Текст книги "Выдумщица"
Автор книги: Андреа Семпл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)
Андреа Семпл
Выдумщица
Красота – это истина.
Джон Китс
1
Я бегу, я опаздываю. Этого собеседования я ждала три года – три года! Уже пять минут, как я должна быть на месте. Почему так получилось?
Ведь я же вышла из дома вовремя. Во всяком случае, вначале, когда я вышла, это было вовремя.
Потом увидела, что поползли колготки. Пришлось вернуться.
Потом мне показалось, что лицо у меня бледное, как у вампира. Поэтому пришлось положить побольше тонального крема.
Потом я решила, что надо бы сменить тампон. На всякий случай.
Потом до меня дошло, что я пропустила автобус.
И вспомнила, что надо обналичить немного денег на такси.
И обнаружила, что уличный банкомат не желает этого делать, а значит, придется выяснять отношения с банком, выдавшем мне карту.
Потом я сообразила, что превысила кредит, купив вот эти туфли, и что придется добираться на своих двоих.
Потом оказалось, что туфли, вызвавшие мое банкротство, способны переломать мне ноги. Особенно сейчас, когда я стараюсь побить рекорд по бегу на дальние дистанции, чтобы не упустить свой самый большой шанс в жизни.
Вот так.
Все это я осознала, на гиперскорости во время своего нелепого бега на каблуках.
Головной офис «Колридж Комьюникейшн», самого крупного агентства по связям с общественностью за пределами Лондона – вон он, впереди, – шесть этажей блеска и славы.
Я решаю сбросить скорость до быстрой ходьбы. Хотя это скорее не решение, а физическая необходимость.
Я торможу точно на том месте, где меня уже видно из вестибюля, и хватаюсь за какие-то черные перила.
Так, надо сделать несколько глубоких вдохов. Успокоиться, подумать о приятном. Закрываю глаза – я на пляже, мягко набегают волны, тихо колышутся пальмы.
– Не поделишься монеткой, лапуля? – открываю глаза, вижу костлявого, болезненного вида парнишку не старше шестнадцати, протягивающего мне полиэтиленовый стаканчик, наполовину наполненный медяками.
– Хм, сейчас, – говорю я, роясь в сумочке в попытке найти завалявшиеся там монетки. Времени у меня нет, но я должна набрать очки для своей кармы. К тому же вид у парня такой жалкий. – Вот, возьми.
– Какая хорошенькая, – отвечает он, выражая таким образом свою признательность за монетку самого мизерного достоинства, звякнувшую в его стаканчике.
Я смотрю, как парень, ссутулившись, отходит, и стараюсь спокойно думать о том, что у меня впереди. Всего лишь собеседование перед приемом на работу, говорю я себе, а не вопрос жизни или смерти.
С этой мыслью я поднимаюсь по каменным ступеням к вращающейся двери. За ее стеклом виден вестибюль с очень высокой, угрожающего вида стойкой, за которой, как на насесте, восседает безукоризненного вида женщина, что-то важно говорящая в телефонную трубку.
Из здания вытекает поток людей – обеденный перерыв. Я долго жду, прежде чем решительным рывком проложить курс меж вращающихся створок.
Вот он впереди, мой шанс наконец устроиться в жизни.
2
В вестибюле меня бросает в жар. В прямом смысле слова. После двухкилометровой пробежки на высоких каблуках в деловом костюме мне только этого не хватает. Просто сауна какая-то. И это перед самым собеседованием. Безукоризненная дама за стойкой, наверное, владеет психотехникой. Или она инопланетянка, и ей необходима жара, чтобы поддерживать нужную температуру крови.
Я подхожу к стойке, жду, когда она закончит разговаривать по телефону, снизойдет до меня, и разглядываю, насколько правильно наложена у нее косметика. Для равномерности тона напылен жидкий крем-основа. На скулах, вероятно, немного оттеночной пудры. Под глазами ни мешков, ни темных кругов. И тут я начинаю беспокоиться. Сама-то, наверное, выгляжу ужасно. Вообще-то косметику я накладывать умею, но сегодня утром я была сама не своя и наложила слишком много тон-крема. Да и бег на дистанцию в два километра красоты мне не добавил.
Безупречного вида дама заканчивает телефонный разговор и смотрит на меня коротким, оценивающим взглядом судмедэксперта. Возможно, у меня паранойя, но она, кажется, несколько удивлена моей внешностью. В чем дело? Может, у меня на плече птичий привет?
– М-м-м… Я – на собеседование…
– Простите? – ее удивление сменяется замешательством.
– Я – на собеседование, – повторяю я, на этот раз прилагая все усилия, чтобы речь моя была внятной.
– В какой компании?
Что значит «в какой компании»? Им что, принадлежит не все здание?
– Э… в «Колридж Комьюникейшн». Его будет проводить Сэм Джонсон.
– Вы хотите сказать Джон Сэмпсон?
Какая же я идиотка!
– Да, извините. «Вера [1]1
Имя героини Фейт соответствует русскому Вера. (Примеч. пер.)
[Закрыть]и Исполнение желаний». – Хоть свой девиз не перепутала.
Безупречного вида дама подняла телефонную трубку и нажала на кнопку. Через две секунды она произнесла:
– Джон, «Вера и Исполнение желаний».
Надо же, подумала я. Вот он какой, Джон Сэмпсон. У него даже нет времени выслушивать фразы целиком.
– Он спустится через две минуты, – произнесла безупречная дама и, подняв выщипанные брови, улыбнулась.
3
Ладно, паранойя так паранойя. Я сижу рядом с растением в рост человека, которое при более тщательном осмотре оказывается искусственным. Передо мной на столике журналы. Поборов искушение полистать «Лоск», беру выпуск «Еженедельника по связям с общественностью» и притворяюсь, что с интересом его читаю.
Черт возьми, у меня дрожат руки, а ладони влажные от пота.
Не оставь меня, моя вера. Помоги собраться. Я делаю усилие и вспоминаю все, что написала в бланке заявления. Все пункты, на которые ответила честно, те, на которые ответила честно наполовину, и те, где соврала. Но мне трудно думать последовательно.
Хорошо ли я работаю в команде и почему? Что я написала: что средний аттестационный балл у меня 2,1 или что у меня Первая категория? Был ли у меня опыт подобной работы? Нет, так не пойдет. Сердце переходит с ровного, хоть и сильного биения, на бешеный ритм бонго. Ноги становятся ватными, а язык присыхает к небу.
Тренькает звоночек лифта, и двери раздвигаются, выпуская Джона Сэмпсона.
– Это вы «Вера»? – спрашивает он. Голос у него такой низкий, будто голосовые связки находятся в яичках. Он протягивает мне громадную руку. До чего ж великолепен, бывают же такие! Костюм от «Гуччи» или что-то вроде того, ярко-красная рубашка, без галстука, шея открыта, темные вьющиеся волосы, уверенная улыбка и одно из тех лиц, которым идет возраст. Если я говорю о возрасте, то имею в виду возраст не Хью Хефнера, а Джорджа Клуни.
Но по одной красной рубашке судить о человеке нельзя. Думаю, что он из тех зануд, что любят копаться в своем внутреннем мире. А в остальном он просто герой романа.
Высокий? Ставим галочку. Темноволосый? Еще галочка. Красивый? Две галочки.
Будь сейчас девятнадцатый век, я бы в обморок упала от восторга. Нет, я бы пала в сражении за Англию, а он подобрал бы меня и поскакал со мной на черном иноходце (интересно, что это такое?) в свой замок, и влюбился бы в меня, очарованный моей красотой, и написал бы в мою честь любовный сонет, и мы бы сбежали куда-нибудь и отравили бы себя или утонули в озере. Или устроили революцию. Черт, я брежу.
Нельзя выходить из дома, не позавтракав. Как бы то ни было, сейчас не девятнадцатый век, и мне надо устраиваться на работу. И я устояла на ногах.
– Рада с вами познакомиться, – мямлю я. Он смотрит мне в лицо, и я вспоминаю, что есть способ установления контакта взглядами. Если хотите произвести выгодное впечатление на того, кто будет проводить собеседование, надо поймать его взгляд.
– После вас, – говорит он, кивая головой на открытую дверь лифта.
Я колеблюсь, вхожу, вижу в зеркале странноватую женщину, с ярко-оранжевым лицом.
Господи, сколько же я нашлепала на себя этого пламенеющего тон-крема! Этикетка обещала глубокий оттенок естественного загара, излучающий здоровье. Радиоактивность он излучает, вот что. Да к тому же, какой загар может быть естественным в апреле месяце? Это в Лидсе-то!
Да к тому же осталась белая полоса, возле уха. А все потому, что, как говорит моя мама, у меня наверняка анемия.
Неудивительно, что та безупречная дама за стойкой ухмыльнулась. Пытаюсь вспомнить, что же я написала в бланке опросника. И тогда у меня возникает это предчувствие. Как будто кто-то меня предупреждает, что все пойдет наперекосяк.
Мало мне нервотрепки из-за собеседования, теперь вот еще нервничаю из-за того, что рядом такой интересный мужчина.
Не будь я ярко-оранжевой, я бы стала ярко-красной. Теперь я вижу на своем лице нечто среднее.
Кроваво-оранжевое.
Ладно, говорю я себе. Не так все плохо. По крайней мере, я могу относиться к себе критически.
Красавец, который будет проводить собеседование, – возможно, будущий начальник, – человек, чье имя я забыла, – улыбается мне. Милая улыбка, специально для того, чтобы я успокоилась, но цели она не достигает.
Даже не приближается к ней.
– Какой хороший сегодня день… – говорю я и пока произношу это, осознаю, что это неправда. Погоду сегодня хорошей не назовешь. Перед тем как я бросилась бежать, я чуть не закоченела и добавляю: – Хороший для апреля.
Он кивает не в знак согласия, а для того, чтоб я расслабилась. Господи, какое мучение! Сочетание в этом человеке мужской привлекательности и власти заставляет меня чувствовать свою никчемность. Как будто в лифте со мной едут одновременно Колин Фэррел и Бил Гейтс.
– Ну вот, – говорит он, – приехали.
– То есть? – тут тренькает звоночек лифта, и до меня доходит, что он имел в виду: вот мы и приехали на нужный этаж.
Следом за ним выхожу из лифта, и на секунду мне кажется, что я вновь погрузилась в свои мечты. Ведь это и есть моя мечта! Я имею в виду, что когда я закрываю глаза и представляю себе, как в идеале выглядела бы моя работа, то вижу как раз вот это.
Открытое пространство. Яркие пятна рабочих мест. Стильные стеклянные перегородки. Персональные компьютеры на каждом столе. Тихое гудение, работа творческих, изобретательных людей. Люди же одеты так, как им нравится, и переговариваются, сидя за столами. Это создает ту атмосферу уверенности в себе и завораживающего денежного сияния, которое всегда связано с людьми, делающими карьеру, а не просто выполняющими свою работу.
Впечатление настолько сильное, что я перестаю нервничать.
– Вот так мы и живем, – говорит Джон (ведь так его зовут?) и ведет меня через зал в свой офис.
Время от времени задает своим подчиненным только им понятные вопросы и получает ответы, произносимые таким тоном, который еще раз подтверждает, что начальник здесь он. Я понимаю: вот человек, которого не только уважают, но и искренне любят.
Идя по залу, я чувствую, что меня молча оценивают. Все стараются понять, та ли я, чтобы работать в «Колридж Комьюникейшн». Ради Бога, пусть меня никто не узнает. Никто… Как бы не так!
Та девица у множительного аппарата. Та тощая, с давно не стриженной челкой в футболке с логотипом «Дизель». С остреньким носиком и густо-красными губами. Она рассматривает меня явно пристальнее остальных. Я стараюсь пересечься с ней взглядами и чуть-чуть вежливо ей улыбаюсь, но это не срабатывает.
Она все продолжает меня разглядывать.
Если честно, я испытываю почти облегчение, когда оказываюсь в офисе Джона, и он закрывает дверь. Почти. Я хочу сказать: ведь у меня впереди собеседование.
– Присаживайтесь, – произносит он и садится в свое кресло. Видение с подиума Гуччи – власть и секс.
– Вера… Исполнение желаний… – бормочет он, просматривая мое заявление с опросником.
– Именно, – подтверждаю я, уверенная лишь в том, что свое имя я вписала правильно.
Он продолжает просматривать мои бумаги и начинает улыбаться. Не той улыбкой, которой улыбнулся в лифте, а высокомерной улыбкой, которой сопутствует поднятие правой брови.
– Прежде всего должен сказать, что ваше заявление произвело на меня впечатление. Уровень профессионализма, опыт и отзывы просто великолепны.
Слова хорошие. Как раз те слова, о которых мечтаешь, когда идешь на собеседование. Почему же они вызывают у меня такое волнение?
– О, – говорю я, перенося свой вес с одной ягодицы на другую, – благодарю вас.
– Да, – продолжает он, – кажется, вы созданы для этой работы. По крайней мере, если судить по бумагам.
Он кладет бланк обратно на стол, откидывается на спинку кресла; затылок покоится в сцепленных руках, брови высоко подняты. Затем что-то происходит с его глазами.
Они сужаются, взгляд становится острым. Если бы это не было собеседованием, я бы назвала его взгляд похотливым. Но это собеседование. И я определяю этот взгляд как пугающий.
4
А теперь краткая исповедь.
Я о работе. Той, которой я занимаюсь сейчас, а не той, для которой я прохожу собеседование. Я специалист по макияжу. Работаю неполный день, стоя за косметическим прилавком в универмаге «Блейк» и получая столько, что едва хватает на три орешка, причитающиеся Золушке.
Хватает на оплату самого дешевого жилья в Северном Лидсе. Работа дерьмовая.
Настолько дерьмовая, что моя мама вообще не назвала бы это работой.
Мама думает, что я работаю в престижной компании, занимающейся связями с общественностью, расположенной, как и магазин «Блейк», в центре Лидса, что занята я полный день и зарабатываю столько, что хватило бы на орешки для прокорма стаи мартышек в течение года. Что моя работа просто пухнет от перспектив. Она думает, что последние три года я работаю делопроизводителем, ведущим счета клиентов. Если уж начистоту, то я вовсе не собиралась ей лгать. Когда я еще училась в университете, то работала на компанию по связям с общественностью в Лидсе, надеясь попасть к ним в штат, и когда работа подходила к концу, они предложили мне другую. Но когда узнали, что у меня есть еще и третья, отказались от своего предложения. Дело в том, что маме я ничего не говорила об этой третьей работе.
Поэтому в каждом телефонном разговоре мне приходилось придумывать новую историю о том, что произошло в офисе, или о том, что несуществующие сотрудники говорят мне по поводу несуществующего охладителя для воды.
По правде говоря, с каждым разом делать это становится все труднее. Каждый раз все сложнее признаться, что на самом деле я – продавщица косметики. Что работаю неполный день за прилавком в универмаге.
Потому что маме хочется, чтобы я делала карьеру, чтобы она могла гордиться мной так же, как моим братом Марком. Потому что мы – это все, что у нее есть, все, о чем она думает, с тех пор как папа умер, а сестра уехала в Австралию.
Три года назад я была готова сделать или сказать все, что угодно, лишь бы она была счастлива.
Поэтому, если она хочет, чтобы я делала карьеру, чтобы мой средний балл был 2,1 и все такое, то именно об этом я и буду ей рассказывать. Не могу же я позволить фактам встать на ее пути к счастью!
А чтобы выйти сухой из воды, мне надо сделать так, чтобы ложь стала правдой.
5
– Мне хотелось бы спросить вас кое о чем… – произносит Джон Сэмпсон.
Ну вот, так я и знала. Ладно, это ведь собеседование, а на собеседовании как раз вопросы и задают, поэтому пусть спрашивает. Пусть спрашивает о чем угодно, я отвечу на любой его вопрос.
И на одной ножке перед ним попрыгаю.
И колыбельную ему спою.
И танец живота исполню.
– Почему вы решили прийти именно к нам? Почему в «БиэС»?
Господи, всего-то!
– У вас лучшее агентство. Из того, что я… хм… видела, и о чем слышала. И самое большое за пределами Лондона.
Он все еще сидит, откинувшись в своем кресле, и ждет продолжения.
– …И мне нравятся люди, которые у вас работают. Знаете, рекламная кампания, которую вы проводили для «Китс косметикс» была просто великолепной, без всяких оговорок, со всеми этими клетками и прочим…
Тут я ступаю на довольно зыбкую почву.
Я хочу сказать, я ведь работаю в «Китс косметикс». Пусть ранг у меня и низкий. Я одна из тех, кто рекламирует их косметику за прилавком универмага. И сегодня утром на себе опробовала новый оттеночный крем цвета загара.
И на работе у меня все хорошо. А как же иначе. Ведь если подумать, что такое косметика? Средство манипулирования. Чтобы скрыть, что ты есть на самом деле. Обмануть других. Навести лоск.
Но дело в том, что о своей работе в заявлении я не упомянула. Потому что работа неполный рабочий день за косметическим прилавком в универмаге – это не совсем то, что можно было бы назвать работой, соответствующей требованиям агентства по связям с общественностью.
Но что-то же мне надо было сказать, а рекламная кампания «Китс» была, естественно, первым, что пришло мне в голову. К тому же это и впрямь блестящая кампания. Может быть, вы помните. Это тогда «Китс» вышли с девизом «Проверено на людях», что подразумевало, что на животных эксперименты не проводились. Как бы то ни было, всю их кампанию проводил «Колридж», это «Колридж» сделал все те фотографии, где огромное число обнаженных моделей позировали в клетках в самом центре площади Лейстер-сквер, а предполагаемые ученые что-то на них испытывали. Эти фотографии появились во всех газетах, и их даже показали в вечерних новостях после серьезных сюжетов о войнах. Вы же знаете, они стараются под конец дать что-то веселенькое, чтобы ночью нас не мучили кошмарные сны о конце света и всякое такое.
Джон Сэмпсон ничего не говорит. Он просто продолжает смотреть на меня, оценивая, стараясь понять, что же я за человек. А в моей голове звучит голос, повторяющий: «Ты на собеседовании, это не так страшно, ты на собеседовании, и все твое будущее зависит от того, как ты поведешь себя и что скажешь. Вся твоя жизнь зависит от этих десяти минут…»
Я ненавижу этот голос.
Он никогда меня не жалеет.
6
За всю мою жизнь еще никто такой богатый, такой сексуальный и красивый, с таким положением – и такой самец – не удостаивал меня таким пристальным вниманием.
Что-то молчание слишком затянулось.
– Ладно, – наконец произносит он, – расскажите подробнее о своей теперешней работе и о том опыте, который вы там получили.
– Я изучала бизнес и маркетинг в Университете Западного Йоркшира и… именно в то время впервые и в полной мере познакомилась с такой дисциплиной, как отношения с общественностью… – «в полной мере познакомилась с дисциплиной», кто так говорит? – и затем, после окончания университета, я уехала в Австралию на годичную практику…
– Правда? А в какую ее часть?
– В Сидней.
– Я прожил там шесть лет.
Черт!
– Надо же!
– А где проходила ваша практика?
Боже мой!
– В М-мэнли. – Да, в Мэнли, именно. Там жила Хоуп [2]2
Имя Хоуп соответствует русскому Надежда. (Примеч. пер.)
[Закрыть]. – Хоуп это моя сестра. Я потом расскажу вам о ней. Это длинная история. А сейчас я занята собеседованием.
– Ах, Мэнли? И как вы его нашли?
– М-м-м, я взяла такси.
Он опять тяжело смотрит на меня, не отрывая глаз, но в этот раз мне уже не так приятно. В этот раз у меня чувство, будто я на допросе, и мне все труднее и труднее выносить его пристальный взгляд. И далась же ему эта моя практика!
– Я имею в виду, – говорит он, задумчиво гладя себя серебряной ручкой между нижней губой и подбородком, – что вы о нем думаете?
В груди у меня затихший было ударник, вновь вернулся на сцену и заиграл свое бонго.
– Ну, там было… э… очень жарко… – Джон Сэмпсон поднимает бровь и согласно кивает. – …и люди были… очень доброжелательные… и вообще там было… мило и…
Он поднимает руку, останавливая меня:
– Хорошо. Расскажите немного о своем опыте работы.
Господи! Сейчас я провалюсь. Очевидно, предполагается, что я должна… что я должна делать на своей работе? Совет психолога: чтобы успокоиться, надо представить того, кто проводит с вами собеседование, в нижнем белье, тогда страх уйдет.
Ладно, рискну представить его себе в плотно облегающих жокейских штанах. Черных. «Кэлвин Кляйн».
– Опыт работы… – тяну я, представляя его себе почти голым. Нет, это не помогает. Без одежды он становится еще более грандиозным и наводящим ужас. А этот его бугорок? Он слишком отвлекает. Я даже думать не могу. – Мой опыт…
– Давайте, я вам помогу, – произносит он голосом, который моментально делает его застегнутым на все пуговицы. Он начинает читать то, что написано в моем заявлении, и во время чтения брови у него то поднимаются, то опускаются. – Два года работы в агентстве «Глори» в Лондоне. Страшим бухгалтером. В ваши обязанности входили подготовка пресс-релизов, поддержание связей с клиентурой, договоры с фотографами, создание информационных пакетов для прессы… – он продолжает читать, и я киваю головой при упоминании о каждой своей обязанности, как будто вспоминая, как и в самом деле делала это.
К этому моменту искусственный загар на моем лице – это последнее, что меня волнует.
7
Прочитав список моих обязанностей, Джон Сэмпсон закинул ногу на ногу и положил мой бланк на стол. За его спиной в широком окне офиса виден Лидс – уходящие в небеса деловые здания, новые гостиницы, краны, кажется, что весь город строится и растет. Я могла бы стать его частицей. Присоединиться к чему-то важному и роскошному. Господи, мне нужна эта работа!
– Список внушительный, – с непроницаемым лицом говорит он.
– Да, – соглашаюсь я, – это была серьезная работа.
В его глазах мелькает что-то подозрительно напоминающее насмешку, и он запускает пальцы в свои черные кудри. В глаза мне стреляет отблеск от его часов, ослепляющих своей серебристой дороговизной.
– Если нетрудно, напомните мне, кто у них сейчас отвечает за организацию работ.
– Простите?
– Ну, в «Глори». Кто был вашим начальником?
Его глаза пронзают меня насквозь, и сейчас уже я сижу перед ним в одном белье. Так-то вот. Я начинаю подозревать, что та улыбка в лифте не была ободряющей, что то была улыбка льва, приглашающего аппетитную газель зайти к нему в клетку.
– Моим начальником?
Он кивает, все еще не отводя от меня взгляда:
– Да, вашим начальником.
В дверь стучат.
– Войдите, – откликается Джон, недовольно прикрывая глаза.
Я поворачиваюсь к открывающейся двери. Это та девица с челкой, это ее голова просовывается в дверь.
– Ну что такое, Карла? У меня же собеседование.
– Я знаю, Джон, – отвечает челка, жуя резинку. – Простите. Но это очень важно.
– Одну минуту, – говорит он мне, и я наблюдаю, как его могучий зад, туго обтянутый жокейскими штанами, исчезает за дверью.
Одна минута. Этого как раз хватит, чтобы выпрыгнуть из окна. Шесть этажей. Хлоп, и все кончится.
Ах, черт! Эта челка. Теперь я вспоминаю, где раньше ее видела. В магазине. Я накладывала ей макияж в пятницу недели две назад. Фиолетовые тени на глаза, бледно-матовый крем-основа, прозрачная пудра, контур для губ, рабочие тона. Я даже помню, что объяснила ей, как под скулами нужно накладывать жидкие румяна, чтобы придать лицу объем.
И что, она решила так вот меня отблагодарить?
Подожди, подожди. Успокойся. Может быть, ты ни при чем. Может быть, что-то «важное», это совсем другое, ко мне отношения не имеющее. Мне надо постараться…
Дверь открывается так резко, что по комнате пробегает легкий ветерок, от которого первая страница моего заявления взвивается в воздух.
– Так, – говорит Джон тоном «вернемся к нашим баранам/лев возвращается к прерванному обеду». – На чем мы остановились? Ах, вот здесь. Вы собирались назвать мне имя своего начальника в агентстве «Глори».
– Да, – протягиваю я, все еще стараясь выиграть время. – Моего… начальника… звали… – и я вспоминаю, вытягивая из памяти время учебы в университете, когда я писала диплом на тему «Связи с общественностью в косметической промышленности». Я цитировала в нем основателя и исполнительного директора компании «Глори» раз пятьдесят. И его имя было… – Питер… Ричмонд…
– Ах да, конечно, – говорит Джон Сэмпсон почти ликующе. – Старина Питер.
Черт, они знакомы! Я ностальгически киваю головой: старина Питер.
– Да, м-м-м, наверное, мне следует сказать вам, почему я считаю, что подойду вашей компании. Дело в том, что я внушаю доверие, и люди говорят, что я хорошо работаю в коллективе и…
Опять тот же останавливающий жест рукой.
– К этому мы еще вернемся. Во-первых, мне интересно, что вы думаете о старине Питере. Интересный типаж, не правда ли?
– Да уж, конечно, – говорю я, подхватывая на лету. – Тип еще тот. Хотя я не очень хорошо его знаю, он ведь не часто бывает в офисе. Он любит командировки и уезжает далеко.
– Очень далеко, с этим не поспоришь, – замечает он, подавляя смешок.
– Но знаете, иногда он все же приходил в офис посмотреть, как мы без него справляемся.
– Вам приходилось делать какую-нибудь работу непосредственно для него?
– М-м-м, да. Ему нравилось, как я излагаю материал, поэтому он часто просил меня написать для него пресс-релиз или какой-нибудь рекламный материал или…
– Некролог?
Пространство комнаты тесно смыкается вокруг меня:
– Что?
– Он же умер. Вы не знали? Он умер от разрыва сердца на почве перенесенного стресса в тысяча девятьсот девяносто восьмом году. Что произошло, если судить по вашему заявлению, за три года до того, как вы стали работать на него.
Теперь умереть хочется мне.
– Я… м-м-м, да… Я сейчас все объясню. Эти даты… в заявлении… я, должно быть…
– Видите ли, – прерывает он меня, – это характерно для связей с общественностью. В нашем деле стрессы испытываешь постоянно. Это нельзя сравнить, ну, скажем (давайте возьмем что-нибудь наугад, просто из воздуха)… скажем, с работой в магазине.
Все. Я сижу перед ним совершенно голая, на мне даже белья нет. Роста во мне сантиметров пять. И я на волосок от того, чтобы не взобраться на письменный стол и не броситься в окно.
– Я сейчас все объясню, – говорю я, но мои слова разбиваются о гладь его выставленной вперед ладони.
Он не желает меня слушать.
Он наслаждается моим унижением.
