Текст книги "Выдумщица"

Автор книги: Андреа Семпл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

74

Я упала в обморок.

Когда постепенно прихожу в себя, то чувствую боль в затылке. Мама и Фрэнк – склонились надо мной, на их лицах беспокойство.

– Как ты? – спрашивает меня Фрэнк.

– Хорошо, – отвечаю я, пока они поднимают меня на ноги. – Только голова кружится.

– Ты меня до смерти испугала, – говорит мне мама.

– Прости. Я не хотела тебя пугать.

– Я принесу воды, – говорит Фрэнк. И добавляет: – Дорогая.

Я сажусь, и мама тоже садится. После того как Фрэнк приносит мне стакан воды, он поворачивается к маме и спрашивает:

– На чем мы остановились?

– Кажется, вы собирались мне представиться, – отвечает она ему.

– Ах, да. Я – Эдам. Рад с вами познакомиться.

О Господи! Это уже слишком. Фрэнк не только сбрил бороду, привел в порядок волосы, прилично оделся – вместе с хорошими манерами и способностью следить за собой он приобрел и новое имя. И тут я вспоминаю.

Я же все ему рассказала. Я ревела и вылила ему на жилетку все свои неприятности. Он хорошо знает, как это важно для меня. Чтобы мама познакомилась с Эдамом. И уже во второй раз за неделю он приходит мне на помощь.

Кто бы подумал, что он сможет отскрести с себя все наросты. Если не обращать внимания на то, что глаза у него несколько розоватые и что вид у него немного усталый, выглядит он просто идеально. Гораздо лучше, чем Эдам. Я имею в виду реального Эдама. Того мерзкого Эдама.

Видите, как бывает. Под оболочкой заросшего бородой алкоголика-неандертальца вызрел «человек прямоходящий».

Но дело не только в преображении Фрэнка. Посмотрите на маму.

Раньше, когда я дома падала в обморок, ей в голову обычно приходили самые невероятные подозрения, и она засыпала меня вопросами. Что ты ела на завтрак? Ты сидишь на героине? Ложишься спать слишком поздно? Никак не расстанешься со своим глупым вегетарианством?

Но сейчас, всего после двух минут беспокойства, для которого к тому же есть вполне обоснованные причины, она в полном трансе от счастья и впитывает каждое слово Фрэнка – прошу прощения, Эдама. Но я-то знаю, что она его не слушает. Она полностью растворилась в материнской гордости.

Ну разве она не молодец, моя дочка!

Какой он красивый!

И такой умный и воспитанный!

И по виду богатый!

Однако спустя некоторое время на лбу мамы появляется легкая морщинка.

– Простите, можно задать вам вопрос? – говорит она. – Почему Фейт так странно вела себя, когда вы пришли?

– Странно?

– Ну да. Она прямо прыгнула, чтобы схватить вас за руку.

– Ах, это. Да… ну… на нее, вероятно, так действует мой животный магнетизм, – смеется он. – Она просто не может сдержаться.

Господи! Животный магнетизм – это совсем не то качество, которое мама способна оценить в своем будущем зяте, но вообще-то Фрэнк делает максимум того, что может. Следует неловкая пауза, но потом мама опять начинает улыбаться. Опасность миновала.

Почти миновала.

– Но почему она назвала вас Фрэнк? – Господи, да кто она такая? Мисс Марпл?

– Фрэнк? – небрежно замечаю я. – Я так сказала?

– Да, – отвечает Фрэнк. – Фейт всегда зовет меня Фрэнком. Она решила, что это будет моим ласкательным именем, потому что я без ума от старой свинговой музыки. Помните, Фрэнк Синатра? Хотя, вероятно, это было еще до вашего рождения, миссис Уишарт.

– Да нет, – говорит мама, вся вспыхнув от его комплимента. – Мне нравятся его милые песенки.

Я плюхаюсь на стул и, не веря своим глазам, наблюдаю за всем происходящим, которое становится все менее и менее правдоподобным. Черт, но и сам Сальвадор Дали не смог бы предположить, что последует затем. Они оба начинают петь «Давай унеси меня на Луну»! Правда. Они поют. Фрэнк поет серенаду моей матери, сидя на ковре, как под балконом Джульетты.

Ну ладно, пусть в этом есть что-то слащавое, как в видео Селин Дион и в тех эпизодах «Друзей», которые они обычно вставляют перед тем, как должна состояться свадьба – наплевать. С тех пор как умер папа, любая минута, когда моя мама счастлива, для меня на вес золота. Я понятия не имею, почему Фрэнк делает все это для меня, но я так ему благодарна.

Они продолжают мурлыкать эту песенку, и мама просто мычит там, где не знает слов.

Но мне не нужно лететь на Луну.

Я уже там.

75

Мы выстояли, несмотря ни на что.

Он выстоял.

Не знаю, как ему это удалось, но он справился. Честно говоря, какое-то время Фрэнку пришлось нелегко. Мама задавала ему вопросы о работе адвоката.

А потом сказала, что приглашает нас поехать выпить. И мы поехали с ней выпить. И она спрашивала, что бы Фрэнк хотел выпить, и это был из всех вопросов вопрос. Это было, как если бы ради бутылки пива ему пришлось предать родного брата или что-то вроде этого. В его глазах, заметавшихся по перевернутым бутылкам из-под спиртного, разбросанным по всему бару, мелькнула паника.

– Я бы… э… выпил…

Я молюсь про себя: «Не говори «водки». Не говори «водки». Не говори «водки».

– Минеральной воды, – наконец выдавливает он из себя. И чтобы мама не подумала, что он не умеет радоваться жизни, добавляет: – Газированной.

Я улыбаюсь ему. Он улыбается мне. И где-нибудь в Антарктике тает айсберг.

– Спасибо тебе, – говорю я ему, когда мама везет нас домой. – Ты меня спас.

– Да нет, – отвечает он. – Давай уточним. Это ты меня спасла. А я только возвращаю долг.

– Ты уже один раз возвратил, – напоминаю я ему. – Позавчера, помнишь? С Эдамом.

– Ну и что, – пожимает он плечами. – Давай считать, что ты мне должна одно спасение.

– Но ты сбрил бороду! Купил новую рубашку!

– Ладно, ладно, – говорит он, поднимая руку, – я сбрил бороду, но рубашка-то у меня была, я ношу не только джемперы и футболки.

– Хорошо. Но все-таки то, что ты сделал, для меня очень важно.

– Иногда бывает важно произвести хорошее впечатление, – произносит он хмуро, – на родителей.

Я киваю:

– С этим не поспоришь.

Но все же я не понимаю. Не понимаю, почему он это сделал. Я хочу сказать, ему-то что до того, что я врала матери о своем бойфренде? Это ведь целиком моя глупость, так ведь? Это не причина, чтоб полностью меняться и знакомиться с матерью девушки, которая вовсе и не твоя.

76

– Как там у тебя с работой? – спрашивает меня Фрэнк.

– Да никак, – отвечаю. – Но это ничего. Я на будущей неделе вплотную займусь поисками.

Он кивает головой.

– Ты обязательно найдешь работу.

– Конечно.

И тут он рассказывает мне еще кое-что о своем брате. И о больнице. О том, что случилось, когда он оттуда вышел.

– Я хотел напиться. До бесчувствия, – говорит он.

Я киваю и говорю:

– Я тебя понимаю, потому что и в самом деле понимаю. Когда умер папа, за один вечер весь мир переменился, и я это очень остро чувствовала. Тогда я просыпалась среди ночи, и мне хотелось кричать, чтобы не думать. Мне казалось, что я схожу с ума – жуткие образы, будто из фильмов ужасов, проносились в моей голове. И думаю, что и в самом деле я могла сойти с ума, если бы не мама – кому-то из нас надо было держать себя в руках.

– Знаешь, два дня спустя, после того как я вышел из больницы, я завернул в паб и оставался там до тех пор, пока меня не вышвырнули.

– О Боже.

– Да. Но домой я не пошел, – в его голосе послышалось что-то новое. Как будто он до сих пор никому об этом не рассказывал. – Я знал, что дома мне будет слишком тяжело. Поэтому я пошел искать другой паб, и единственным местом поблизости оказался этот клуб. Это один из этих местных клубов, где женщины выставляются, крутя своими грудями пятого размера и наигранно улыбаясь. И тут вваливаюсь я, упившееся ничтожество в дождевике. Но я на них плюю и иду к бару, и трачу черт-те сколько денег. Ко мне подходит парень. Наверное, лет восемнадцати, не старше. И говорит: «Чего ты, такой-растакой, не танцуешь?» Я ничего ему не ответил. Продолжаю пить. А он говорит: «Ты, ублюдок», и отходит, танцуя. Я не понимаю. В каком мире мы живем, если нельзя просто зайти в паб, если тебе этого хочется? – он улыбается, но его глаза полны печали.

– Люди боятся, что могут заразиться твоей безысходностью.

– Может быть, и так, – соглашается он. – Как бы то ни было, но с этого дня все и пошло. Лучшим моим состоянием было бесчувственное. По сути, единственным выходом, если уж честно.

Он продолжает говорить. И говорит, и говорит.

Я не против. Я рада, что нашелся человек, который может так честно и открыто говорить о том, что его мучает.

Вот мужчина, думаю я, которому нужна женщина, способная его полюбить. И сразу же за этой мыслью приходит другая. Еще более пугающая.

Я могла бы стать такой женщиной.

Которая полюбила бы его.

И, глядя в его полные силы, но нежные глаза, я понимаю, что это было бы совсем нетрудно.

77

Ребенок Элис – это самое красивое создание, которое я когда-либо в жизни видела.

По крайней мере, если не замечать запаха. И липких пузырей изо рта, которые растекаются у тебя по рукаву. И ора на пределе голосовых связок – каждый раз, когда я прикасаюсь к нему. И вида его загаженных подгузников, когда Элис их меняет.

– Ну, вот и все, – говорит она ему, хлопая в ладоши. – Какие мы молодцы.

Она зовет его Оскар, поэтому и мне лучше называть его этим именем, а не просто «он», так ведь? Но он еще в таком возрасте, когда даже имя кажется для него слишком большим.

Я никогда не видела Элис такой. Такой собранной, такой счастливой.

Я-то боялась, что все будет наоборот, что все это будет для нее слишком трудно.

– Кто это у нас такой красивенький, – воркует она и трется носом об Оскара, в полнейшем восторге лежащего на полу, – кто это у нас такой хорошенький мальчик?

С его рождения прошло два дня, но надо отдать Элис должное – управляется она с ним довольно ловко. Выглядит, правда, так, что вполне вписалась бы в «Ночь с ожившими мертвецами», и даже проходящие мимо зомби бросали бы на нее сочувственные взгляды. Но похоже, ее это ничуть не волнует. Похоже, ничто не может стереть с ее лица широкую улыбку материнского счастья.

Подгузник заменен, и она опять укладывает младенца на колени по-стариковски сморщенным личиком вверх и вынимает правую грудь.

– Давай, Оскар, – говорит Элис, – теперь твоя очередь.

В поисках соска Оскар тычется личиком в грудь с неукротимой решимостью самонаводящейся ракеты, реагирующей на тепло, и, обнаружив цель, начинает сосать. И как сосать!

– Ты только посмотри, – говорю я, – как он хочет жрать.

Элис улыбается.

И затем, поскольку Оскар, видимо, занят всерьез и надолго, она спрашивает, как дела у меня.

Я рассказываю ей о вчерашнем. О Фрэнке и о том, как он спас меня. О том, что без бороды он совсем другой.

– Как романтично, – говорит Элис.

– Ну, уже не знаю, как насчет романтики, но с его стороны поступить так было просто здорово.

– Он, наверное, что-то к тебе чувствует.

– Что-то чувствует?

– А чем еще это объяснить? Хороший вопрос.

– Ну, он… просто хороший человек.

Элис смеется.

– Женщина в газетном киоске очень хороший человек, но сомневаюсь, что ради меня она бы преобразилась.

– Я как-то не думала о нем в этом плане.

– Ну, так подумай. Давай, что ты о нем думаешь? Оскару хочется знать, что ты о нем думаешь.

Оскару-то, конечно, все до лампочки. Все, что ему нужно, это его чертово молоко, и побольше.

– Да не знаю я, что о нем думать, – говорю я ей. – Наверное, я думала о нем, как о человеке, которого мне стало жалко, ну, ты знаешь, из-за того, что случилось с его братом. Сейчас, правда, я уже не уверена. Я хочу сказать, что я и сейчас его жалею, но не свысока, а потому, что благодарна ему, вот и все.

– Ну да, конечно, – поддразнивает она меня.

– Да ладно, Элис, – говорю я, – хватит.

– Он наверняка что-то чувствует к тебе.

– Может, и так.

– Похоже, тебе это не очень нравится.

– Но это все усложняет.

– Усложняет?

– Я не уверена… – я жду, пока Оскар, потерявший сосок, не найдет его снова и не вцепится в него. – Я не уверена, что готова к этому. Ну, после всего этого с Эдамом.

Элис кивает.

– Это приятно – иметь поклонника.

– Он не поклонник, – но, говоря это, я начинаю сомневаться в том, что это не так.

– Ладно, ладно. Как хочешь.

78

Час спустя мы собираемся на прогулку: я, Элис и Оскар.

Для Оскара это большое событие. Это его первая настоящая прогулка на открытом воздухе.

И для Элис это тоже событие. Ведь до появления Оскара она редко доходила до парка без паники.

Но кажется, пока с ней все хорошо.

– Какой миленький мальчик. Какой миленький-миленький, – она ласкает его щечку легкими поцелуями.

По дороге в парк Элис спрашивает, как у меня с работой.

– Я все еще безработная, – говорю я. – А как у тебя? Я имею в виду, когда у тебя все более-менее утрясется?

– Вернусь к своим конвертам.

– Высоко мы с тобой летаем, нечего сказать.

– Да, этот Ричард Брэнсон с телевидения от зависти умрет, – отвечает она.

Мы доходим до парка, и тут солнце решает осчастливить нас своим появлением. И пока мы ходим по круговой аллее вдоль границ парка, проходя мимо бегущих трусцой людей, иностранных студентов и других молодых родителей, Элис, кажется, и не собирается впадать в панику. Мы доходим до скамейки и решаем присесть.

Глазенки Оскара широко открываются, что при желании можно считать проявлением крайнего удивления, но скорее всего говорит о том, что он выпускает газики.

– Ну вот, – говорит Элис, по-матерински сюсюкая. – Вот мы и в парке. Нам нравится парк, да? Нам нравится в парке! Мы уже большие мальчики, и мы ходим в парк, как другие детки, да? Да, ходим. Мы ходим. Ходим-ходим, – она легонько и нежно подкидывает его.

И пока Элис воркует, полностью поглощенная этим занятием, я откидываюсь на спинку скамьи и наслаждаюсь теплым ветерком. Прилетела сорока и уселась у наших ног. Потом другая. Наверное, его красавица жена.

То счастливое чувство, которое осталось у меня от вчерашнего дня, еще не ушло. Честно говоря, пожалуй, даже стало сильнее. Никак не могу забыть, что другой человек приложил столько усилий ради меня. Ради меня.

Ну, ладно, я спасла ему жизнь. Но слова Элис никак не выходят у меня из головы. Наверное, он что-то чувствует ко мне.

Я смотрю по сторонам на людей, сидящих на других скамейках. На одной группка подростков в мешковатой одежде рассматривает свои скейтборды. На другой сидит пожилая пара, оба одеты в бежевое и жуют бутерброды. А еще на следующей сидит… сидит… Нет.

Не может быть. Или может? Вряд ли… Нет.

Но когда я напрягаю глаза, то понимаю, что не ошиблась. Это Джон Сэмпсон, одетый в дорогие джинсы и дорогую футболку. А рядом та, с густой челкой, нежно к нему прижимающаяся и заигрывающая с ним.

– О Господи! – говорю я вслух. Элис перестает укачивать Оскара.

– Что такое? – спрашивает она.

– Помнишь, я рассказывала тебе о работе по связям с общественностью, которую так хотела получить? Помнишь, я говорила о том, кто проводил собеседование, как он выяснил, что все в анкете чушь собачья?

– Угу.

– Только не смотри туда – он сейчас сидит с девчонкой, у которой густая челка. На третьей скамейке от нас.

Конечно, когда вы говорите кому-то «не смотри туда», то он обязательно туда посмотрит. Вот и Элис посмотрела. И, посмотрев, страшно побледнела. На ее лице застывает улыбка, а затем оно вытягивается. Таким я ее лицо раньше не видела. И на нем появляется выражение, говорящее о том, что у нее вот-вот случится приступ паники.

– С тобой все в порядке? – спрашиваю я.

– Да, – отвечает она. – Нет. Наверное, нам лучше пойти домой. Вот туда, – и она указывает в направлении от Джона Сэмпсона.

– Хорошо, – говорю я. – Мысль неплохая.

79

Когда я сижу на диване и ем шоколадные хлопья, я вижу, как из квартиры Фрэнка выходит мужчина. Лысый полный мужчина в длинном пальто. У меня странное чувство, будто я знаю этого человека, но не могу вспомнить откуда.

Я практически уверена, что это отец Фрэнка, но ведь мы с ним не знакомы. Однако он определенно мне кого-то напоминает.

Тут звонит телефон.

Идя к нему, чтобы снять трубку, я ожидаю услышать один из трех голосов. Голос Элис. Голос матери. Или голос женщины из банка, которая все время говорит, что мне лучше зайти и поговорить с ней о моей задолженности по банковскому счету.

Но этот голос не принадлежит ни одной из трех вышеперечисленных женщин. Это мужской голос.

– Здравствуйте, Фейт.

– Здравствуйте.

– Это, хм, я, – я? Кто это «я»? Какой, к черту, «я»? – Джон. Джон Сэмпсон. Из «Колридж Комьюникейшн». Я не так давно проводил с вами собеседование по поводу приема на работу, бухгалтером-делопроизводителем.

О Боже мой!

Я вспоминаю вчерашний день, парк, его и ту густую челку.

– О, – говорю я, – хм, здравствуйте еще раз.

– Видите ли, появилась другая вакансия. И я хотел поинтересоваться, можно ли еще на вас рассчитывать?

– Рассчитывать?

– Ну да. В отношении этой вакансии.

– Вакансии?

– Хм-м. Это другая ставка бухгалтера-делопроизводителя, – голос у него упавший, удрученный. Совершенно не такой, которым он издевался надо мной на собеседовании. Но его слова звучат в моих ушах сладкой музыкой.

Он же предлагает мне работу! И не какую-то там, а работу по связям с общественностью!

Карьерную работу!

– Хм, да, рассчитывать можно, – говорю я. – Звучит… заманчиво. Я была бы рада.

– Тогда решено, – говорит он. – Заскакивайте сегодня в два, и мы все подробно обговорим.

– Хорошо.

– Тогда до свиданья.

– До свиданья.

Даже уже положив трубку, я все еще не могу поверить, что это и в самом деле произошло. Джон Сэмпсон. Джон Сэмпсон. Тот самый мужчина, который заставил меня во время собеседования почувствовать себя ничтожеством пяти дюймов ростом, сменил гнев на милость.

Наверное, он осознал, какую ужасную ошибку совершил.

Наверное, до него дошло, что женский вариант лгунишки Буратино – это самый надежный кандидат на должность бухгалтера-делопроизводителя.

А может быть, и нет.

Может быть, он видел меня вчера в парке. Мне показалось, что он меня не заметил, но, может быть, все-таки заметил. И может быть, у него интрижка с этой густой челкой, и он не хочет, чтобы об этом узнала его жена.

Но как я могу рассказать об этом его жене?

И зачем мне это?

Я даже не знаю, кто она такая. И ничего такого мы и не видели. Они не целовались. И не держались за руки.

А может быть, он просто увидел меня и вспомнил, какой писаной красавицей я явилась к нему, и захотел вновь со мной встретиться.

Ну да, конечно.

И тут я вспоминаю кое-что еще.

Элис.

То, как она чуть не ударилась в панику, как только его увидела. То, как она хотела, чтобы мы пошли домой по другой дороге.

Но откуда Элис знает Джона Сэмпсона?

Почему она…

О, Фейт, зачем все эти вопросы. Расслабься и получай удовольствие. Ты получила работу, которую хотела получить. Ту, на которой, по мнению мамы, ты уже давно работаешь. Расслабься.

Фейт Уишарт, бухгалтер-делопроизводитель. Что-то в этом есть.

80

По дороге к Элис я наталкиваюсь на Фрэнка. Все еще безбородого. Все еще красивого.

Он тащит из библиотеки кипу книг, на обложках которых изображены звезды.

– Я только что получила работу.

– Замечательно, – говорит он. Он искренне рад за меня.

Я все ему рассказываю.

Он выглядит немного обеспокоенным.

– Фейт… – говорит он.

– Да?

– Я только… Просто не знаю… Я хотел бы знать… что ты скажешь, если я предложу тебе пообедать со мной сегодня?

– Конечно, – говорю я. – С большим удовольствием.

– Отлично, – говорит он.

– Замечательно.

– Ну и хорошо.

– Я загляну к тебе в полвосьмого?

Добравшись до Элис, я выкладываю ей все о Фрэнке и о работе.

Новость о работе, похоже, радует ее, но не особенно удивляет. Рот у нее, конечно, открывается, и она говорит: «Надо же, поразительно», но я-то могу читать Элис, как книгу. Могу отличить искреннее удивление от его натужно-искусственного варианта.

А это как раз искусственно натужная разновидность.

– Так когда же ты идешь к нему? – спрашивает она меня, похлопывая по спинке Оскара, прижатого к ее плечу.

– Сегодня в два.

– А что он сказал?

– Да на самом деле ничего особенного. Вообще ничего. Просто предложил мне работу, и все, потом повесил трубку. Никаких вежливых вступлений, вообще ничего.

– Вот как, – она выглядит обеспокоенной, помогая Оскару справиться с газиками.

Какое-то время я просто сижу и смотрю на них. Потом поднимаюсь, чтобы идти.

На полпути домой до меня вдруг доходит, как это связано одно с другим. Теперь все это обретает смысл. Телефонный звонок. Реакция Элис. Ее лицо в парке.

Звоню ей сразу же, как только вхожу к себе.

– Это был он, так ведь?

Она ничего не отвечает. Только дышит в трубку.

– Это он – отец ребенка, верно? Джон Сэмпсон – отец Оскара. Джон Сэмпсон, это твой Питер. Он обманул тебя, назвавшись чужим именем, так?

– Я… – голос у нее дрожит. И эта дрожь подтверждает мои подозрения.

– И ты ему позвонила, да? В понедельник утром. Позвонила и сказала, чтобы он дал мне работу, а он позвонил мне и предложил работу, потому что испугался, что, если не даст мне работу, ты расскажешь его жене о вашей связи. И об Оскаре.

– Да, – отвечает она едва слышно. – Прости, пожалуйста.

– Но… – голос у меня раздраженный, даже сердитый. Но потом я кое-что понимаю. Я понимаю, что дело не только во мне. Дело еще и в Элис с Оскаром. И если уж мне на кого и сердиться, так на Джона Сэмпсона. В конечном счете это он врал Элис о том, что у него нет жены, о том, что любит ее. Назвался другим именем. Придумал другую работу. Все другое. И именно он сбежал, когда узнал, что она беременна. Именно он не хотел больше иметь с ней ничего общего. А единственной виной Элис было то, что она оказалась слабой. До тех пор, пока не увидела его в парке с еще одной жертвой. И тогда, поняв, что это он издевался надо мной на собеседовании, она наконец не выдержала. И позвонила ему. И шантажировала его.

– Нет, – говорю я. – Это ты меня прости. Но, Элис, я не вижу для себя ни малейшей возможности работать на этого ублюдка, ни при каких обстоятельствах.

Я и в самом деле так считаю. Ни при каких обстоятельствах. Но это не причина, чтобы не пойти к нему и не поговорить относительно банковского счета для Элис. Она твердила, чтобы я этого не делала, а я настаивала, что это самое меньшее, что он может сделать, и она наконец сдалась.