Текст книги "Выдумщица"

Автор книги: Андреа Семпл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

37

Сейчас, вот прямо сейчас, у меня секс с человеком, с которым я познакомилась меньше шести часов назад. С человеком, несколько напоминающим Брэда Питта. С человеком по имени Эдам. С тем, кто живет в одной из этих шикарных квартир в центре города. Ну, вы знаете. Серебристые кухни, белые стены, деревянные полы, светильники, которые светят скорее вверх, чем вниз, и кровати, ширина которых больше длины.

Вот в такой квартире я сейчас и нахожусь. В такой кровати.

Стеганое одеяло, ширина которого больше его длины, решило предоставить нас самим себе и соскользнуло на пол.

И вот мы лежим, он на мне, как тогда, в гимнастическом зале, только в этот раз мы голые, окружение как раз то, что нужно, и в этот раз за нами никто не наблюдает.

Я прикладываю все усилия, чтобы казалось, что он мне доставляет наслаждение. То есть мне хочется, чтобы ему хотелось сделать это еще раз. Мне хочется, чтобы ему было необходимо сделать это еще раз. Ведь он же Эдам. Тот самый Эдам. С шикарной квартирой в центре города и все такое. И если он хочет секса со мной, то я выдам все, на что способна.

И тогда то, что планировалось как удовольствие на одну ночь, может перерасти во что-то еще. В связь. И, поступая таким образом, я превращаю свою ложь в реальность.

Трансформирую металл в золото. Ладно, но во всем этом есть и свои сложности. Например, Эдам не адвокат (что обнаружилось во время нашего первого игривого разговора в баре – он консультант по продажам; это его друг Дэнни адвокат).

Остальное раскроется при наших последующих встречах.

Главное, что оно имеется. У него есть имя. У него есть лицо. У него есть тело. Есть определенный остаток на банковском счете. Более чем достаточно, чтобы произвести впечатление. А ослепительный свет его брэд-питтовской улыбки превращает все это в лучезарную надежду.

Но на первое время надо сосредоточиться на – хм – на настоящей ситуации. Затащить его в постель оказалось легко. Возможно, даже слишком легко. Ко второму стакану мы уже сильно завелись. Глазами мы не только раздевали друг друга, но дошли уже и до прелюдии. Я не то чтобы жалуюсь, просто я не могу перейти определенную границу. Просто я не хочу, чтобы меня снимали, как последнюю шлюху. Ну, хоть бы как предпоследнюю.

Мы меняем позицию. Я теперь наверху, он видит меня всю, и я понимаю, что ему хочется шоу. И, будучи гостьей в его доме, я делаю ему одолжение. Стискиваю свои груди, откидываю назад голову, демонстрируя эйфорию оргазма, и начинаю стонать так, как будто живу последний день. В конце концов, простая вежливость этого требует.

– О да, – говорит он, – о да.

И тут начинается секс-ложь.

– Ты такой большой, – говорю я ему задыхающимся шепотом.

– А тебе ведь это нравится, да? – спрашивает он, но тон несколько риторический.

– Ты такой хороший, – говорю я, несмотря на то что от полноценного чиха я получаю больше удовольствия, чем от сильных, но бестолковых толчков Эдама.

– Ты хочешь меня, – страстно бормочет он мне в ухо. – Ты хочешь мой большой, твердый член.

Ты так хочешь меня! Да, знает этот парень, как с девушками разговаривать.

– О да, – вру я, впиваясь ногтями в его ягодицы, – только не останавливайся.

Тут, почувствовав, что он выходит на финишную прямую, я начинаю диалог на манер доброй старой Красной Шапочки. Ну, все эти «у тебя такие большие руки», «у тебя такие большие пальцы», «у тебя такой большой…» и все остальное тоже большое. И, судя по выражению его лица (язык закушен, глаза закатились), он с наслаждением внимает этому льстивому восхвалению его физических достоинств. Но конечно же самая большая ложь приберегается на закуску. Это оргазм. Такое большое «О». Или, как в настоящем случае, такой большой ноль. Но мое представление его затянуло, поэтому он, вне всякого сомнения, ожидает бурных и продолжительных оваций.

И я их изображаю. Начав с низких и долгих нот и поднимаясь до трепетного фальцета, я выдаю всю восходящую гамму сексуального наслаждения. Оргазм в стиле «до-ре-ми», но без Джулии Эндрюс, резвящейся на холмах Австрии.

Затем он, обессиленный, откидывается на спину и смотрит на потолок. Я наблюдаю, как поднимается и опускается его атлетически скульптурная грудная клетка, пока он восстанавливается после восьми минут и тридцати пяти секунд сильных непрерывных толчков (нет, время я не засекала).

Я кладу голову ему на грудь, и он обнимает меня рукой. Ладно, пусть только один из оргазмов был настоящим, все-таки у меня такое чувство, что все идет как надо. Такое чувство, что это начало крепкой связи.

38

Мне хорошо.

Пусть он слишком уверен в себе. Это только делает его еще привлекательнее. Он слишком уверен в себе, а я слишком… неуверенна в себе, так что в паре мы уравновешиваем друг друга.

Я как будто встретила другую разновидность человека. Кого-то, у кого не только нет оснований, чтобы лгать о себе, но есть все основания любить себя.

Подумайте сами. С учетом того, что мать у меня страдает неврозом, а лучшая подруга – агорофобией, его самовлюбленность только повышает конечную продажную цену.

Кроме того, его высокомерие заметно, только когда он говорит. Будь я глухой, могла бы без проблем наслаждаться его внешним видом.

А внешний вид у него хоть куда.

Но на самом деле все это сейчас не имеет значения.

Значение имеет то, что я ему нравлюсь. И утром, когда я просыпаюсь, я ему все еще нравлюсь.

Если честно, то я нравлюсь ему, прижатая к стене в ванной комнате (он схватил меня, когда я принимала душ). И затем, надевая рубашку и галстук, он смотрит на меня и спрашивает:

– А что ты делаешь вечером?

Что я делаю вечером! Ведь не спросил же он: «Что ты делаешь завтра вечером?» или «Что ты делаешь в эту пятницу?». И не сказал: «Спасибо за трах, еще увидимся».

– М-м-м, да ничего, – говорю я немного поспешнее, чем следует.

– Что, если я загляну к тебе?

– Конечно, это просто замечательно. Э-э-э, то есть хорошо. Если, конечно, ты хочешь.

Он улыбается, последний раз протягивая конец галстука через узел.

– Тогда ладно, – говорит он мне, – я заскочу к тебе около восьми.

– В восемь так в восемь, – отвечаю я. – Отлично.

В восемь, отлично? Я что, всегда говорю с такой глупой интонацией или когда хочу произвести впечатление на мужчину?

– Тогда все в порядке, – говорит он, поворачиваясь, чтобы посмотреть на себя в зеркало. – Тогда в восемь.

39

Как только я оказываюсь за пределами высокомерно-роскошного мира апартаментов Эдама, реальность этого мира обрушивается на меня.

Моя квартира. Мой оранжевый ковер. Зарешеченное кухонное окно. Шум от неандертальца снизу. Он увидит мою квартиру и подумает, что я просто нищая. Как те вонючие бродяги на улицах, которым подают милостыню.

Он только посмотрит на мою квартиру и сразу же подумает: «Отличные сиськи, но квартира у нее – просто стыдобища». Потом повернется и уйдет из моей жизни, после двадцати четырех часов пребывания в ней.

А я возвращусь в свою прежнюю скорлупу тоски, безнадежности, безэдамности.

Надо было соврать, но теперь уже поздно. Я назвала свой адрес. Поэтому, как только попаду домой, сразу же примусь за уборку.

Фактически целый день я убиваю на то, чтобы все пропылесосить, вытереть пыль, отполировать, отдраить и передвинуть. Что оказалось большой ошибкой. Потому что ковер стал еще более оранжевым, чем до уборки.

Но если Эдам и в самом деле тот самый Эдам, то он должен был уже привыкнуть к зрелищу, которое представляет собой настоящая Фейт Уишарт на фоне кричаще-оранжевого ковра.

Приступая к заключительной фазе борьбы с пылью, я включаю телевизор и начинаю переключать каналы. «Соседи»? Нет… Крикет? Нет…

И тут возникает она. Моя сестра. Гибкая гордость нации. Сидит на полу, ноги закинуты за голову, ступни прижаты к полу – своего рода застывший переворот назад через голову.

– Сев в это положение, – обращается она к своим коленям и к пяти миллионам зрителей, – надо постараться сохранять его как можно дольше. Если вам удобно и вас ничто не беспокоит, отведите руки за спину и положите их на пол. Вот так. И потом сделайте несколько глубоких вдохов по системе йоги.

Я поворачиваю голову набок, чтобы увидеть выражение ее лица. По нему видно, что, сложив свое тело наподобие пляжного стула, моя эластичная сестра не чувствует никакого неудобства.

С минуту я раздумываю над тем, в самом ли деле мы с ней родственники.

Рассматриваю ее маленькие, торчащие вперед груди.

Ее сильные руки.

Ее невообразимо длинные, невообразимо гибкие ноги.

Удивляюсь ее способности улыбаться, несмотря на то что ее можно сейчас засунуть в жестянку от сардин. Несмотря на то что в данный момент пять миллионов домашних хозяек, задавленных повседневностью, и студентов, страдающих от похмелья, уставились на ее обтянутую лайкрой задницу.

Тут я смотрю на свои собственные груди. Вспоминаю, что в старших классах меня звали Мелани [4]4
  Имя Мелани созвучно слову «melon» – дыня. (Примеч. пер.).


[Закрыть](по моему второму имени) – не потому, что это было моим именем, а потому, что это соответствовало моим физическим характеристикам.

Под джемпером у меня торчат две невообразимых размеров круглые белые дыни.

Не могу сказать, чтобы они мне не нравились. Раньше две арбузные груди считались непременным модным аксессуаром. Кто стал бы возражать против того, что одна из них чуть больше другой? В те дни мне страшно нравилось, когда мальчишки не могли отвести от них своих липких похотливых взглядов.

И я знаю, почему мне все это так нравилось.

Мне это так нравилось потому, что у меня были такие груди, а у моей сестры не было. Звучит некрасиво, не правда ли, но это и в самом деле так. Возможно, моя сестра была симпатичнее, но в четырнадцать лет под школьной блузкой у нее было только два крохотных прыщичка.

А рядом была я, старше всего на два года, но с грудью, которую с удовольствием присвоили бы себе Саманта Фокс и Линда Лусарди.

Конечно, с годами мое отношение к своей груди изменилось. Вообще-то она и до сих пор привлекает внимание. Но нужно ли мне на самом деле такое внимание? Не приятнее ли, хотя бы раз, просто поговорить с каким-нибудь представителем мужского рода-племени без того, чтобы он, разговаривая об одном, не думал о другом?

А теперь большие груди не в моде. С тех пор как Джениффер Лопес сместила мужские взгляды ниже и назад, мои бьющие наповал формы в стиле восьмидесятых безнадежно устарели.

Не то чтобы мои груди больше не производили впечатления. Производят, еще как. В самом деле, не так ведь я наивна, чтобы подумать, что Эдама привлекли мои глаза, моя улыбка или приятные манеры.

Безусловно нет. С того самого момента, как он меня увидел, он грезил только о моих холмах и долинах.

Нет, не надо меня путать. При ловле Эдама наживка в виде пары грудей все же лучше, чем полное отсутствие всякой наживки.

Я не стриптизерша. Но и не та тощенькая девица с гигантскими, накаченными силиконом базуками. Не Джордан и не Кармен Электра.

Мой зад великоват. Он не производит впечатления сгустка энергии и не старается подольститься к вам. Не торчит нагло назад. Он просто большой. Конечно, не такой, как у толстух в шоу полных женщин, по размеру он как у двух Бейонс за вычетом Кайли. Честно говоря, зад Кайли не больше одной из моих грудей.

А что раздражает меня еще больше, так это то, что весь зад моей сестры не больше одной моей ягодицы.

Ну и пусть груди у меня большие, все остальное тоже не маленькое. И к «большому» надо добавить «мягкое», «дряблое», «обвисшее», «бледное» и «бесформенное».

На меня начинает действовать сила земного притяжения, но на мою сестру оно, кажется, действует прямо противоположным образом. Как будто Исаак Ньютон упал на яблоко. Все перевернулось и торчит вверх.

Ее зад.

Ее груди.

Ее скулы.

Ее карьера.

Ее отношения с мужчинами.

Эй, здесь-то мне нет причин горевать. Мои отношения с мужчинами сейчас на взлете.

Я встретила своего выдуманного бойфренда. И кажется, я ему тоже понравилась – я, мягкотелая, вялая, со всеми показателями, близкими к нулю. И если его устроило все это, то, может быть, он сможет смириться и с моей квартирой.

– Молодцы, – лучезарно улыбается моя сестра, закрученная в псевдотибетской позе в свете свечей. – На сегодня все. Надеюсь, вы почувствуете себя свежими и полными жизни. И помните, – говорит она, надувая живот и преувеличенно вдыхая воздух, – не переставайте дышать.

Прекрасный совет, сестренка. Хороший совет. Продолжайте дышать.

40

После спокойного (из-за отсутствия Лорейн) дня на работе, я звоню Элис и рассказываю ей свои новости.

Сначала о Хоуп. О кольце. О свадьбе. О жимах ягодицами. Об оральном сексе под столом.

– Ты шутишь? – брезгливо спрашивает она.

– Продаю, за что купила.

– Не может быть.

И тут я перехожу к Эдаму.

– Он, наверное, просто великолепен.

– Да, неплох, – говорю я, и мои мечты затягивает мощное течение его телесных достоинств; остаются только пузырьки на поверхности над моей головой.

– Так это серьезно?

– Не знаю.

– Ты собираешься познакомить его с мамой?

– Спешить надо медленно, – говорю я, но в глубине души, вопреки всему, надеюсь, что в следующий раз, когда мама приедет погостить, этот Эдам влезет в шкуру выдуманного мной бойфренда.

Она начинает петь «Должно быть, это любовь», и я прошу ее перестать. Она перестает.

– Да, вот еще что, – говорит она, – я хотела кое о чем тебя спросить. Не могла бы ты, когда в следующий раз пойдешь на работу, принести мне крем «Китс» против растяжек. Я заплачу.

– Конечно, – отвечаю я. – А как у тебя дела? Нервничаешь?

– Да, – говорит она. И замолкает, думая сказать или не сказать. – Я все время думаю, что могу умереть, или что-то случится с ребенком, или что-то пойдет не так, как надо…

– Элис, Элис, успокойся. Почему что-то должно пойти не так, как надо? Все будет как надо. И когда это начнется, я буду там, ты же знаешь. Только обязательно позвони мне, когда начнут отходить воды, и я примчусь.

– Хорошо, – говорит она, не совсем убежденная в моей правоте, – хорошо. Позвоню.

41

В дверь стучат.

– Кто-то пришел, Элис. Я, пожалуй, пойду, – говорю я. – Помни: все будет хорошо.

– Ладно.

– Ну и хорошо.

Я иду открыть дверь.

Это Фрэнк.

Но выглядит он иначе. То есть у него все еще есть борода и одет он неряшливо, но что-то такое появилось в его глазах. Здоровый блеск, которого раньше не было.

– Привет, – говорит он.

Я колеблюсь. Я вовсе не уверена, что он заслуживает хотя бы этого ответного «Привет» после того, как грубо вел себя со мной, после того, как я спасла ему жизнь, но в конце концов уступаю.

– Привет.

– Я хочу извиниться, – произносит он, уставившись в пол. – За ту ночь.

– Принято.

– И я хочу сказать вам спасибо. Ну, за то, что вы спасли меня, – он делает паузу, хмурится. – Это просто… – он думает, сказать ли мне что-то, – просто потому, что… я не в себе… был не в себе… но я обо всем подумал… и понял…

– Все хорошо.

– Я завязал с выпивкой, – говорит он.

– Отлично, – говорю я и думаю: пригласить его войти или нет?

– И о той громкой музыке. Простите меня.

Кажется, что сейчас ему лет двенадцать. Двенадцатилетний мальчишка с пугающим изобилием растительности на лице, но все же в нем есть какая-то ранимость, отчего мое сердце смягчается.

– Не хотите зайти?

– Нет, спасибо, – говорит он, в первый раз за это время глядя мне прямо в лицо. – Не стоит. Да к тому же мне надо еще поработать.

– Ну, хорошо.

– До свиданья.

42

Только что приехал Эдам.

Он опоздал на восемнадцать минут сорок семь секунд, но уж ладно, стоит ли обращать на это внимание?

– А это тебе, лапуля, – говорит он в дверях, протягивая бутылку вина.

– Спасибо, – отвечаю я, – не стоило беспокоиться.

Он целует меня в губы и щиплет за зад, а затем, приглаживая волосы расческой, проходит мимо меня в прихожую. Я просто чувствую, как он молча оценивает то, что видит, и не нужно быть экстрасенсом, чтобы понять, что результат этой оценки не в мою пользу.

Но, как бы там ни было, он ничего не говорит. По крайней мере, не говорит до тех пор, пока не входит в мою гостиную.

– Вот это ковер, – отмечает он.

– Да уж. Прости, мне надо было предупредить тебя. Квартира у меня не Бог весть что.

– Да ладно, – говорит он; его руки как-то незаметно сползли ниже моей талии, а нечто в его брюках свидетельствует о том, что он явно рад меня видеть. – Кому это интересно, малыш? Я же сюда пришел не интерьером любоваться.

– Хорошо, – отвечаю я, покраснев, – тогда я… м-м-м… открою бутылку.

Я отцепляю его руки и с бутылкой иду в кухню. Когда возвращаюсь в комнату, вижу, что Эдам, сидя на корточках, перебирает мои ди-ви-ди.

Подхожу поближе и протягиваю ему стакан вина. Он держит диск с записью сеанса моей сестры.

– Система йогазмических тренировок, – произносит Эдам, глядя на меня с подозрительной надеждой.

– Ах, этот. Да. Там ведь записана моя сестра. Она инструктор по йоге. Это она. Хоуп. Хоуп Уишарт. Ее сейчас все время показывают по телевизору.

– Что? – пораженно восклицает он. – Это твоя сестра?

Да, Эдам, ты знаешь, как сделать девушке приятно!

– Да, – отвечаю я, – это моя сестра.

– Что, серьезно? – его взгляд выражает неподдельное недоверие.

– Серьезно.

– Она… что надо, – говорит он скорее самому себе.

– Да. Конечно.

– Я хотел сказать, что она в хорошей физической форме, – он делает паузу, поняв, что роет для себя глубокую яму. – Я не имею в виду, что ты в плохой форме. У тебя такой здоровый вид. Я бы даже сказал, что…

Я протестующе поднимаю руку:

– Хватит, – говорю я, стараясь улыбнуться, – я тебя поняла.

Но Эдам хочет закрепить результат:

– Она выглядит по-другому, но это не значит, что она лучше. Просто она другая. У нее же светлые волосы, зеленые глаза…

И тело тридцать восьмого размера. И груди, задранные к небу. И ноги, которые закидываются за голову.

– Я знаю, – говорю я, – внешне мы совершенно разные.

– Господи, – отвечает он, – да ты же радоваться должна, что сестра у тебя такая знаменитая.

– Я радуюсь. Каждое мгновение.

– Я хочу сказать, что у нее собственные диски, – говорит он, разглядывая портреты на обратной стороне несколько более внимательно, чем нужно. – Ведь это потрясающе. А вы с ней, м-м-м, вы часто видитесь?

– Нет. Почти не видимся.

– О!

– Ладно, ты голоден?

– Нет, – отвечает он, кладя диск на место, – хотя тебя бы съел.

– Или мою сестру?

Он испытующе смотрит на меня.

– У тебя заниженная самооценка, ты знаешь? Слишком заниженная.

Я не знаю, что мне на это ответить. Он придвигается ближе, его рука нежно касается моего лица.

– Ты сногсшибательная, – говорит он, – совершенно сногсшибательная.

И когда его губы касаются моих, внутри у меня начинает что-то подрагивать. И в голове остается только одна мысль.

Вот оно, наконец.

Ведь он и в самом деле может оказаться тем самым.

43

Когда, стоя на ступеньках, я прощально машу Эдаму, замечаю, что утро свежее и красивое. И прежде чем вернуться в свою квартиру, я вижу Фрэнка, который идет по дорожке. Он машет мне, я машу в ответ. По его виду похоже, что ему хочется поговорить, поэтому и жду, пока он подойдет.

Под мышкой у него книга. Книга называется «Вселенная: уникальность или множественность? Теории параллельного времени и замещающих пространств».

Фрэнк видит, что я читаю название, и говорит:

– Там открыто круглосуточно. Наверное, университет заботится о таких страдающих бессонницей кандидатах, как я.

Ну, конечно. Он аспирант. Кем еще он может быть с такой бородой и таким «шамболическим» чувством стиля в одежде, живя в пещероподобной квартире?

– О, – говорю я небрежно, – вы готовитесь получить докторскую степень?

– Да, – отвечает он, и лицо его затуманивается грустью. – Но в университете мне дали отпуск на год, и я только сейчас снова приступаю к занятиям.

И хотя я чувствую, что ему хочется поговорить о причине этого годичного отпуска, понимаю, что это больная тема, и решаю лучше спросить о том, что он изучает.

– Теорию альтернативных вселенных, – говорит он.

– Теорию альтернативных вселенных?

Он прикладывает руку к затылку и смотрит вверх.

– Теория альтернативных вселенных предполагает, что для каждого возможного исхода события создается альтернативная вселенная. Поэтому существует бесконечное число альтернативных вселенных, соответствующих каждому отдельному событию.

– Понятно, – говорю я, хотя и без особой уверенности в этом.

– Но затем все становится несколько сложнее.

– Да?

Он кивает, становясь гораздо оживленнее, чем когда-либо раньше.

– Да. Видите ли, тут начинает действовать квантовое правило, которое управляет Вселенной на субатомном уровне.

– Что вы говорите!

– Идея здесь такова: из нашей Вселенной создаются параллельные вселенные, например, в случае, если кто-то отправится путешествовать во времени. Исходная Вселенная остается, но создается и новая, в точке, куда путешественник во времени прибывает…

Я всеми силами изображаю интерес к тому, о чем он рассказывает. Но в действительности думаю, что вряд ли это кому-то может быть интересно.

К несчастью, на моем лице, видимо, проявились признаки скуки, потому что Фрэнк говорит:

– Простите, треплюсь черт-те о чем.

– Ну что вы, просто я какая-то уставшая сегодня.

– Ах да, – отвечает он, что можно понять как косвенное подтверждение того, что он видел уходившего от меня Эдама. – Но все равно мне уже пора.

– Хорошо. Не буду вам мешать.

Он мягко улыбается и говорит:

– Знаете, я и в самом деле чувствую себя виноватым. За то, каким был раньше, – и опять мне кажется, что он хочет что-то сказать, но не может решиться.

– Да, – говорю я, – понимаю.

– Ладно, – отвечает он. – До свиданья.