, сэр. Ушёл утром. Сказал, что болен.

Брукс кивнул одному из агентов, который протиснулся в лавку. Через минуту он вернулся, держа корзину с тканями. Его пальцы вытащили запечатанный конверт, скрытый под яркими полотнами.

– Письмо, сэр, – сказал агент, передавая конверт Бруксу. – Инструкции по выкупу. Склад, полночь, «Тень орла».

Брукс вскрыл конверт, его глаза пробежали по напечатанным строкам. Он сжал бумагу, его лицо напряглось.

– Он хотел доставить это, но сбежал, – сказал он. – Обыщите лавку. Проверьте всё – тайники, бумаги, всё, что может дать след. И отправьте людей на дороги из города. Он не ушёл далеко.

Агент кивнул и вернулся в лавку, а Брукс повернулся к другому.

– Найдите местных, кто знал Зевдиту. Расспросите торговцев, возниц. Он не мог исчезнуть бесследно.

Телега Зевдиту катилась дальше, пыль оседала на его одежде. Он сжимал узел, пальцы впивались в ткань, сердце колотилось. Дорога вилась между холмами, где сухая трава шелестела под ветром, а редкие акации отбрасывали длинные тени, похожие на когти. Зевдиту оглядывался, каждый шорох заставлял его вздрагивать. Дебре-Бирхан был впереди, его хижины и пыльные улочки манили обещанием укрытия, но он понимал, что он лишь пешка на шахматной доске, где каждый ход мог стоить ему жизни.

Глава 3

8 мая 1936 года, Токио.

Тёплый майский вечер окутывал Гинзу мягким светом фонарей, их отблески дрожали на сухой мостовой, усыпанной редкими лепестками сакуры, занесёнными ветром с дальних деревьев. Улицы бурлили жизнью: рикши сновали между пешеходами, их колёса поскрипывали на гравии, уличные торговцы выкрикивали цены на жареные каштаны, свежие устрицы и сладкие бобы в сиропе, а из крохотных баров доносились звуки сямисэна, звонкий смех и приглушённый гомон. Над рекой Сумидой висел лёгкий туман. Неоновая вывеска чайного дома «Сакура-но-хана» отражалась в тёмной воде, её алые и золотые буквы мерцали, словно звёзды в безоблачном небе.

Танака стоял у моста, ведущего к Гинзе, в лёгком тёмном костюме, сшитом в ателье Асакусы. Жаркий воздух лип к коже, рубашка пропиталась потом, но он старался не обращать на это внимания. В руках он сжимал свёрток, завёрнутый в простую коричневую бумагу, внутри которого лежала записка, составленная за последние недели с особой тщательностью. Это был его второй шанс убедить Акико, и он знал: третьего может не быть.

Танака не видел её с той напряжённой встречи у храма три недели назад. Тогда её холодный отказ и гневный взгляд заставили его сомневаться, прочла ли она первую записку или просто сожгла её, как обещала. Но вчера через связного – пожилого торговца рыбой, прячущего сообщения в корзинах с макрелью, – пришёл сигнал: Акико согласилась встретиться. Не в чайном доме, где её могли заметить агенты Кэмпэйтай, а в маленьком саке-баре «Идзуми» в переулке, в двух кварталах от Гинзы. Это место было неприметным: деревянная вывеска с облупившейся краской покачивалась на ржавых цепях, узкие окна, затянутые рисовой бумагой, пропускали тусклый свет, а запах жареного кальмара и соевого соуса пропитал всё вокруг. Танака знал, что выбор не случаен – Акико была осторожна, и это место, скрытое в тени Гинзы, было идеальным для тайной встречи.

Он пришёл раньше, заняв столик в углу, подальше от входа и любопытных глаз. Бар был полон: несколько рабочих в потрёпанных кепках пили саке и громко спорили о ценах, пара купцов в строгих кимоно обсуждала поставки шёлка, а одинокий старик у стойки листал потрёпанный журнал, потягивая саке из маленькой чашки. Танака заказал саке, но едва притронулся к нему, делая вид, что пьёт, чтобы не привлекать внимания. Его глаза скользили по залу, выискивая подозрительные фигуры. Кэмпэйтай могли быть повсюду: бармен, слишком медленно вытирающий бокалы, посетитель, читающий одну страницу газеты дольше обычного, или женщина в углу, чьё кимоно было слишком дорогим для этого заведения. Танака поправил воротник рубашки, чувствуя, как пот стекает по спине, и крепче сжал свёрток на коленях, его углы уже помялись от напряжённых пальцев.

Когда Акико вошла, зал словно затих. Она была одета скромнее, чем в чайном доме: тёмно-зелёное кимоно с узором из листьев клёна, без вычурных украшений, и простой зонтик, сложенный в руке, словно случайный аксессуар. Её волосы были убраны в низкий пучок, заколотый деревянной шпилькой, а лицо без макияжа выглядело моложе, но её глаза выдавали напряжение. Она заметила Танаку сразу, но не подошла, а остановилась у стойки, заказав кружку ячменного чая. Взяв кружку, Акико направилась к его столику.

– Господин Танака, – сказала она, садясь напротив и ставя кружку на стол. – Вы упрямы, как вода, что точит камень. Я думала, после встречи в храме вы оставите меня в покое.

Танака слегка улыбнулся, стараясь скрыть, как сильно бьётся его сердце. Он заметил, как её пальцы, державшие кружку, чуть дрожали, выдавая волнение, несмотря на спокойный тон.

– Я не могу позволить себе отступить, госпожа Акико, – ответил он тихо, наклоняясь чуть ближе, чтобы их не услышали. – Слишком многое поставлено на карту. Япония на краю пропасти, и вы это знаете не хуже меня.

Акико посмотрела на него, её брови слегка приподнялись, а губы сложились в тонкую линию. Она сделала глоток чая, её движения были медленными, почти театральными, словно она тянула время, чтобы собраться с мыслями. Танака заметил, как её взгляд скользнул по залу, проверяя, не следят ли за ними. Её осторожность была знакомой – она не доверяла никому, и это давало ему слабую надежду. Если бы она собиралась выдать его, она бы не была так насторожена.

– Вы говорите о пропасти, – сказала она наконец, её голос стал тише. – Но знаете ли вы, что я хожу по её краю каждый день? Кэмпэйтай следят за мной, господин Танака. Они знают, что Хирота бывает в «Сакура-но-хана». Они знают, что он говорит со мной, пусть и о пустяках. Если я сделаю хоть один неверный шаг, они схватят меня. И вас. Почему я должна рисковать своей жизнью ради ваших идей?

Танака почувствовал, как его горло сжалось. Её слова были правдой. Просить её о помощи значило подставить её под удар, и он это знал. Но у него не было другого пути. Он положил свёрток на стол, прикрыв его ладонью, чтобы он не бросался в глаза случайным посетителям.

– Потому что, Акико, – он снова назвал её по имени, и её глаза чуть расширились от неожиданности, – вы не просто певица. Вы слышите, о чём шепчутся в чайном доме. Вы видите, кто приходит и уходит. Хирота доверяет вам, пусть даже в мелочах. Если мы не остановим это наступление, война поглотит всех нас. Вы потеряете больше, чем сцену и аплодисменты.

Акико посмотрела на свёрток, её пальцы сжали кружку чуть сильнее, костяшки побелели. Она молчала, и тишина между ними становилась тяжёлой, как жаркий воздух, пропитанный запахом саке и жареной рыбы. В баре звенели бокалы, кто-то громко рассмеялся у стойки, а сямисэн в углу заиграл новую мелодию, тоскливую и протяжную, словно оплакивая уходящую весну. Но для Танаки эти звуки стали далёкими, словно из другого мира.

– Вы думаете, я не знаю о войне? – сказала она наконец, её голос был почти надломленным. – Мой брат, Кэндзи, был в Маньчжурии. Он писал мне письма, полные надежды, о том, как вернётся и мы поедем к морю в Камакуру. Он обещал привезти мне ракушку, большую, с перламутровым отливом. Он не вернулся. Я пела на его похоронах, господин Танака, и каждый раз, когда я пою, я вижу его лицо – его улыбку, его глаза. Но это не значит, что я готова стать вашей марионеткой и рисковать всем, что у меня осталось.

Танака почувствовал укол вины. Он не знал о Кэндзи, но её слова подтвердили его догадки – за её холодностью и сарказмом скрывалась боль. Он наклонился ещё ближе, его голос стал мягче, словно он пытался достучаться до её сердца:

– Я не прошу вас быть марионеткой, Акико. Я прошу вас быть человеком, который может изменить ход истории. Эта записка, – он слегка подвинул свёрток к ней, – содержит факты: разведку о советских войсках в Маньчжурии, отчёты о нехватке топлива для нашего флота, предупреждения о санкциях, которые уже душат экономику. Цены на рис и уголь растут, люди голодают. Если Хирота прочтёт это, он может задуматься. Вы можете передать ему записку так, чтобы никто не заподозрил вас.

Акико посмотрела на свёрток, но не протянула руку. Вместо этого она сделала ещё один глоток чая, её движения были медленными, словно она взвешивала каждое слово, каждую возможность. В её взгляде мелькнула тень сомнения, но тут же исчезла, сменившись холодной решимостью.

– Вы думаете, Хирота так прост? – сказала она, её голос был полон сарказма, но в нём дрожала едва уловимая горечь. – Он не глупец, господин Танака. Он знает о санкциях, о флоте, о русских. Он приходит в чайный дом не за моими песнями, а чтобы забыть о своих кабинетах и совещаниях, о генералах, которые давят на него. Если я суну ему вашу записку, он может решить, что я работаю на кого-то ещё – на вас, на русских, на кого угодно. И тогда Кэмпэйтай придут за мной. Или за вами. Вы хоть понимаете, что просите?

Танака выдержал её взгляд, стараясь не выдать, как сильно его сердце колотится. Он сделал маленький глоток саке, чувствуя, как тепло разливается по груди, но оно не могло заглушить холод страха, сжимавший его горло.

– Я понимаю, – сказал он тихо. – Я знаю, что рискую, и знаю, что прошу вас о многом. Но если мы ничего не сделаем, война станет неизбежной. Вы потеряли Кэндзи. Сколько ещё братьев, сыновей, мужей должны погибнуть? Вы можете остановить это, Акико. Не ради меня, а ради тех, кто ещё жив.

Акико замерла, её пальцы остановились на кружке, а глаза вспыхнули, словно он задел что-то глубоко внутри. Она отставила кружку и скрестила руки, её пальцы теребили край кимоно, выдавая внутреннюю борьбу.

– Вы говорите красиво, господин Танака, – сказала она, её голос был холодным, но в нём дрожала боль. – Но слова не спасут меня, если Кэмпэйтай постучат в мою дверь. Вы знаете, что они делают с теми, кто им мешает? Я видела, как исчезают люди. Их находят в реке с перерезанным горлом. Или не находят вовсе. Вы думаете, я не боюсь? Я боюсь каждый день, с тех пор как Кэндзи ушёл. Я хожу по улицам, и мне кажется, что каждый второй прохожий – их шпион. Я слышу шаги за спиной, даже когда их нет.

Танака кивнул. Он знал о жестокости Кэмпэйтай – допросах в подвалах, исчезновениях, телах, выброшенных на берег Сумиды. Но он не мог отступить, не теперь, когда был так близко.

– Я тоже боюсь, Акико, – сказал он, понизив голос до шёпота. – Каждую ночь, когда я возвращаюсь в свою квартиру, я жду, что они придут за мной. Я проверяю замки, слушаю шаги на лестнице, прячу бумаги под половицами. Но страх не остановит войну. Только мы с вами можем попытаться. Вы не обязаны мне верить, но поверьте в то, что эта записка может спасти тысячи жизней. Если Хирота увидит правду, он может пересмотреть планы наступления. Вы – единственный человек, который может передать это ему без подозрений.

Акико посмотрела на него, её лицо было неподвижным, но глаза блестели, словно в них боролись гнев, страх и что-то ещё – надежда, которую она старалась подавить. Она молчала так долго, что Танака начал думать, что проиграл. Но затем она заговорила:

– Вы думаете, я не хочу остановить войну? – сказала она, её слова были медленными, словно она выдавливала их из себя. – Я пела для солдат, которые возвращались из Маньчжурии. Я видела их глаза – пустые, как выжженная земля. Они рассказывали мне о полях, где ничего не растёт, о деревнях, где нет ни одной живой души. Я знаю, что война делает с людьми. Но вы просите меня поставить на кон всё – мою жизнь, мою свободу. Почему я должна доверять вам? Кто вы вообще такой, господин Танака? Человек с цветами и красивыми словами? Или шпион, который использует меня, чтобы спасти свою шкуру?

Её слова ударили, как пощёчина, но Танака не отвёл взгляд. Он знал, что её недоверие оправдано, и всё же её прямота застала его врасплох.

– Я никто, Акико, – сказал он, его голос был спокойным, но полным силы. – Я всего лишь человек, который видел, как война разрушает семьи, города, жизни. Мой отец был на Русско-японской войне. Он вернулся без ноги и с лицом, которое больше не улыбалось. Я не шпион, не герой, не политик. Я просто верю, что мы можем остановить это безумие, пока не стало слишком поздно. Я доверяю вам, потому что у меня нет другого выхода. И я надеюсь, что вы поверите мне – не ради меня, а ради тех, кто ещё может жить.

Акико посмотрела на него. Она наклонилась чуть ближе, её голос стал едва слышимым:

– Вы смелый человек, господин Танака. Или безрассудный. Я не знаю, что хуже. – Она сделала паузу, её глаза изучали его, словно она пыталась увидеть его душу. – Я возьму вашу записку. Но не ждите, что я стану вашей союзницей. Я передам её Хироте, если будет возможность. Но я не обещаю, что он прочтёт. И не обещаю, что это что-то изменит. Если Кэмпэйтай узнают, я скажу, что нашла её случайно. И вас я не знаю. Понятно?

Танака кивнул, чувствуя, как облегчение смешивается с тревогой. Это был шаг вперёд.

– Спасибо, Акико, – сказал он, его голос был искренним, почти дрожащим. – Я не забуду этого.

Она посмотрела на него, её губы дрогнули в едва заметной улыбке, но глаза остались холодными.

– Не благодарите меня, господин Танака, – сказала она, её голос был твёрдым, но с лёгкой насмешкой. – Вы ещё можете пожалеть, что втянули меня в это. Не ищите меня снова, пока я сама не дам знать. И не думайте, что я делаю это ради вас. Если я сделаю это, то ради Кэндзи и тех, кто ещё может вернуться домой.

Она протянула руку и взяла свёрток, её движения были быстрыми, почти незаметными, как у воришки на рынке. Она спрятала его в рукав кимоно с ловкостью, выдающей опыт в подобных делах, и встала. Направившись к выходу, её фигура растворилась в толпе Гинзы.

Танака смотрел ей вслед, чувствуя, как его сердце всё ещё колотится. Он допил саке, его горло обожгло, и положил несколько монет на стол. Бармен, всё ещё медленно вытиравший бокалы, бросил на него взгляд, но Танака не стал задерживаться. Он вышел на улицу, где тёплый воздух пах цветами, жареной рыбой и дымом от жаровен. Река Сумида блестела под луной, её воды отражали огни фонарей и неоновых вывесок, а лепестки сакуры кружились на поверхности, словно крошечные лодки.