Текст книги "Выдумщица"
Автор книги: Андреа Семпл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)
8
Вдруг мне страшно хочется очутиться за своим прилавком, стоять там, разговаривая с покупателями о том, как подобрать подходящий крем-основу для комбинированной кожи, на которой есть и жирные, и сухие участки. Не где-нибудь еще, а именно там.
– Вы здесь также пишете, что в Университете Западного Йоркшира по предмету «Бизнес и маркетинг» у вас было 2,1.
– Да, – отвечаю я, вся такая белая и пушистая.
– Так вот, после телефонного запроса, адресованного декану факультета бизнеса этого университета выяснилось, что это не так.
– Разве? – спрашиваю я, и мой белый пух на глазах сереет и сваливается в колтуны.
– Да, – подтверждает он, откидываясь на спинку своего крутящегося кресла и поместив конец серебряной ручки в горизонтальную выемку между нижней губой и подбородком.
Раздумывая, как бы мне отсюда исчезнуть, я оглядываюсь назад. Стена рядом с дверью сделана из пузырчатого стекла, искажающего вид рабочего помещения за ним, делая размытыми человеческие фигуры и предметы. Мне вдруг кажется, что это прямо на глазах размывается и тает моя мечта.
– Так, – произносит голодный лев, – теперь скажите мне, есть ли в этом заявлении хоть что-то, что соответствует действительности?
– Простите, – говорю я, – ведь я просто хотела…
– Вы просто выдумали все, начиная с отличных оценок и кончая рекомендациями, так ведь? Чистая ложь. Пари держу, что и увлечения себе вы тоже выдумали. Что у нас тут? Верховая езда, любительский театр, плавание под парусами и… – прежде чем огласить последнее из моих увлечений, он смотрит на меня, оценивая мое психическое состояние, – …альпинизм.
– Нас… м-м-м, однажды переправили со скалы на скалу по натянутому тросу. В шестом классе. Мы тогда ходили в обязательный поход… – мой голос постепенно замирает.
– Честно вам скажу, за все те годы, что я провожу собеседования, я не встречался ни с чем подобным.
– Я понимаю, я просто…
– Лгали и лгали мне, – он скептически смеется и качает головой.
– Дело в том, что я… – его вытянутая вперед рука резко останавливает меня.
– Итак, «Вера», пусть это будет вашим именем, раз вы выбрали его для своего девиза. Давайте говорить начистоту. Вы – одна из этих косметичек, одна из тех девиц, что стоят за прилавками в магазинах, у вас нет совершенно никакого опыта работы в области пиара, и все же вы приходите в одно из крупнейших агентств в стране, прекрасно осознавая, что все написанное в вашем заявлении – это полная фикция.
Открыть окно будет легко. И я смогу добежать до него, прежде чем он спохватится. Тут шесть этажей, вполне достаточно.
– Но я в самом деле изучала бизнес и маркетинг, – говорю я ему, потому что это правда.
– Но балл у вас ведь был не 2,1?
– Нет, – отвечаю я, – не 2,1. У меня было 3 из-за того, что на последнем курсе после смерти отца мне пришлось уехать и жить с мамой. А так, в конце второго курса, я была в числе шестидесяти пяти процентов, у которых балл был той самой золотой серединой в 2,1, поэтому и окончательный мой балл был бы 2,1, если бы обстоятельства не изменились. Если бы ничего не случилось.
– И вы в самом деле живете в квартире в Гайд-парке? Это вы, наверное, не выдумали.
Перед моими глазами встает моя квартира. Зарешеченное кухонное окно. Загибающийся по краям оранжевый ковер.
– Нет, – отвечаю я, – не выдумала.
– А как насчет ваших рекомендаций?
Две недели назад моя подруга Элис набрала номер компании «Колридж» и измененным хриплым голосом сказала ответственному по кадрам, что я была одной из самых усердных и прилежных студенток, которых ей приходилось обучать взаимодействию в области маркетинга за двадцать лет ее работы в Университете Западного Йоркшира. Элис самой только двадцать пять. Ее близость к университету не простиралась дальше того случая, когда содержимое ее желудка, не выдержавшего отравления алкоголем, изверглось рядом с университетским зданием еще до того, как, выходя из него, она успела остановиться. А единственное, чему она меня научила, это то, что, пылесося комнату, сжигаешь больше калорий, чем когда занимаешься сексом.
– Мои рекомендации в порядке, – заверила я его.
Бровь у него недоверчиво ползет вверх.
– В самом деле, даю вам слово, – говорю я, даже на этой стадии не в состоянии быть честной до конца. – Так далеко я бы не зашла.
Я одариваю его нервозной улыбкой, но у него нет желания делать мне ответный подарок. Осознавая свое превосходство, он лишь слегка втягивает носом воздух.
Я начинаю ненавидеть Джона Сэмпсона. Ладно, в своем заявлении я все наврала. Я почти все выдумала, кое-что утаила в укромном уголке, постаралась произвести впечатление, но, если он все это знал, зачем тратил время на собеседование. Да затем, что ему это нравится. Нравится смотреть на мои страдания.
Я хочу сказать, что нормальные люди так не поступают, только извращенцы.
Но не надо себя обманывать. Предложи он мне все-таки работу, я конечно же соглашусь, несмотря ни на что.
– Теперь послушайте меня, – произносит голос. Голос твердый, уверенный, но до странности знакомый. И тут я понимаю, что это мой голос. Наверное, я сошла с ума. Что я делаю? Меня только что вывели на чистую воду, только что признали виновной в мошенничестве, и вот пожалуйста, я еще и нотации читаю. Господи, опять этот голос! – Если я написала в своем заявлении неправду, это еще не значит, что я серийный убийца.
– Нет, – соглашается он, – это значит, что вы нечестный человек.
– Да, конечно, – говорю я, чувствуя, как кровь приливает к моим неестественно загорелым щекам, – я солгала, но только потому, что знала: правды вам будет недостаточно. К тому же это не совсем ложь. Я ведь и в самом деле могла стать хорошим бухгалтером-делопроизводителем, это правда. С тех самых пор, когда я изучала связи с общественностью в университете, я знала, что смогу быть хорошим специалистом, и после окончания университета я получила бы соответствующую работу, если бы мне не пришлось уехать и быть с матерью после того, как умер отец…
На этот раз он останавливает меня:
– Я не желаю слушать вашу автобиографию.
– Но я уверена, что хорошо справилась бы с этой работой, – настаиваю я. Но во второй день месячных за последствия можно не опасаться. – Я хочу сказать, что всю жизнь старалась представить вещи лучше, чем они есть на самом деле, сделать так, чтобы люди выглядели лучше, чем они есть на самом деле, так неужели я не смогу делать то же с компаниями?
– После чего на нас подадут в суд за мошенничество?
– Я, конечно, понимаю, что с этим своим заявлением перестаралась, но это потому, что иначе ничего бы не вышло. Я не буду лгать, если получу эту работу. Обещаю вам. Я ведь просто стараюсь преподнести вещи так… как их надо преподносить, чтобы… они казались более привлекательными, – я внимательно рассматриваю его лицо, пытаясь обнаружить что-нибудь, что могло бы дать мне надежду.
Ничего, даже намека.
Тогда я представляю лицо мамы, вспоминаю все, что наговорила ей за эти три года. Все, что говорила о компании, где работаю. О том, как хорошо складываются у меня отношения с начальником. Вот с этим, с Джоном Сэмпсоном.
– Ну пожалуйста, – прошу я полным отчаяния голосом, едва удерживаясь ягодицами на самом краешке стула. – Пожалуйста, мне так нужна эта работа. Простите, я солгала, но, пожалуйста, мистер Сэмпсон, я вас умоляю, правда, я сделаю все, что смогу, ну пожалуйста…
– Вообще-то есть одна вещь, которую вы могли бы для нас сделать.
Вот оно. Не знаю как, но мне, похоже, удалось его уговорить. Это как в кино с Рене Зельвегер, когда она уговаривала Джерри Мак-Гуайра. Вот сейчас он передумает, и я получу работу. Возможно, он немного сократит оклад или круг обязанностей, но потом увидит, что я та, в кого можно вкладывать деньги. Ну и дура же я! Он еще будет бояться меня потерять. Он сейчас все устроит. Как будто мы и в самом деле в девятнадцатом веке. Я по его лицу все вижу.
– Все, что угодно. Я все сделаю. Абсолютно все.
– Хорошо, – говорит он мне, – тогда, уходя, закройте за собой дверь.
9
Вот так-то. Вся моя карьера в качестве специалиста по связям с общественностью длилась не более десяти минут. Но с другой стороны, моя выдуманная карьера шла в гору. Можете спросить у мамы. Она вам все расскажет. Как они мной довольны, как я сумела получить звание лучшего работника месяца, и не один, не два, а целых три раза. Да, такие вот они, мои выдуманные достижения. Чтобы заслужить выдуманное признание, надо приложить немало выдумки.
– Ну, как прошел день? – спрашивает меня мама по телефону.
– Отлично, – говорю я с самоубийственной наглостью, потягивая из стакана нечто болгарского производства, напоминающее кошачью мочу.
– Ты что-то пьешь?
– Да, – отвечаю я, – фруктовый сок.
– Хорошо, – говорит она. – В такую погоду тебе нужны витамины. Много витаминов. – По голосу я понимаю, что она в самой середине своей сверхактивной домашней уборки. И я представляю ее, стоящей на коленях, с отсутствующим взглядом вытирающей пыль с плинтуса. Этот отсутствующий взгляд появился у нее после того, как мы потеряли папу.
– Да, много витаминов.
– А как на работе?
– Отлично, – говорю я опять, разглядывая этикетку на бутылке, чтобы выяснить содержание спирта. Двадцать с половиной процентов. Надо было купить водку.
– Ничего не произошло?
Так. Возможные варианты ответов:
1) я ходила на собеседование, чтобы получить работу, которая, по моим словам, у меня уже есть;
2) я встретила самого грандиозного самца в мире;
3) чтобы произвести на него впечатление, я попробовала новый тональный крем компании «Китс» цвета загара;
4) обнаружила, что новый тональный крем компании «Китс» своим оранжевым оттенком соответствует вашему натуральному цвету кожи. В том случае, если вы оранжевый орангутанг.
Ответ, который я дала:
– Меня опять выбрали лучшим работником месяца.
Но даже моего вранья для мамы бывает недостаточно. Она хочет большего. Она хочет лучшего.
– Лучшим работником месяца? Это, конечно, хорошо, но деньги-то они тебе прибавят?
Вот видите, ей все мало.
Но если недостаточно того, что я выдумываю, то что уж говорить о правде.
– Нет, – отвечаю я, немного раздраженно, – это звание не предполагает повышения оклада.
– Ну ладно, не обижайся. Я уверена, что скоро у тебя будет достаточно денег, чтобы…
Даже под градусом, я все же понимаю, что за этим последует.
– Мам, мне здесь хорошо. Я понимаю, что квартира маловата, но она в хорошем районе. У него… свой характер, своя особая атмосфера.
А вот это, пожалуй, правда. В Гайд-парке в Лидсе, где я живу, и в самом деле особая атмосфера. Эта атмосфера создается героино-зависимыми типами, валяющимися посреди улицы, детишками особого склада, кидающими вам в спину камни, стоит только выйти из дома. Не утихающими автомобильными сиренами и полицейскими вертолетами, не дающими заснуть до пяти утра. Головорезами, выкрикивающими расистские оскорбления в адрес любого оказавшегося в поле зрения представителя этнического меньшинства. Весьма колоритными пьянчугами, высказывающими тебе бодрые (хоть и не совсем внятные) предложения «убираться подальше», когда ты идешь по улице, вдыхая характерный аромат из смеси выхлопных газов, мочи и тухнущих кебабов, брошенных по причине их несъедобности.
Да уж, чего-чего, а особой атмосферы этому району не занимать.
А моя квартира? Даже не говоря о том, что последние полгода хозяин страшно шумит, делая ремонт в подвале подо мной, ни у кого, кроме меня, не возникнет горячего желания ее снять. А если и возникнет, то квартирка эта скоро остудит все его желания. Она страшно холодная и страшно уродливая. С точки зрения стороннего наблюдателя, естественно. Но хотелось бы мне взглянуть на стороннего наблюдателя, который нашел бы слова, более подходящие для описания моей квартиры, чем «эстетическая катастрофа». Хотя в ней есть две-три особенности, которыми отличаются квартиры викторианского периода. В ней высокий потолок. Эркер. И призрак старухи в белой ночной сорочке. Вообще-то насчет призрака я не уверена, потому что видела я его только один раз, и это было после того, как я посмотрела по телевизору «Другие», но тогда я не смогла ночевать здесь и пошла к Элис. (Элис – моя лучшая подруга, фактически, моя единственная настоящая подруга в Лидсе, но подробнее я расскажу о ней дальше.)
Так или иначе, за исключением потолка и окна, все остальное в этой квартире полное дерьмо. Дерьмовый оранжевый ковер. Дерьмовые обои, как в пабе. Такие дерьмовые, что линолеум в кухне загибается по краям, не желая соприкасаться со стенами.
Я попыталась придать квартире более приличный вид: я покрасила стены в ванной комнате, купила хороший стол и стулья. Но это оказалось слишком слабым оружием в борьбе с превосходящими силами Дерьмовости.
Как бы то ни было, проблема вот в чем. Мама считает, что раз у меня такая хорошая работа, то она может приехать ко мне пожить, а она к таким вещам очень чувствительна. Да, у меня не один из тех дворцов с паркетными полами, о которых читаешь в статьях о женщинах, добившихся известности.
По сути, я все выдумываю.
И буду выдумывать. О чем бы ни шла речь.
Если бы правдой было то, что нос у лгуна растет, как у Пиноккио, я была бы уже не в состоянии повернуть голову без того, чтобы не разбить окно.
Дело в том, что, если бы я не врала, моя жизнь была бы… ну, как моя жизнь. А мне вовсе не хочется, чтобы она была такой. А уж моей маме и подавно. Мне бы хотелось, чтобы она была, как в книгах. Знаете, о чем я. В таких книгах бывает драматическое начало, у героини престижная работа, она живет в Лондоне, или Нью-Йорке, или в каком-нибудь другом большом городе и ничего не делает, только мечтает о большой любви. Она находит эту большую любовь в последней главе, и это оказывается кто-то, кто все время был у нее под носом.
Мне хотелось, чтобы моя жизнь была полна драматических событий, чтобы она была захватывающе-интересной, чтобы по телу пробегала приятная дрожь волнения.
Я хочу переворачивать события своей жизни, как страницы в книге.
Я хочу, чтобы у моей жизни была красивая обложка.
Но в действительности мое существование настолько же захватывает, как одно из руководств по сборке мебели, которые вам дают в «ИКЕЕ».
Поэтому, чтобы жизнь не казалась бледной, я ее подкрашиваю.
Уже слышу, что вы мне говорите. Зачем я это делаю? Это что, извращение такое? Может быть. Я хочу, чтобы моя мать была счастлива. Я хочу произвести на нее впечатление. Хочу, чтобы она говорила, что папа гордился бы мной. Знаю, это глупо, но так важно для меня.
Важнее всего остального в мире.
10
Дело в том, что только один человек может произвести на маму впечатление (по крайней мере, после папы) – это Марк. Мой брат. Он умный, богатый и все такое прочее в превосходной степени.
Вот и сейчас.
Разговор с мамой подошел к той стадии, когда она вспоминает каждое слово, сказанное ей братом в последнем телефонном разговоре. Марк сказал то, Марк сказал это и т. д. и т. п. На эту тему может говорить часами. У меня начинает болеть голова. Хотя, возможно, так на меня действует эта болгарская кошачья моча.
– …поэтому, похоже, что он не сможет приехать на эти выходные, он слишком занят. Честно говоря, работает он уж слишком много.
– Да, мам, я знаю.
– Он мне еще рассказывал о своем новом доме. Судя по рассказам, дом просто великолепен. Но, знаешь, если принять во внимание, сколько ему приходится работать, то вряд ли у него есть время часто там бывать.
– Да, – вздыхаю я, с трудом выдерживая тяжесть сестринского сочувствия. – Да, представляю.
Не знаю, почему меня всегда так заводит, когда она говорит, что мой брат много трудится. Я не спорю, он и в самом деле работает черт-те сколько. Встает около пяти утра и часто работает до восьми, а то и до девяти вечера. Работает он в Сити – торговля фьючерсными контрактами. Ни я, ни мама толком не знаем, что это такое, но ведь ни я, ни мама не понимали ни слова из его дипломной работы на ученую степень по математике, которую он защищал в Оксфорде и благодаря которой он, собственно, и получил это место. Для мамы было бы вполне достаточно и того, что получение им степени в Оксфорде стало темой статьи в местной газете. (Я выросла на северо-востоке страны, и у нас сообщения о подобных чудачествах попадают в газеты.)
Ну что поделаешь, он такой. Торгует фьючерсами, то есть контрактами, реализуемыми в будущем. Иногда мне хочется, чтобы он как-то реализовал мое будущее, но думаю, что вряд ли бы он много получил за него.
Он приятный человек. Уверена, вам бы он понравился. Он вовсе не принадлежит к типу жестких банковских деляг, занимающихся инвестированием. Он тихий и спокойный человек, который слова плохого ни о ком не скажет.
Даже о моей сестре Хоуп.
Даже после того, как она уехала от нас в Австралию, не захотев присматривать за мамой.
– Она была слишком молода, чтобы взять на себя эту заботу, – объясняет он. Вообще-то ей и в самом деле было восемнадцать, когда у отца случился инфаркт, но сейчас ей уже двадцать один, и можно было бы вернуться и ответить за свое поведение.
В общем, я считаю, что брат у меня – хороший человек.
И все же сейчас, когда я слушаю, как мама рассказывает и рассказывает о том, какой богатый у меня брат, каких успехов он добился, брат кажется мне чужим человеком. Кем-то, кто рассчитывает вот-вот, лет через шесть, уйти на пенсию (получается, что как раз на свое тридцатипятилетие).
Он становится кем-то, кто всегда слишком занят, чтобы приехать или даже позвонить.
Кем-то, у кого машина такой модели, о которой я даже не слышала.
Почва родства у нас с ним все больше и больше размывается, и только для мамы она все еще твердая основа жизни. Именно на ней и высятся все ее построения.
– Только честно, Фейт, – говорит она, – неужели ты им не гордишься?
– Мам, я бы очень гордилась, если бы знала, что такое то, чем он занимается.
– Ну, нам совершенно незачем знать это, чтобы понять, что он добился успеха. Стоит только на костюм его взглянуть.
– Мам, мне тоже приходится надевать костюм на работу, – вру я. – В этом нет ничего необычного.
– Ладно, детка, не ревнуй. Тебе это не идет.
– Я не ревную…
Ревную, если уж честно.
– Хорошо, хорошо, – продолжает мама, – я позвонила, потому что хочу приехать к тебе на выходные, не на эти, а на следующие.
Черт!
– Знаешь, мам, не получится, – говорю я, стараясь не обращать внимания на тревожные колокольчики, зазвеневшие в моей голове.
– Очень мило, – говорит мама с натянутым смешком.
– Да нет, просто в субботу я работаю, а Эдам собирается поехать на эти дни к… родителям.
– Странно, что они заставляют работать тебя по субботам.
– Знаю, – отвечаю я, – но от меня это не зависит.
– Ну что ж, я все равно приеду как-нибудь, надо же мне с ним познакомиться. Что, если еще через неделю? Или на эти выходные? В конце концов, я могу приехать повидаться с вами обоими на неделе, может быть, так будет проще… Мне хочется увидеть его.
– М-м-м, я…
– Я же тебе не помешаю. Обещаю, что хвалить тебя не буду. Я буду вести себя как надо.
– Конечно же, ты мне не помешаешь, но лучше сначала все согласовать с Эдамом. Ты не против?
– Да нет, но ты все так затягиваешь. А мне хочется поскорее с ним познакомиться.
– Я знаю. Ты уже говорила.
– Я так рада за тебя.
– Ладно, – я закусываю губу и борюсь со странным чувством, поднимающимся в моей душе.
– А, понимаю. Он сейчас рядом с тобой. А ты все еще делаешь вид, что ничего не решила.
– Да, – говорю я, уставившись на свой пустой диван. – Он здесь. Смотрит телевизор.
– Фейт! Ты меня слышишь?
– Да, мам, – невнятно бормочу я. – Прости.
– Нам надо договориться, когда мне приехать.
– Когда… Да. Нужно договориться. Обещаю тебе…
– Мне надоело ждать, я хочу его увидеть.
– Да, я знаю, ты все время об этом говоришь. А что, если… – я вдруг замолкаю, потому что наконец замечаю, что шторы у меня широко раздвинуты. Как и полы пижамы. Настолько широко, что открывают мою левую грудь взорам всех обитателей Шелдон-террас, оказавшихся этим вечером на улице.
Тут я кое-что слышу.
Как хлопает багажник машины.
Я скашиваю глаза в ту сторону и сквозь полутьму различаю, как в мою сторону движется какой-то необычный квадратный предмет. По мере того как он приближается, я понимаю, что у квадрата есть ноги. С ногами квадратный предмет обретает смысл. Это новый жилец подвальной квартиры несет навесную полку. Наверное, он сегодня въезжает. И он увидел мой сосок. Как мне теперь здороваться с человеком, который увидел мой сосок прежде, чем узнал, как меня зовут?
– Обещаю, я тебе не помешаю, – говорит мама, выводя меня из транса.
– Мам, я не могу больше говорить. Мне надо подготовиться к завтрашнему дню.
– Что?
– Да, мне надо будет просмотреть кучу файлов, – говорю я, стараясь не обращать внимания на лязганье и удары внизу. – Завтра мне надо встать пораньше, придется проработать массу файлов с делами всех этих надутых администрашек.
– Хорошо, – отвечает она тоном, говорящим: «Лучше бы я не спрашивала», ее коробит, когда я употребляю жаргонные слова.
– Ну, тогда пока. Еще поговорим.
– Да. Не изматывай себя на этой работе.
– Я не изматываю. Все в порядке.
– Пока. Люблю тебя.
– Пока, мам, – говорю я. – И я тебя люблю.
Если все остальное – вранье, то эти три слова всегда правда.