Текст книги "Реквием по братве"

Автор книги: Анатолий Афанасьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 25 страниц)

ГЛАВА 4

Таина собирала банду с миру по нитке, с бора по сосенке. Клим, Санек Маньяк, какой-то колдун Егор Серафимович – вряд ли Кныш знал обо всех, но что их немного, в этом был уверен. Каждого она тщательно подбирала по каким-то одной ей известным критериям. Как она однажды выразилась, по мере функциональной необходимости. Ей доставляло удовольствие перетасовывать подельщиков, как карты в пасьянсе.

После заварухи на рынке она привезла Кныша в больницу к своему знакомому хирургу по фамилии Кампертер, и тот быстро, по-дружески его подштопал и уложил в отдельную палату. Возможно, ухватистый докторюга тоже был членом банды.

Наутро Таина его навестила, появилась в палате, как красное солнышко, – одетая в строгий шерстяной костюм, с огромным пакетом в руках. Смущенно улыбающаяся. Прекрасная, как утро. На миг Кныш усомнился: эта ли красотка пальнула в абрека из «вальтера»? Да еще из такой неудобной позы, из какой он сам не влепил бы точнее.

Она учтиво поинтересовалась, как он себя чувствует, в тон ей Кныш ответил, что превосходно, тем более царапина пустяковая, и надеется к вечеру слинять домой. Или, по крайней мере, завтра к обеду. Он не привык разлеживаться в частных клиниках, на это у него нет средств. Таина посоветовала не спешить, подлечиться как следует уверила, что доктор Кампертер не возьмет с него ни гроша, а потом без всякого перехода предложила работу.

Кныш сказал:

– Я тебя пару раз вроде видел по телеку… Туда меня зовешь?

Таина улыбнулась понимающе:

– Нет, не туда… Для телека ты не годишься. Поработаешь на меня лично. По отдельным поручениям. Но сперва расскажи, пожалуйста, немного о себе.

О себе он рассказывать не стал, но и не выкобенивался. Рыжей принцессе он был обязан жизнью, а такие долги солдаты выплачивают сполна. Он сказал:

– Вот что, девушка, я сейчас не совсем в форме, но что тебе понадобится, сделаю, не сомневайся. Без проблем и без всяких авансов.

В ту минуту ему, естественно, в голову не приходило, что девка сколотила банду. Слишком дикая мысль.

– Скажи, Володя, зачем ты затеял на рынке эту бузу? Ты ненормальный?

– Это очень личное.

– Но мне надо знать.

– Я же не спрашиваю, почему ты помогла – и все такое.

– Я сама скажу. Не люблю, когда одного травят кодлой.

Она невинно моргала, вроде строила глазки, но он смотрел на нее без мужского интереса. Вообще не мог определить, какие чувства испытывает. Во всяком случае спать он с ней не собирался. Хотя, наверное, не отказался бы, если бы предложила. Но сердце молчало. Он не верил в ее искренность. Девицы с телевидения, как он представлял, были особым сортом девиц, в которых по определению не могло быть ничего женского. Контуженный в Чечне, он ненавидел телевидение все целиком, со всеми его прибамба-сами. Это было многоликое, стозевное чудовище с миллионом трепещущих алых язычков, с музыкой и плясками, со спортивными программами и латиноамериканскими сериалами, и когда оно взялось со всей своей мощью, ложью и дурью преследовать, позорить и добивать нищую, полуголодную русскую армию, Кнышу и его товарищам стало не на что больше надеяться. Они продолжали свою маленькую войну с маленькими, диковатыми «духами», но никто из них ни разу не заснул спокойным сном. Телевидение каждому впрыснуло под кожу порцию неизвестного яда, оставшегося в крови навсегда.

Было что-то невероятное в том, что рыжая принцесса, чтобы спасти его, явилась именно из гнезда скорпионов.

– Давай условимся, Таина, – сказал он, – я работать на тебя согласен, если желаешь. Но есть просьба: поменьше ври. На меня вранье плохо действует. Любое. Даже женское.

– В чем я соврала?

– У тебя «вальтер» в сумочке, палишь без разбору, на экране кривляешься, а мне лепишь, что вроде ты защитница справедливости. За кого меня принимаешь?

Ошарашенная, она пристально его разглядывала, чернота ее синих очей сравнялась с ночным мраком.

– Володечка, – к ней вернулся дар речи, – а ведь мы с тобой поладим.

Через месяц он сидел в офисе охранной фирмы «Кентавр», где был директором и единственным сотрудником, – с правом подбора кадров. К этому времени он уже знал, что очутился в банде, но еще не избавился от недоумения. Сама по себе новая работа – то есть пребывание в банде – его не смущала. Вся жизнь в России стала бандитской, и у нормального мужика выбор остался небольшой: или стриги других, или дай себя стричь. Пока служил, это все его мало касалось, но когда попал на гражданку, воочию убедился, что старое понятие «заработать деньги» надо теперь понимать как отнять деньги у кого-то другого. Или, опять же, отнимут у тебя. Тем или иным способом. Да и все эти слова – банда, группировка, авторитеты – не имели старого значения и легко сочетались с понятиями – брокеры, корпорации, банки, депутатский корпус и прочее, – а все вместе это составляло сложную многоступенчатую конструкцию, которая называлась «российская демократия». В конечном счете адская машинка, заведенная лет десять назад, вероятно, из-за океана, предназначалась для того, чтобы лишить средств к существованию многомиллионную популяцию очумелых так называемых россиян, сжить их со свету и расчистить огромные территории для какой-то новой, неведомой, счастливой (как на Западе!) жизни. Эта великая, пока недосягаемая цель для простоты понимания примитивных аборигенов на первом этапе была обозначена словом «реформа». После контузии в голове у Кныша наступило странное просветление, и он осознал, что все они – участники грандиозного социального эксперимента, может быть, лишь немного уступающего по масштабу большевистскому в семнадцатом году; и теперь все правила бытования людей переиначены так, что невозможно отличить умом добро от зла, разобраться, кто прав, а кто виноват; и уцелеть в шизофренической реальности можно только благодаря инстинкту выживания. У кого он есть, тот спасется, у кого нет – погибнет. Один высокопоставленный политик очень правильно назвал все это «жизнью по понятиям».

Постепенно он начал думать, что несправедлив к Тайне. Когда она вешала ему лапшу на уши – рыцарство! честь! если не мы возьмем их за жабры, то кто же?! – то лукавила лишь наполовину, а наполовину сама верила во всю эту чепуху. Она действительно носила «вальтер» в сумочке и сколотила банду для того, чтобы расквитаться с какими-то злодеями, пока ему неизвестными. Была ли она в своем уме, это другой вопрос. А он сам был ли в своем уме, особенно после контузии? Часть его ума раскидало мириадами осколков по ущелью, а оставшаяся часть болела и ныла, словно это был не ум, а нагноившийся зуб.

Взрыв в «Ласточке» (первая акция, в которой Кныш участвовал в качестве контролера) произвел на него удручающее впечатление. Он так и не понял, зачем понадобились Тайне все эти нелепые шумовые эффекты. Хотела спасти Маньяка? Допустим. Вытеснить банду Столяра с его территории? Тоже понятно. Но зачем нелепый фейерверк с летящими во все стороны человеческими конечностями? Одно слово: чокнутая. И все же Кныш, испытывая сомнения, пошел у нее на поводу, причем, подчиняясь капризу шальной предводительницы, испытал какое-то непривычное удовольствие, будто стряхнул с ладоней налипшее на них дерьмо.

Боря Интернет, новейшее приобретение Таины, впоследствии ему признался, что тоже чувствовал что-то подобное. Правда, интеллигентный юноша выразился более элегантно. Он сказал:

– Верите ли, Володя, смерть, ужас, да?! Нелепое нагромождение абсурда, а у меня такое ощущение, будто я Ива-нушка-дурачок, который вынырнул из кипящего котла. Обновление! Катарсис!

Кныш напомнил:

– В этом катарсисе, Боренька, откинулись двенадцать человек. И как минимум сорок раненых.

– Ну и что?! – вспылил Интернет. – Какое это имеет значение? Не мы выбираем время, оно выбирает нас. Вы, Володя, видите во мне книжного мальчика, банкирского сыночка, но я не тот, каким был вчера.

– Да я разве спорю, – Кныш улыбался снисходительно. – Братву надо пропалывать. Тогда она в корень идет.

– Дело не в этом, – горячился Интернет. – Возможно, для вас это рядовой эпизод, а для меня взрыв в «Ласточке» – событие мировоззренческого масштаба. Я стал другим человеком. Хуже или лучше – неважно. Я стал самим собой.

– Убийцей? – уточнил Кныш.

– Убийство в сегодняшнем мире такое же архаичное понятие, как любовь. Ни того ни другого больше нет в природе. Человечество поднялось на последнюю ступень эволюции. Очистилось от тысячелетних моральных химер. В Зтом, если угодно, истинный смысл апокалипсиса. Человек подошел к пределу, за которым пустота. Небытие. Или новое существование по новым правилам. И главная примета: он сам берет на себя ответственность за выбор пути. Это право человеком выстрадано на кровавом пути эволюции. Сегодня государство рухнуло. Гомо сапиенс остался наедине со своей сущностью. Никто не сможет удержать его от полной аннигиляции, от распада, но в то же время впервые за всю историю вида у него появилась возможность создать новую, абсолютную модель бытия. Вы согласны со мной, Володя?

– Конечно, согласен, – кивнул Кныш. – Еще немного побегаешь у Тинки на поводке, а потом тебя подлечат, если успеют.

– Кажется, вы ничего не поняли, Володя, – огорчился Интернет. Его серые очи пылали невыносимым вдохновением, и Кныш его жалел. Он много раз видел, как у молодых парней, хлебнувших крови, ехала крыша: почти всегда этот процесс сопровождался горячечным словесным поносом. В мужчине, перед тем, как он озверевал окончательно, происходила какая-то солнечная вспышка, мутация, носившая иногда затяжной характер. В этот опасный период, подобный скарлатине, любой человек был уязвим, словно парящая в воздухе мишень. По прикидкам Кныша, у гениального студента период горячки, сопутствующей превращению в зверя, мог затянуться вообще на годы, по той простой причине, что природа не отпустила ему ни капли сердечной энергии, необходимой для боя. То, что он уцелел в «Ласточке», всего лишь счастливый случай. Кныш сказал об этом принцессе:

– Поберегла бы мальчишку. Он же мягонький, как воск.

Принцесса смиренно ответила:

– Ты прав, я погорячилась. Но мне казалось, ему необходимо через это пройти.

– Это тебе, девочка, необходимо каждого попробовать на зубок. Не понимаю я этого.

На самом деле, понимал. В принципе Таина действовала правильно. Проверяла своих людей на излом, как ветеринар определяет здоровье лошади по зубам. Она затеяла свою маленькую войну в Москве, где ошибиться, как на минном поле, можно было только один раз.

Из болванки, из диктофонной записи с не очень качественным звучанием, сделанной ею во время встречи с Черным Тагиром, Боренька слепил дискету, цена которой была не меньше полумиллиона «зеленых». Кныш по собственному почину помогал ему в работе, с восхищением следя за умными, точными, изобретательными манипуляциями со звукозаписывающей техникой. Вот тут с Интернетом никто не мог сравниться. Упорно, забыв о времени, он подчищал, компоновал, перезаписывал сотни раз, добиваясь такого уровня, что хоть сразу посылай на техническую экспертизу. Таина приехала в «Кентавр» под вечер принимать работу – и тоже осталась довольна.

На пленке было зафиксировано несколько фрагментов якобы подслушанных разговоров (уличные шумы, посторонние детские голоса, придававшие тексту почему-то особую убедительность). По сути, коммерческую ценность представляли только два куска. На первом Черный Тагир, явно чем-то раздраженный и очень немногословный, «заказывал» Рашида-борца, человека легендарного, подмявшего под себя половину московских группировок. Интересы бакинского магната простирались от бензиновых автоколонок до наркотиков, но примечательно не это. Московские воротилы, как правило, действовали с большим разбросом, не утруждая себя узкой специализацией; и когда сталкивались на каком-нибудь спорном пятачке, то обыкновенно забивали друг друга до смерти (чаще всего в буквальном смысле). Этот обычай был в ходу как у мелких хищников, так и у крупных, связанных с правительственными кругами и президентской головкой акул, но Рашид-борец стоял в российском бизнесе особняком, олицетворяя своей персоной как бы возможность благородного поведения даже в таком деликатном деле, как дележка обкусанного со всех сторон российского пирога. Молва приписывала ему необыкновенные нравственные качества, а также глубокий государственный ум: на его счету по самым строгим подсчетам было не больше десяти трупаков, да и то все – его конкуренты, сломавшие шею в столкновении с ним, погибшие на первом этапе реформ, когда на кону стояла государственная собственность и не убивать считалось западло. Пресса и телевидение частенько сравнивали Рашида-борца то с Махатмой Ганди, то со Столыпиным, приводя поразительные примеры его коммерческих озарений и миролюбия. Выдавливая конкурента с игрового поля, Рашид-борец не нанимал киллеров, как другие, не вываливал на экраны горы компромата, а стремился договориться с соперником полюбовно – и чаще всего добивался успеха. Он предлагал побежденным сотрудничество, щедро платил откупное, оставлял капиталец на разживу, то есть искал всякие пути для бескровного разрешения вечных споров между группировками и кланами, к тому времени целиком поделившими россиянские богатства без права возврата. Его авторитет в бизнесе и среди избирательного электората был столь велик, что поверженные в прах новые русские сохраняли к нему чувство глубокого уважения и даже благодарности. У всех на памяти характерный случай, когда некто Прохорович, мелкий финансист, занимающийся поставками оружия на Кавказ, взятый в оборот людьми Рашида-борца, дал обширное интервью для программы «Герой недели». Интервью он давал в больничной палате, с переломанными конечностями, подвешенный к потолку сложной системой грузов и противовесов. Мечтательно улыбаясь, Прохорович на весь мир заявил, что счастлив оттого, что нарвался не на какого-нибудь проходимца и лиходея, а пострадал от благородной руки великого человека и гуманиста. «Рашид Львович Оглы-бек, – сказал он, прослезясь, – вчера навестил меня самолично. Привез полную сумку гостинцев, в натуре. Пообещал, когда вылечусь, взять к себе в аппарат. На хорошую должность… Редкой души человек, такие рождаются раз в столетие. И то не в России».

На фрагменте пленки, который сляпал Боренька Интернет, звучал такой текст:

«Голос Черного Тагира'.

– Месяц сроку даю… чтобы эту жирную свинью урыть… надо уложиться.

Неизвестный:

– На «лимон» потянет, хозяин. К Рашиду подобраться трудно. Охрана сильная. Как у Ельцина.

Черный Тагир:

– Пусть «лимон». Пусть два. Хорошо надо сделать, громко. Бакинская сука совсем оборзела.

Неизвестный:

– Что значит громко? Из гранатомета размазать?

Черный Тагир:

– Хоть из стингера… Пусть кишки до небес летят. Подлюка двуличная: с арабами скорешился. Абрамыча купил. Всех купил. Меня не купит. От меня ему будет харакири. Тянуть нельзя. Через месяц он в Штаты удерет. Оттуда труднее достать.

Неизвестный:

– Уберем Рашидика, хозяин, не сомневайся. За «лимон» шайтана уберем.

Черный Тагир:

– Этот хуже шайтана. Он нас русским продал. С Чириком химичит. Трубу хочет распилить. Я ему хобот распилю…

Не подведи, брат. Каху возьми с собой. Я говорил с Кахой. Он с нами. Все честные уважаемые люди с нами. С Рашидом собаки…»

Дальше неразборчиво, голоса заглушились естественными помехами, как бывает, когда объект удаляется слишком далеко от микрофона.

Второй кусок пленки, представляющий коммерческую ценность, содержал в себе несколько обрывочных фраз, произнесенных Тагиром, судя по всему, в любовной горячке. Фрагмент был произведением чистого компьютерного искусства. У слушателя создавалось ощущение, что он не только присутствует при беседе, но и видит, как Тагир обслуживает свою подружку так, что от нее перья летят. Стоны, звуки ударов, хруст разрываемых тканей. Антураж соответствовал репутации любвеобильного Тагира, склонного к садизму. Кто знал Тагира, тот не удивлялся, когда из его покоев слуги выносили поутру какую-нибудь растерзанную, с перекушенной веной бабенку. Зато Тагир мог не опасаться, что ночная откровенность выйдет ему боком. Для непосвященного фразы на дискете не несли в себе важной информации, но именно для непосвященного. Участникам мистического действа, именуемого российским бизнесом, похвальба пьяного, куражного Тагира давала массу бесценных сведений – имена, прозрачные намеки, мелькнуло даже название банка в Толедо, где, по контексту разговора, Тагир за минувший год намыл не меньше трех «арбузов».

– Наивно, но убедительно, – сказала Таина, внимательно прослушав дискету до конца. – Тебе как кажется, Володечка?

Кныш привычно напрягся от невероятного, вернувшегося из юности обращения – Володечка.

– Боря головастый. Но продать это будет трудно.

– Почему?

– Вслепую Рашид не купит. А когда прослушает, за что платить? Заколдованный круг получается.

– Я могу сделать копию, – вмешался Боренька, разомлевший от похвалы предводительницы. – Полуфабрикат. Компьютерный фантом.

Кныш и Таина смотрели на него в недоумении. Боренька развил мысль:

– Ну, представьте, покупатель услышит только часть записи. Остальное – пш-шик! Ему же захочется получить пленку целиком.

– Очень головастый, – уважительно повторил Кныш. – Но вы не знаете Рашида.

– Объясни, – попросила Таина.

– Он боец, а не мыслитель. Чтобы начать действовать, ему достаточно узнать об опасности. На все остальное ему наплевать. На все пленки.

– Мальчики, – прощебетала Таина. – Как приятно с вами пообщаться! Но неужели вы думаете, что мамочка, заказывая товар, заранее не подумала, как его сбагрить?

…Тем же вечером по ее поручению Кныш отправился побеседовать с Мареком Зинчуком (Протезистом), который после нелепой гибели Столяра основательно укрепился в Замоскворечье. Не по чину укрепился. Как-то быстро установил контакты с префектурой, перекупил оперов из райотдела, которые прежде работали на Столяра, и теперь не только собирал дань со всей розничной торговли в районе, но арендовал несколько помещений под офисы, открыл парочку солидных магазинов под вывеской фирмы «Версаче», короче, расположился на опустевшей территории таким образом, что шагу нельзя было ступить, чтобы не наткнуться на его метки. Тайне это не нравилось хотя бы по той причине, что двое ее дружков, занимавшихся, кстати, неизвестно чем, во всяком случае Кныш не знал, чем они занимаются, официально считалось, что связями с подмосковными группировками, – так вот эти двое никак не хотели простить Протезисту предательства в истории со Столяром, когда Марек, в сущности, принес Санька и Клима в жертву своим шкурным интересам. Из-за него погибла хорошая, простая девушка Галя Скокина, сожительница Маньяка. Ее замучили на дыбе, а ведь она вдобавок была соседкой Таины. «Дело не в моих амбициях, – объяснила она Кнышу. – Но мы тут живем, это наш район. Зачем каждый день нюхать эту вонь? Разберись с ним, пожалуйста, Володечка».

Именно в такой форме она отдавала распоряжения, но Кныш уже привык к этому. В его сознании стояли рядом две молодые женщины: одна – шлюха из ящика, кривляющаяся в каком-то ублюдочном ток-шоу, роняющая ядовитую пену из ярко накрашенного рта; и вторая – добропорядочная бандитка, по капризу сердца вступившая в неравную схватку с целым миром. Отдаленное внешнее сходство в этих женщинах угадывалось, но они не были даже сестрами. Вот эта, которая с мелодичным горловым клекотом изрекала: – Во-о-ло-одечка! – каким-то чудом избежала мутации, в ее глазах, устремленных на него, светилась обыкновенная человеческая улыбка, хотя и с оттенком шизофрении.

Кныш пошел в бильярдную, расположенную в высотке, неподалеку от Павелецкого вокзала. Сюда Протезист заглядывал каждый вечер на часок-другой, потому что считал себя мастером кия. Он здесь душевно оттягивался с самыми надежными, по его мнению, пацанами. Бильярдная, как выяснил Кныш, принадлежала грузинской группировке, возглавляемой Шато из Подлипок. То есть, можно было считать, что это нейтральная территория.

Когда-то в молодости Кныш и сам неплохо катал шары, но бильярд не был его стихией. В бильярде присутствовала некая заторможенность, которая действовала удручающе на его взрывчатую психику прирожденного рукопашника. Но с другой стороны, он не был глух к магическому смыслу несущегося в лузу костяного кругляша. В бильярдной у Шоты ему понравилось: много укромных уголков, где можно пристроиться с кружечкой пивка, небольшой ресторан и центральный игровой зал с десятью столами, с высоким потолком, паркетными полами и византийскими окнами. Публика спокойная, обстановка чопорная, аристократическая. Служители в смокингах. За вход с него взяли всего лишь две сотни и не потребовали никаких документов. Вот тебе и закрытый клуб.

Когда он пришел, заняты были только два стола, да и то за одним упражнялся сам с собой худой высокий господин с усатым лицом, поглядевший на Кныша с надеждой. Кныш не стал его разочаровывать. Ответил на немой вопрос:

– Если по маленькой, то я не против.

– По маленькой – это по скольку? – оживился усатый, похожий на алкаша с подшитой «торпедой».

– Ну, по сто баксов – годится?

– Почему нет, для разминки… Чего-то я вас раньше не видел?

– Я вас тоже, – любезно ответил Кныш.

До появления Протезиста с компанией (трое пацанов и эффектная блондинка, обкуренная до неприличия) они сыграли две партии – и разошлись по нулям, но Кныш уже угадал в партнере «профи», терпеливо поджидающего «карася». Это было видно и по игре: усатый держался четко вровень с Кнышем, столько же раз мазал, сколько и попадал, а к середине первой партии начал подражать ему и в манере – неуклюже держал кий, избегал сложных комбинаций и ненатурально охал, когда промахивался; но, главное, неуловимые штрихи: подчеркнуто дистанционное отношение обслуги, острые, заинтересованные взгляды с соседних столов, скучающая гримаса на лице, застывшая подобно посмертной маске… Когда усатый – его звали Сергей Леонидович – предложил увеличить ставку хотя бы до пятисот баксов, чтобы стало веселее на душе, Кныш грустно улыбнулся и сказал, что сперва немного передохнет. Уселся в сторонке с рюмкой коньяка, но не пил, только прикасался к ней губами. Он уже настроился на то, что сегодняшний вечер пройдет вхолостую, вероятно, что-то заставило Протезиста изменить своей привычке, и придется тащиться в бильярдную еще раз, но в десятом часу Марек наконец объявился, и Кныш почувствовал облегчение. Ему предстояла несложная, но неприятная работа, не хотелось ее откладывать. Вдобавок он испытывал стойкое внутреннее раздражение оттого, что не сумел, как и всегда, отговорить Таину от очередного безрассудства. За этим раздражением возникал неумолимый вопрос: зачем он вообще связался с этим детским садом?

Протезист прибыл с помпой, занял сразу два стола, расположил хохочущую девицу на диване в позе боевой эротической готовности, шумнул официанта, который тут же прилетел с двумя подносами, короче, гулял купчик, гулял. Хозяин! Катать шары он начал со своими шестерками, на соседей не обращал внимания, ни с кем не поздоровался, и наблюдать всю эту гульбу было, конечно, забавно, потому что на морде у раздухарившегося «ново-рашена» было явственно написано, что на самом деле он никакой не крутняк. Таких маленьких бандюков, смирных в душе, но буйных публично, по Москве развелось немало. Кныш относился к ним с сочувствием. Он представлял, как такому человеку страшно оставаться ночью наедине с собой, но ведь все же были, значит, у него какие-то особые качества, позволявшие ему держаться на плаву посреди озверевшего города.

Кныш, напустив на морду тупость, приблизился к столам и, открыв рот, наблюдал за игрой, а потом позволил себе пару восхищенных возгласов, которые все равно прозвучали непочтительно. Качки насторожились, но, увидев, что гость пожаловал один и ничего опасного в нем нет, успокоились. Только рыжий детина в полутонну весом, проходя мимо, на всякий случай, для проверки пихнул Кны-ша плечом, будто оступился. Кныш извинился. Сам Протезист ткнул ему в грудь кием:

– Чего, пацан, хочешь сыграть?

– Куда мне, – отозвался Кныш. – Мы вот с Сергеем Леонидовичем крутим по соточке. У вас же совсем другой уровень.

– А с форой?

Кныш заинтересовался:

– Какая же будет фора?

– Два шара.

– И на какой ставке?

– Давай на тыще. Меньше нет смысла.

Кныш начал вслух, по какой-то сложной схеме переводить деньги на шары, чем развеселил всю компанию. Рыжий детина ласково обнял его за плечи, шепнул:

– Не зли папочку. Или играй, или проваливай. Папочка придурков не любит.

– При чем тут – придурок я или нет, – заносчиво возразил Кныш. – Лохом тоже неохота быть. При двух шарах форы у меня шанса нету. Лучше бы три шара. И тогда по пятьсот баксов. Для разгону. Так я согласен.

Обкуренная девица поднялась с дивана и поднесла ему рюмку водки. Чем-то он ее заинтересовал, она даже хохотать перестала. Внимательно смотрела ему в глаза. Водку Кныш выпил. Поблагодарил:

– Спасибо, красавица.

Девица обернулась к хозяину:

– Гони его, Марек, это подставной.

– Без тебя разберемся, – цыкнул Протезист. – Ступай на место, Элка… А ты, парень, вот что, не наглей. Сказал по тыще, значит, по тыще. Или канай отсюда.

Кныш почесал в затылке. У него пропала охота развлекаться. Наркоманка его смутила. Он не верил в женскую проницательность, которая якобы заменяет ум. Если на то пошло, принцесса Таина вся соткана из интуиции, пропитана женским колдовством, как ночь луной, но ведь ни разу не прикоснулась к его истинной сути, хотя Кныш на нее пахал. А эта «соска» с марафетом в очах сразу угадала, что он не тот, кого из себя изображает. Плохой знак. По правилам ему следовало немедленно уходить, не испытывать судьбу: известно, и богатыри спотыкаются на арбузной корке: Может быть, до контузии он так бы и сделал, но после Чечни, все эти долгие, тягучие месяцы выздоровления злоба, скопившаяся под сердцем, часто мешала ему принимать адекватные решения. Нет, понапрасну он не рисковал, только иногда совершал поступки, за которые потом стыдился.

– Подумаю, – буркнул себе под нос. – Извините. Тыща для меня большие деньги.

И поплелся к себе в угол, где его поджидал с кием терпеливый Сергей Леонидович.

– Зачем вам это, милый юноша?

– Что? – не понял Кныш.

– Зачем вы к ним ходили? Это плохие ребята, с ними лучше не связываться. И играть с ними не надо.

– Каталы, что ли?

– Скорее уж кидалы, – улыбнулся усатый. – Во всяком случае, Володя, интеллигентным людям, как мы с вами, лучше держаться от них подальше.

– Предложил по тыще сыграть, – пожаловался Кныш. – Откуда у меня такие деньги, верно?

– Деньги в принципе не очень большие, но действительно, откуда они у вас?

Он произнес это с иронией, и Кныш вторично подумал: надо уходить. С Сергеем Леонидовичем, у которого, похоже, выпал пустой вечер, скатали еще по паре ленивых «американок» – и опять разошлись по нулям. Постепенно Кныш успокоился. Несмотря на неожиданно открывшуюся в нем прозрачность для всех окружающих, он не видел особых причин для беспокойства. Он был в хорошей форме. Недельная лежка в клинике у доктора Кампертера заметно его освежила. Может, для того, чтобы окончательно очухаться, ему как раз и не хватало пики в боку. Они с Кам-пертером накануне выписки выпили литровую бутыль виски, и вели философские беседы – и ничего нигде не болело, ни у него, ни у доктора. Кныш сразу просек, зачем гениальный хирург пришел к нему в палату с бутылкой: бедняга был влюблен. При этом был женат и имел двоих детей. Но влюблен он был не в жену, а, естественно, в рыжую принцессу. Об этом не было не сказано ни слова, это было высечено у доктора на лбу. Он пришел выяснить, в каких отношениях находится с принцессой его пациент. Кныш, исполненный благодарности к доктору за умелое лечение, не стал долго его мурыжить, после первого стопаря сам завел речь о волнующем Кампертера предмете.

– Я ее мало знаю, – небрежно обронил. – В сущности, совсем не знаю. Она помогла мне вырубить одного хачика на рынке. Но мне она показалась немного чокнутой. Каково ваше мнение как врача?

Кампертер встрепенулся, как рысак на лугу, услышавший далекий посвист текущей кобылки.

– Ни в коем случае, господин Кныш, ни в коем случае! С чего вы взяли? Она абсолютно вменяемая. Другое дело, что, возможно, родилась не в свой век.

Доктор принял Кныша за бандита – ножевое ранение и все прочее, – поэтому, как положено, обращался к нему исключительно со словом «господин», хотя Кныш просил называть его просто Володей. Разговор у них затянулся до полуночи. Кныш уснул, не дослушав доктора до конца. Опьянев, тот начал рассказывать про жену, про двоих детей, при этом так жалобно глядел, будто хотел попросить взаймы. Кныш искренне ему сочувствовал. Он даже полюбил его в тот вечер. Талантливый, взрослый, умный человек, а зациклился на шальной красотке – и видно, что скоро наделает глупостей. Если принцесса поманит… Мужчина жалок всего лишь в двух случаях: когда трусит в бою и когда не может справиться с тяжелым, унизительным вожделением, называемым любовью. О Тайне они больше не говорили, все и так ясно. Она и пятерых Кампертеров проглотит, не подавится…

Пока Кныш с Сергеем Леонидовичем потихоньку-полегоньку раскатывали свои партии, попивая винцо, за столами у Протезиста шла своя игра. В туалет он пока не собирался, а это было единственное, чего дожидался Кныш. Ему нужно было минуты три-четыре, чтобы перемолвиться с ним парой словечек наедине. Лучше всего именно в сортире. Корешки Протезиста заловили какого-то залетного, сильно пьяного мужичка средних лет, который явился в клуб со своим кием в матерчатом чехле, – втянули в игру и, похоже, раздевали донага. За полтора часа уложились. Понурясь, мужик сидел на диване рядом с девицей, и она заботливо отпаивала его коньяком. При этом белесый амбал втолковывал мужику, что с ним будет, если он не обернется с деньгами до утра. Частично их разговор был слышен всему залу. Сумма плавала сумасшедшая, то ли в десять, то ли в пятнадцать штук.

– Как же они успели? – поразился Кныш.

Сергей Леонидович ответил с грустью:

– Успеть можно и быстрее, если кодлой работать.

– И что с ним теперь будет?

– Да ничего не будет. Найдут утром неопознанный труп где-нибудь в районе Битцы… Я же вас предупреждал, Володя, с ними лучше не связываться. Артисты!

– Спасибо, Сережа… Я и сам вроде как позвонком почувствовал… А девушка эта с ними постоянно ходит?

– Ее первый раз вижу… Но какую-нибудь даму они обязательно с собой приводят. Такой сценарий, – и добавил уже без всякой надежды: – Что ж, может, сделаем разгонную по полтинничку?