Текст книги "История России XX век. Эпоха сталинизма (1923–1953). Том II"

Автор книги: Андрей Зубов

Никогда ещё за всю свою тысячелетнюю историю русское общество не было столь подавлено и деморализовано, как в середине 1920-х гг. Как бы ни были тяжелы испытания монгольского ига или Смуты начала XVII в., они не переламывали хребет русской государственности, русских традиций и русского быта, так, как это произошло за несколько лет после октябрьского переворота. Приход к власти вчера еще никому не известных Ленина, Троцкого, Каменева, Зиновьева, Сталина, переименование городов и улиц с исконно русскими названиями, введение новых должностей (нарком, комдив и пр.) и упразднение прежних, жесточайший удар по религии вообще и, прежде всего, по Русской Православной Церкви, гибель или разлука (надолго или навсегда) с родными и близкими, чудовищный городской быт коммунальных квартир и необходимость к нему приспосабливаться – всё это превращало жизнь в кошмарный сон. Для сотен тысяч учителей, врачей, инженеров, писателей, земских деятелей, ученых вставал во всей неотвратимости вопрос о том, как существовать при победившем строе, при том, что возможность его свержения или перерождения откладывается на неопределенный срок.

Представим себе типичных русских интеллигентов, изображенных Чеховым в его пьесах. Дяде Ване и Гаеву в середине 1920-х гг. было бы лет 70, Вершинину из «Трех сестер» – 60 с небольшим. Чем кормить семью в новых условиях и не позавидовать ли судьбе барона Тузенбаха, убитого в честной дуэли и не думающего о том, как защитить жену или дочерей от изнасилования, издевательств, эпидемий, голода и холода.

Переименование Петрограда в Ленинград (1924) и Царицына в Сталинград (1925) оскорбляло национальное достоинство русских людей. Характерно суждение одного из идеологов той поры: «Термины «русская литература», «история русской литературы» не лишены еще прав гражданства в обиходе школьных программ, методических пособий и учебников».

Однако и в эти годы создавались в России произведения, не только отвечавшие на запросы не утерявших нравственное чувство современников, но и ставшие вкладом в сокровищницу культуры. Поздняя лирика Есенина, чья безвременная смерть в 1925 г. потрясла читающую и мыслящую Россию, проза С. Клычкова, произведения Михаила Булгакова, рассказы Михаила Зощенко, романы Андрея Платонова, поэзия Максимилиана Волошина, Анны Ахматовой, Бориса Пастернака, Осипа Мандельштама, «Повесть непогашенной луны» Б. Пильняка свидетельствовали о том, что жива и свободна, несмотря на все репрессии и бедствия, творческая душа русского народа.

В 1920-е гг. русский театр увидел последние шедевры режиссёрского гения Станиславского: «Горячее сердце» Островского (1926) и «Безумный день, или Женитьба Фигаро» (1927); эксперименты режиссёра Мейерхольда – «Ревизор» Гоголя и «Горе уму» по Грибоедову, а также полный мистических глубин, иррациональный образ Гамлета в исполнении Михаила Чехова. Дерзновенный одним своим заглавием, роман Михаила Булгакова «Белая гвардия» и рождённая на его основе пьеса «Дни Турбиных», поставленная во МХАТе в 1926 г., вызывали благодарные слёзы у тех, кто оплакивал судьбу России, и злобную ненависть завистливых врагов.

Чуть раздвинулись рамки цензуры при переходе от военного коммунизма к НЭПу, только стали выдаваться разрешения на создание частных издательств – и тут же в середине 20-х годов появились шедевры искусства и гуманитарной науки, и ныне вызывающее благодарный отклик у читателей и исследователей. Стоит отметить несомненные достижения отечественного литературоведения, работы Б. Томашевского и В. Жирмунского в области изучения русского стихосложения, метрики и ритмики, рифмы и теории литературы. Труды М. Бахтина («Проблемы творчества Достоевского»), Ю. Тынянова («Архаисты и новаторы»), а также В. Проппа, В. Виноградова были принципиально чужды пролетарской идеологии. Выдающимся памятником этой эпохи является книга А.Ф. Лосева «Философия имени», читая которую думаешь, что она напечатана в эмиграции, в Париже или в Берлине, а не в СССР. Все эти произведения свободного духа художников и мыслителей создавались не благодаря, а вопреки новому коммунистическому порядку, в бессознательном, а часто и вполне сознательном противлении ему.

Гражданская война отнюдь не закончилась в сфере мысли, свидетельством чему являлись и действовавший в течение 1920-х гг. в Москве богословский кружок, в центре которого был философ А.Ф. Лосев, и существовавшее в Петрограде «Братство святого Серафима Саровского» во главе с одним из немногих невысланных русских философов Сергеем Алексеевичем Аскольдовым (1871–1945). В это братство входил будущий выдающийся литературовед Д.С. Лихачёв, попавший за участие в нём на Соловки.

Некоторая свобода творчества до конца 1920-х гг. всё же сохранялась. Юмористы Ильф и Петров вложили в уста своему герою характерные для эпохи задиристые слова: «Советская власть хочет строить социализм, а я социализма строить не желаю!» Но с каждым годом такой свободы становилось всё меньше. При всем беспримерном сопротивлении некоторых деятелей культуры тлетворному духу большевицкого режима побеждала в борьбе за умы и сердца людей агрессивная идеология, поддерживаемая всей силой государственного аппарата. Лирика Ахматовой и повести Булгакова становились чтением немногих, замещаясь в сознании современников скульптурой Шадра «Булыжник – орудие пролетариата» и романом Николая Островского «Как закалялась сталь».

В конце Гражданской войны и в первые годы НЭПа в народе и образованном обществе резко повышается интерес к вере. Сводки ОГПУ полны сообщениями о собраниях, часто многотысячных, в местах, где «обновляются» (т. е. сами собой чудесным образом очищаются от копоти и ржавчины) иконы, храмы и кресты. Многочисленны сообщения о явлениях Богородицы и святых (Серафима Саровского, князей Бориса и Глеба) с призывами к покаянию и усиленной молитве. Немало случаев выхода из комсомола и возвращения в церковь молодых людей. Некоторые комсомольцы принимают в эти годы священный сан. После 1925 г., видимо, когда память об ужасах голодомора и военного коммунизма немного затихает, а НЭП вступает в полную свою силу, эти тенденции идут на убыль (они вновь усилятся в 1930-е гг.)

Свидетельство очевидца

«1923 г. был годом, когда прокатилась целая полоса великих чудес, которыми испытывались окончательно сердца людей. Я видел, как, один за другим, комсомольцы уходят из комсомола и становятся в ряды самых горячих верующих. Многие из них, никогда не певшие в церковном хоре, но певшие в кружках хат-читален, бросали последние и шли петь в церковь. Можно было наблюдать, с какой любовью принимали их верующие». – Д. Гойченко. Сквозь раскулачивание и голодомор. М., 2006. С. 29.

Середина 1920-х гг. ознаменована и противоположной тенденцией – весьма быстрым падением нравов в среде комсомольской и рабфаковской молодежи, распространением идущих из высших партийных кругов идей сексуальной распущенности, «новых отношений полов». По улицам ходят группы «долойстыдовцев» – совершенно голых молодых людей с лентой «Долой стыд!» через плечо. Это взвинчивание сексуальной стороны жизни вызывает рост преступлений на половой почве, например, ужаснувшее всю Россию «Чубаровское дело» 1926 г., когда несколько десятков парней из числа ленинградской рабочей молодежи изнасиловали 20-летнюю крестьянскую девушку, приехавшую на учебу в город. Свободные отношения вызвали и рост самоубийств среди молодежи.

Русская эмиграция внимательно следила за процессами, происходящими в СССР. В 1930 г. группа русских ученых, высланных Лениным в 1922 г. на «философском корабле» за границу, издала фундаментальный труд под названием «Мир перед пропастью», состоящий из трех частей и анализирующий политику, хозяйство и культуру в коммунистическом государстве. В его создании приняли участие известные русские ученые Н. Тимашев, А. Бунге, С. Ольденбург и ряд других. Возглавил группу выдающийся русский философ Иван Александрович Ильин. В предисловии к книге, изданной на немецком языке, он написал, что коллектив авторов базируется на данных из официальной советской прессы, т. е. на том, что коммунисты сами пишут о себе, дабы авторов не обвинили в предвзятости. Книга вышла на Родине лишь в 2001 г., причем сделан был обратный перевод с немецкого языка, т. к. русский вариант был утерян.

Историческая справка

Иван Александрович Ильин (1881–1954) – выдающийся русский философ. Происходил из дворянской семьи. В 1901 г. окончил 1-ю Московскую классическую гимназию с золотой медалью и поступил на юридический факультет Петербургского университета. Ученик профессора Новгородцева. В 1906 г. окончил университет с дипломом 1-й степени и был оставлен на факультете для приготовления к профессорскому званию. В 1910–1912 гг. находился за границей (Германия, Италия, Франция) в научной командировке. Преподавал в Петербургском и Московском университетах. К революции отнесся резко отрицательно. В 1918 г. защитил докторскую диссертацию на тему: «Философия Гегеля как учение о конкретности Бога и человека». С началом Гражданской войны связался со штабом Деникина. Член антибольшевицких организаций Москвы. Неоднократно арестовывался, а в 1922 г. выслан из СССР с рядом выдающихся ученых. Идеолог Белого движения, автор многочисленных работ по его истории и философии.

В эмиграции жил в Берлине, а после прихода Гитлера к власти переехал в Швейцарию, где сразу после войны начал выпускать сборник «Наши задачи» с целью проанализировать прошлое и наметить пути грядущего, послекоммунистического строительства России. До конца дней боролся против коммунизма, обличая его лживость и преступность. Умер в Швейцарии. Творческое наследие Ильина составляет 26 томов научных и публицистических трудов, вошедших в его полное собрание сочинений, изданное в России, хотя поиски его неопубликованных работ еще ведутся. Прах великого русского философа был перенесен на Родину и перезахоронен в Москве в Донском монастыре 4 октября 2005 г.

Изучая жизнь в Советской России, ученые уделяли много внимания и нравственному состоянию послереволюционного общества. Вот, в частности, что они написали о «Чубаровском деле» и положении женщин в СССР.

Историческая справка

«Изнасилование стало бедствием в советском государстве. Суды полнятся соответствующими исками, число таких исков постоянно растет. Одним лишь Московским судом рассмотрено в 1926 г. 547 случаев изнасилования; в 1927 г. это число (для Москвы) увеличилось до 726; в 1928 г. – до 849. В других судах – то же самое. Это явление в советской жизни получило особое наименование – чубаровщина, по названию Чубаровского переулка в Петербурге, где в 1926 г. девушку-рабфаковку насиловала целая банда молодых коммунистов. Тогда этот случай вызвал большой резонанс, так как в этом принимали участие исключительно рабочие и преимущественно члены партии и комсомольцы. Этот процесс был весьма характерным для нравов коммунистов и их отношения к женщине. По показаниям обвиняемых и свидетелей на процессе было установлено, что у молодежи в Петербурге существует следующее главное мнение относительно женщин: «Женщина – не человек, а всего лишь самка. Каждая женщина – девка, с которой можно обходиться, как вздумается. Ее жизнь стоит не больше, чем она получает за половое сношение» («Комсомольская правда», 18 декабря 1926 г.). Главные обвиняемые упорно твердили, что ничем не отличаются от остальных членов комсомола. «Все комсомольцы так же настроены и живут таким же образом, как мы». «Самым скверным, – замечает по этому поводу «Комсомольская правда», – является то обстоятельство, что этот ужасный случай не представляет в нашей жизни никакого особого преступления, ничего исключительного, он – всего лишь обычное, постоянно повторяющееся происшествие». Обыденность этого судебного дела ярко характеризуется и показаниями одного комсомольца, который видел, как совершается насилие, но спокойно прошел мимо. Вопроса прокурора, почему он не позвал на помощь, он просто не мог понять… Казалось, ему вполне достаточно, что он сам не участвовал в деле. Один из обвиняемых даже утверждал, что изнасилования вовсе и не было: дело происходило лишь без согласия женщины… Страницы коммунистической печати полны материалами о подобных слухах, красноречиво свидетельствующих о невероятном цинизме большевицких взглядов по отношению к женщине». А. фон Бунге. Брак и положение женщины // Мир перед пропастью. Ч. III. М.: Русская книга, 2001. С. 41–42.

Литература того времени – рассказ Пантелеймона Романова «Без черемухи», повесть Сергея Малашкина «Луна с правой стороны» и др. повествуют о свободных отношениях, которые приходят на смену «буржуазной семье». Изображенные в этих произведениях отношения мужчин и женщин чудовищны, но при чтении не скажешь, что писатели это приветствуют. Скорее, просто констатируют как новую реальность и без одобрения, и без осуждения. Но крестьянская среда была еще свободна от этих веяний: пошатнувшаяся в предреволюционные годы нравственность здесь даже несколько укрепилась, как и вера.

Литература:

Золотая книга эмиграции: Энциклопедический биогр. словарь. М.: РОССПЭН, 1997.

Мир перед пропастью. Ч. I–III. М.: Русская книга, 2001.

А. Лившин. Настроения и политические эмоции в Советской России, 1917–1932 гг. М.: РОССПЭН, 2010.

Э. Найман. За красной дверью. Введение в готику НЭПа // Новое литературное обозрение, 1996. № 20.

Главной формой народного сопротивления во время НЭПа была защита веры. С первых лет советской власти стали возникать «Союзы православного духовенства и мирян», церковные братства и дружины добровольцев для защиты храмов и монастырей (Александро-Невской лавры, Троице-Сергиевой лавры, Братство защиты православной веры града Казани, несколько подобных обществ на Кубани). Как видно на примере Шуи и многих других мест, верующие в 1922 г. рисковали жизнью, чтобы защитить церковное имущество, хотя и не смогли его уберечь.

Наряду с защитой веры возникали разные формы гражданского противостояния. В городах, особенно среди молодежи, образовывались литературные, философские и просветительские кружки, которые ГПУ воспринимало как контрреволюционные. Скаутские руководители монополии пионеров не признали и четыре года нелегально продолжали занятия с юношеством в духе верности Богу и родине, а не Ленину и партии. Настроения мальчишек тех лет отражала песенка: «Нас десять. Вы слышите, десять!/ А старшему нет двадцати./ Конечно, нас можно повесить, / Но раньше нас нужно найти». В 1926 г. ГПУ нашло и арестовало более 150 взрослых скаутских руководителей в разных городах. По меньшей мере 20 из них очутились в концлагере на Соловках. Многие были позднее убиты по приказу большевицкой власти.

В самый расцвет НЭПа в 1924–1925 гг. шли боевые партизанские действия в Белоруссии и на Северном Кавказе. В Белоруссии с 1921 г. действовало Братство Зеленого Дуба (БЗД), сотрудничавшее с польскими антикоммунистическими силами. В нем участвовали бывшие чины белой Северо-Западной армии, в том числе из отрядов ген. С.Н. Булак-Балаховича, а также члены Братства русской правды из эмиграции. По делу одного из командиров БЗД Г. Монича в 1924 г. проходило 75 человек; 28 из них были приговорены к расстрелу, 47 к заключению на сроки от 3 до 10 лет. На Северном Кавказе до 1925 г. действовали партизанские отряды вблизи Армавира, в Ставрополье и на побережье Азовского моря и до 1926 г. – на Тереке.

Существенную угрозу советской власти представляло сопротивление на селе. Там формировалась организационная основа повстанческого движения 1927–1932 гг. Антисоветские листовки ходили в Подмосковье, в Воронежской и Смоленской губерниях, в Криворожском, Полтавском и Шепетовском округах на Украине, под Слуцком и под Армавиром. Обнаружилось стремление жителей многих зажиточных сел и станиц взять в свои руки местные Советы. Относительно свободные местные выборы 1925 г. позволили во многих местах получить некоммунистическое большинство в Советах. И тогда во всеуслышание стали выдвигаться такие требования, как отмена монополии на внешнюю торговлю, свобода участия в кооперации, реабилитация политзаключенных и лишенцев, восстановление атаманского правления в казачьих областях. Все это подтверждало тезис «левых» о том, что крестьянское благополучие влечет за собой «возврат к капитализму». Для большевиков ничего страшнее такой перспективы не было. Она оставляла им мало шансов сохранить власть, да и жизнь – после большевицких кровавых жестокостей эпохи Гражданской войны их ненавидела почти вся Россия. В страхе перед «ползучей контрреволюцией» большевики стремились объединиться вокруг вождя, который обещал бы им не затухание (как Бухарин), а «усиление классовой борьбы по мере продвижения к социализму». Таким вождем в конце 1920-х гг. был Иосиф Сталин. Члены компартии надеялись, что он упрочит власть ВКП(б) над Россией и защитит большевиков от народного гнева, ведя непримиримую борьбу с врагами их режима.

Литература:

Ю.В. Кудряшов. Российское скаутское движение. Архангельск: Изд-во Поморского гос. ун-та, 1997.

Становление зарубежного русского общества протекало энергично, бурно, но противоречиво и мучительно. В самые первые годы, подстрекаемое восстаниями в России, общество жило либо мечтой о возобновлении крупномасштабной антибольшевицкой борьбы, либо надеждой на скорое падение большевицкой власти: оптимисты сидели на чемоданах, ожидая возвращения. Пока СССР не получил международное признание, эмигранты сознавали себя Россией без территории: у них было твердое чувство, что они не покинули родину, а унесли ее с собой.

Свидетельство очевидца

«Русские эмигранты не по своей злой воле, а в силу непреоборимых обстоятельств, в силу того, что по своей духовной природе не могли признать насильнической власти над своей родиной за правомерную власть – ушли под защиту той культуры и той морали, которая им духовно близка и которая еще не ушла из мира окончательно». – Из письма от 23 октября 1939 г. Ивана Шмелева Бредиус-Субботиной.

В 1925 г. СССР вновь подтвердил, что все лица, имевшие подданство Российской Империи и не вступившие в гражданство СССР, проживающие за границей, автоматически лишаются прав на советское гражданство. Ответом на это решение стало новое Межправительственное соглашение Лиги Наций в Женеве от 12 мая 1926 г., постановившее, что «русским беженцем, имеющим право на соответствующий статус, является всякое лицо русского происхождения, не пользующееся покровительством правительства СССР и не приобретшее иного подданства». В 1928 г. были расширены права национальных представительств Комиссариата по делам русских и армянских беженцев (так называемые Нансеновские офисы). Они стали практически полноправными консульствами.

Соглашение 1928 г. объявляло, что нельзя высылать из страны русского беженца, даже если он «совершил предосудительные проступки», если у него нет визы другой страны. То есть его нельзя высылать в никуда. Единственное, от чего «нансеновский паспорт» ликвидировался немедленно – если лицо, его имеющее, посещало Советский Союз: если некий русский беженец приезжает в СССР, значит, он пользуется его покровительством, следовательно, он не беженец больше.

Казалось, эмиграция располагала всеми государственными признаками: унаследовала блестящий дипломатический корпус, консульства и посольства оставались в ее распоряжении, в ее рядах было четыре бывших премьера, как царского (В. Коковцев, А. Трепов), так и Временного (Г. Львов, А. Керенский) правительств, три возглавителя Белых правительств (А. Деникин, П. Врангель, М. Дитерихс), десятки министров и депутатов Государственной Думы и Учредительного собрания, два возможных претендента на царский престол, сотни генералов и высших офицеров, управляющих разоруженной, но не вполне расформированной армией. В Японии находилась часть государственной казны, восстановились союзы Земгора, общественные и профессиональные организации, журналистов, адвокатов и др., образовался Синод епископов, продолжили свою деятельность все российские партии (за исключением, разумеется, большевиков). Словом, налицо были все составные части государства, но без самых существенных его основ – территории, централизованной власти, видимого единства, к чему прибавлялась распыленность по разным странам, нищета большинства эмигрантского «населения» и невозможность конкретных применений своих сил. Зарубежная Россия была вполне реальным русским сообществом по своему внутреннему значению и по видимым действиям. Очутившиеся на чужбине участники Белого движения были горды тем, что не капитулировали перед большевиками, а лишь отступили за границу для продолжения борьбы.

Марина Цветаева воспела в стихотворении «Кто мы?» то чувство героичности, которое переживали русские изгнанники после семи или трех лет войны, среди унижений нищей трудовой жизни. Желанию отказаться от эмиграции и пойти на компромисс с большевицкой властью противостояло мистическое убеждение писателей и мыслителей: «мы не в изгнании, а в послании». Дмитрий Мережковский ярче всех обосновал в 1926 г. этот взгляд в статье «Что такое эмиграция?»: «Только ли путь с родины, изгнание? Нет, и возвращение, путь на родину. Наша эмиграция – наш путь в Россию. Emigrare значит «выселяться». Слово это для нас неточно. Мы не выселенцы, а переселенцы из бывшей России в будущую». Его не смущало, что «переселение» может продлиться, наподобие исхода еврейского народа, целых сорок лет, что его завершение мало кого из эмигрантов застанет в живых. Он был убежден в неизбежном, хотя и не скором, крахе коммунистической идеологии: переселение, путь в Россию предполагал творческую активность – возделывать незыблемые культурные основы былой России и, через соединение с подлинной страждущей Россией «там», совместно строить Россию будущую.

Изгнание виделось русским эмигрантам временной долей, а «послание» заключалось в том, чтобы:

Свидетельствовать миру о зле коммунизма, которому множество русских людей отчаянно сопротивлялось, и предупреждение об его крайней опасности для всего мира.

Хранить «светоч русской культуры» и православия, попираемый на родине, заниматься творчеством в условиях свободы. Получив приказ из ОГПУ покинуть РСФСР, находясь в удрученном состоянии, философ Николай Бердяев посетил своего московского духовника о. Алексея Мечёва, который ему сказал: «Не смущайтесь, езжайте смело, Ваше слово должен услышать Запад». В устах старца это означало, что миссия изгнанничества – свидетельство о духовной сути большевизма, о русской религиозной мысли, о православии, с которым в те годы Запад совершенно не был знаком.

Продолжать борьбу против большевиков не только, и даже не столько военными средствами, сколько сохранением и развитием России, уничтожаемой на терзаемой комиссарами родине.

Первый шаг к этому: сохранить в эмигрантской среде основные национальные ценности – язык, культуру и ее носителей, образованных и свободных русских людей, и передать русскость молодому поколению. Много усилий было посвящено открытию русских школ начальных и средних, а также и высших курсов, что отвечало и насущной потребности, так как не все могли учиться в иностранных школах, по незнанию местных языков.

Такова была огромная миссия, предстоящая эмиграции, несмотря на то, что в те годы она была на грани отчаяния от «российских тоск» («мрем от них!» – восклицала Mарина Цветаева) и от непосильной тяжести жизни. О том, что была родина для изгнанников, хорошо говорит стихотворение молодого Владимира Набокова, написанное в Берлине в 1927 г.:

 
Бывают ночи: только лягу,
в Россию поплывет кровать,
и вот ведут меня к оврагу,
ведут к оврагу убивать.
Проснусь, и в темноте, со стула,
где спички и часы лежат,
в глаза, как пристальное дуло,
глядит горящий циферблат.
Закрыв руками грудь и шею, —
Вот-вот сейчас пальнёт в меня —
я взгляда отвести не смею
от круга тусклого огня.
Оцепенелого сознанья
коснется тиканье часов,
благополучного изгнанья
я снова чувствую покров.
Но сердце, как бы ты хотело,
Чтоб это вправду было так:
Россия, звезды, ночь расстрела
И весь в черёмухе овраг.
 

12 марта 1919 г. в пражской газете «Народни листы» (Národní listy) было опубликовано обращение ряда видных деятелей Чехословакии (в том числе и премьер-министра Карела Крамаржа) к гражданам только что образованной республики: «Сердце нам разрывают известия о бедствиях русских людей, которые должны идти в изгнание. Со святым энтузиазмом, с жертвенной любовью к Славянству шли они на войну, шли, чтобы освободить братскую Сербию. Миллионы жизней положили они за свободу народов славянских и народа нашего, и вот теперь они умирают, мучимые палачами чрезвычаек, тифом, голодом, а те, которым удалось бежать, без средств к жизни обречены скитаться в чужих землях, если только не примут их братские народы славянские и не отогреют их сердечной своей благодарностью от их ледяного отчаяния… Поэтому мы обращаемся ко всем добрым людям, оставшимся верным нашим славянским традициям: не забудьте, помогите бедным беженцам! Помогите быстро и щедро! Дайте с любовью, покажите отчаявшимся женщинам и детям русским, что есть ещё в Чехии открытые славянские сердца, оставшимися верными, ничего не забывшие!»

Это обращение нашло широкий отклик в Чехословакии. Сумма денежных средств, выделенная на поддержку русских беженцев этой маленькой страной, была больше, чем во всех остальных странах мира вместе взятых. «Русская акция помощи» в Чехословакии была поставлена очень широко. В течение полутора десятилетий (1921–1936) многие тысячи молодых людей из числа русских беженцев получали стипендии и могли поступать в Праге, Брно, Пржибраме и Братиславе в различные высшие учебные заведения. Очень немало русских интеллигентов – профессоров, доцентов, инженеров, учителей, писателей, художников – были обеспечены правильно выдаваемыми ежемесячными пособиями. Профессорская эмигрантская стипендия составляла 2400 крон[1]1
  Одна чехословацкая крона в то время равнялась кроне Австро-Венгерской империи и составляла 38 копеек дореволюционной России. В 1925 г. золотая крона составляла примерно треть тогдашнего золотого доллара США. Примечательно, что на банкнотах межвоенной Чехословакии, принимая во внимание как многочисленных русских эмигрантов, так и коренное население Подкарпатской Руси (будущей Закарпатской области Украины), вошедшей в 1918 г. в состав Чехословакии, надписи делались и на русском языке.


[Закрыть], стипендия доцента 1400, ассистента – 1200, что позволяло жить безбедно. При этом семейным профессорам выделялось ежегодно «на семью» 14 тысяч крон и еще 50 тысяч выделялось в качестве единовременных «подъемных» при переезде русских ученых из иных стран в Чехословакию. 10 октября 1921 г. в Праге был основан «Союз русских академических организаций за границей», руководителем которого был избран профессор, специалист по паровым котлам, депутат от кадетской партии в I Государственной Думе Алексей Степанович Ломшаков (1870–1960). При содействии чехословацкого правительства был основан Русский университет, существовавший до 1929 г. Особенно хорошо и полно обставлен был юридический факультет, первым деканом которого стал Павел Иванович Новогородцев. В 1923–1927 гг. в Праге действовал Русский педагогический институт им. Я.Л. Коменского, готовивший учителей как для русских школ в Зарубежье, так и для будущей небольшевицкой России. При институте издавался солидный ежеквартальный журнал «Русская школа» (всего 34 выпуска).

Затраты на одного русского студента достигали шести тысяч крон в год (сюда входило питание, одежда, медицинское обслуживание, жилье, учебные пособия). В 1924 г. (год кульминации «Русской акции») «акция» поддерживала 4663 учащихся высшей школы, 973 учащихся средней школы и 1678 детей в дошкольных учреждениях. Всего за время «Русской акции» чехословацкое государство истратило на русских эмигрантов 508 млн золотых крон.

Предполагалось, что большевицкая власть продержится недолго и беженцы вернутся в Россию, которая будет чрезвычайно нуждаться в образованных людях. Финансовая помощь изначально носила характер временного пособия, которое во многих случаях предполагалось вернуть. В расписках о получении денег зачастую значилось, что русский получатель обязуется вернуть выданную сумму «через один год по восстановлении в России нормального порядка и по наступлению… возможности въезда туда». Белградская русская газета «Новое время» 27 сентября 1921 г. писала: «Студенты едут в Прагу учиться. Слава Богу. Русское сердце радуется и не может не радоваться: грамотная, культурная Россия, Россия будущего, молодая понесла огромные потери во время войны… а России будущего грамотные люди нужны».

В Праге был основан также Русский народный университет, ученые и общественные деятели читали от имени этого университета отдельные лекции в Праге и в различных провинциальных городах, особенно в Подкарпатской Руси, обитатели которой легко понимали русский язык лекторов. Потом этот университет стал называться Свободным русским университетом, а в 1943 г. – Русской академией. Средства отпускались и на такие технические проекты, как русский институт кооперации или железнодорожные курсы. Используя правительственные стипендии, многие молодые русские поступили на медицинский факультет Карлова университета и в чешский Политехникум.

Кроме высшего образования Чехословакия финансировала и среднее, причем и за пределами республики: 65 русских школ в 11 западноевропейских странах существовали на стипендии «Русской акции».

Среди главных «спонсоров» «Русской акции помощи» неизменно были премьер-министр Чехословакии известный русофил и монархист Карел Крамарж и президент Чехословакии в 1918–1935 гг., высококультурный либеральный интеллектуал и русофил Томаш Гарриг Масарик. Их личные пожертвования составляли сотни тысяч, быть может, миллионы крон. Они помогали русским беженцам, желая, в первую очередь, сохранить и подготовить высокопрофессиональных специалистов будущей, некоммунистической, демократической России.

Историческая справка

Карел Крамарж (Karel Kramář) родился 27 декабря 1860 г. в богатой семье чешских фабрикантов. Получил юридическое образование в Берлинском, Страсбургском и Пражском университетах. Православный, Крамарж был женат на русской, Надежде Хлудовой (из аристократической семьи, в первом браке Абрикосова), часто бывал в России, летние месяцы проводил в Крыму. В 1889 г. Крамарж основал чешскую еженедельную газету «Час». В 1891 г. избран в австрийский рейхсрат от младочешской партии; с 1894 г. член чешского земельного собрания (ландтага). Крамарж стал одним из лидеров младочешской партии; в 1897–1898 гг. – вице-президент австрийской имперской палаты депутатов. Крамарж выступал решительным противником участия Австрии в антироссийском Тройственном союзе. Был сторонником федерализации многонациональных государств (в том числе Австро-Венгрии и России). Имевший репутацию убеждённого русофила и панслависта, Крамарж в начале Первой мировой войны был арестован австрийскими властями, обвинён в государственной измене и приговорён к 15 годам каторги. После смерти Франца-Иосифа I новый император Карл I амнистировал Крамаржа в 1917 г. 14 ноября 1918 г. Крамарж стал первым, после провозглашения независимости Чехословакии, её премьер-министром, к неудовольствию президента Томаша Масарика, придерживавшегося существенно более левых политических взглядов (уже к 1910-м гг. отношения между двумя ведущими политиками Чехии испортились). Сам он также согласился занять этот пост с неохотой, так как представлял независимую Чехословакию не республикой, а королевством, во главе, возможно, с одним из русских великих князей. Крамарж был активным сторонником Белого движения, состоял в дружеских отношениях с генералом Деникиным и посещал его в 1919 г. в Ростове. Крамарж и своими личными средствами и своим влиянием широко поддерживал русскую эмиграцию в Чехословакии. В 1920-е гг. опубликовал ряд работ о России («Кризис в России», 1921 г.). Правая Национально-демократическая партия, возглавляемая Крамаржем, не играла заметной роли в правительствах межвоенного периода. Политические взгляды Крамаржа постепенно радикализировались. К концу жизни он с симпатией присматривался к фашизму итальянского типа. Умер Крамарж 26 мая 1937 г. в Праге. Похоронен в крипте православного Успенского собора на Ольшанах.

Историческая справка

Томаш Гарриг Масарик (Tomáš Garrigue Masaryk), чешский философ, общественный и государственный деятель, один из лидеров движения за независимость Чехословакии, первый президент республики (1918–1935). Родился 7 марта 1850 г. в Моравии в городе Гёдинг (ныне – Годонин). Отец, Йозеф Масарик, – словак, мать, Тереза Масарикова (в девичестве – Кропачкова), – немка. Масарик родился в простой рабочей семье. Учился в Брно, Вене и Лейпциге. Среди его учителей были известные социологи и философы – Вильгельм Вундт и Франц Брентано. В 1882 г. Т.Г. Масарик избирается профессором Пражского университета. Его работы были посвящены истории философии, социологии и истории. Т. Масарик написал книгу «Россия и Европа», печатался в России на русском языке. Был убежден, что главное для России – исправление неправильных государственных оснований (ликвидация самодержавия) и подъем образования народа, неграмотность которого делает его игрушкой в руках радикальных агитаторов. Многие работы Масарика к публикации в России не допускались. Степень доктора философии он получил, защитив диссертацию о самоубийстве как социальном явлении. Основал влиятельный журнал «Атенеум». Занимая кафедру в университете, начал выступать как идейный вдохновитель национального движения. Депутат парламента австрийских земель (рейхсрата) в 1891–1893 гг. и в 1907–1914 гг. Годы Первой мировой войны провел в Швейцарии, Италии, Великобритании, Франции, России, США, где активно агитировал общественное мнение стран Антанты за независимость Чехословакии и признание «чехословаков» особой нацией. Его жена, Шарлотта Гарриг, чью фамилию он взял как второе имя, была американкой и во время Первой мировой войны арестовывалась австрийскими властями. Придерживаясь левых, социалистических убеждений, Масарик соглашался с планом Крамаржа создать после поражения Центральных Держав Чешское королевство под патронатом Императорской России. После падения Австро-Венгерской империи был заочно избран (будучи в США) в 1918 г. первым президентом Чехословацкой республики; через месяц вернулся в страну. Масарик являлся политическим и духовным лидером независимой Чехословакии (имел полуофициальное прозвище «батюшка» – Tatíček), воплощением этичной борьбы за независимость и создания нового государства; для него характерно высказывание: «Всякая разумная и честная политика есть реализация и укрепление принципов гуманизма. Политику, как и все, что мы делаем, следует подчинять этическим принципам. Политику, как и всю жизнь человека и общества, я не могу понимать иначе как sub specie aeternitatis». Поклонник англо-американской культуры, Масарик стремился к созданию либеральной многопартийной демократии, с допущением национальных меньшинств в политику, однако как идеолог «чехословакизма» допускал антинемецкие высказывания. После его отставки в 1935 г. президентом был избран многолетний министр иностранных дел Эдвард Бенеш. Масарик умер 14 сентября 1937 г. в своём имении Ланы.

Для народа разоренной войной Чехословакии, выпавшей к тому же из единого экономического пространства былой Австро-Венгерской империи, такая помощь русским беженцам была совершенно исключительным подвигом, но граждане этой страны сознательно пошли на большое самоограничение ради облегчения жизни своих попавших в беду «славянских братьев». Программа помощи русским беженцам неизменно получала поддержку в парламенте молодой республики и всячески приветствовалась обществом. Так, несмотря на тяжелый квартирный кризис в послевоенной Праге, русским беженцам было предоставлено огромное рабочее общежитие – «Свободарна» – в пражском районе Либень, комнаты в котором сдавались за очень умеренную плату и были вполне благоустроены. А позднее были выстроены и три специальных многоквартирных «профессорских дома», весьма благоустроенных. За квартиру с тремя спальнями в месяц надо было платить 450 крон.