Текст книги "Зона номер три"

Автор книги: Анатолий Афанасьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 23 страниц)

Он толкнул ближайшую дверь, тяжелую, с железным засовом, и очутился в большой холодной зале, Уставленной громоздкими стеллажами, на которых в смиренных позах, с бирками на ногах расположились мертвые тела. Посредине залы на мраморном столе покоился труп молодого мужчины, наполовину распотрошенный, со вспоротой брюшиной и с отвалившейся набок головой. Все вместе – множество покойников, глубокая подземельная тишина, холод, призрачное освещение – производило грустное впечатление, как будто Савелий ненароком заглянул туда, куда при жизни человеку необязательно заглядывать. Тягость потустороннего обморока смягчало присутствие двух живых людей, примостившихся у маленького столика в дальнем углу и занятых обыденным житейским делом: один резал длинным ножом черную буханку, а второй, с глазами как у ночного кота, брезгливо нюхал стеклянную мензурку. Савелия они, увлеченные приготовлением трапезы, поначалу не заметили, и он услышал, как один (с глазами кота) уважительно сказал второму, нарезавшему хлеб:

– Нет, Исай Яковлевич, это точно не нашатырь!

На что тот раздраженно заметил:

– Говорю же, формалин. Пей, не бойся. Не помрешь.

Савелий вежливо покашлял в кулачок, и оба сотрапезника враз к нему обернулись.

– А-а, – без всякого удивления произнес тот, который был Исаем Яковлевичем. – Это ты, брат? Что ж, садись, покушай с нами, коли уж поднялся.

Савелий охотно последовал приглашению и опустился на свободный табурет, покрытый подозрительной, заиндевевшей пленкой. Санитар, которого звали Ваня Громыкин, тут же сунул ему в руку мензурку.

– На-ка, сними пробу. Тебе-то опасаться нечего.

Исай Яковлевич авторитетно подтвердил:

– Да уж, брат, тебе долго мыкаться. Пей смело.

– Почему так думаешь? – спросил Савелий.

– Мне думать не надо. Я с мертвяками век провел. На тебе их пятна нету.

Савелий выпил. Ему хотелось маленько согреться. Гремучая жидкость прошибла от глотки до пяток, и враз все вокруг просветлело. Санитар Громыкин отобрал пустую мензурку и торопливо ее заново наполнил из стеклянной зеленоватой квадратной посудины. На столе, кроме хлеба, стояла тарелка с нарезанной ветчиной и блюдо с солеными огурцами.

– Кушай, брат, кушай, не стесняйся. Все прямо с грядки.

Савелий подхватил пальцами самый малый огурец, деликатно им захрустел. Он уже догадался, что каким-то чудом повстречал в одичавшей Москве людей, которые не боялись жизни. Исай Яковлевич тоже выпил за компанию, хотя предупредил, что пьет единственно из уважения к воскресшему из мертвых.

– Вот эти все животинки, – прозектор добродушно махнул рукой на стеллажи, – в свой час тоже восстанут, но произойдет это не скоро. Сперва их зарыть надобно, чтобы косточки истлели.

– Темно говорите, Исай Яковлевич, – санитар еще раз наполнил мензурку, его сверкающие электричеством глаза попритухли. – Да и чушь все это. Кого зароют, тот в земле и лежит.

Савелий, как и прозектор, конечно, знал, что старый могильщик ошибается или нарочно заводит кураж, но спорить не стал. Поделился с медиками своей проблемой, которая заключалась в том, что ему не в чем выйти на волю. Поинтересовался, не знают ли, куда девалась его прежняя одежда: добротные штаны и свитер?

– Одежду тебе Ванечка даст, – пообещал Исай Яковлевич. – Но куда торопишься? Оставайся с нами. Работы с каждым днем прибывает, а делать некому, кроме нас с Ванечкой. Большинство трупов нынче беспризорные, никто за ними не приходит… Сыт, обут будешь, твердо могу обещать.

– И выпивки хоть залейся, – хвастливо добавил Громыкин.

Разомлев от спиртового тепла, Савелий мечтательно подумал: что, если впрямь остаться? Доктор прав: работы здесь непочатый край, всей Москве суждено пройти через такие безымянные подвалы, пока очистится от скверны. Какой смысл рыскать наверху в поисках батяни, если можно дождаться, пока тот не прибудет сюда собственной персоной? Но эта была малодушная мысль, навеянная усталостью. Когда батяня сюда прибудет, с ним уже не поговоришь.

– Оставайся, – повторил Исай Яковлевич, хотя по лицу гостя видел, что уговаривать бесполезно.

– Я бы с радостью, но никак не могу.

– Чего так?

Савелий рассказал, что прибыл в Москву по важному личному делу, но много времени потратил зря, на пустые хлопоты. Теперь надо скорее управиться да поворачивать обратно в деревню, где ждет не дождется больная матушка.

– Все это трогательно, – с обидой заметил Исай Яковлевич, – но получается так, что у тебя одного важное дело, а мы тут с Ваней груши околачиваем. Ты пойми, скиталец, нету важнее дела, чем этих всех животинок обиходить. Нет, не было и не будет. Представь, что по всему городу валяются неоприходованные трупари. Да ты бы от одной вони задохнулся.

– Все верно, – согласился Савелий, – но никак не могу. Воли моей нету.

Не хотелось огорчать добрых людей, а пришлось. Ваня Громыкин под их разговор незаметно осушил еще пару мензурок, и теперь очи его пылали ровным негасимым огнем. Он сходил в кладовку и принес целый мешок барахла. Вывалил прямо на пол.

– Выбирай, хлопчик, – заметил с гордостью. – Мало будет, еще притараню.

Где там мало: у Савелия аж в глазах зарябило. После долгих примерок облачился в черные брюки из прочного жесткого полотна, сидящие на нем как влитые, в красивую светло-голубую рубаху с металлической застежкой у ворота и в красный пиджак с блестящими латунными пуговицами.

– Надо же, – удивился Исай Яковлевич. – Прямо новорусский. Полный прикид.

– Кто такие новорусские?

– Неужто не знаешь?.. Наш основной клиент, Мутанты. Вон их сколько по лавкам, погляди.

– Рыночники, что ли?

– В каком-то смысле, конечно, рыночники. Смотря как понимать. Мы с Иваном об этом много думали. У них на всех одна извилина и на ней записано: купи, продай. Некоторые на этой одной извилине высоко взлетают, аж за миллион зашкаливают. Но это ничего не значит. С моральной да с биологической точки зрения – это вовсе не люди. Этакая грибница с человеческим лицом. Жертвенный слой. В годину смуты, браток, народ всегда выдавливает из себя как бы жировой излишек. Так во все века во всех странах случалось. Когда смута иссякнет, их всех сразу уроют.

– Умны вы чересчур, Исай Яковлевич, – буркнул Ваня Громыкин. – Гляди, как бы нас с тобой не урыли раньше ихнего.

– И так может быть, – согласился прозектор. – Исторически это даже неизбежно.

Поругивая доктора за ум, Ваня Громыкин вторично слетал в кладовку и вернулся с мешком обуви. Высыпал рядом с одеждой.

– Примеряй, хлопчик. В тапках далеко не уйдешь.

Савелию подошли высокие ботинки со шнуровкой, на каучуковой подошве. Теперь он был полностью экипирован, но без копейки в кармане. Громыкин об этом догадался.

– Ну чего жмешься, воскресший? Небось деньжат тебе надо?

– Необязательно, – сказал Савелий.

Исай Яковлевич порылся в халате и выудил смятую пачку бумажек – доллары, стотысячные купюры нашего достоинства, мелочевка.

– Этого добра у нас тоже хватает. Бери.

– Разве что в долг, – смутился Савелий.

– При нас с Ваней таких слов не произноси, – назидательно заметил прозектор. Вдруг метнул быстрый взгляд на стол, где лежал раскуроченный молодой человек.

– Слышь, Вань? Или мне показалось?

– Да чего показалось. Уж который раз дергается. Видно, спешит куда-то.

– Ну ничего, – успокоился прозектор. – Потерпит часок.

Немного погодя, когда выкурили по сигарете, Исай Яковлевич сказал:

– Что ж, брат, для полного парада тебе тачки не хватает. Водить-то умеешь?

– На тракторе доводилось ездить.

– Значит, все в порядке.

Втроем поднялись из подвала на больничный двор и прошли к гаражам. Народу нигде не было видно. Денек стоял солнечно-желтый, пригожий. По газонам гонялась за воробьями длинношерстная собака, помесь колли со шпицем. Под большим деревянным навесом притулилось несколько машин, в основном иномарки. Там же в холодке на лавочке сидел хмурый мужик в рабочем комбинезоне с бутылкой пива. Как выяснилось, это был местный механик Павел Семенович. При виде компании во главе с Исаем Яковлевичем механик оживился, заулыбался. Прозектор пожал ему руку и, ткнув пальцем в навес, спросил:

– Какая на ходу?

– Да они все на ходу, была бы заправка.

После этих слов Ваня Громыкин тут же передал ему квадратную бутыль.

– На, пей. Не подавись токо!

Не глядя на санитара, Павел Семенович сочувственно произнес:

– Ты, Ваня, среди своих жмуриков совсем охамел. Человеческий облик теряешь.

На свой вкус Исай Яковлевич выбрал продолговатую приземистую «вольву» салатного цвета.

– Ну-ка, Паша, заведи вот эту. Покажи клиенту, как с ней управляться.

Урок вождения занял с полчаса. Савелий приноровился, но дважды чуть не задавил собаку и один раз врубился в бетонный угол гаража правым боком. Помял бампер и разбил фару. Вспотевший от напряжения механик его одобрил:

– Ничего, обкатаешь по городу, только правила соблюдай.

– Какие правила?

– Правило простое: увидишь мента, жми на газ со всей силы.

– Спасибо, Павел.

С прозектором и санитаром попрощались по-братски. Исай Яковлевич его обнял, прижимаясь к животу, и едва достав макушкой до подбородка, заговорщицки шепнул:

– Знаю, кто ты. Но – поберегись. Второй раз редко воскресают.

Савелий поблагодарил за одежку и добрый прием. Санитар Ваня Громыкин со словами: «Э, чего рассусоливать!» – сунул на заднее сиденье бутыль со спиртом. Механик Павел Семенович укрепил фару так, что было почти незаметно, что она расколота.

– В крайнем случае, – посоветовал, – дави мента передком. У ней задние рессоры слабоваты.

– Учту, – пообещал Савелий.

На бульвар выехал гоголем и неторопко, на второй передаче (больше механик не успел ему показать) попилил в сторону Курского вокзала. Путешествие заняло у него не больше трех часов. Много раз, остановясь, он уточнял дорогу у прохожих, и три раза его оштрафовали гаишники. Его опасения, что отберут машину, оказались напрасными. Все гаишники были, как один, покладистые, добродушные ребята, и грозные вопросы: «Почему нарушаете?» и «Ваши документы?» – задавали больше для знакомства. Как только он вручал зеленую купюру, милиционер благожелательно поворачивался спиной.

Ехать на машине по шумному, многоликому столичному граду было трудно. Он жалел лишь о том, что родная матушка не видит его в эту минуту. Досадно только, что по ошибке он нажал какую-то кнопку на панели, завел магнитофон, и теперь все Четыре динамика бесперебойно (видно, заело кассету) ревели любовную песенку, в которой был такой припев: «Хоть ты трахни меня, все равно я не твоя!» Песенка его немного раздражала.

Еще был неприятный момент, когда на Садовом кольце его притерли правым боком к серебристому лимузину размером в две его «вольвы». Из лимузина прямо на ходу выскочили двое громил и некоторое время бежали рядом с его машиной, грозя в две глотки: «Что, крутой, да, крутой?! А ну вылезай, сука, разберемся!» В ответ из динамика неслось девичье, задушевное: «Хоть ты трахни меня…» – и от всего этого шума у Савелия слегка заложило уши.

В подвал он вошел барином, покручивая на пальце брелок с ключами и с пультом сигнализации. Проститутка Люба и милиционер Володя сидели перед телевизором «Самсунг» и так были увлечены происходящим на экране (там могучий негр душил хрупкую блондинку), что не сразу обратили внимание, но когда обернулись, у обоих на лицах возникло такое выражение, будто увидели инопланетянина.

– Савелий Васильевич, вы ли это?! – слабым голосом уточнила Люба.

– А то кто же, – самодовольно ответил Савелий. – Именно что я.

Любка вскочила на ноги и с воплем кинулась к нему на грудь, зацеловала, затискала, измусолив пьяными соплями, но тут же смутилась и робко поцеловала его руку.

– Савелий, родненький, а мы уж вас похоронили, и Ешку и тебя. Думали, вас черномазые обоих замочили.

Милиционер Володя выключил телевизор, подошел и солидно поздоровался за руку.

– Да уж, Савелий Васильевич, напугали вы нас. Я хотел уж розыскные меры принять, да по нашим временам какой в них толк. Сами видите, что творится. Кто нарвался на ихнего брата, того не спасешь. Одно слово, мафия! – Отстранясь, Володя внимательно его оглядел. – Да вы, вижу, никак бизнесом занялись?

Савелий махнул рукой:

– Какой там бизнес. Одежда не моя, дареная, – он опустился на лежак, блаженно потянулся. Вот ведь чудно: такое чувство, словно домой вернулся. Люба засуетилась, подала тарелку с угощением – хлеб, колбаса.

– Водочки откушаете с дороги, Савелий Васильевич?

– Откушаю, почему нет?

Только тут заметил у стены два ящика – один с пивом, другой с водкой. Улыбнулся Любе:

– Богато живете, а, Любаша?

– Да все же вашими молитвами… Как вы хачиков поклали, меня хозяин магазина в кабинет зазвал. И телевизор новый, неразбитый. И деньги вернули. Ей-Богу, не вру!

– За что же такая честь?

Люба сама не понимала, за что. Милиционер Володя высказал предположение, что, видно, те хачики, с которыми схлестнулся Савелий, сильно давили На магазин. Расправившись с ними, он оказал большую услугу либо магазину, либо какой-то другой группировке. Вот Любку и отблагодарили.

– Что, кстати, нехарактерно, – глубокомысленно заметил Володя. – Непохоже на них благородство.

Втроем выпили по стопочке за счастливое Савелия освобождение. Володя был с дежурства и поэтому мог позволить себе оттянуться. Савелий поинтересовался, где Ешка. Оказалось, что у бомжа дела совсем плохи. Из камеры его до сих пор не выпустили, но Люба имела с ним свидание. Ешка морально надломлен. В камере у него никакого авторитета, там держит масть оглашенная девица Кланька-Децибел. Из Ешки в камере сделали петуха. Он жаловался Любе, что если его не вызволят, то скорее всего наложит на себя руки. И он не шутит, потому что унижения, которые он терпит от девицы Кланьки, выше человеческого разумения. Кроме того, что старика день и ночь петушат разные мерзавцы, Кланька-Децибел заставляет его пить мочу, ссыт ему прямо в рот. Савелий огорчился, услышав все это.

– Дак надо ехать выручать.

Володя сказал:

– Поехать можно, но без выкупа не отпустят.

– И скоко требуют?

– Штука как минимум.

Проститутка Люба в ту же секунду потеряла интерес к разговору и пошла протирать тряпочкой уснувший экран «Самсунга». Володя заметил:

– Видишь, Савелий? Вот вся их преступная порука. Пить, гулять вместе, а денежки врозь.

Люба вспылила:

– Ну конечно! Для того я корячилась, копила, чтобы за сраного бомжа выкуп заплатить.

– Постыдись, Люба, – возразил милиционер. – Пусть Ешка сраный, но сколь раз он тебя из беды выручал, вспомни? И к профессии пристроил, место на вокзале застолбил. Да ты когда из своей Вязьмы пришлепала, кем была? Без него тебя сто раз бы угрохали.

– Ах, так! – воскликнула Люба. – А тебе, мент поганый, он не отстегивал ежедневно десять процентов? Вот и давай, раз такой добрый. За чужой счет вы все добрые. Любка только и… подставляй, денежки вы все считать умеете.

– Ты с кем разговариваешь? – огрызнулся Володя. – Не забывайся, сучка! Я все заработанное родне отсылаю в деревню, в кубышку не кладу. У меня таких телевизоров чего-то нету.

– Дядя Савелий, – заплакала Любка, – скажи ему, пусть отцепится.

– Не надо ссориться, – вступился Савелий. – Мы Ешку на машину обменяем.

– На какую машину? – хмуро спросил Володя, – На служебный, что ли, воронок?

– Она вроде ничейная, – объяснил Савелий, – Мне ее добрые люди напрокат дали.

Всей компанией они вышли на улицу, где у фонарного столба была припаркована красавица «вольва», заехавшая наполовину на тротуар.

– Ворованная? – уточнил Володя.

– Вряд ли, – Савелий полагал, что «вольва» принадлежала одному из тех «новорусских», которые скопом расположились на ледяных полках в заведении Исая Яковлевича, но там, куда хозяин переехал, она ему уже, конечно, не понадобится.

– Только фара разбита, – добавил Савелий, – а так совсем новая. Но я ее уже обкатал.

– За такую тачку, – задумчиво произнес Володя, – Хомяк не глядя отвалит десять кусков.

– Не меньше, – благоговейно подтвердила Любка.

– Нет, – твердо возразил Савелий. – Торговли не будет. Ешку за машину – и дело с концом.

Володя сел за руль, и через двадцать минут они подкатили к отделению. Немного поспорили, кому идти договариваться. Сподручнее всех это было Володе, потому что он был в форме, но он заартачился. Сказал, что не имеет права засвечиваться на чужой территории. Савелий для этих мест был вообще покойником, с ним никто, скорее всего, говорить не будет. Поэтому выпало идти Любке.

Пяти минут не прошло, как она вернулась с двумя начальниками: один – майор, другой в штатском, но видно, что чином не ниже, а возможно, значительно выше. В кожаной куртке, компактный, с презрительно-пристальным, каким-то зловещим взглядом. Сразу разобрался, кто среди них главный, обратился к Савелию:

– Твоя тачка?

– Ешку отдашь, будет твоя, – сказал Савелий.

– Документы на нее есть?

– Откуда им быть?

– Хозяин не востребует?

– Хозяин в отлучке. На том свете.

– Понятно… – Кожаный начальник и майор обошли машину кругом, милиционер Володя отступил в сторону, будто он был тут случайный прохожий.

– Передок битый, – укоризненно заметил кожаный.

– Дак и Ешка, говорят, не совсем целый, – возразил Савелий.

– Они из него петуха сделали, – пискнула Люба. Кожаный начальник посмотрел на нее осуждающе, как на заговорившую пепельницу, перевел зловещий взгляд на Савелия.

– Сделку принимаем, но с одним условием.

– Каким?

– Чтобы в нашем районе ваши рожи больше никогда не мелькали.

– Вы его купили, район-то?! – дерзко прощебетала Любка.

– Условие принимаю, – сказал Савелий.

– Что, Саня, у тебя есть какие-нибудь замечания? – обратился кожаный к коллеге. Майор, до того не произнесший ни слова, веско изрек:

– Все правильно. Свою шантрапу не знаешь, как передавить. Только залетных нам не хватало.

Они забрали у Савелия брелок с ключами и ушли. Милиционер Володя, бледный и унылый, сокрушенно качал головой.

– Этот кожан из самых центровых. Влипли мы, ребята. Не надо было приезжать.

– Ничего, – утешил молодца Савелий. – Он же нас не тронул, и мы его не тронем.

Постояли, покурили какое-то время. Люба жалась к Савелию, точно лозинка к дереву. Вдруг дверь в отделение отворилась и оттуда выкинули Ешку. Видно, сильным пинком. Он несколько метров пролетел по воздуху и приземлился на четвереньки. Но это было не все. Следом на крыльцо выскочила рыжая девица в темной хламиде, с полувыбритой головой и алым пятном на переносице – Кланька-Децибел. Огляделась и направилась к ним. По дороге пнула ногой копошащегося Ешку. Остановилась напротив Савелия, уперев руки в бока. Люба побежала помочь Ешке. Милиционер Володя, увидев ужасную девицу, приосанился и закурил.

– Ты не простой, – сказала девица Савелию, – да и я не пальцем сделана. Может, потолкуем?

– О чем, Кланя?

– Найдется о чем. Я у бомжа много интересного про тебя вызнала.

– Зачем спицей кольнула?

Девица хихикнула. Не отводила от Савелия ярко пылающих глаз.

– Нельзя женщину обижать, деревня неотесанная. Кланя тебе на шею вешалась, а ты пренебрег. Вот девичье сердце и не стерпело.

Савелий видел, какое семя в девице намешано, но глумливый разговор чудно его будоражил. И не столько разговор, сколько видение розового, изумительной прелести женского тела, скрывающегося под грубой хламидой, блеснувшее в камере, будто солнечный закат.

– Тебя тоже выпустили? – спросил он.

– Не твоя забота, парень. Я птица вольная, летаю, где хочу.

Люба подвела спотыкающегося Ешку. Тот пожал руки Савелию и Володе, со страхом покосился на Кланю.

– Спасибо, братцы! Коли не вы, они бы меня насмерть затоптали. Умоляю, Савелий Васильевич, не связывайся с этой женщиной. Она кого хошь уморит. Ее даже менты боятся. Всяких повидал, а такую ехидну встретил впервые.

– Заткнись, петушок! – расхохоталась Кланя. – Мне дружок твой нужен, а не ты.

По-хозяйски подхватила Савелия под руку и повела к автобусной остановке. Остальные потянулись за ними. Володя шел чуть сзади, не смешиваясь окончательно с подозрительной компанией. Со стороны можно было подумать, что милиционер их конвоирует. Бомж Ешка продолжал что-то жалобное бормотать, и Люба его утешала, обещая, как только доберутся до места, отпоить водочкой.

– Через полчаса «Санта-Барбара», – спохватилась она. – Как бы не опоздать.

Она делала вид, что не замечает страшную кришнаитку, но держалась на расстоянии. Один раз, уже в троллейбусе, Кланя сама к ней обратилась:

– Возьми всем билеты, подружка.

И Люба послушно поперлась к водителю, купить пачку талонов. В троллейбусе, в меру переполненном, Кланя прижималась к Савелию, пока не вдавила его в угол за поручни. Ее упругое тело прожигало его через пиджак.

– Будешь озоровать, – слабо сопротивлялся Савелий, – ссажу на остановке.

Ее рыжие глаза сияли возле его переносья. От кожи пахло влажной тряпкой.

– Мы с тобой поладим, Савушка, – жарко лепетала кришнаитка. – Я давно такого хотела. Из самой земли, из болота. Надоела московская рвань. Не гони меня! Я тебе пригожусь.

– На кой ляд пригодишься? – Савелий перехватил ее игривую руку у себя в паху. – Я ведь в Москву не за баловством явился.

– Знаю, зачем явился. У Ешки допыталась. Но того, кого ищешь, без меня не найдешь. Так и сгниешь в Москве, как все остальные. Москва тебя засосет и выплюнет. Или не понял?

– Тебя не выплюнула.

– Я ее разбойное чадо. А ты чужой. На свою силу надеешься зря. Она не таких ломала. Спицу перемог, это семечки. Да и не хотела я убивать. Ее угар тебя задавит.

Савелий слабел от настойчивых прикосновений и тягучего шепота. Понимал, – наваждение, но не хотел уклоняться. Девица действительно могла помочь. Порок тянется к пороку, без нее он так и будет шататься впотьмах. Ее жаркая блажь – все равно, что путеводная звездочка. Только в одном она ошибалась: ему Москва не опасна. Он посторонний в ее адовом чреве.

Пересаживались из троллейбуса в троллейбус, на одной из остановок милиционер Володя отсеялся. Отозвал Савелия на пару слов и, строго глядя в землю, посоветовал:

– Чуть чего, вызывай наряд, Савелий Васильевич. Телефон Ешка с Любкой знают. Мы эту дамочку враз уроем. Ишь, раскочегарилась.

Но по тону было слышно, не очень верит в свое обещание.

В подвале Ешка без сил повалился на лежак. Любка, как сулила, тут же налила ему водочки, попутно включив телевизор. Стакан Ешка выцедил в один присест, точно микстуру, отдышался, пожаловался Любе:

– Вся задница, понимаешь, воспалена. Но дело разве в этом!

– В чем, Ешенька?

– Пошатнулись убеждения. Народец у нас еще подлее, чем я о нем думал. Мразь и скот. Поделом ему рыночная мука.

– Во как! – засмеялась Кланя-Децибел. – Старый хорек. Все вы вонючие, старые хорьки. Тебе жопу помяли, а народ виноват. Вот весь ваш ум и вся ваша совесть. Ничего, скоро Кришна разберется с вами.

Кланя царственно расположилась на лежаке, сперва потеснив Ешку, а после и совсем спихнула его на пол. На полу, на коврике, он принял вторую порцию водки и мирно задремал. Люба упулилась в экран, где в заветном сериале умопомрачительные красотки и их кавалеры изо дня в день задиристо обсуждали, кто, с кем, когда, в каком месте и почем. Савелий и девушка с алым пятном на лбу остались в подвале как бы наедине.

– Давай, не тяни! – выдохнула кришнаитка.

– Чего тебе дать, Кланечка?

– Сядь поближе, пощупаю тебя!

– Скажи, Кланюшка, ты впрямь в восточного владыку веруешь?

– В кого верую, после скажу. Но враг у нас общий. Иди ко мне!

– У меня нет врагов, Кланюшка.

В бледном, насыщенном бредовыми голосами с экрана сумраке подвала ее яростный взгляд казался единственным живым светом. Она владела ведовством, против которого у Савелия не было защиты.

– Или боишься? Или ты не мужик?

Одним резким движением стянула с себя хламиду. Вспыхнуло, заискрилось божественное женское тело. Савелий не сдюжил. Тяжко вздохнув, перевалился на лежак.

Девушка все делала сама, не позволяя ему и пальцем шевельнуть. Угрюмо шаманила, все более распаляясь: «Вон ты какой соленый огурчик! Вон ты какой привередливый!..» Их любовное путешествие длилось очень долго. Уже Люба, выключив телевизор, бросила на лежак невидящий взгляд и отправилась на вечерний промысел. Несколько раз оживал на полу бомж Ешка, прикладывался к бутылке и, невнятно урча, снова засыпал. Во сне беспокойно, жалобно вскрикивал, со всех ног улепетывая от насильников, превративших его в петуха. Уже ночь занялась сырой прохладой, и лампочка на потолке, мигнув пару раз, сама собой потухла, а они двое, мужик и девка, все мчались в безумной скачке к невидимому пределу. Но когда все наконец закончилось, оба испытали такую безмятежную радость, как после грибного дождя.

– Насквозь меня пробил, до самого горла, – с благодарностью призналась вакханка.

– В диковину мне это, – смутился Савелий. – Но ежели желаешь, давай еще разок.

Глава 5

Над входом в общую столовую – мраморная табличка. На ней лозунг: «ЗОНА – ВЕЧНЫЙ ПРАЗДНИК ДЛЯ ВСЕХ!» За каждым столиком – по омоновцу. Необходимая мера предосторожности. В столовой харчилось большинство сотрудников Зоны, выбившихся в контрактники из быдла. Это были самые яростные приверженцы нового порядка, зонники до мозга костей, замаранные кровью, грязью и предательством, на каждом из них негде было пробы ставить, надежная опора, охранительный эшелон Зоны, сумевшие выжить в условиях сверхрынка, но все же ни одного из них нельзя было оставлять без присмотра ни на минуту. Так постановил Хохряков особым указом, и он был, разумеется, прав. Жизнь показала, что контрактники, сбившись в кучу больше одного человека, обязательно придумывали какую-нибудь гадость.

Приходящий на кормежку сотрудник перво-наперво платил небольшую, чисто символическую мзду омоновцу, к которому подсаживался за стол, потом его обыскивали, снимали отпечатки пальцев, и уж только после этого он получал тарелку горячей жратвы – обыкновенно сытного борща, заправленного свиным салом. Столовая редко пустовала, потому что любому контрактнику вменялось в обязанность посетить ее хотя бы раз в день. Да мало кто и отнекивался. Если угодить омоновцу, то можно было в заключение трапезы рассчитывать на кружку огненного пойла под игривым названием «Кровавая Катя», от коего напитка счастливчик балдел не меньше суток. Правда, были случаи летального исхода, связанного с перегрузкой организма «Кровавой Катей», но тут уж, как говорится, кто не рискует…

Дема Гаврюхин через Прокоптюка передал, что изменил место встречи и назначил ее именно в столовой, в субботу, в двенадцать часов дня. Как было велено, Гурко подошел к пятому столику от кухни, поклонился омоновской ряхе и произнес пароль: «Извините за опоздание. Теща приболела!»

Омоновец глянул исподлобья – на плоской харе вспыхнули два прицельных голубых фонарика – и презрительно бросил: «Садись, пенек! Твоей теще Давно сдохнуть пора». Это был отзыв.

Гурко опустился за стол, протянул левую руку, и омоновец привычно, ловко обмакнул его пальцы в коробочку с раствором и перевел оттиск на специальную, несгораемую салфетку. Но тут же салфетку смял и зачем-то спрятал в карман. Глядел на Гурко оловянным, немигающим взглядом. Гурко засуетился и отдал ему два доллара.

– Больше пока нету, господин.

Омоновец хмыкнул, как рыгнул, сделал знак пальцами, и тут же с кухни примчался подавальщик с миской дымящегося борща и краюхой заплесневелого серого хлеба. Местный хлеб славился тем, что тот, кто съедал ломоть целиком, после какое-то время вообще не нуждался в пище, а только испытывал в течение месяца неумолимый рвотный позыв.

Отложив хлеб в сторону и накрыв его, чтобы не обидеть омоновца, ладонью, Гурко потихоньку начал хлебать борщ, ощущая, как с каждым глотком в него проникает скользкая горячая сытость. Он обедал в столовой третий раз за минувшие десять дней и в первые разы миску не осилил, как ни старался. Но сейчас решил – будь что будет! – не ударить в грязь лицом.

– Небось выжрать хочешь, курва? – ласково осведомился омоновец.

– От хорошего кто ж откажется, – потупился Гурко. Он не задавал лишних вопросов, вообще помалкивал, но успел разглядеть омоновца. Плоское, как блин, лицо, крупный носяра, невыразительные, но с тайным блеском бедовые глазки – сорокалетний бычок из предместья. За соседними столами было полно таких же истуканов, кто посолиднев, кто попроще, но все без признаков приязни и разума. Едоков было немного – шесть-семь в разных местах. За дальним столом, как и было условлено, насыщался горячим приварком свободный ассенизатор на спецдопуске – Эдуард Сидорович Прокоптюк. В столовой не положено было подавать какие-либо признаки знакомства, но Гурко от порога сумел-таки дружески подмигнуть старику, отчего у того рожа вытянулась, как резиновый коврик.

«Если ты и есть Дема Гаврюхин, – мысленно обратился Гурко к сидящему напротив омоновцу, – то признаюсь, это серьезно. Ты меня убедил».

Подавальщик вернулся с медной кружкой, наполненной почти до краев белесой, точно незрелая бражка, жидкостью. Это и была заветная «Кровавая Катя». Гурко поднял кружку к ноздрям и с наслаждением понюхал. Шибануло, как из подожженной помойки.

– Ну что, курва, – осклабился омоновец. – Слабо принять на грудь? Или вас этому тоже учили?

Гурко встретился с ним взглядом и увидел блеснувшую в зрачках тугую, настороженную мысль. Теперь он больше не сомневался, что перед ним Дема Гаврюхин – лихой, неуловимый покойник. Однако не понимал, как они смогут поговорить здесь, в столовой, где все столики надежно оборудованы подслушивающей аппаратурой.

– За ваше здоровье, господин, – сказал он уважительно и сделал несколько быстрых, мелких глотков, опустоша кружку чуть ли не вполовину.

– Крепко, – одобрил Гаврюхин. – Гляди не закосей. Сблюешь, прибирать некому. Своим же рылом выскребешь.

Гурко остановился над тарелкой и продолжал молча хлебать сочное варево. Ему оставалось только ждать, и ждать пришлось недолго.

– Не ссы в штаны, – ухмыльнулся Гаврюхин. – Этот столик обесточен. И все соседние тоже. Говори, чего надо?

– О чем вы, добрый господин? – Гурко изобразил испуг, как и положено контрактнику, вынужденному задать вопрос вышестоящему чину. В Зоне был свой этикет общения, который не стоило нарушать. Гаврюхин удовлетворенно крякнул:

– Не сомневайся, курва, я тот, кто тебе нужен.

– Может быть, спирт, – задумчиво сказал Гурко, – вышиб из меня мозги. Не понимаю, про что вы?

Гаврюхин начал терять терпение. Он видел перед собой лоснящуюся первобытной наивностью физиономию, какую не встретишь не только в Зоне, но, пожалуй, и в самой Москве.

– Ты что же, искал меня, чтобы дурака валять? А если я тебе сейчас сопатку раздолбаю?

– Воля ваша, господин, но я никого не искал. Зашел горяченького покушать. Ничего не нарушал, – как бы в забытьи, он потянулся за кружкой и спокойно ее допил. Гаврюхин проследил, как забавно прыгает острый кадык. На душе у него посмурнело. Органы впервые прислали в Зону элитного вояку, и это означало, что против нее готовится мощный удар. Гаврюхин не предполагал, что в органах после пяти лет разбоя и чисток вообще остались специалисты такого уровня. Не сказать, чтобы он обрадовался, убедившись в обратном. Появление Гурко ставило перед ним неожиданную проблему. Он не собирался ни с кем делиться победой.