Текст книги "Зона номер три"

Автор книги: Анатолий Афанасьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)

– Чего ждешь, странник? – вкрадчиво вопросила кришнаитка. – Или я не хороша для тебя?

– Я бы на твоем месте ее ублажил, – посоветовал сбоку Ешка. – Может, отвяжутся. Видишь, она же накуренная.

– Да разве так можно, когда… – но не успел досказать. Девица, вытянувшись в струнку, звеняще отчеканила:

– Отринув молящую женщину, собака, ты обидел властелина! Прими же кару!

В ее руке мелькнула длинная вязальная спица. Савелий не успел загородиться, серебряное жало вонзилось в его сердце.

Часть третья

НЕ ПОМНЯЩИЕ РОДСТВА

Глава 1

В лето 199… от рождества Христова на Москву упали дожди, насыщенные мириадами неизвестных науке бактерий. Стоило капле скользнуть за воротник, или человек в рассеянности проводил мокрой рукой по лицу, и они через кожные покровы проникали внутрь организма. Космические бактерии не относились к категории болезнетворных, и их внедрение не приносило ощутимого вреда. В начале диверсии наблюдалось, правда, легкое недомогание, слабая желудочная колика и повышение температуры, но столь кратковременные, что больной не успевал по-настоящему обеспокоиться. Зато через двое-трое суток, когда бактерии, обжившись в кровяных руслах, захватывали мозг, человек вдруг испытывал Нечто вроде телепатического шока. Замирал там, где его настиг удар, обливался горячим потом и внезапно, спустя мгновение, ощущал себя совершенно счастливым, словно выздоровевшим после долгой, грозной, роковой болезни. Отступал мрак жизни, прояснялось небо, а если метаморфоза заставала в домашней обстановке, то даже старая мебель, казалось, на его глазах покрывалась новым, сверкающим лаком. Острота первых ощущений была настолько велика, что люди начинали беспричинно хохотать, ощупывать себя, точно ловя щекочущую блоху, а иногда падали в обморок, но тоже такой краткий, что мало кто успевал брякнуться на землю. Дальше ничего особенного не происходило, но человек, предоставивший свой мозг в распоряжение бактерий, уже никогда не возвращался к себе прежнему. Он не терял памяти, однако все события прошлой жизни обретали иной смысл: беды, обиды, ошибки, утраты минувших дней, иссушившие сердце печалью, представлялись теперь сущим пустяком, и на первый план в воспоминаниях выступали, как суть бытия, только радость и смех.

После летних дождей на улицах появилось много забавных, неуклюжих людей, которые вызывали недоумение и зависть у тех, кто не подвергся нападению неведомых микроорганизмов. Хохочущий старик в очереди, разбивший пяток яиц, купленных на остаток пенсии; юная школьница на восьмом месяце беременности, восторженно примеряющая шляпку у зеркала в магазине; обремененный взятками и многочисленной родней чиновник, рисующий чертиков в рабочем гроссбухе;

добрый молодец с разбитой башкой и с выбитым глазом, читающий доктору стихи Есенина; и уж совсем обыкновенная повседневность – множество пешеходов, спокойно переходящих дорогу на красный свет, не обращая внимания на летящие «чероки» и «мерсы» хозяев жизни, – все это создало к концу лета какой-то карнавальный фон в столице, вызвавший немалую озабоченность психиатрических служб.

Важная подробность: эпидемия затронула в основном бедных людей, которые после ослепительных реформ уже не могли раскошелиться на зонты. Психиатрические службы, хотя и обеспокоенные, предпочитали не иметь дело с ликующими гражданами по той же простой причине, что с них нечего было взять за лечение. Однако и среди психиатров нашлось несколько фанатиков чистой науки, которые попытались безвозмездно изучить загадочный массовый феномен. В частности, некто Иммануил Сиверовский, сын знаменитого в прошлом академика Сиверовского, нобелевского лауреата (исчез два года назад, уйдя в молочную за бутылкою кефира), составил опросные листы по методу немецкого профессора Шотенгаузена и по личной инициативе провел обследование более чем ста москвичей разного возраста и рода занятий. Выводы талантливого ученого были неутешительные. У больных с внедренным дождевым микробом был существенно задет гипоталамус, парализован зрительный нерв и, видимо, в силу этого произошло мутагенное смещение психики, Говоря проще, эти больные, не утратив рефлекторных навыков, воспринимали мир таким, каким он казался им в детстве. Говоря еще проще, они лишились способности к адекватному восприятию реальности.

Выдержки из опросных листов, приведенные И. Сиверовским на докладе в Лиссабоне:

«…П. П. Зайцев, пенсионер, полковник в отставке. 70 лет.

Вопрос: Петр Петрович, какая сегодня погода? (Октябрь, гололед, дождь, ветер – девять баллов.) Ответ: Восхитительная.

Вопрос: Нам известно, что в минувшем году вы перенесли инфаркт и операцию по поводу аденомы простаты…

Ответ: Полная чепуха. (Довольный смешок.) Вопрос: Как вы себя чувствуете? Ответ: Восхитительно.

Вопрос: Вы бывший военный. Как вы оцениваете сегодняшнее состояние армии?

Ответ: Самая непобедимая в мире.

Вопрос: Но известно, что в армии брожение: не платят зарплату, негде жить и прочее. Как вы это оцениваете?

Ответ: Полная чепуха. (Довольный смешок, переходящий в хохот.)

…3. И. Петрова, домохозяйка, бывшая швея. Фабрика закрыта. Торгует сигаретами у метро. 54 года.

Вопрос: Зинаида Ивановна, вы получаете какое-нибудь пособие от государства?

Ответ: Нет. А зачем оно мне? Я прилично зарабатываю.

Вопрос: Сколько, если не секрет? Ответ: Иногда до трехсот тысяч в месяц. Куда больше?

Вопрос: Зинаида Ивановна, у вас, как мы знаем, трое взрослых детей. Чем они занимаются?

Ответ: Все, слава Богу, хорошо устроены. Младшенькая, Раечка, проститутка, по телевизору два раза выступала. (Игривая улыбка.) Старший, Олег, по торговой части пошел, челнок. Скоро магазин откроет. Средний, Алеша, он у нас спортсмен, поступил в Мытищинскую группировку. Мечтает стать киллером. Ему еще два года осталось сидеть. Мы все им гордимся. Славный мальчуган.

Вопрос: Помогают вам?

Ответ: А чего помогать? Не голодаю, слава Богу.

Вопрос: С мужем вы, кажется, разошлись?

Ответ: (После долгого смехового припадка.) Можно и так сказать. Гришенька похмелился киевской горилкой. Чего в бутылку налили, никому не известно. В одночасье преставился. Похоронили в пластиковом мешке, все честь по чести.

Вопрос: Извините, Зинаида Ивановна, немного о политике. Кому из наших лидеров вы доверяете?

Ответ: Анатолию Борисовичу Ельцину, батюшке нашему.

Вопрос: Вы за него голосовали? Ответ: (Сгибается от смеха.) За кого же еще?! Не за этого же, как его, не за Зюгана же! Да им дай волю, все враз у народа отберут. И загонят, куда Макар телят не гонял.

…Г. П. Калинкин, студент МГУ, третьекурсник, факультет прикладной математики.

Вопрос: Гриша, если бы перед вами стоял выбор: жениться на пожилой, но богатой женщине или на молодой, красивой, но бедной – что бы вы предпочли?

Ответ: (Озорно подмигивает). На старухе женюсь, а с молодой телкой буду спать. Ну и вопросики у вас!

Вопрос: Многие студенты сегодня вынуждены подрабатывать. Вы тоже?

Ответ: Подрабатывать – громко сказано. Надыбаешь лимончик – и ладушки.

Вопрос: Каким образом?

Ответ: Наркотики, рэкет, барахло… Какая разница. Лишь бы платили. Мы же цивилизованны люди.

Вопрос: Но есть все же некоторые моральны нормы, которые…

Ответ: Предрассудки! (Широкая улыбка.) И в это знаете не хуже меня.

Вопрос: Гриша, на вашем курсе двое студентов покончили с собой. Ваши комментарии?

Ответ: Придурки. Один перерезал вены, а второй удавился в сортире. Это даже не смешно. Подыхать надо красиво.

Вопрос: Что значит – красиво?

Ответ: Да вот как Владька Сидорчук с Зинкой в прошлом году. Выпили, курили. Начали трахаться на подоконнике. Тридцатый этаж. Хотели кончить на лету. Вот по-нашему, по-россиянски. Кайф! Тридцатый этаж, представляете? Оба в лепешку. Ха-ха-ха!..»

На Лиссабонском съезде психиатров после доклада Иммануила Сиверовского разгорелась бурная дискуссия. Главенствовали два мнения. Первое: Москва, подвергшаяся нашествию космической бактерии, деградировала до такой степени, что вскоре, вероятнее всего, исчезнет с карты мира, канет в Лету, как пресловутая Атлантида.

Второе, прямо противоположное: в древнем городе на фоне бактериальной мутации зарождается новый вид гомо сапиенса, обладающего невероятной способностью противостояния враждебной среде. Возможно, именно в Москве происходит переход человечества на следующую, качественно новую ступень эволюции.

Иманнуил Сиверовский не разделял ни ту, ни Другую точку зрения. Ему все чаще припоминались пророчества домработницы Пелагеи о скором Конце света. Из Лиссабона он не вернулся домой и на всякий случай попросил политического убежища.

Гурко били так долго и умело, что он несколько раз терял сознание, а когда приходил в себя, экзекуция продолжалась. Сменялись лишь действующие лица. Сперва какие-то молодые люди в юнгштурмовках под руководством бравого инструктора отрабатывали на нем удары по печени и почкам. Удары наносились из любого положения, поодиночке и группой, и Гурко, спеленутого по рукам и ногам, то подвешивали на крюк, то катали по земле, то закрепляли в виде скобы промеж двух деревянных столбов. Инструктор демонстрировал, как вышибать дух из противника пальцем, кулаком, локтем, коленом, и Гурко решил, что его хотят заколотить насмерть, но ошибся. При очередном прояснении сознания он обнаружил, что на нем тренируются уже две разъяренные фурии, поставившие себе целью отработать технику внезапных овчарочьих укусов. Фурии были в обыкновенных пляжных купальниках, и их женские признаки радовали глаз. Он был накрепко привязан к столбу, а фурии подкрадывались поочередно, впивались острыми зубками в плечи, в лицо, в живот, в бедра, мгновенно отскакивали, сплевывая кровь и ошметки плоти. Прелестные окровавленные личики сияли звериной радостью. Он отключился, когда одна из них особенно удачным укусом разорвала ему шейную вену. Но и это был не конец. В следующее пробуждение его тушили пожарными брандспойтами. Как он уловил, игра называлась: спасение обгоревшего трупа. Сперва забрасывали его паклей, бумагой, тряпками и поджигали. Потом мощными пенными струями сбивали пламя. В качестве обгоревшего трупа он выдержал три поджога и снова канул в небытие.

Очнулся в чистой комнате со светлым окном, в мягкой постели. Нигде ничего не болело, но тела как бы и не было, он его не чувствовал как обычно, а словно воображал. Дышать приходилось не носом и не ртом, через какую-то щелочку на воображаемом лице. Ощущение было сравнимо разве что с описанием Моуди жизни после смерти. В комнате находился еще один человек, совершенно реальный, хотя само его присутствие тоже наводило на мысль о потустороннем мире. Этим человеком была Ирина Мещерская. Целенькая, с ясным лицом, в сером комбинезоне. Она сидела на стуле и, увидев, что он открыл глаза, со вздохом подалась к нему. Гурко попробовал заговорить, и это у него получилось, хотя слова просачивались опять же не через рот, а через дырочку в неопределенном месте.

– Рожа обожженная? – спросил он. Мещерская точно ждала этого вопроса, тут же поднесла к его лицу круглое маленькое зеркальце. С удивлением он узнал себя таким, каким был всегда – даже чисто выбритым, и сразу же к нему вернулось ощущение тела, причем с такой чудовищной определенностью, словно на него рухнул дом.

– Ты не обгорел, – улыбнулась Ирина. – Это новая технология. Психологическое воздействие. Они не хотели тебя убить.

– Почему?

– Наверное, хотят кое-что выяснить.

– Почему ты здесь? Это какой сектор?

– Это не сектор. Это приемный покой. – Ирина положила прохладную ладонь ему на лоб. – Меня к тебе приставили, не знаю зачем. Вернее, догадываюсь. Но точно не знаю.

Их взгляды встретились.

– Я тоже догадываюсь. Но мы ни о чем не будем говорить, кроме любви, верно?

Ирина наклонилась и прикоснулась губами к его рту.

– Ты был великолепен. Я рада, что это видела. Но мы все равно погибли. Это всего лишь вопрос времени.

Гурко пошевелился. Комната крутанулась перед глазами разноцветными блестками, но усилием воли ему удалось поставить ее на место.

– Печень, ребра и еще всякая мелочевка, – деловито перечислил он. – Придется полежать денек-другой, если позволят.

– У тебя железный организм. Врач сказал, ты суперживучий.

– Тут бывают и врачи?

– Еще какие! Самые лучшие… Да что же это я, ты, наверное, голоден?

Гурко сосредоточился на этой мысли, и желудок отозвался добродушным урчанием.

– Можно, конечно, перекусить.

Ирина убежала и вскоре вернулась с подносом: бутерброды, соки, чай, молоко, холодная курица, хлеб, – небывалый пир. Помогла ему усесться повыше, обняла за плечи.

– Одной пищей сыт не будешь, – пробурчал он, – хочется чего-нибудь духовного.

– Всегда к вашим услугам, мистер, – бесшабашно сверкнули серые глаза…

Скоро наведался врач, упитанный господин в роговых очках – с нормальным обхождением: как себя чувствуете? Где болит? А вот сейчас померим давление. Гурко был тронут. Оставшись довольным осмотром, врач сделал ему укол.

– Наркотик? – спросил Гурко.

– Зачем наркотик? Витамины. Вам хотелось бы наркотик?

– Рентген бы неплохо сделать, поглядеть, сколько ребер сломано.

– Нет проблем. Встать сможете?

– Конечно.

Поддерживаемый Ириной, он спустил ноги с кровати и встал, покачиваясь. Только тут заметил, что на нем вместо привычного комбинезона какая-то серая фланелевая рубаха почти до пят.

Рентгеновский кабинет располагался поблизости: по коридору и за угол. Гурко в сопровождении доктора и Мещерской доковылял туда благополучно. В кабинете никого не было, кроме женщины в черном халате, габаритами напоминающей небольшого слона. Женщина курила сигарету и читала газету «Московский комсомолец». У Гурко давно создалось мистическое ощущение, что если он очутится на Луне, то и там кто-нибудь будет читать именно эту газету. Или, на худой конец, «Спид-Инфо».

Увидев гостей, женщина отложила газету и распорядилась басом:

– Догола!

Гурко послушно стянул с себя фланелевую рубаху, под которой ничего больше не было. От боли слегка покряхтывал. Укладывая его под экран, женщина-слон, игриво хмыкая, несколько раз его ущипнула и подергала.

– Крепенький, пухленький какой! – похвалила. – В третьей комнате лежишь?

– Откуда я знаю.

– Жди. Попозже, может, загляну.

Присутствие врача и Ирины Мещерской женщину не смущало. Похоже, она в приемном покое была на особом положении.

У него оказались трещины в пяти ребрах, и под руководством врача женщина-слон наложила тугую, щадящую «корсетную» повязку. Спеленала эластичными бинтами туловище в кокон. К концу процедуры она так возбудилась, что потребовала у врача:

– Оставь мне его на часок, Данилыч! Врач хладнокровно ответил:

– Этот парень на контроле. Без звонка Василь Василича нельзя.

– Ты, Данилыч, самый настоящий вонючий бюрократ, – разозлилась рентгенолог. – Вот придешь чего-нибудь попросить, сука шестерочная!

День прошел спокойно. Большей частью Гурко дремал, а когда просыпался, Ирина его кормила или поила чаем. Они много разговаривали, но беспредметно, туманно. Им было хорошо вдвоем. Ровно тянулось безгрешное любовное бдение. Он узнал, как Ирина жила на воле, какой была знаменитой парикмахершей, как ездила на конкурс в Европу, получала награды, покоряла мужские сердца, любила развлечения, музыку, деньги и ничуть не ценила, что всего у нее было в избытке. Разве могла она представить, что так дико все оборвется.

– Никто не мог представить, – утешил Гурко. – У всех оборвалось. Но дальше будет еще хуже.

– Хуже, чем в Зоне, уже не будет.

Разумеется, она ошибалась, но Гурко не стал ее огорчать, делясь прогнозами, к которым пришел, наблюдая за событиями в России. Да она бы, пожалуй, не поверила. Женщины живут сердцем, не разумом, в этом их спасение. Они не умеют заглядывать в будущее, и не стоит их туда тянуть. Вековая мудрость женщины в том, что она живет одним днем, и даже воспоминания, чуть отдалясь, превращаются Для нее в волшебную сказку, пересказанную обязательно добрым человеком. Ночью они лежали без сна, глядя в окно, откуда свешивался им на брови Небесный полог. У них и в мыслях не было заняться Чем-то еще, помимо разговоров.

– У тебя что-нибудь болит? – в который раз заботливо спрашивала она.

У него ничего не болело. И он не сомневался в том, что Зона против него не устоит. После долгой паузы Ирина вдруг изрекла:

– Знаешь, Олег, ты первый мужчина, от которого я хочу забеременеть. По-настоящему хочу. Это смешно, да?

Соленая шутка вертелась у него на языке, но он ее проглотил. Задетая его молчанием, Ирина повтор рила:

– Это глупо, да? Я говорю об этом, когда нам и жить-то осталось с тютельку?

Гурко ответил совершенно всерьез:

– У нас будут дети. Это неизбежно. Ирина с облегчением вздохнула, прижалась к его забинтованному боку.

– Ты ловкий обманщик, мистер. Жаль, что мы не встретились на воле. Уж я бы поводила тебя за нос.

Под утро они все же уснули, и им привиделся общий сон. У сна не было сюжета: река, солнечный день и блистающее марево без конца и без края. К сожалению, в этом чудесном сне кто-то с железными бицепсами перепиливал грудь Гурко двуручной ржавой пилой. Ему было стыдно, что любимая парикмахерша наблюдает мерзкую процедуру.

– Не смотри, отвернись, – попросил он.

Но она ответила:

– Не переживай, мистер. Когда тебя перепилят, у меня родится двойня.

…Днем его отвезли к Большакову. Донат Сергеевич специально прикатил из Москвы, чтобы поглядеть на строптивого постояльца. Двое молодцов чуть ли не волоком спустили Гурко в подвал и усадили на табурет. Обе руки, заведя за спину, прикрепили наручниками к железным кольцам, торчащим из стены. В таком положении он больше напоминал ушастого лугового кузнечика, чем человека. Он удивился, что его опять собираются пытать. Зачем?

Когда вошел Донат Сергеевич – высокий, элегантный, в вечернем костюме, – Гурко его сразу узнал – Мустафа! – но не подал виду.

Несколько мгновений Мустафа его молча разглядывал, презрительно щурясь, потом уселся на стул напротив. Его темная лысина празднично сияла, как бы подсвеченная изнутри.

– Это не пыточная, господин чекист, – насмешливо заметил Донат Сергеевич. – Больше тебя бить не будут. Просто необходимая мера предосторожности. Ты ведь очень прыткий паренек.

– У вас тут особенно не побалуешь, – уважительно отозвался Гурко. В подвале они были одни, и Дверь за собой Мустафа плотно прикрыл.

– Как тебе понравилась Зона? – Мустафа закурил длинную сигарету, которую достал из золотого портсигара с затейливой, под старину инкрустацией. Суля по характерному запашку, сигарета была с заправкой. В ориентировке, которую когда-то Гурко внимательно изучил, об этом увлечении миллионера ничего не было сказано. Зато в ней было сказано, что по жестокости и изворотливости Мустафа превосходил большинство новых хозяев страны. Это была высокая оценка. Возможно, Большаков страдал параноидальным синдромом Зингера (некромания плюс суицидная неврастения).

– Вам так важно мое мнение? – Гурко укрепился в такой позе, чтобы не слишком ломило потрескавшиеся ребра.

– Конечно. Ты культурный человек, доктор наук. Притом легко убиваешь, это сближает нас духовно. Но суть не в этом. Мнение таких людей, как ты, безусловно, повлияет на то, как наши деяния оценят потомки, не так ли? Улавливаешь мою мысль?

– Мне нравится Зона, – просто сказал Гурко. – Это великая метафора будущей России.

Растроганный, Мустафа спросил:

– Надеюсь, ты говоришь искренне?

– Насколько позволяют наручники.

Мустафа кликнул служку и велел разомкнуть.

Гурко левую руку. Предложил сигарету, сам поднес зажигалку. Вообще как-то взбодрился. И Гурко стало полегче, когда затянулся дымом, настоянным на травке. Он пошутит:

– Однако плохо без дури в Зоне дуреть.

– Да, да, – согласился Мустафа, – недостатки есть, а где их нет. Но общая идея, общая идея!.. Однако времени у меня в обрез, в двенадцать выступаю в парламенте, вернемся к нашим барашкам. Ты, конечно, догадываешься, почему до сих пор живой?

Если Гурко и догадывался, то смутно. Он лишь глубокомысленно кивнул.

– На Геку Долматского, которому шею свернул, мне, естественно, насрать, – продолжал Мустафа, – но убыток огромный. Смерть клиента в Зоне – это ЧП, это потеря репутации. Это, в конце концов, семизначные цифры откупного. Зачем ты это сделал, чекист, не понимаю, правда, зачем? Что у тебя так зудело?

– Он был очень гнусный, – пояснил Гурко.

– Честно говоря, я в затруднении, – Мустафа добродушно почесал затылок. – Ты ухитрился совершить преступление, за которое любое наказание будет смехотворным. Ну допустим, пошлю я твою башку с розочкой в зубах на золоченом подносе наследникам Геки, как предлагает Васька Щуп. Допустим, газеты и телевидение расскажут о тебе, как о кровавом неуправляемом маньяке. И что дальше? Можно это считать хотя бы возмещением моральных издержек? Не уверен. Репутация все равно подмочена. Поставь себя на место цивилизованного человека, который собрался к нам на отдых и вдруг узнает, что по Зоне бегают неуправляемые маньяки? Кому на хрен нужно такое сафари! Ну чего молчишь? Я ведь к тебе обращаюсь?

– Может быть, – осторожно заметил Гурко, – Некий элемент риска как раз добавит остроты, привлечет. Это ведь как подать. Если поручить хорошему журналисту, какому-нибудь Сванидзе или Ленке Масюк…

– Заткнись, чекист! Без тебя знаю, кому поручить.

Мустафа вскочил и прошелся по подвалу – пять шагов до двери, пять обратно. В свои шестьдесят с гаком он двигался легко и гибко. Лысину обвевали невидимые черные кудри. Вернулся, сел, уставился на Гурко немигающим взглядом. Прекрасные черные, блестящие глаза буравили, как два сверла. Повадкой схож с генералом Самуиловым, очень схож, но статью погуще.

Гурко виновато моргал.

– Придется отработать, – сказал Мустафа. – А там как знать… Да, забыл спросить, тебе жить-то хочется?

– Почему бы и нет? Каждому червячку лишний часок поползать охота.

– Я почему поинтересовался. Людишки, я заметил, как-то сильно сникли. Большинство уже сами не уверены, чего им лучше: жить или подохнуть. Бросовый матерьял. Таких и давить скучно. К осенних мух. Россияне, одним словом. А вот Гека Долматский пожить любил и умел. То-то поди огорчился, когда ты ему крестец сломал.

– Не успел огорчиться.

– Так вот. Придется отработать должок. Это не просто, но если постараешься, появится шанс выжить. Гордыню забудь. По глазенкам вижу, надеется, как-нибудь пронесет. Вечное интеллигентское заблуждение. Нет, здесь у нас все надежно, это не советская тюрьма – это Зона. И ты в ней увяз. Строго говоря, попав сюда, ты уже труп. Твоя вся прежняя жизнь – вот здесь, – Мустафа показал ему жилистый кулак. – Даже если чудом снесешься со своими или даже выскочишь за ограду – это ничего не изменит. Чем раньше свыкнешься с этой мыслью, тем легче тебе будет.

– Я уже свыкся, – пробормотал Гурко. Мустафа улыбнулся с пониманием.

– Ну-ну, побрыкайся еще… Сейчас я тебе кое-что интересное покажу.

Подойдя к стене, он сдвинул деревянную панель, и в нише открылся телеэкран… Мустафа вставил в ячейку кассету, щелкнул пультом – экран осветился. Гурко узнал родительскую квартиру и матушку, склонившуюся над плитой. В первое мгновение он решил, что это какой-то фокус, трюк, но это была обыкновенная съемка скрытой камерой. Вот матушка отошла от плиты, накрывает стол: лицо крупным планом, озабоченное, родное до каждой морщинки. Усмехнулась каким-то своим мыслям.

– Тебе хорошо видно? – любезно спросил Мустафа.

– Да, нормально.

Щелкнула заставка, и Гурко увидел отца, который садился в машину. Служебная перевозка, допотопная «Волга-24». Раз в месяц для экстренных случаев отец имел право пользоваться служебной Машиной и очень гордился этой оставленной ему за особые заслуги перед родиной привилегией. Надо не Надо, он обязательно ездил на ней в поликлинику почти через весь город. Ведомственная поликлиника для ветеранов спецслужбы – еще одна уцелевшая почесть. Машина уехала, и экран погас.

– А теперь, – холодно заметил Мустафа, – увидишь, что будет с твоей мамочкой, если еще разок залупишься, сучонок.

Следующее переключение кнопок – перед взором Гурко открылась комната, из которой его час назад переправили в подвал. Зрелище было не для слабонервных. Ирину Мещерскую обихаживали двое громил звероподобного вида, два горных козла. Они как-то так противоестественно перегнули ее, голую, поперек стула, что при каждом энергичном насаживании ее голова билась об пол. Волосы стелились темной волной, лица не было видно. Громилы гоготали, смачно шлепали золотистое тело жертвы, но изображение было беззвучным. Эта картинка навеки запечатлелась в глазах Гурко. Он смотрел не отрываясь, заледенев сердцем. Мустафа выключил экран. Задвинул панель. Вернулся на свой стул, закурил. С любопытством разглядывал Гурко.

– Обещаю, чекист, – хрипло процедил, – с мамашкой будет то же самое, и ты сам это увидишь. Папаню при тебе посадим на кол. Их обоих отправят в двенадцатый век. Нашествие монгол. Ты верно понял: у нас не забалуешь. Других родителей тебя не будет, сынок.

Гурко молчал.

– Тебе сейчас не сладко, понимаю, – продолжал Мустафа с какой-то неожиданно заботливой ноткой. – Не подумай, что я тебе лично желаю зла. Отнюдь. Более того, мне по душе такие, как ты. Сильные, умные, рисковые. Любящие кровь. Не боящиеся ее проливать. Просто ты, Гурко, по ошибке сел в поезд, который разобрали на запчасти. Только я один могу помочь тебе выбраться из-под обломков. В сущности, я тебя спас. Васька Щуп, а в Зоне его слово – закон, точит на тебя клык. Хоть сегодня готов списать в архив. А я в тебя поверил, понимаешь? В твое здоровое, крепкое нутро… Конечно, бизнес есть бизнес, в нем уступок не делают. Или ты в плюсе, или на свалке… Пока на тебе долг, ты прокаженный. Почему не спросишь, как придется отрабатывать?

Гурко молчал, но Большаков, вероятно, полагал, что это нормально, в его присутствии человек на какое-то время будто проглатывает язык. Как раз он не жаловал чересчур говорливых сотрудников.

– Долг спишем по частям, в несколько приемов. Общую сумму я прикинул примерно в миллион долларов. Плюс текущий процент. Первый этап: Кир Малахов. Его голова идет нынче за двести тысяч. Это предельная цена, даже немного завышенная. Почему не спросишь, кто такой Малахов?

Гурко молчал.

– Малахов, сынок, это Вязьменская группировка, вонючие мичиганские побратимы. Крыша Геки Долматского. Его подельщики в некотором роде. У Малахова ум за разум зашел, требует сатисфакции, болван. Вот ты с ним и разберешься. При твоем опыте и хватке – это, полагаю, пустяковое дельце.

Гурко заговорил чуть утомленно, как всякий мужчина с переломанными ребрами, приклепанный к стене.

– Как же я разберусь с Малаховым, если ты не собираешься выпускать меня из Зоны?

Мустафа не поленился, встал, приблизился и горящим концом сигареты ткнул Гурко в рот.

– Не надо мне тыкать, сынок. Ты еще слишком слаб для этого. На «ты» ко мне обращается только Васька Хохряков, да и то не всегда.

Гурко сплюнул на пол горелую сукровицу.

– Извини, Мустафа. Буду называть тебя «ваше превосходительство». Подходит?

Большаков вернулся на стул, склонил голову мимолетном раздумье. Он думал о том, что, возможно, прав Васька, и действительно неразумно возиться с этим слишком опасным юнцом, который знает его кличку и, вероятно, может наизусть, как стихи, пересказать его досье, заложенное в гебешный компьютер. Но, во-первых, Большаков не боялся ошибаться и умел извлекать из своих промахов иногда даже большую выгоду, чем из побед, а во-вторых; чем дальше, тем больше он испытывал нужду имен-, но в молодых, образованных кадрах, чье сознание не отягощено грузом допотопных представлений о жизни. Этот малый нагл, упрям, живуч, неутомим, циничен, двуличен и так похож на самого Мустафу, каким он был в молодости. Вдобавок он владеет тайной силой неведомого свойства, и было бы по меньшей мере глупо мочить стервеца, не попытавшись его использовать. Все равно, что швырнуть в канаву тюк с валютой только потому, что купюры помечены на Гороховой улице.

– Тебе не придется ловить Кира за пределами Зоны, – сказал Большаков. – Он приедет сюда на стрелку. Твоя задача всего лишь техническое обеспечение акции. Хотя, разумеется, могу обойтись без тебя.

– Почему же, ваше превосходительство. За двести тысяч с удовольствием отправлю твоего Малахова к его прадедушке.

…Его с такой силой впихнули в комнату, что он растянулся на полу. На миг вырубился от колючей боли в ребрах, а когда продышался, увидел поблизости безмолвное лицо Ирины, занавешенное темными прядями. Опрокинутый стул. Смятая и перевернутая постель. В воздухе запах бычьего пота. Он дотронулся пальцами до ее губ, словно покрытых серой коростой.

– Иринушка, ты живая?!

Она не отозвалась, хотя веки дрогнули. Одну руку он просунул ей под коленки, другой обхватил за шею, донес до кровати, уложил, прикрыл простынкой истерзанное тело. Безумно глядел на тронутое розовым жаром лицо. Сердце так колотилось, будто примчался к финишу сорокакилометровой дистанции.

– Ничего, – сказал примирительно. – Ничего страшного. Это неважно, что нам сейчас плохо, послушай, что будет дальше. И эта беда, и другая – все пройдет. Солнышко выглянет из-за туч. Мы поженимся, родим ребеночка. Ему не придется жить в Зоне, нет, не придется. Не думай, что рассказываю сказку. Мир устроен справедливо. Нам с тобой сейчас стыдно, больно, зато сын родится умным и просветленным. А у твоих мучителей родятся только жабы и тараканы. За своих несчастных отпрысков они платят десятки тысяч долларов в самых престижных школах, но эти бедолаги не могут осилить таблицу умножения. Слышишь, Иринушка? Я ведь важные вещи объясняю.

– Я-то слышу, – пробормотала Мещерская, не поднимая век, – какую чепуху ты несешь.

– Почему чепуху? Совсем не чепуху.

– Тебе дотронуться до меня будет противно, после того, что со мной сделали.

– Неправда! – искренне возмутился Гурко. – Эка невидаль – изнасиловали! Да я ни одной девушки в Москве не знаю, кого хотя бы раз не насиловали. Не говоря уж о женщинах. Это же азы демократии.

Ирина открыла один глаз.

– Я их ненавижу, – сказала она. – Звери, подонки! Но я их больше не боюсь. Благодаря тебе, Олег, я перестала их бояться.

– Вот и хорошо, – он погладил ее волосы. – Теперь поспи немного.

Не выпуская его руки, она послушно задремала.

Поезд, вспомнил Гурко. Убедительное рассуждение Мустафы. Тот поезд, на котором ехал Гурко, загнали в ремонтное депо, а тот, где заняли купе Мустафа со товарищами, мчится на полной скорости в светлый рыночный рай. С неодолимым напором взрезывает гулкое пространство железное брюхо, валятся обочь леса, города и деревни, беспощадно сметаются целые поколения, стонет, плачет, корчится на путях бестолковая страна – и уже рукой подать до последней остановки. Уже различимая оком синеет, скалится, зевает, мерцает в блеклом тумане гигантская пасть – вселенская Зона.