Текст книги "Мир Роджера Желязны. Лорд фантастики"

Автор книги: Андрэ Нортон

Соавторы: Нил Гейман,Роберт Шекли,Роберт Сильверберг,Дженнифер Роберсон,Стивен Браст,Нина Кирики Хоффман,Фред Саберхаген,Уолтер Йон Уильямс,Джейн Линдскольд,Джон Джексон Миллер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 30 страниц)

«Дом на полпути» оказался замечательным обучающим инструментом. В ретроспективе страхи по поводу его виртуальной формы были чистым предрассудком. Он улыбнулся собственной иррациональности.

Этой ночью он будет спать, как младенец, но перед сном он все же решил проверить периметр сети системы безопасности.

Для этого он оделся и вышел из передвижного стационара.

В отблеске света, отбрасываемого трейлером, пурпурная растительность джунглей выглядела особенно неприятно, словно разбухшие конечности утопленников, долго пролежавших в воде. В воздухе мелькали всякие летучие и прыгучие твари. В этой зоне не было животных, склонных к нападению на человека, но эволюция планеты не ограничивается одними лишь кусающими и жалящими насекомыми, и…

Впрочем, одно из насекомых отсутствовало.

По своему обыкновению, он дышал экономно, стараясь втягивать в легкие как можно меньше ядовитого воздуха. При этом сладкий мятный аромат неизменно вызывал у него тошноту.

Но этот аромат исчез.

Он появлялся каждый вечер, но теперь его не было. Он стоял в ночных джунглях, в свете, льющемся из окон трейлера, ожидая, пока его мозг переварит эти сведения, но мозг говорил ему только одно: раньше этот запах был, а теперь его нет.

И все же некое подозрение о том, что это может означать, просачивалось в сознание, порождая смутный страх.

Если вы знаете, что ищете, у вас есть шанс это найти. Ни одна виртуальность не может быть столь же детализированной, как природа.

Нужно только найти один-единственный шов, слабое колебание изображения, одну тень, не соответствующую отбрасывающему ее предмету.

Это был первоклассный симулятор, и он одурачил бы его. Но им пришлось работать быстро, разрабатывая и загружая его, и никто не обратил внимания на противного жука, наполняющего Большую Р своим призывным запахом.

Доктор Маркс знал, что все еще находится в виртуальности. Это, разумеется, означало, что он не выходил из трейлера. Он все еще лежал на кушетке. И благодаря его навязчивому страху на кушетке имелась кнопка, в двух дюймах от того места, где его рука лежала в действительности. При ее нажатии отключится электропитание и активируется шприц, содержащий двадцать миллиграмм гапотила-4. Гапотил-4 способен привлечь внимание даже самого отчаянного ныряльщика в виртуальность. Последствия, конечно, бывают неприятные, но для многих игроманов без гапотила не было бы никаких «последствий».

Доктор Маркс не колебался. Он напрягся, определил линию руки, шевельнул ею. Вон и кнопка. Он нажал.

Ничего.

И тут из джунглей появилась чья-то фигура.

Восьми футов ростом, вырезанный из черной стали, виртуальный солдат поклонился в пояс. Выпрямившись, он заговорил: «Мы дезактивировали вашу систему выхода прежде, чем вы ею воспользовались, доктор».

– Кто это вы? – Он не был напуган этим милитаризованным макетом, металлическими нотками в его голосе, тихим звоном его следящего устройства. Это была виртуальная кукла, созданная хозяевами для устрашения.

– Мы – озабоченные граждане, – сказал солдат. – У нас есть основания полагать, что вы удерживаете нашего клиента, кредитоспособного клиента, от удовлетворения его конституционно закрепленных потребностей.

– Кил Беннинг пришла к нам по доброй воле. Спросите ее, и она вам скажет сама.

– Мы спросим ее. И она скажет совсем другое. Она скажет, что ее свобода выбора была ущемлена так называемыми заботливыми людьми.

– Оставьте ее в покое.

Подойдя поближе, солдат посмотрел в темное покрывало неба.

– Слишком поздно оставить ее в покое, доктор. Каждый, ступивший на этот путь, должен идти. В один прекрасный день мы все будем жить в виртуальности. Это естественный дом богов.

Небо начало светиться, и черный гигант воздел блестящие руки.

– Вы действуете по незнанию, – сказал солдат. – Появились люди, жаждущие познать богов, а вы относитесь к ним, как к заблудшим, как к безумцам, сжигаемым болезнью. Это потому, что сами вы не познали виртуальности. Опасаясь ее, вы заперли ее клетку и начали изучать. Вы отказываетесь смаковать ее, наслаждаться ею.

С неба теперь лился золотой свет, и там, высоко, двигались фигуры, прекрасные крылатые человекоподобные существа.

Виртвана,подумал Маркс. Обезьяны и Ангелы.

Это была его последняя логическая мысль перед тем, как на него снизошло озарение.

– Я устрою тебе пир, – загрохотал солдат. И все небожители разом устремились вниз, окружив доктора Маркса любовью и состраданием, наполнили его абсолютной чистотой сотни тысяч внутренних озарений, которые сложились в единую и неделимую правду: Эйфория.

Кил обнаружила, что может стоять. Пара дней неподвижности не успела свести на нет эффект от многодневных упражнений. На дрожащих ногах она передвигалась по палате. У маленькой комнатки был стерильный больничный вид, к которому она давно привыкла и который ненавидела. Если эта палата такая же, как другие, то на полках над кроватью должны лежать… Так и есть. Кил достала серую больничную пижаму.

Она нашла доктора Маркса по звукам, которые он издавал, ритмичному хах, хах, хах,сливающемуся в монотонный распев и прерываемому время от времени возгласами «Ах!».По этим звукам, а также по конвульсиям почти обнаженного тела, лежавшего на кушетке, Кил поняла, что доктор, проказник, наслаждается в виртуальности чем-то исключительно сексуальным.

Однако, приглядевшись, она заметила признаки эпилепсии, вызванной излишней виртуальной нагрузкой. Кил уже приходилось видеть такое, и она знала, что первое побуждение спасателя – немедленно отключить все поступающие сигналы – не приведет ни к чему хорошему. Первым делом надо перекрыть все химические усилители – и если вы в стационаре (как в данном случае), то их действие лучше снижать постепенно, добавляя что-то вроде клемандина или хетлина – тогда, если вам здорово повезет и вы можете вводить вашему игроману высокотехнологичный детоксикатор (и тут все складывалось удачно), нужно подключиться к регулятору, соединиться с его виртуальностью и начать понемногу прокатывать через нее сигналы, постепенно снижая интенсивность.

Кил принялась за дело. Действуя быстро, уверенно, она подумала, что в чем-чем, а в этом-то она разбирается (конечно, это были знания потребителя, не профессионала, но знания эти были обширны).

Доктор Маркс находился в стадии освобождения от виртуальности уже минут десять (но еще не был готов пробить поверхность Большой Р), когда Кил услышала завывание охранной сигнализации. Кто-то взламывал дверь больничного отсека с помощью циркулярной пилы.

Кил прокралась в коридор, где видела закрепленный на стене ультразвуковой корчеватель. Она дернула неуклюжую машину, но та не поддавалась. Упав на одно колено, Кил принялась откручивать замок, чтобы освободить приклад. Ну же, ты, отсталая нелепая громадина.

Замок упал на пол в то самое мгновение, когда дверь подалась под напором извне.

На пороге стоял человек с автоматом, и позже Кил поняла, что, увидев оружие, она испытала облегчение. Ведь если бы он был безоружен, ей все равно пришлось бы сделать то, что она сделала.

Кил смела его с порога. Ультразвуковая волна размазала человека по поляне длинной кровавой полосой из лохмотьев одежды и растягивающихся волокон плоти. Последней по этой кровавой дорожке пронеслась бедренная кость, сталкиваясь с более мелкими обломками и, наконец, закатилась под пышную, жадную растительность.

Кил стояла в проходе, когда взрыв потряс больничный отсек, отбросив ее назад. Она поползла по коридору, не выпуская своего оружия, и упала в дверной проем развороченной кладовки. Аварийная сирена продолжала неистово завывать.

Больничный отсек теперь лежал на боку. Кил выстрелила прямо перед собой. Крыша с грохотом прогнулась, не желая расставаться со стенами, а затем улетела прочь, словно какой-то нечистый завывающий виртуальный демон, словно огромное серебристое лезвие, срезающее верхушки самых высоких деревьев. Кил спрыгнула в ночь, забежала за угол трейлера и стала вглядываться в пространство, освещенное огнями все еще живого трейлера.

Поляну пересекал человек.

Она скорчилась, и он оглянулся, почувствовав движение. Он был натренирован стрелять рефлекторно, только опоздал. Ультразвуковая волна накатила, сметая и человека, его оружие и весь боезапас, перемалывая все это и смешивая с камнями, песком и стеблями растений, растирая органику вместе с неорганикой в пыль с тем, чтобы ветер разнес эту смесь по округе.

Кил подождала, не появятся ли другие, но больше никого не было.

В конце концов она забралась в развороченный больничный отсек, чтобы оттащить своего бесчувственного вильсона в уцелевший трейлер.

Позже, уже совершенно измученная, она обнаружила неподалеку небольшой самолет, на котором прилетели те двое. Поколебавшись, она решила уничтожить и его. Ей он был без надобности: она не могла управлять этим видом транспорта, а оставленный в целости, он мог привлечь других.

На следующее утро настроение Кил улучшилось, когда она отыскала пару сапог, которые были ей почти впору. Они слегка жали, но она рассудила, что это лучше, чем если бы они болтались. Им оставалось, если верить доктору Марксу, четыре дня пути.

Доктор Маркс был в сознании, но абсолютно безмятежен. Он не мог говорить ни о чем, кроме ангелов и Света. Большая доза «Обезьян и Ангелов» наполнила его искрящейся любовью и обрывками метафизики, в которой улыбающиеся ангелы уносили прочь все зло и защищали всех хороших людей (тогда как без слов было понятно, что все люди – хорошие).

Кил удалось одеть доктора Маркса в костюм, и он по крайней мере стал напоминать вильсона. Однако, к разочарованию Кил, лишившийся виртуальности доктор Маркс превратился в беззастенчивого нытика.

– Пожалуйста, – умолял он. – Пожалуйста, мне это совершенно НЕОБХОДИМО!

Он жаловался, что терапевтические методы слишком слабы, что он впадает в кататоническое состояние. Позже он, конечно же,полностью откажется от этого, но сейчас, пожалуйста, что-нибудь посильнее…

Нет.

Он говорил ей, что она бессердечная, жестокая садистка, мстительница. Она просто мстит ему за собственную программу лечения, хотя, если она вспомнит, он был для нее воплощением терпимости и заботливости.

– Вы не можете одновременно быть в виртуальности и пробираться через джунгли, – говорила Кил. – Без вас я не найду дорогу. Мы сможем делать привалы, но, боюсь, они не будут продолжительными. Попрощайтесь со своим трейлером.

Она уничтожила его все тем же ультразвуковым ружьем, и они пустились в путь. Это был трудный, медленный поход, поскольку они взяли с собой кучу вещей: еду, палатки и спальные мешки, переносную виртуальную установку с двумя входами, виртуальный черный ящик, систему защитных образов. К тому же путешественник из доктора Маркса получился никудышный.

Им потребовалось шесть дней, чтобы добраться до Слэша, но на шестой день доктор Маркс заявил, что не знает, где находится путевой домик.

– Что?

– Я не знаю. Я дезориентирован.

– Вы никогда не станете хорошим игроманом, – сказала Кил. – Вы не умеете лгать.

– Я не лгу! – возмутился доктор Маркс, выпучив глаза в благородном негодовании.

Кил, разумеется, понимала, что происходит. Он хотел дождаться, пока она уснет, и отыскать то виртуальное болото, где он сможет пережить приятные ощущения со своими приятелями-ангелами. Кил это знала.

– Я не выпущу вас из виду, – предупредила она.

Слэш оказался жалким шахтерским городком, где продавалась любая подделка, которую нещепетильное население было способно купить. Это означало, что игрушки здесь были похуже, чем в Нью-Вегасе, а закон отсутствовал вовсе.

Разумеется, Кил не могла просто спросить, где здесь лечебница. За это могли дать в морду.

Но удача пока не отвернулась от нее. В глаза ей бросился символ, состоящий из треугольника, вписанного в окружность, намалеванный на одном из домов, похожих на заброшенный офис. Какой-то человек поднимался по ступенькам прямо под знаком. Она пошла за ним.

– Куда мы идем? – закапризничал доктор Маркс. Он все еще пребывал в дурном настроении из-за того, что его не пускали к ангелам.

Кил не ответила, продолжая тащить доктора за собой. Войдя в дом, она увидела надпись: «Сделай это легко» и поняла, что все идет, как надо.

Какой-то старик заметил ее и помахал рукой. Невероятно, но он узнал ее, даже помнил ее имя. «Кил! – крикнул он. – Какими судьбами?»

– Мир тесен, Солли.

– Это точно. Но вам пришлось попутешествовать. Вы оставили позади много земли, как я вижу. Но земля не оставила вас, покрыв вашу одежду ровным слоем.

Кил засмеялась.

– Да уж, – она протянула руку и коснулась старика. – Я ищу дом, – сказала она.

В Группе им было трудно это преодолеть. Доктор Маркс оказался таким же «сдвинутым» пациентом,как они. Это изумляло каждого, но близнецы Сер и Шона были так ошарашены, что предложили следить за каждым шагом вильсона. Они всюду следовали за ним, заглядывали ему в глаза, пытаясь раскрыть тайну при помощи неутомимой бдительности.

Блейк Мэддерс думал, что тут дело в наркоте, и порывался набить Марксу морду.

– Нет, он один из нас, – говорила Кил.

Так же, как и я,думала она.

Когда доктор Макс Маркс состарился, одним из его любимых развлечений стали воспоминания. Одной из любимых тем воспоминаний была Кил Беннинг. Он уважал ее за спасение своей жизни, не только в джунглях Пит Финитум, но и во время тех чудовищных дней, когда он пытался избежать нормального дома и вновь обрести нирвану.

Она распознавала все его уловки и разбивала их с помощью логики. Когда логики не хватало, она просто разделяла с ним печаль, боль, сомнения.

– Я была там, – говорила она.

Молодые вильсоны и активисты знали Кил Беннинг только как женщину, которая победила «Виртвану» и «МайндСлип», одолела могущественное лобби «Райт ту Файт», женщину, которая одержала убедительную победу в борьбе за права игроманов и бросила вызов распространенному заблуждению, согласно которому утонуть – это свободный выбор тонущего. Она стала героем, но, как и многие герои, новому поколению она казалась не вполне реальной.

– В то время я был охвачен страстью, – бывало, рассказывал доктор Маркс своим слушателям. – Я продолжал вынашивать планы ускользнуть и вновь повстречаться с Обезьянами и Ангелами. В то время – как, впрочем, и сейчас, – не составляло труда отыскать какую-нибудь воспламеняющую разум виртуальность. И мои мысли уносились в этом направлении.

Я думал: «Вот женщина, которая проходила реабилитацию шесть раз; едва ли она остановится на седьмом. Она пережила кое-что, о чем не хочется вспоминать, и, возможно, чувствует потребность в качественном забвении».

Но я увидел женщину, которая каждую минуту бодрствования работала над своим выздоровлением. И если она не занималась умственными, духовными или физическими тренировками, она помогала другим, всем нам, трясущимся, изголодавшимся по образам игроманам со съехавшей крышей.

Тогда я не думал: «Что, черт возьми, происходит?» Но я подумал об этом позже. Я подумал об этом, когда увидел в ее руках диплом врача.

И потом, когда она вернулась в университет и получила степень юриста, чтобы иметь возможность бороться с теми негодяями, которые запрещали ей заниматься реабилитационной практикой, я подумал об этом вновь. И я спросил ее об этом. Я спросил, что заставило ее так измениться.

Доктор Маркс делал паузу, пока кто-нибудь из слушателей не спросит: «И что она сказала?»

– Это поразило меня, – говорил и вновь замолкал в ожидании очередного вопроса.

И вопрос звучал.

– «Помогать людям» – так говорила она. Она поняла, что способна делать это, что у нее есть дар. Все эти списанные со счетов, безнадежные люди в доме в Слэше. Она поняла, что может им помочь.

Доктор Маркс увидел это тогда и видел каждый раз с тех пор, каждый раз, как она выступала на каком-нибудь марше протеста, на каких-нибудь слушаниях и где там еще. Он видел в ней то же, что в те их первые встречи: этот блеск в глазах, эта неизлечимая, неиссякаемая страсть.

– Люди, – говорила она. – Какой драйв!

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Если вы приедете на конференцию по научной фантастике и фэнтези, вы услышите, как на заседаниях мы говорим о своих книгах. Возможно, вы бывали на таких заседаниях и говорили о своих книгах. Обычно это выглядит так: «Хотя в моих «Эльфах» из цикла «Азур Вортекс» можно найти много приемов традиционного фэнтези, они больше обязаны Достоевскому и Толстому, чем Толкиену. Я пытался найти резонирующую тематическую структуру, которая заставила бы читателя занять экзистенциальную позицию в отношении этой работы». Здесь будет уместным вставить еще какое-нибудь упоминание о Мелвилле.

Мы не плохие люди, просто мы жрецы заседаний. Мы, как и все художники, боремся с ужасом анонимности. Мы узнали, что на эту конференцию съедутся сотни профессиональных писателей, многие из которых написали пятьдесят книг, а то и больше, многие из этих книг имеют продолжения, а некоторые продолжения породили целую культуру вокруг работ автора. Фанаты распевают народные песни, придуманные автором, от души смеются над шутками, сказанными на эрзац-языке Азур Вортекс, и носят футболки с надписями, непонятными для непосвященных.

Имен некоторых авторов мы не знаем.

Это пугает. Сочинение романов, в конце концов, – это изобретенный нами способ говорить очень долго, не опасаясь, что нас перебьют. И вот теперь нас окружают все эти люди, которые написали все эти болтливые книги.

Пустите нас на заседание, дайте в руки нашу собственную книгу, и мы тут же попытаемся – возможно, неумело – заговорить об этой книге в самых возвышенных терминах. Мы – не писаки; мы не пытаемся производить однодневную продукцию для неразборчивой толпы. Мы создаем что-то немного более штучное.

Стремление к напыщенности непреодолимо.

Когда обозреватель «Нью-Йорк таймс» назвал мой роман «Зод Уэллоп» «отличным трескучим развлечением», я возражал против использования слова «трескучий». Отличное, конечно, но трескучее?Мне казалось, «Зод Уэллоп» – артистичное, точно выверенное произведение. Но разве Киркусв рецензии на тот же самый роман не назвал меня «блестящим писателем фэнтези, являющимся при этом весьма значительным и серьезным романистом»? Заметьте, как сказано: «весьма значительным и серьезным».

По сравнению с этим трескучийзвучит просто чудесно.

Всегда легче писать о мелких вещах. Молодые писатели чуют это, и, боясь выглядеть глупо, многие из них придерживаются гладких исхоженных дорог, спокойных вневременных тем, тонко подмеченных кусочков жизни, как, например, несчастный брак в маленьком городке.

Роджер Желязны никогда не избегал больших тем, сталкивая миры фэнтези и научной фантастики, что, как он признавался мне, смущало его критиков. Что это, научная фантастика или фэнтези? Трескучая штука. Здесь кивок в сторону науки, а там призрак, который больше похож на сверхъестественный элемент, чем на голограмму.

Он писал красиво; мощно, потому что его миры всегда были напоены страстью, блестяще, потому что он обладал бесстрашным воображением и верил, что его аудитория готова последовать за ним.

Роджер создавал из больших идей чудесное развлечение, и, когда меня попросили написать рассказ для антологии, издающейся в память его таланта, я решил, что напишу – вот опять жреческий пафос – рассказ, навеянный большой темой, но при этом сохраняющий в сердце тему личной борьбы за спасение.

Роджер делал это лучше меня, и, к счастью, нам остались его романы и рассказы, которые можно читать и перечитывать. Его инновации, его влияние были невероятными – как в сфере нашего жанра, так и для меня лично как писателя. Одним из ярчайших моментов моей жизни было понимание того, что он восхищается моими работами. Быть в компании его друзей и почитателей – огромная привилегия.

Нейл Гэйман
ВСЕГО ЛИШЬ ОЧЕРЕДНОЙ КОНЕЦ СВЕТА

Усталый оборотень вновь присоединяется к вечной битве за то, чтобы темные силы, впервые представленные в «Ночи в одиноком октябре», не вышли на свободу – но на этот раз никто из других хороших парней не приходит на помощь.

Это был плохой день: я проснулся голый в кровати, со спазмами в желудке, чувствуя себя, как в аду. Что-то в интенсивности света, прямого и металлического, словно цвет мигрени, подсказало мне, что уже полдень.

В комнате было морозно… в буквальном смысле слова: на внутренней стороне окон нарос тонкий слой инея. Простыни на кровати были скомканы и изорваны, в постели валялись клоки звериной шерсти. Она кололась.

Я подумывал о том, чтобы проваляться в кровати всю следующую неделю – я всегда очень устаю после изменений, – но припадок тошноты заставил меня сорваться со своего ложа и, спотыкаясь, поспешить в крошечную ванную.

Спазмы вновь скрутили меня, когда я добрался до двери ванной. Держась за притолоку, я почувствовал, что обливаюсь потом. Может, это начало лихорадки; я надеялся, что не отравился.

Спазмы так и разрывали внутренности. Голова кружилась. Я осел на пол, и прежде, чем успел поднять голову, чтобы найти унитаз, меня вырвало.

Из меня исторглась желтая жидкость, пахнущая зверем; в ней была собачья лапа – похоже, добермана, я не очень-то люблю собак; еще я разглядел помидорную кожуру; несколько кубиков моркови и зернышек сладкой кукурузы; куски полупережеванного мяса, сырого и чьи-то пальцы. Маленькие белые пальцы, по всей видимости, детские.

– Черт.

Спазмы утихли, тошнота прошла. Я лежал на полу, давая вонючей жидкости вытечь изо рта, и слезы, которые всегда выступают, когда мне плохо, засыхали у меня на щеках.

Когда я почувствовал себя немного лучше, я поднял лапу и пальцы из лужицы рвоты и, бросив их в унитаз, смыл водой.

Открыв кран, я сполоснул рот характерной для Иннсмаута солоноватой водой и сплюнул в раковину. Как мог с помощью тряпки и туалетной бумаги убрал остатки своего извержения. Затем включил душ и долго стоял неподвижно, словно зомби, под струями горячей воды.

Намылил тело и голову. Стекавшая пена была серой, наверное, я сильно выпачкался. Волосы были покрыты коркой вроде запекшейся крови, и я долго орудовал куском мыла прежде, чем смыл ее. Потом я стоял под душем, пока вода не стала ледяной.

Под дверью оказалась записка домохозяйки. В ней говорилось, что я задолжал плату за две недели. В ней говорилось, что все ответы – в Книге Откровения. В ней говорилось, что я произвожу много шума, возвращаясь домой под утро, и что она была бы мне благодарна, если бы в будущем я вел себя тише. В ней говорилось, что, когда Старшие Боги поднимутся из океана, вся накипь Земли, все неверующие, весь человеческий мусор, все отбросы и падаль будут сметены с лица ее, и мир омоется льдом и глубокими водами. В ней говорилось, что она осмеливается напомнить, что отвела мне полку в холодильнике, когда я поселился, и будет мне благодарна, если в будущем я буду ставить свои продукты именно туда.

Смяв записку, я уронил ее на пол, где она и осталась лежать рядом с картонкой от биг-мака и пустой коробкой из-под пиццы, а также сухими кусками самой пиццы.

Пора было приниматься за работу.

Я прожил в Иннсмауте две недели и успел его возненавидеть. Он пах рыбой. Это был маленький, страдающий клаустрофобией городишко: болота на востоке, скалы на западе, а посередине гавань, в которой ютились гниющие рыбацкие суденышки и которая не становилась живописной даже на закате. Тем не менее в восьмидесятых в Иннсмаут приехали какие-то яппи и скупили экзотические рыбацкие коттеджи с видом на гавань. Эти яппи уже несколько лет не появлялись, и домишки стояли покосившиеся, заброшенные.

Население Иннсмаута обитало в самом городе, в пригородах, на окружавшей город стоянке трейлеров, заполненной передвижными домами, которые никогда никуда не уезжали.

Я оделся, натянул сапоги, набросил пальто и вышел из комнаты. Квартирной хозяйки нигде не было видно. Это была низенькая женщина с глазами навыкате, она мало говорила, зато прикалывала для меня повсюду на видных местах пространные записки; в доме стоял неистребимый запах морепродуктов: на кухне всегда кипели большие кастрюли, где варились существа либо с избыточным количеством ног, либо вовсе без ног.

В доме были и другие комнаты, но их никто не снимал. Кто в здравом уме согласился бы приехать в Иннсмаут на зиму.

Снаружи дома пахло не лучше. Было холодно, и мое дыхание вырывалось облачками пара. Снег на улицах был колючий и грязный; облака обещали снегопад.

Холодный соленый ветер дул с залива. Чайки жалобно кричали. Чувствовал я себя дерьмово. В моем офисе, вероятно, тоже было холодно. На углу Марш-стрит и Ленг-авеню был бар «Открыватель», приземистое здание с маленькими темными окошками, мимо которого я проходил раз двадцать за последние две недели. Раньше я сюда не заглядывал, но сейчас мне необходимо было выпить, к тому же там могло быть потеплее. Я открыл дверь.

В баре действительно было тепло. Я стряхнул снег с сапог и вошел. Бар был почти пуст, здесь пахло неубранными пепельницами и застоявшимся пивом. Два старика играли в шахматы у стойки. Бармен читал потрепанный томик в кожаном зеленом переплете с золотым тиснением – поэтические работы Альфреда, Лорда Теннисона.

– Привет. Как насчет стаканчика «Джек Дэниель»?

– Запросто. Вы в городе недавно, – сказал он мне, откладывая раскрытую книгу страницами вниз на стойку и наполняя мне стакан.

– Так заметно?

Он улыбнулся, подталкивая мне «Джек Дэниель». Стакан был грязный, с жирным отпечатком большого пальца сбоку. Я пожал плечами и опрокинул жидкость в рот, даже не почувствовав вкуса.

– Что это у вас, собачья шерсть?

– В каком-то смысле.

– Есть поверье, – сказал бармен, чьи жирные, рыжие, как лисья шерсть, волосы были зализаны назад, – что ликантроп может быть возвращен в свою естественную форму, если кто-то поблагодарит его, пока он находится в обличье волка, либо окликнет его по имени, данном ему при рождении.

– Правда? Спасибо!

Не спрашивая, он налил мне еще. Он был немного похож на Питера Лорра, но надо сказать, большинство жителей Иннсмаута походили на Питера Лорра, включая мою квартирную хозяйку.

Я проглотил «Джек Дэниель» и на этот раз почувствовал, что он огнем горит у меня в желудке, как ему и положено.

– Так говорят. Я-то никогда в это не верил.

– А во что вы верите?

– Сжечь пояс.

– Простите?

– У ликантроповесть пояса из человеческой кожи, которую их хозяева в аду дают им при первой трансформации. Сожги пояс – и все.

Один из старых шахматистов обернулся, уставив на меня свои огромные подслеповатые глаза навыкате.

– Если вы выпьете дождевой воды из отпечатка лапы волка-оборотня, то сами станете волком, когда взойдет полная луна, – сообщил он. – Единственное, как можно исцелиться, – это выследить того волка, который оставил отпечаток лапы, и отрезать ему голову ножом, выкованным из девственного серебра.

– Девственного? – улыбнулся я.

Его партнер, лысый и морщинистый, покачал головой и издал грустный каркающий звук. Затем он двинул своего ферзя и вновь каркнул.

Такие, как он, в Иннсмауте встречаются на каждом шагу.

Я заплатил за выпивку и оставил на стойке доллар на чай. Бармен уже углубился в книгу и не обратил на это внимания.

На улице уже начали падать большие влажные хлопья снега, они висли на волосах, на ресницах. Ненавижу снег. Ненавижу Новую Англию. Ненавижу Иннсмаут: здесь нельзя побыть одному, да если в мире и есть место, где можно побыть одному, то я его еще не встречал. А я ведь поколесил по свету, бизнес гонит меня с места на место, и это продолжается уже столько лун, что и вспоминать не хочется. Бизнес и еще кое-что.

Я прошел пару кварталов по Марш-стрит – как и остальной Иннсмаут, это была непривлекательная мешанина из домов в стиле американской готики, коричневых каменных громадин конца девятнадцатого века и серых кирпичных коробок двадцатых годов – пока не добрался до дома, половину которого занимало кафе фаст-фуд, специализировавшееся на жареных цыплятах. Я поднялся по ступенькам рядом с кафе и отпер ржавую металлическую дверь.

Напротив через улицу был винный магазин; на втором этаже принимал хиромант.

Кто-то нацарапал черным маркером граффити на металле: «Умри». Как будто это так просто.

Наверх вела простая деревянная лестница; штукатурка на стенах покрылась пятнами и облупилась. Мой однокомнатный офис находился на втором этаже.

Я нигде не задерживаюсь настолько долго, чтобы побеспокоиться об именной табличке золотом по стеклу. Моя вывеска была написана печатными буквами на куске рифленого картона, который я прикрепил к двери кнопками:

«Лоуренс Тэлбот

Поверенный».

Я отпер ключом дверь офиса и вошел.

Осматривая помещение, я перебирал в уме такие прилагательные, как затхлый, запущенный, убогий, но потом отверг их все как недостаточно выразительные. Обстановка была крайне аскетичной – письменный стол, стул, пустой файловый шкаф; окно, откуда открывался жуткий вид на винный магазин и пустой кабинет хироманта. Запах прогорклого жира проникал из кафе снизу. Я мысленно поинтересовался, давно ли там обосновались жареные цыплята, и представил себе легионы черных тараканов, деловито снующих подо мной в темноте.

– Таков облик мира, о котором ты думаешь, – сказал глубокий мрачный голос, столь глубокий, что я почувствовал его диафрагмой.

В углу офиса стояло старое кресло. Остатки узора на обивке еле проступали под патиной лет и грязи.

Сидевший в кресле толстый человек с плотно закрытыми глазами продолжал:

– Мы в изумлении смотрим на наш мир с чувством неловкости и беспокойства. Мы кажемся себе зрителями на черной мессе, одинокими людьми, пойманными в ловушку миров, которые не мы создали. Истина же гораздо проще: под нами в темноте суетятся существа, которые хотят нам зла.

Его голова была откинута на спинку кресла, кончик языка высовывался из угла рта.

– Вы читаете мои мысли?

Человек в кресле глубоко вздохнул с горловым клекотом. Он был невероятно толст, даже пальцы его напоминали обесцвеченные сардельки. На нем было теплое старое пальто, когда-то черное, а теперь неопределенно-серого цвета. Снег на ботинках еще не совсем растаял.

– Возможно. Конец света – странная концепция. Мир постоянно кончается, и конец этот постоянно откладывается из-за вмешательства любви, или глупости, или просто старой слепой удачи.

– А, ну да. Уже слишком поздно: Старшие Боги уже выбрали свои корабли. Когда взойдет луна…

Тонкая струйка слюны вытекла из уголка его рта и протянулась серебряной ниточкой до воротника. Что-то промелькнуло в темных складках его пальто.

– В самом деле? Что случится, когда взойдет луна?

Человек в кресле заерзал и, открыв оба крошечных глаза, красных и припухших, сонно заморгал ими.

– Мне снилось, что у меня много ртов, – сказал он совершенно другим голосом, неожиданно тонким для такого крупного мужчины. – Мне снилось, будто каждый рот открывается и закрывается сам по себе. Некоторые рты говорили, другие шептали, третьи ели, а четвертые молча ждали чего-то.