Текст книги "Выдумщица"
Автор книги: Андреа Семпл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)
15
Я вижу ее издалека. Выражение лица у нее отсутствующее, как у призрака, это видно даже сквозь стекло. Я задыхаюсь, но бегу, машу ей рукой.
– Простите, – говорю я, налетая на полного мужчину в костюме.
– Что за черт, – слышу я, пока вновь набираю скорость.
Она меня увидела, и выражение облегчения разгладило ее лицо, она повернулась, чтобы положить телефонную трубку, как бы закончив воображаемый разговор, чтобы не привлекать к себе внимания.
Я открываю дверь. Она приваливается и крепко сжимает меня. Я чувствую ее плотный живот, а над ним сердце, неистово бьющееся, как крылья перепуганной птицы. На нас смотрят, но я стараюсь не обращать внимания.
– Я не могла… прости… я не… просто… я зашла сюда кое-что купить… и вдруг почувствовала… это странное ощущение… и эти люди…
– Все в порядке, – говорю я и напряженно оглядываю зал, стараясь не пропустить Лорейн. – Все хорошо. С тобой ничего не случится. У тебя же такое уже бывало. Все будет отлично.
– Ребенок…
– И с ребенком все будет отлично.
Она немного отстраняется от меня, убирает со щеки потемневшую от слез прядь и закладывает ее за ухо:
– Ты… ты уверена?
– Конечно, уверена. И с тобой, и с ребенком все будет в полном порядке.
– Спасибо, – говорит она; глаза ее бегают, впитывая людскую суету, текущую мимо нас. – Спасибо тебе.
Я обнимаю ее за плечи и вывожу из телефонной будки.
– Пошли. Надо отвезти тебя домой.
16
К тому времени, как я разобралась с Элис и вернулась на рабочее место, Лорейн уже закончила обедать.
Силы небесные!
Как мне теперь с ней объясняться? Пока я иду к прилавку «Китс», она сердито смотрит на меня. Губы надуты. Хотя, справедливости ради, скажу, что с тех пор, как в качестве утешения после развода она увеличила себе объем губ, они у нее всегда надуты, так что по ним о настроении судить нельзя.
Судить о нем можно по сложенным на груди рукам и по дыму, вырывающемуся из ее косметически подчеркнутых ноздрей.
– Прошу меня извинить, – говорю я.
– Извинить? Извинить? Фейт, не могли бы вы мне сказать, за что, собственно, мы вам платим?
Это выводит меня из себя. Пусть я и отсутствовала последние десять минут, но другого выбора у меня не было. Эта Лорейн сама устраивает себе бесконечные перерывы и половину времени проводит на складе, вместо того чтобы заниматься с клиентами в торговом помещении.
Уголком глаза я вижу трех девиц из лечебной косметики, которые пристально наблюдают за нами, как три сияющих белых ангела смерти.
Я просто обречена на ложь. Я отчаянно ломаю голову, выдумывая оправдание, но все оправдания уже израсходованы. И тогда, оказавшись на грани увольнения, я вдруг слышу голос.
Мужской. Из-за спины.
– Простите, можно вас.
Лорейн кивает головой в сторону покупателя и исчезает на складе.
– Да, – говорю я, быстро поворачиваясь к нему.
Это привлекательный блондин, аккуратно подстриженный, упакованный в бледно-голубой костюм и темно-синий галстук. По его деловой одежде можно заключить, что ему около тридцати, но такой неуверенный взгляд бывает только у трехлетних детей.
– Я, м-м-м, я здесь кое-что ищу.
– Вы что-то потеряли?
– Нет, – щеки его заливает румянец, ну прямо как у принца Уильяма. – Нет, я хочу сказать, что моя девушка хочет, чтобы я купил ей вот, м-м-м, это.
Он указывает на новый маскирующий карандаш компании «Китс» с таким видом, как будто это номер «Черных шлюх» или «Похотливых домохозяек». Господи, я, должно быть, столкнулась с настоящей любовью! Я бы хотела такого мужчину. Такого, который может по собственной инициативе купить мне что-то из косметики. Его девушке повезло.
– Отлично, – говорю я. – Какой у нее оттенок кожи?
– У нее, м-м-м, я не знаю. Обычный. Как у меня. Я смотрю на его щеки и думаю, есть ли у «Китс» маскирующий карандаш цвета спелого помидора.
– Так, значит, для светлой кожи, – говорю я, предположив, что именно такой оттенок у его кожи в спокойном состоянии.
– Да, – подтверждает он, переминаясь с ноги на ногу. – Для светлой.
Я даю ему оттенок номер два, и он протягивает мне свою кредитную карту. И я вижу на ней его имя – Эдам Стоунфилд.
– Что-нибудь, м-м-м, не так с моей картой? – спрашивает он. Спрашивает меня Эдам. Явно желая покинуть косметический отдел как можно скорее.
– Нет, все в порядке, – отвечаю я, быстро выпрыгивая из транса. Но, пропуская карту через кассовый автомат, я не могу не думать о нем.
Это он.
Это мой мужчина.
Именно такой, каким я его себе представляла. Как раз такого роста. Как раз такого возраста.
Как раз в таком костюме.
Как раз с такими глазами.
С такой отличной фигурой.
Но что важнее всего – как раз с таким именем.
Пусть Эдам и не самое редкое имя на планете. Не такое необычное, как Дзариа, или Хендрикс, или Дзаппа Сын Лунного Света Третий, или еще что-то в этом роде. Хочу сказать, что такому совпадению и правда можно было бы удивиться. Тогда бы следовало сказать: «Ого, когда я вас выдумывала, я и не знала, что такое имя существует». И Дзаппа Сын Лунного Света Третий посмотрел бы мне в глаза долгим взглядом и ответил бы: «Это значит, что мы предназначены друг для друга».
И все же, это моя судьба.
К тому же, учитывая контингент покупателей косметического отдела, имя Эдам не такое уж обычное. Я хочу сказать, что к прилавку мужчины подходят нечасто. Обычно они следуют в нескольких футах позади своих жен и девушек и топчутся у витрины бритв «Мак-3», как бы находя там подтверждение тому, что с тестостероном в их организме все в порядке.
Поэтому то, что Эдам здесь, – уже кое-что.
И не просто потому, что его зовут Эдам.
А потому, что он такой, каким и должен быть Эдам.
Я имею в виду, что, хотя я и не вдавалась в подробности относительно внешности Эдама, когда отвечала на мамины вопросы, я представляла его именно таким.
Маме он бы понравился.
– Простите, – говорю я ему, глядя на экран, где уже прошло подтверждение его карты. – Все это не так быстро.
– Ничего страшного, – отвечает он, бросая взгляд на мою шею. По взгляду похоже, что я ему понравилась (если только он не вампир). А почему бы мне ему не понравиться? Он ведь Эдам.
Заигрывая, я улыбаюсь. В ответ он улыбается мне глазами, но губы остаются неподвижными.
И тут я вспоминаю. У него есть девушка. Ведь именно поэтому он здесь.
Он расписывается на квитанции какой-то паучьей закорючкой.
– Ну вот, – говорю я, укладывая маскирующий карандаш вместе с квитанцией в пакет, – вот, пожалуйста.
Он не уходит.
Мой несуществующий бойфренд. Или кем бы он ни был.
Он собирается сказать что-то. Или ждет, что я скажу что-нибудь. Он чувствует, что между нами возникла связь, я знаю, это так.
Внезапно у меня возникает ощущение, что я стала жить жизнью из книги, той жизнью, о которой мечтала. Вот он, поворотный момент.
И не важно, есть у него девушка, или нет. Мы предназначены друг для друга. Он хочет спросить меня о чем-то, я чувствую. Он, наверное, собирается пригласить меня выпить с ним.
Он что-то сказал мне, но я слишком глубоко зарылась в свои фантазии, чтобы слышать.
– Простите? – переспрашиваю я в ожидании легкомысленного предложения.
– Будьте добры, мою карту, – говорит он.
– Что вы говорите? – боковым зрением я замечаю, как девицы из лечебной косметики наблюдают за крушением моей мечты.
– Мою кредитную карту, пожалуйста, – говорит он. – Вы дали мне квитанцию, но не вернули карту.
Я опускаю глаза на прилавок и вижу злополучный кусок пластика.
– Простите, – говорю я, возвращая его владельцу. – Что-то сегодня у меня все не клеится.
– Не беспокойтесь, пожалуйста, – говорит он, и вся неловкость переходит от него ко мне. – Я понимаю, как вы себя чувствуете.
– Да, спасибо, – бормочу я, наблюдая, как Эдам уходит из магазина.
Обратно в небытие.
17
Прежде чем мы пойдем дальше, надо рассказать о своем отце.
Не знаю, что именно, но знаю, что рассказать надо.
Я его любила, это точно. Но иногда ненавидела. Больше всего ненавидела, когда он без всякой причины кричал на маму или на нас, а потом выходил из дома и начинал мыть машину, разговаривал с соседями, улыбался им, как будто он самый общительный и приятный человек в мире. Я ненавидела то, как он взрывался, если вы ненароком ломали дверную ручку или если с вашей обуви на ковер падал комочек грязи.
Ненавидела, как он смотрел на меня или на Хоуп, когда собирались куда-то уходить, а потом на маму, когда она говорила ему: «Они просто оделись по моде». Или как он улыбался Марку, дочерям он так никогда не улыбался. Гордой, почти победной улыбкой.
Но теперь все это не имеет значения. Это не относящиеся к делу подробности, к которым можно относиться по-разному. Я предпочитаю помнить отца таким, каким его любила. Человеком, который всегда стремился поступать правильно. Человеком, который был рядом с нами еще минут за десять до того, как нам могло понадобиться его сердечное тепло. Тем, кто тыкал меня локтем в бок, когда его смешила какая-нибудь шутка по телевизору и в перерывах между раскатами хохота говорил:
– Не смеши меня.
– Да я же ничего не делаю!
– Дорин, – говорил он жене. Моей маме. – Она меня смешит.
Тут обычно мама вмешивалась и говорила:
– Вы двое просто дети, вы, двое.
Но я настаивала на своем:
– Я ничего не делаю. Это телевизор.
А он лукаво смотрел на меня:
– Забавная ты девчонка!
Таким вот был мой папа. Нежным и жестким. Добрым и легко раздражающимся. Нетерпимым и открытым людям. Просто ходячим противоречием, – сутулящимся, хохочущим, храпящим. Короче, просто человеком.
Человеком, которого я все еще вижу у цветочной клумбы, глядящим на меня снизу вверх и широко мне улыбающимся, или в теплице, где он, опрыскивая помидоры, слушает по радио репортаж о футбольном матче.
По крайней мере, я хочу видеть его таким. Слишком часто этот образ вытесняется другим, образом человека лежащего на полу и страдающего от боли, все еще с оранжевой бумажной короной на голове; несмотря ни на что, он попытался провести с нами праздник. Попытался убедить нас, что беспокойство в маминых глазах не имеет основания. Но сердечный приступ закончился тем, что и мама после него не может оправиться.
Когда папа умер, Марк с головой ушел в работу. Как бы он ни переживал, он хранил это в себе. Даже в больнице, когда непрерывный писк приборов дал нам понять, что отца уже нет, – даже тогда он не показал, что на самом деле чувствует. Он просто стоял у постели, прижимая к себе нас, женщин.
– Все хорошо, – мягко говорил он, хотя его голос почти тонул в наших рыданиях. – Все будет хорошо.
Громче всех рыдала, пожалуй, Хоуп. Даже когда все это случилось, когда отец прижал руку к груди, она уже была не в себе. И пока Марк вызывал «скорую», а мы с мамой хлопотали возле отца, Хоуп сползла на пол рядом с елкой и подарками, завывая от паники и преждевременной скорби.
Я слышу все это сейчас, вижу, как все было. Сверх-собранный голос Марка, говорящего по телефону, телевизор, бормочущий что-то рождественское, быстро говорящую маму и перекрывающие все рыдания Хоуп.
Но со временем рыдания сошли на нет, и Хоуп решила справляться с ситуацией по-своему. Она купила билет в Австралию и улетела туда в свой восемнадцатый день рождения. Марк-то думал, что она останется и присмотрит за мамой, поскольку из нас троих Хоуп одна постоянно жила с ней.
Но не так-то было.
Она не могла.
Нам с Марком пришлось подменять друг друга через выходные, но с понедельника до пятницы мама оставалась одна, рядом с ней не было никого из троих детей. И помимо бремени горя на меня свалилось бремя вины.
По утрам через понедельник я обычно стояла на Дарлингтонском вокзале, и мама всхлипывала у меня на плече, крепко сжимая мою руку.
– Мам, мне остаться?
– Нет. Поезжай. Тебе надо учиться, учиться хорошо. Ты должна быть такой, чтобы папа, будь он жив, гордился.
И я уезжала, но она всегда была со мной.
– Она постепенно приходит в себя, – говорил мне по телефону брат. – Ты не считаешь?
– Думаю, что да.
– И она явно становится на ноги.
Этого отрицать нельзя. Хотя в определенном смысле с ног она и не падала. Она все время суетилась по дому, вытирала пыль, мыла окна, перебирала в шкафах, застилала постели.
– Столько всего надо сделать, – говорила она, – столько всего.
Папа, который после ухода из полиции на пенсию сумел превратить сидение на диване практически в единственное свое занятие, по иронии судьбы превратил и диван в зону, куда для женщины, которую он оставил, вход закрыт.
Ведь если она станет сидеть на диване, то собьется с ритма, а для нее это просто невозможно. Невозможно, потому что тогда она начнет задумываться, а она хорошо знает, к чему это может привести.
Это приведет к новой боли. К сожалениям о том, чего не вернешь. К мыслям о том, что они так и не сказали друг другу, потому что у них не было на это времени.
Это приведет к концу света.
18
Я сижу перед телевизором и завтракаю кексами «Джаффа» и чипсами «Принглс». Вдруг чувствую, что схожу с ума.
Еще десять секунд назад все было в порядке.
Я сидела и смотрела эту дневную программу, ждала, когда начнется сюжет о том, как следить за собой, чтобы быть на высоте, и вдруг увидела ее.
Хоуп.
Свою сестру.
Сестру, которая не давала о себе знать ни звонком, ни письмом, ни сообщением по электронной почте, ни какими-либо иными текстовыми посланиями или еще чем-нибудь – в течение трех лет. Сестру, исчезнувшую из нашей жизни после смерти папы. Просто уложившую вещи в чемодан и уехавшую на другой конец света.
И вот теперь она здесь, хорошенькая, как никогда, влетевшая ко мне в комнату на световом пучке, сияющая, как галлюцинация. Галлюцинация спортивного направления, с ног до головы одетая в спортивную одежду авторской модели, кокетничающая с телеведущим.
– Согласно нашему последнему опросу, – говорит ведущий, – британцы являются наименее сексуально удовлетворенными людьми в Европе. Это означает, что восемьдесят процентов мужчин в нашей стране наибольшее удовольствие получают от футбола, а девять из десяти женщин поставили походы в магазин и шоколадные конфеты выше, чем секс. Что ж, могу вас уверить, что после десяти лет жизни с женой, я имею право утверждать это и без всякого опроса. Шучу, дорогая, – ведущий улыбается в камеру, и ресницы у него взволнованно подергиваются, а моя сестра – моя сестра – разыгрывает изумление у него за спиной.
– Но не пугайтесь, – продолжает он, считывая свой текст с автосуфлера, – потому что, похоже, помощь близка. Забудьте о «Виагре». Новый способ поднять нашу сексуальную жизнь на новую ступень… – тут он делает драматическую паузу, – …это йога.
Йога! Что, черт возьми, может знать о йоге моя сестра? Моя челюсть под совместным воздействием крайнего изумления и кекса опускается.
– О ней нам все расскажет инструктор по йоге Хоуп Уишарт, только что вернувшаяся из Австралии, где огромный успех имела ее «Йогазмическая система тренировок». И сейчас, насколько я знаю, издается книга и выпуск ди-ви-ди с изложением вашей системы? Я прав?
Переварить все это не так-то просто.
Йога.
Инструктор.
Йогазмические тренировки.
Моя сестра.
Телевидение.
Книга.
Ди-ви-ди.
Вернулась из Австралии.
Я сейчас свихнусь.
– Да, верно, – подтверждает Хоуп. – Они уже в продаже.
– Замечательно, – говорит ведущий, ища глазами свой текст на автосуфлере. – Как же сидение со скрещенными ногами может придать нашей сексуальной жизни новую остроту?
– Вы, возможно, мне не поверите, – говорит моя сестра, кокетничая с ним уже без всякого стеснения, – но йога не ограничивается простым сидением со скрещенными ногами. Фактически, большинство упражнений и поз, которые я использую в йогазмической системе тренировок, это упражнения стоя. Но и в йоге, и сексе в гораздо большей степени задействован мозг, чем тело.
– Но разве это не оказывает просто расслабляющее действие, которое способствует засыпанию?
– Нет. На самом деле йога очень энергонасыщенна. Особенно тантрические позы, которые применяю я.
Брови ведущего, глядящего в этот момент в камеру, взлетают, намекая зрителям на что-то необыкновенно захватывающее.
– Ну, что ж, – произносит он, – вы, наверное, хотели бы показать те из своих упражнений, которые чаще всего применяете.
Моя сестра выходит вперед и смотрит прямо мне в лицо, равно как и всем остальным телезрителям. Затем она поднимает руки над головой и отклоняется назад.
Делая все это, она продолжает разговаривать с ведущим, но я уже не слушаю.
Вообще-то я с трудом могу двигаться.
Теперь вот она крутит бедрами, часто дыша и высунув язык.
В этом есть что-то нереальное.
Я уже собираюсь звонить маме, сказать ей, но вспоминаю: она ведь думает, что я на работе. А что, если и она сейчас смотрит эту программу? Для нее это уж слишком.
Я имею в виду Хоуп.
Девчонку, сбежавшую в Австралию, когда умер отец. Конечно, она смогла справиться с трудностями, и это ее как-то извиняет. Но все мы делали то же самое. Да у нас просто выбора другого не было.
А теперь, три года спустя, она вдруг опять на родине. На телевидении. Улыбается, кокетничает, строит из себя йоговскую знаменитость, которая обнаружила, что наилучший способ отношения с близкими – это забыть об их существовании.
Когда программа заканчивается и Хоуп исчезает, я иду к Элис, чтобы рассказать ей.
У Элис, которая, похоже, оправилась после кошмара в телефонной будке, самая запарка с конвертами, в которые она что-то вкладывает. Это ее новая надомная работа, которую она нашла через Интернет. Для меня «надомная работа» звучит странновато, но если ты не можешь даже из дома выйти без того, чтобы на тебя не накатила паника, то твои карьерные возможности очень ограниченны.
– О, Господи, – говорит она, после того как я рассказываю ей все. – А когда она вернулась?
– Не знаю.
– Где она живет? – спрашивает она, прежде чем лизнуть конверт.
– И этого я не знаю. Наверное, в Лондоне.
– Что скажет на это твоя мама?
– Ей будет очень неприятно. Мама не видела ее три года, и вот она просто приехала, никому не сказав ни слова. Так не делают.
– А твой брат знает?
– Нет, не думаю.
У Элис, поглаживающей свой животик, вид несколько отсутствующий.
– Она считает, что начала його-сексуальную революцию, – говорю я ей. – Вот ты, ты когда-нибудь слышала о чем-нибудь таком же идиотском?
Мне совсем не нравится этот мой новый голос. В нем есть что-то отталкивающее. Зависть. Горечь. Но я ничего не могу с ним поделать. Просто не могу.
Но Элис меня не слушает. Она погружена в мир своих собственных пренатальных грез. Однако голос все продолжает звучать, отвратительный, завистливый, желчный, как будто он старается отомстить за эти три года.
Этот голос пытается говорить как бы от лица моей мамы о ее слезах, об одиноких длинных днях, когда Хоуп не было рядом с ней.
Когда рядом с ней не было никого из нас.
Но на самом деле в глубине души я это чувствую, я говорю не от маминого имени. И именно этого я и боюсь. Боюсь, что говорю то, что чувствую сама. Боюсь, что втайне жалею, что не поступила, как Хоуп.
Не скрылась с глаз долой.
Не сбежала на другой конец света и не оторвалась как следует где-то там в Австралии, а осталась здесь. Потому что мне всегда было проще нафантазировать себе жизнь, чем выйти из дома и начать жить по-настоящему.
– Ну вот, – говорит Элис с грустной улыбкой, – вот я все и сделала.
19
Я спускаюсь в «Домашнее видео» и просматриваю ди-ви-ди по фитнесу. Вот то, что мне нужно.
«Йогазмическая система тренировок».
Ди-ви-ди моей сестры.
Надо же, а она неплохо смотрится. То есть для этого снимка на обложке ей, конечно, взбили волосы феном, поэтому она здесь совсем не та, какой три года назад уехала на другой конец света.
Я улыбаюсь, и мне хочется, чтобы улыбка была гордой, но в глубине души знаю, что лгу себе. На самом деле я ей зверски завидую.
Почему я так не поступила? Почему не сбежала в Австралию и не начала тантрическую сексуальную революцию?
Я переворачиваю ди-ви-ди и смотрю на оглавление на обратной стороне.
Система внутреннего/йоговского дыхания.
Разогревание.
Тантрическое кручение.
Придание телу тонуса.
Вращения тазом.
Работа на полу.
Охлаждение.
Сексуальные растяжки.
Приложение.
Фотогалерея.
За кулисами.
Интервью с Хоуп Уишарт.
Еще и приложение! У моей сестры есть и приложение!
Мне нужен этот диск!
Мне нужно приложение!
Наплевать на все эти дыхательные упражнения. Меня бы сейчас устроило, если бы я просто могла нормально дышать, а то руки дрожат, ладони потные, в ногах слабость. Наверное, я становлюсь такой же, как Элис.
Но почему со мной такое? Почему я в таком состоянии? Почему не могу порадоваться за нее?
Ведь это моя сестра, в конце концов.
Я попытаюсь быть выше всего этого и решаю купить диск.
Надо бороться с собой, говорю себе.
И хотя я борюсь с собой – часов шесть не включаю диск, я слоняюсь по дому, съедаю обед, смотрю вечерние новости и, наконец, понимаю, что больше откладывать нельзя. И я его включаю.
И появляется она.
Господи!
Сколько же килограммов она сбросила? Нет, серьезно, у засушенных насекомых бедра и то толще.
– Здравствуйте, мы начинаем нашу йогазмическую систему тренировок, – говорит моя сестра, стоя на фоне чего-то красного, освещенного свечами, чего-то среднего между рок-клипами восьмидесятых и борделем класса люкс. – Я Хоуп Уишарт, и в ближайший час я помогу вам сделать первые шаги по пути улучшения вашего тела и вашей сексуальной жизни. Моя система позволит не только поддерживать форму и сбросить вес, но и поможет получить максимум сексуальных удовольствий… – Господи ты Боже мой! – …прежде всего мы сделаем несколько разогревающих упражнений, направленных на то, чтобы дать вам соединиться с вашей тантрической сущностью и придать новый заряд вашей сексуальной энергии, находящейся в не проявленном состоянии…
Это совсем не то, чего вы ждете от своей младшей сестры. Вам совсем не нужно, чтобы она придавала вам новый сексуальный заряд. У вас нет никакого желания соединяться со своей тантрической сущностью.
Я хватаю пульт и быстро перевожу на следующий раздел.
– Итак, – говорит мне сестра, причем ее нога непринужденно закинута за голову, – теперь вы готовы это почувствовать.
Да, я все чувствую. Я чувствую это. Но не в ногах, а в той части мозга, где содержатся все эти мерзкие чувства. Зависти. Злобы. Отчаяния. Ощущения бесцельности жизни.
– И мы должны досчитать до восьми, прежде чем выйти из этой растяжки. Один, два…
Вдруг я слышу страшный шум. Только через несколько секунд до меня доходит, что шум этот – слуховое воплощение моих жутких антийоговских чувств. Это музыка. Громкая, яростная гитарная музыка, и, кажется, замолкать она не собирается. Чудно!
Мой сосед проигрывает убийственно тяжелый металл в пять минут первого ночи.
Я прибавляю громкость на телевизионном пульте, но заглушить музыку не удается.
– Когда вы будете опускать ногу, медленно выдохните и высвободите всю отрицательную энергию…
А, вот как. И я спускаю ногу (с дивана) и три раза топаю ею в слабой надежде, что новый жилец поймет, что сей топот означает.
Понял или нет, но музыка стала только громче. Я беру себя в руки и минут десять терплю, но постепенно понимаю, что мне придется опять иметь с ним дело. И, надевая хлопчатобумажную куртку, мельком смотрю на экран телевизора.
Теперь моя сестра демонстрирует на полу тонкую настройку мускулов таза.
– А теперь поднимите ягодицы вверх и держите живот так, чтобы на нем была складка… – это ее последние слова, которые я слышу, выходя на бой с соседом.
Стучу в дверь и вижу, что дверь чуть приоткрыта. Я напрягаю слух, но не слышу ничего, кроме все того же грохота дребезжащей, искаженной громкостью музыки и яростно-агрессивного вокала.
Я снова стучу, на этот раз значительно громче. Никто мне не отвечает, и я иду, чтобы посмотреть в его окно, но шторы на окне задернуты.
Я стучу костяшками пальцев по стеклу. И когда я уже на грани того, чтобы признать свое поражение и по каменным ступеням ретироваться обратно в свою квартиру, кое-что меня останавливает.
Чувство, что там что-то не так.
Логически этого не объяснишь, но у меня ощущение, что там что-то неладно.
Говорят, что можно носом чуять беду, и вот сейчас я понимаю, что это значит.
Я возвращаюсь к двери и толкаю, чтобы окончательно ее открыть.
В отличие от моей квартиры, прихожей здесь нет. Дверь открывается прямо в гостиную. Света нет, но видно, что в комнате жуткий беспорядок. Теперь дух беды становится узнаваемым, в нем запахи застоявшегося табачного дыма и нестиранного белья.
Я смотрю вниз и вижу свои ноги рядом с раздавленной жестянкой из-под светлого пива и очень большим неизвестного происхождения пятном.
Что я делаю?
Это же нарушение неприкосновенности жилища.
Это незаконно.
Да и просто неразумно.
Я имею в виду, что алкоголик-неандерталец, живущий здесь, вовсе не произвел на меня впечатления человека, который снисходительно отнесется к незваной гостье.
А что, если он серийный убийца? Во всяком случае, его музыкальный вкус этого не исключает. А растительность на лице сразу напоминает тех, кого вы видите на полицейских снимках из серии «разыскивается».
Да, именно так. Я сейчас стою посреди квартиры психопата, а музыка ревет так громко, что никто не услышит моих криков. Надо уходить.
Давай, Фейт, повернись и иди назад, домой. Кто я такая, в конце концов? Джоди Фостер? Уже первый час ночи.
Но я не могу избавиться от этого наваждения, от чувства, что произошло что-то ужасное.