Текст книги "Зона номер три"

Автор книги: Анатолий Афанасьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 23 страниц)

Но больше ему никто не ответил.

Тем временем представление началось. Под звуки любимого Иосифом Виссарионовичем «Марша энтузиастов» двое конвоиров, наряженных в шинели довоенного образца, вытолкали на арену политзаключенного маньяка Глебыча. Одет он был в просторное длинное пальто неопределенного, но яркого цвета, в каких бегают по Москве молодые новые русские, срубая бабки тут и там. По сложному литературному замыслу Фомы Кимовича такой наряд должен был спровоцировать у зрителя шоковые ассоциации. Длиннополое пальто как бы подчеркивало духовную связь борцов за свободу минувших и нынешних времен. Глебыч с любопытством озирался, но не был испуган. Черные волосы на голове стояли дыбом, наподобие старинного шлема. Один из конвоиров подкосил его ударом под коленки, и Глебыч плюхнулся задом на песок. Тут же на арену выскочила танцевальная группа: десяток прелестных девушек в разноцветных купальниках. Музыка замедлила темп, и девицы изобразили несколько живописных гимнастических композиций и пирамид. Танцорки не отличались особой ловкостью и, сооружая пятиконечную звезду, с визгом попадали друг на дружку. Это было довольно смешно. Во всяком случае, Глебыч сильно возбудился и пополз к хохочущей куче, как бойкий мохнатый жук, но был остановлен двумя точными пинками.

Гимнасток прогнали, и декорация поменялась. На арену вынесли длинный стол, покрытый зеленым сукном, и за него уселась знаменитая судейская тройка, которая свирепствовала на Руси в жуткие годы тоталитаризма и культа. Главный судья, мужик в синей поддевке, чтобы его ни с кем не перепутали, напялил на башку каракулевую генеральскую папаху, перехваченную алой лентой с черными броскими буквами – КГБ. Начался допрос, которым в сценарии Фома Кимович гордился больше всего. Без лишней скромности писатель полагал, что сумел вложить в короткие реплики судьбоносную метафору. «Всем красножопым подонкам исторический приговор, – сказал он накануне Хохрякову. – Сам убедишься». Сейчас он молил Бога лишь о том, чтобы бездарные актеры (безработные звезды советского, так называемого, кино) чего-нибудь не напутали в тексте с голодухи.

– Ну что, жидовская морда, допрыгался? – грозно спросил судья у Глебыча. Политзаключенный маньяк еще не опомнился от видения десятерых полуголых прелестниц и, сглотнув слюну, что-то невнятно пробормотал. Микрофоны передали змеиное «ШШРРУУ».

– Первый тебе вопрос, мерзавец. На какую разведку работаешь?

Глебыч, даже получив пару оплеух, молчал, но опытный режиссер Фома Кимович предусмотрел такой поворот. Вместо подсудимого ответил конвоир-суфлер:

– Гражданин судья, я работаю на английскую, японскую и бразильскую разведки.

– Выходит, гад, ты тройной агент?

– Так точно, гражданин судья.

– Тогда ответь, зачем распространял поганые вирши Иоськи Бродского «Пилигримы»?

Глебыч, взбодренный прикладами конвойных, озадаченно прогудел:

– Чего надо-то? Объясните толком!

Пришлось опять выступить дублеру. К счастью, это был опытный лицедей, в старые годы любимец нации, лауреат всех государственных премий, известный блестящим исполнением ролей председателей колхозов и маршалов. Совсем недавно он получил от Доната Сергеевича контракт по нулевому варианту (пожизненный) и второй месяц не вылезал из столовой, готовясь к премьере. С пафосом, задушевно он прочитал заветный монолог:

– Вы спрашиваете, читал я Бродского? Да, читал. Я читал Мандельштама! И горжусь этим. Я не боюсь вашего неправедного суда, потому что прозрел. Искры демократии и свободного предпринимательства зажжены, скоро из них запылает могучий костер, в котором сгорит вся краснопузая сволочь. Страшны не вы, страшно то, что вас породило. Люди, призываю вас, будьте бдительны! А теперь ведите на казнь, я готов!

Во втором ярусе Клепало-Слободской вскочил на ноги и неистово захлопал в ладоши: «Браво! Брависсимо! Бис!» – но стушевался, поймав укоризненный взгляд Мустафы.

– Мерзавец во всем сознался, – торжественно провозгласил главный судья в генеральской папахе. – Приговаривается к немедленной казни через растерзание. Приговор окончательный, обжалованию не подлежит.

Через минуту арена опустела, на ней остался лишь политзаключенный Глебыч, которому сердобольный конвоир сунул в зубы горящий окурок.

– Скучновато, ты не находишь? – обратился к Малахову Мустафа. – Но уж досмотрим до конца.

– Дело не в том, – упрямо заметил Малахов, – вернете вы долг или нет. Тут важен принцип. Независимо от положения каждый должен выполнять свои моральные обязательства. Либо вы, Донат Сергеевич, поддерживаете законный порядок, либо поощряете беспредел.

– Впрямь ты зациклился, – пристыдил Хохряков. – Расслабься, Кирюха. Не в деньгах счастье.

Представление шло к финалу. В решетчатом ограждении раздвинулись ворота, и на арену выскочили два громадных иссиня-черных добермана и приземистый, похожий на откормленного поросенка бультерьер. Следом важно выступил кинолог в парадной форме гебешника, внешне напоминающий персонаж из совкового фильма «Ко мне, Мухтар!». Приятный сюрприз умилил даже скучающего Доната Сергеевича. Он привстал и крикнул:

– Юра, привет!

Гебешник важно поклонился. Клепало-Слободской тихо ликовал: наконец-то угодил!

– Ну-ка, Юра, – продолжал Мустафа. – Травани по-нашему большевичка.

Кинолог, еще раз поклонясь, отдал команду «Фас!» – и собаки обступили сидящего на земле маньяка. Нападать не спешили, и лишь когда Глебыч неловко ворохнулся, затягиваясь окурком, один из доберманов нехотя куснул его за ногу, как бы на пробу. Но этого хватило, чтобы политзаключенный заверещал, задергался, вскочил на ноги и помчался вдоль ограждения, тщетно ища в нем лаз. Пошла потеха, от которой почти у всех зрителей вскоре начались смеховые колики. Маньяк был силен и увертлив, стряхивал с себя доберманов и одного даже прихватил на лету и чуть не придушил. Но тут второй доберман изловчился полоснуть ему клыками по глотке. Глебыч засеменил дальше, хватаясь за горло, точно боялся простыть. По песку тянулся кровавый след. Косолапый булька, утробно пыхтя, никак не поспевал за угонистой охотой, но, наконец, и ему повезло. Он совершил поперечный маневр и вцепился Глебычу в поясницу, повис чугунной болванкой. Политзаключенный нелепо замахал руками и повалился на спину, норовя раздавить пса весом тела. В ту же секунду разъяренные доберманы с двух сторон, столкнувшись носами, вонзили блестящие клыки ему в горло и в челюсть. На глазах у восхищенной публики они буквально вгрызались в извивающегося Глебыча. Старенький писатель привычно обмочился от восторга.

Глебыч перестал дергаться, и кинолог отогнал ворчащих доберманов и деловито отряхивающегося бульку. Двое служек в серой униформе длинными железными крюками потащили с арены мертвое тело политзаключенного маньяка.

– А ничего, – утирая слезы, одобрил Донат Сергеевич. – Вполне натурально. Хороший аттракцион, хороший! На десять кусков, не меньше. Впоследствии можно продать на телевидение, под рекламку.

– Не жирно им будет? – возразил Хохряков. Кир Малахов молчал.

– Тебе не понравилось, Кирюша? – лукаво спросил Мустафа.

– Я в шоу-бизнесе не секу. Управиться бы с должниками – и то ладно.

– Скоро управишься, – пообещал Мустафа.

Гурко решил, пора приступать – удобнее момента не представится. В сопровождении всех четверых Буб он поднялся на гостевую трибуну и остановился позади пировального стола – метрах в пяти. В руке держал капроновую удавку, любимую игрушку колумбийских мафиози. Чтобы справиться с Малаховым, ему хватило бы пальцев, на удавке настоял Хохряков. Якобы Донат Сергеевич не любит грубого, первобытного насилия и предпочитает, чтобы воспитательные акции проводились на нормальном эстетическом уровне.

Минутная стрелка перешагнула двенадцатичасовую отметину. Ждать дальше бессмысленно. Помощь извне запоздала. Если бы Литовцеву удалось предпринять какие-то шаги, он давно бы подал знак. Все-таки – не необитаемый остров.

Хохряков оглянулся и вроде бы подмигнул, поманил: давай, чекист, чего тянешь? Докажи, какой ты раскаявшийся лазутчик!

Гурко бросил последний взгляд на арену, с которой выволакивали мертвеца. Вон оттуда, из проходов между бараками, и слева, из улочки, спускающейся в сектор XII века, Дема Гаврюхин обещал подпустить красного петуха, когда начнется заваруха, но и там все пока спокойно, как на океанском ландшафте. Зато стволы, нацеленные на него лично, пожалуй, трудно пересчитать. Гурко вздохнул и, бросив ближайшему Бубе: «Стоять на месте!» – шагнул вперед. Аккуратно накинул капроновый шнур на шею Киру Малахову и стянул петлю. Малахов от неожиданности икнул и начал задыхаться, но Гурко тут же ослабил шнур, в правой ладони у него сверкнула прыгнувшая из рукава, заостренная до лунного сияния стамеска – грозное оружие для того, кто умеет с ним обращаться. Чуть переместясь, Гурко просунул стамеску к сонной артерии Мустафы, левой рукой намертво захватив его волосы. Предупредил немигающие глаза Хохрякова:

– Вася, не ошибись! Даже если мне влепят в спину сто зарядов, я приколю эту жирную свинью. Ты же не сомневаешься, правда?

– Не сомневаюсь, – ответил Хохряков. – Ведь я предупреждал тебя, Мустафа.

Донат Сергеевич не ворохнулся, замер, подвешенный за гриву, с острым жалом почти в глотке.

– Чего хочешь? – спросил Хохряков.

– Уведу Мустафу с собой. После поторгуемся.

В глазах Хохрякова мелькнула тень сочувствия.

– Куда уведешь, милок? Далеко ли? Подал голос Мустафа:

– Не спорь, Васька. Он чокнутый. Я пойду с ним, куда хочет.

Хохряков поднял скрещенные руки над головой: приказ всем службам не начинать активных действий. Гурко рассчитывал на это, и Хохряков не подкачал. И все же у одного из Буб, кажется, у Бубы-3, не выдержали нервы, и он с гортанным, козлиным криком «Кхе!» кинулся на Гурко сзади и уже почти обхватил волосатыми клешнями, но роковая стамеска вонзилась ему в правый глаз и остановила великолепный бросок. При этом Гурко автоматически рванул Мустафу за волосы, отчего тот неприлично взвыл.

– Никому не двигаться, падлы! – вскочив на ноги, взревел Хохряков. Десятки глаз следили за тем, как Гурко, дружески обняв Мустафу за плечи и приставив стамеску под кадык, довел его до лестницы, как они спустились и в обнимку, боковым маршрутом скрылись в переулке. Зрелище было не менее волнующим, чем сцена убиения маньяка Глебыча.

Но еще до того, как Гурко с Мустафой исчезли, внимание присутствующих было отвлечено новым происшествием. Гурко допустил промах: забыл подать сигнал Лене Пехтуре, но тот принял решение самолично и, воспользовавшись суматохой на гостевой трибуне, вместе с бойцами беспрепятственно домчался до трансформаторной будки, сорвал замок и оделил людей автоматами. Одновременно полыхнуло между бараками, земля содрогнулась, будто по ней прошлись отбойными молотками, – и понеслась заваруха.

На бойцов Лени Пехтуры навалилось не меньше сотни человек, да плюс снайпера, да плюс пулеметные вышки, правда, пока безмолвствующие – в тесноте можно положить половину своих. При таком раскладе вдобавок не ориентирующийся на местности Пехтура не продержался бы пяти минут, но в ряды нападавших внесли сумятицу посыпавшиеся на них откуда-то сверху гранаты. Незримый покойник Дема Гаврюхин оказал обещанную посильную помощь, которой, увы, хватило ненадолго. Вызванные Хохряковым по рации, на площадь со всех сторон хлынули подкрепления. На спуске к сектору XII века Дему Гаврюхина зажали в железные клещи и расстреляли из всех калибров, как в тире отстреливают движущуюся мишень. Дему и трех его подельщиков выволокли на площадь и бросили под гостевой трибуной, куда каждый желающий мог подойти, плюнуть и убедиться, что со свирепым оборотнем наконец-то в самом деле покончено. Одним из подельщиков Демы оказался Эдуард Сидорович Прокоптюк, бывший профессор и челнок, в Зоне дослужившийся до звания свободного ассенизатора на допуске. Эдуард Сидорович был еще живой, ворочался и пытался выковырять пальцами пули из разных мест своего старого тела. Одну вынул прямо из сердца и показал мертвому Деме Гаврюхину:

– Гляди, товарищ! Разрывная. Со смещенным центром. На рынке таких нету.

Дема важно кивнул, не открывая мертвых глаз.

Заинтригованный необыкновенной живучестью ассенизатора, Хохряков подошел к краю помоста и сверху на него помочился. Желтая, мощная струя ударила суетливого старика по глазам и зашипела, будто угодила на раскаленную сковородку.

– Феномен! – удивился Хохряков и распорядился: – Добейте старую гниду. Хватит ему ползать.

Сердобольный омоновец приставил «люгер» к затылку Прокоптюка и произвел контрольный выстрел.

Леня Пехтура отбивался от превосходящих сил противника, укрывшись за трансформаторной будкой. У него кончались зарядные диски, и он понимал, что жить осталось считанные секунды. Но и это немало, если распорядиться ими с умом. Братва уже отстрелялась, все девять человек расположились в живописных позах там, где их настигла игровая судьба. Совсем рядом, рукой дотянуться, задрал к небу смазливую мордашку Петя Бойко, озорной хлопец с отчаянным сердцем, которого Пехтура выделял из многих и надеялся со временем выправить из него настоящего солдата. У Пети Бойко были все для этого данные, но сейчас Пехтура его не жалел. Он никого не жалел из убитых товарищей, потому что это было нелепо. В тот век, который выпал им на долю, горевать над околевшим было все равно, что плакать над комариком, прогудевшим над ухом и прихлопнутым тяжелой ладонью. Сам Пехтура еще в Афгане ясно осознал свою участь и смирился с ней, но не совсем. Чувство высшей справедливости не угасло в нем. Он был убежден, что, чем больше утянет со света злодеев, превративших его жизнь в болото, тем легче будет помирать. Огорчительно, что так и не успел узнать, кто они и где прячутся, и сейчас, экономно высаживая заряды по мечущимся, подступающим все ближе фигуркам, он не был уверен, что убивает тех, кого надо.

Вставляя последний диск, Леня Пехтура с удивлением услышал совсем неподалеку пушечную пальбу и такой гул, словно ближайшая сопка сдвинулась с места. Канонада артподготовки, он не мог ни с чем ее спутать. Вся Зона насторожилась и замерла, точно ей всадили успокоительный укол в ягодицу.

В укромной подсобке административного здания Гурко втолковывал Мустафе, чего от него хочет. Он хотел получить машину и свободно покинуть Зону. Перед тем отобрал у Мустафы (еще по дороге) изящный, с перламутровой ручкой браунинг и теперь, со стамеской и пистолетом, был, можно сказать, вооружен до зубов. Донат Сергеевич слушал внимательно, но ему не нравилось, что чекист не договаривал главного. Мустафа был взбешен, но не подавал виду, хотя левая щека у него все крепче подергивалась в нервном тике, и он опасался, что подступает неуправляемый припадок. Он уговаривал, успокаивал себя, что должен быть благодарен взбесившемуся сосунку за урок, который тот ему преподал. Одурманенный собственным могуществом, уверовавший в него, Мустафа на какое-то время, вероятно, утратил ощущение постоянно грозящей опасности, забыл, как хрупок этот мир, как хрупко все сущее в нем и как одинаково уязвимы ползающие твари и те, кто властвует над ними. И вот теперь обыкновенное недоразумение, недосмотр, умственная халатность грозили непоправимыми последствиями. Он проклинал и Хохрякова за то, что тот не настоял на своем и не отправил гаденыша своевременно на тот свет, и еще за то, что на территории, где Васька единолично распоряжался и, казалось бы, давно перекрыл всем кислород, посторонний человек, пробывший в Зоне без году неделю, беспрепятственно завел его в какую-то конуру с двумя колченогими стульями, куда все звуки извне долетали, как через ватное одеяло.

– Ты безумен, Олег, – Мустафа прижал левую щеку ладонью. – Конечно, я дам тебе машину, позвоню на проходную и тебя выпустят, но дальше-то что?! Куда ты денешься дальше? Спрячешься у себя на Лубянке? Надолго ли? Ты же прекрасно знаешь, кто там сейчас правит.

– Позвони, – согласился Гурко. – Вот телефон. Но Зону ты покинешь вместе со мной.

– Господи, и что это меняет?

Гурко светился загадочной ухмылкой, почти как Мона Лиза. Секрет этой ухмылки Мустафа отгадал без труда.

– Понимаю. Убьешь меня, зароешь труп в лесу – и вроде бы концы в воду. Олег! Ты же не глупый парень. Доктор наук. Мастер компромисса. Вопрос все равно остается открытым. Что дальше? Что изменится, если ты меня зароешь? Я имею в виду не себя, а тебя.

Похолодев, Мустафа ждал ответа. Гурко ответил, светло улыбаясь, не мешкая:

– Да, Мустафа, именно тут ты прокололся. В этом пункте вы все прокололись. Увлеклись – и не подготовили наследников. Иначе и быть не могло: дьявол не думает о продолжении рода. За тебя некому спросить и некому отомстить. Когда подохнешь, только воздух станет чище – и все. Вместе с десятком таких, как ты, бесследно рухнет весь паха-нат. Знаешь почему?

– Почему?

– Потому, что вы не люди… Ну что, пора звонить?

– Что ты хочешь взамен моей жизни?

– Ничего, Мустафа. Мне и жизнь твоя не нужна.

Донат Сергеевич жадно затянулся сигаретой.

Щека почему-то утихомирилась.

– Какой же смысл вытаскивать тебя отсюда, если ты задумал…

– Прокатишься с ветерком. Иначе удавлю прямо здесь. Ты ведь не сомневаешься в этом, правда?

Мустафа не сомневался, и Гурко передал ему радиотрубку.

Супермортиры ЗК-218 с ласковым прозвищем «Голубки» развалили стену в несколько залпов и заодно расчистили прилегающую территорию размером с футбольное поле. После этого дружно откатились в лес. Сергей Петрович, перебравшийся на наблюдательный пункт в зарослях сосны, с любопытством следил, как в открывшуюся брешь устремилась горстка людей, человек тридцать – так называемый штурмовой взвод. С уцелевших сторожевых вышек их попытались накрыть пулеметным огнем, но бойцы действовали слаженно: быстро пересекли опасное пространство и закрепились в трехэтажном здании, не потеряв по пути ни одного человека. Таким образом, поставленную задачу войсковая часть Башкирцева полностью выполнила: Зона вскрыта, как консервная банка, и в ее брюхо воткнут десантный нож. Маневр отвлечения – не более того. Но он сработал. В Зоне началось мельтешение, она покрылась рябью взрывов-волдырей, и к месту прорыва со всех сторон потянулись отряды защитников. Подъехали два БТРа и заняли удобную позицию напротив захваченного дома. Техники и бойцов скопилось уже достаточно для контратаки, но над полем боя повисла тихая пауза. Сергей Петрович отлично понимал, что происходит. Те, кому следовало отдать приказ об отражении налета, Хохряков ли, Мустафа ли, находились в растерянности. Кто наехал? Почему? С какой стати? Что вообще значит сей удивительный сон?

Скорее всего, кто-то из них попытается вступить с десантниками в переговоры, и в этот промежуток хорошо бы нанести следующий удар.

Не успел он об этом подумать, как пискнула рация и донесся глуховатый голос полковника Кленина:

– Сова, прошу связи. Выйдите на связь. Слышите меня?

Сергей Петрович щелкнул тумблером:

– Слышу хорошо, Скобка. Где вы?

– Десять минут до цели. Есть изменения?

– Никаких изменений. Вы готовы?

– Еще можно передумать, Сова.

– Не тот случай. Пощиплем перышки супостату.

– Понял вас, Сова. Отбой.

Сергей Петрович разместился на настиле поудобнее. Закурил. Мысленно обратился к Гурко: «Ну вот, Олег, я сделал все, что мог. Твой ход, старина!»

Солнце встало высоко, и он сдвинул ветки так, чтобы не слепило глаза. Видимость отличная, подумал он, полковник не промажет.

Пятью ракетами бортстрелок Ваня Анфиногенов разнес к чертовой матери административное здание, водонапорную башню и ангары с материальным и боевым обеспечением. Теперь в Зоне не осталось ни связи, ни электричества, ни воды. На бреющем полете вертолет описал круг, поливая Зону пулеметным огнем, загоняя в щели стайки вооруженных людей. Внизу разверзся ад.

Пробудившийся Смагин в изумлении тер глаза:

– Антон Захарович, мы, часом, не переборщили?

– Уходим, Толя. Передай Анфиногену, пусть шарахнет вон по тому бараку. Там нечисть скопилась.

Штурман передал, Ваня шарахнул. Продолговатое здание взвилось до облаков серо-розовым снопом, составленным из железа, дерева и человеческих обрубков.

– Да-а, – озадаченно протянул Смагин. – Убедительно. Но на всю Москву снарядов не хватит.

– Уходим, – повторил командир. – Домой.

Целыми не ушли. Трассирующая, огненная очередь свинца, посланная с земли неусмиренным удальцом, прошила брюхо вертолета и топливный бак. Содрогаясь и кашляя, точно подцепив простуду, могучая машина потянула на север.

У проходной – широкий бетонный разгон, как взлетная полоса. За баранкой Ирина Мещерская, ее подобрали у коттеджа, она там прождала три часа и позеленела от волнения. Но держалась бодро, как на конкурсе. Губы сжаты, глаза блестят, руки уверенно на руле. Гурко и Мустафа на заднем сиденье «Бьюика». Водитель, который подал машину к подъезду, так в подъезде и остался, связанный и с кляпом во рту. Пытался при задержании полоснуть Олега ножом, достал, но не сильно: содрал кожу с левого бока. Гурко ему этого не простил, вмазал рукояткой браунинга так, что забияка, по всей видимости, долго будет не в уме.

В горячую минуту разумно повел себя Мустафа: не сделал ни одного лишнего движения, прижимался к Олегу спиной, как к старшему брату. Гурко сказал:

– Еще один такой сбой, и ты на небе.

Мустафа хладнокровно ответил:

– Я ни при чем. Разговор ты слышал. Это его собственная инициатива.

Действительно, по телефону Донат Сергеевич распорядился подогнать машину и не предпринимать никаких действий. Пропустить через проходную. Вероятно, водитель «Бьюика» решил заработать премию, пару лишних кусков, и чуть не схлопотал пулю в лоб.

Когда вышли на старт, на бетонную полосу, Донат Сергеевич пригорюнился. Отгремела пушечная канонада, но что творилось в Зоне, он не понимал. Ему было любопытно.

– Рисковый ты парень, – заметил он с уважением. – Целое войско привел. Недооценил я тебя, ох недооценил. Хочешь в компаньоны?

Как раз в этот момент над Зоной завис вертолет. Иван Анфиногенов нажал «пуск», и к земле ринулись ракеты. Из «Бьюика» бомбежка выглядела так, будто крутой американский боевик сорвался с экрана. Массивный «Бьюик» несколько раз качнуло, как при землетрясении. На крышу осыпался мелкий град оконных стекол.

– Крепко, – опять одобрил Мустафа. – Но все-таки не понимаю, чего ты этим добьешься? И почему стоим? Видишь, ворота открыты?

Он больше не нервничал, ощущениями словно вернулся в далекую лагерную молодость, когда так же отовсюду грозила опасность, но он был полон сил, надежд и великих устремлений. Может быть, Зону стоило возводить даже ради того, чтобы вот такой интеллектуальный наперсточник Гурко попытался ее разрушить. Кто знает? Во всяком случае, Донат Сергеевич начал получать удовольствие от происходящего. Более грандиозного шоу он и сам бы не придумал, хотя, конечно, убытки большие.

– Почему не едем? – повторил он. – Ждем кого-нибудь?

Ирина поддержала:

– Правда, Олег! У меня руки затекли. Страшно же!

Ее лицо светилось сполохами взрывов.

Гурко знал, что пора рвануть из проклятого места, но душа словно окостенела. Мираж наслаивался на мираж. Летящая клочками, дымящаяся, вздыбившаяся, голосящая Зона и его собственное, вдруг заторможенное сознание. Неужели все это безумие он затеял по собственной воле? Кто дал ему на это право? На короткий миг ему страстно захотелось быть расплющенным, раздавленным вместе с Зоной, и лишь чудовищным усилием он освободился от нахлынувшего темного морока.

– Давай, Ириша, жми, – распорядился, чуя, как огненная гроза притихла. – Только поаккуратней.

Из проходной навстречу машине выскочили двое боевиков, оба с автоматами. Могли сослепу пальнуть, хотя створки ворот почти разведены.

– Химичишь, Мустафа?

Донат Сергеевич высунулся из окна, приказал автоматчикам:

– Вы что, придурки? А ну с дороги! Молодцы то ли были накуренные, то ли чересчур возбуждены, но как-то странно топтались, поводя автоматами в разные стороны, успевая нацелиться даже на Мустафу. В дверях замаячил третий омоновец, улыбчивый, с блудливой рожей, в чине капитана, не меньше. Рявкнул:

– Подтверждаете, Донат Сергеевич?!

– Подтверждаю. Выпускай!

Гурко догадывался, из-за чего заминка: видно, на КЛ успели снестись с Хохряковым, но у этих стрелков не было ни времени, ни места для маневра. Если, разумеется, они не абсолютные дуболомы. Один именно таким и оказался: скачками, опустив автомат, понесся вокруг «Бьюика». Гурко распахнул дверцу и принял его на браунинг, на выстрел. Две пули цокнули о бронежилет, но одна впилась в щеку нападавшего. Однако боец, прежде, чем упасть, прошил «Бьюик» очередью. Со своей стороны и Мустафа, воспользовавшись тем, что Гурко отвлекся, предпринял попытку к освобождению. Открыл дверцу и начал вываливаться наружу, но действовал не так быстро, как ему хотелось бы. Гурко сгреб его за шкирку, приставил браунинг к уху, деловито сообщил:

– Ровно секунда тебе осталась жить!

– Открывай, сука! – завопил Мустафа, и офицер мигом исчез в помещении. Створки ворот разъехались до упора. Ирина на второй передаче вымахнула из Зоны, как птичка из клетки. Ослепительное, точно лаком покрытое шоссе легло под колеса. Еще сто метров, еще рывок – и они в тихом сосновом лесу, как на речной протоке, и если оглянуться назад, то Зоны как не бывало.

– Ты в порядке, Ира? – спросил Гурко.

– Да, а ты? – бледная от пережитого, все же почувствовала в его голосе незнакомую нотку.

– Немного зацепило, – признался Гурко. – Ерунда. Подальше отъедем, остановишься.

Он подвинулся так, чтобы увидеть в зеркальце ее лицо.

– Неужели оторвались? – пробормотала она.

– Я же обещал. Следи за дорогой. Главное, чтобы не оштрафовали.

Из автоматной очереди он словил две пули: одну в бок, пониже сердца, другую в бедро. Он еще не мог оценить серьезность поражения. Бок раздулся и намок, а ногу точно приколотили к сиденью гвоздем. Но беспокоило его другое. Подозрительная пленка, предвестник небытия, расплылась перед глазами. Мустафа глядел сочувственно. Он понимал, в чем дело.

– Ая-яй! – сказал, соболезнуя. – Столько стараний, хитростей – и такая осечка. Похоже, подохнешь раньше меня, да, Олежа?

– Не надейся.

– Да что ты! Я буду горевать. Компаньона теряю. С такой раной долго не живут, поверь старику. Кишки задеты.

– Олег, что он говорит? – Ирина чуть не свалилась в кювет.

– Бредит. Он всю жизнь бредил. Не обращай внимания. Следи за дорогой.

Через пять минут выкатились на центральную трассу.

Сергей Петрович сцену у проходной отследил в бинокль. Все, точка. Олег на свободе. У майора словно гора свалилась с плеч. Самая сложная и почти безнадежная часть операции – поиск в Зоне – отпала сама собой. Он послал в небо две ракеты, красную и зеленую, сигнал отхода. Прежде чем бежать к «жигуленку», попытался связаться с полковником. Уже не надеялся на ответ, но случилось чудо. Рация зашипела – глуховатый голос Кленина:

– Сова, слышу тебя, Сова! У нас небольшая авария. Идем на посадку.

– Антон, Антон! Где вы?! Помощь нужна?

– Обойдемся. Что с Олегом?

– Все в порядке. Спасибо, брат!

– Привет ему от меня. Скажи, пусть бутылку готовит. Отбой.

На проселке майор сразу выдавил из движка все, на что тот способен. Надеялся достать черный «Бьюик» еще до Москвы.

Когда стало совсем худо, Гурко велел Ирине свернуть в перелесок. До Москвы оставалось минут двадцать, но он понял, что не выдержит. Надо сделать перевязку, остановить кровь. Из бока лило, как из дырявого ведра, а правая нога онемела.

Гурко оставил Мустафу в машине, а сам кое-как выбрался наружу и сел на траву, привалившись спиной к колесу. Ирина хлопотала, но как-то бестолково. Отыскала в машине аптечку и почему-то первым делом пыталась снять с него штаны.

– Подожди, – Гурко еле удерживал взглядом зеленые деревья и потускневшее небо. – Если зашебуршится, пальнешь в него из этой штуки, – показал браунинг, который не выпускал из ладони. – Сумеешь?

– А то! Не волнуйся… Боже мой, сколько крови!

– Оставь брюки в покое. Сперва займись боком.

Рубашка сползла с него, как кожура с мокрого банана. Он глянул вниз – черная кровь. Почему черная? Должна быть красная. Ирина перематывала его туловище бинтом, туго, умело, жалобно заглядывая в глаза.

– Лей весь пузырек, – сказал он.

– Какой пузырек?

– В аптечке йод. Вылей весь пузырек.

Он не чувствовал боли, только тошноту. Подмывало блевануть, но он сдерживался. Как-то неловко при любимой женщине. Оба так увлеклись перевязкой, что не заметили, как, обойдя капот, подошел Донат Сергеевич. Гурко увидел его тень в последнюю секунду, тяжелый дрын обрушился на его голову, и он нырнул в благословенную тишину.

Когда очнулся, Мустафа сидел перед ним на корточках, шагах в трех, вытянув в руке перламутровый браунинг. Ирина лежала неподалеку, уткнувшись лицом в мох.

– Что ты с ней сделал? – спросил Гурко.

– Не волнуйся, живая. Прыткая очень, вот и получила по сопатке. Зачем она тебе? Шлюха московская.

Мустафа дружески улыбался и был настроен на разговор. Это понятно, смаковал победу. Ничто человеческое было ему не чуждо. И торопиться некуда. Не дождавшись ответа, ласково осведомился:

– Сам подохнешь, Олежа, или помочь?

– В компаньоны уже не предлагаешь?

– Пожалуй, нет. Ты меня разочаровал. Не держишь слова и недостаточно умен. Защитил докторскую, а в жизни так ничего и не понял. Ты интеллигент, Гурко, причем с совковым душком. Этим все сказано. Ты опоздал родиться, дружок. Наше время для сильных людей, не для слизняков.

Гурко шевельнулся, и Донат Сергеевич предусмотрительно повел стволом. Он видел, как тускнеет взгляд молодого человека, и не сомневался, что тот умирает. Мустафа слишком часто видел смерть в лицо, чтобы не услышать ее вкрадчивых, властных шагов. Но не забывал, что подыхающее животное обладает некими таинственными навыками и, вероятно, способно на предсмертную, экзотическую конвульсию. Тем больше терпкой услады было в их безмятежном лесном прощании. Мустафа растягивал волшебные минуты, как гурман катает во рту шарики столетнего вина. Замедленным, неторопливым умиранием мальчик вполне расплатился за свое негодяйство. Зону можно восстановить, жизнь – нет.

От верхних позвонков вниз, к копчику Гурко направил волну теплой дрожи, этого Мустафа не заметил. Гурко накапливал энергию «дзена», энергию воли для последнего рывка, но ему не хватало дыхания. Еще ему не хватало точки опоры. Но он знал, что Мустафу одолеет. Это не проблема, но этого мало. В такой щемяще-голубой, золотистый день он вовсе не собирался покидать этот мир. Это равносильно предательству и бегству. Несчастная, драгоценная женщина терпеливо ждала, пока он поднимет ее с земли. Когда-то в добрые времена он много размышлял над устройством земной жизни, искал правды и смысла там, где их не могло быть, и окончательно запутался, заплутал в лабиринтах заумных теорий. Ответ на все вопросы был один и пришел к нему только сейчас, на той грани, где свет смыкается с тьмой. Прислушайся к своей душе, которая бродила по свету задолго до тебя, – и не ошибешься ни в чем.