Текст книги "Не бросайте бескрылок (СИ)"

Автор книги: Анатолий Силин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 17 страниц)

И участковый для солидности малость поломался, однако Ваньку наказывать не стал, хотя строго при всех предупредил, чтобы подобных шуточек на его участке больше не было.

ОБРАДОВАЛ

Беляеву за шестьдесят. Он заметно округлился, движения стали размеренными и степенными. На здоровье не жаловался, хотя за последние два-три года стал больше обычного уставать. Но это, считал он, в порядке возрастных особенностей.

Весенним мартовским днем Беляев шел домой, нагруженный двумя увесистыми сумками. Выйдя из подземного перехода, поставил сумки на бордюрный камень и, вздохнув, огляделся по сторонам: никакого транспорта ни справа, ни слева не было видно. Бросил взгляд на солнце. Оно слепило и смотреть на него, не прищурившись, было совсем невозможно. Бездонно-голубое небо лишь кое-где бороздили легкие, словно промытые весенними дождями облака. Тут надо сделать маленькое отступление: Беляев пятый год как строился и летом планировал оставить квартиру семье сына, а с женой и дочерью переселился в построенный дом.

В этот день он объехал не один хозмаг, чтобы закупить всякую всячину для отделочных работ. Сумки были нелегкими, но Беляев на это не обращал внимания. Он был доволен покупками и тем, что солнце по-весеннему приветливо, что на обочине дороги светятся изгибы ручейков, а на деревьях теперь уж раскроются почки. Нет, подумал он, что ни говори, а весна есть весна!

И вдруг, кого же он увидел, Лешку Грибанова! Вот так встреча! Уж кого-кого, а его по длинному носу и выпуклым рыбьим глазам как не узнать. В студенческие годы пять лет бок о бок в общежитии прожили. После института Лешка как распределился, и будто канул. Теперь же стоит личной персоной! А какой важный, ну прямо "фон-барон" и только. Подойдя как можно незаметнее к Грибанову сзади, Беляев осторожно тронул его за плечо. Тот этак недовольно повернул к нему голову. И... глаза его вдруг разом потеплели, а лицо расплылось в радостной улыбке. Грибанов воскликнул:

– Петька, никак ты!

– Я, я, а это, значится, ты? – Беляев и словечко Лешкино – значится – ввернул и даже ткнул пальцем в живот, как это делал тот в разговоре с собеседником.

– Да я, кто же еще! – Бывшие сокурсники стали обниматься, шумно хлопать и тискать друг друга. Проходившие мимо люди, глядя на них, тоже улыбались.

– Не замай, слышь, не замай, – отшучивался Грибанов, смешно топыря локти и с любопытством пронизывая повлажневшими глазами друга.

– Слышь, а ты вообще-то крепенький такой, огурчик!

– Скажешь тоже, – заскромничал Беляев, хотя похвальба институтского друга ему пришлась по душе. – Был крепеньким, как говорят, да весь вышел.

– Не скажи, не скажи...

– А ты все такой же – не замай да не шуткуй, – вспомнил Беляев Лешкины словечки.

...Когда-то в комнате общежития, располагавшейся на третьем этаже, их проживало семь человек. Да каких! У каждого свой характер, свои особенности и причуды. В общем, комната с утра допоздна гудела будто пчелиный улей. С учебой все шло нормально, а вот с едой у всех была проблема.

На двадцать два рублика госстипендии (получали, правда, без задержки) особенно не пошикуешь. Подрабатывали кто как мог: на погрузке и разгрузке, на разных строительных работах и все равно ходили с полупустыми желудками.

Были, правда, и праздники. У Семена Коровина мать работала на мясокомбинате. Ему раз в месяц из дома присылали посылку с колбасой или изредка привозились готовые котлеты. Семен был не скряга и делился со всеми по-братски. Ох, как ждали этих посылок.

У Женьки Тюрина в Сухуми жила сестра. К праздникам она ему присылала посылки с фруктами, но фрукты больше доставались девчонкам.

А вот Лешка Грибанов жил в Куйбышеве, по-нынешнему – в Самаре, и ему тоже приходили посылки. Каждую такую посылку он прятал под кровать, а по ночам что-то доставал из нее и начинал чмокать зубами. Поначалу думали, что у парня зубы побаливают, потому и чмокает. Но как-то, ради любопытства, когда Лешки в комнате не было, вытащили посылку, заглянули в нее, и ахнули – столько в ней было вяленой чехони и воблы. Брать постеснялись и снова посылку под кровать задвинули. А ночью для всех началась настоящая мука. Лешка грыз вяленую рыбу, а все слюной исходили. На какое-то время он затихал, потом вновь тайно жевал рыбу. Такого издевательства простить ему не могли.

Утром, как только Лешка ушел в читалку, посылку достали и стали поедать ее содержимое. Надо было видеть, с каким упоением и решимостью это делалось! Рыбьи головы и хвосты оставили и, как новогодние гирлянды, протянули на нитках из угла в угол комнаты. Это в отместку на Лешкино скупердяйство. Когда Лешка вернулся с занятий, в комнате был только Женька Тюрин: он приболел и отлеживался в постели. Женька после рассказывал, что Лешка вначале побледнел, потом покраснел. Это когда увидел висевшие на нитках рыбьи хвосты и головы, тут же достал посылку, а в ней – пусто. Но так и ничего не сказал. Посылки с рыбой ему продолжали присылать, зато теперь Лешка всегда делился с товарищами. Урок пошел на пользу.

И вот, после стольких-то лет...

– Может, заглянем ко мне на чаек-кофеек, – предложил Беляев. – Тут недалеко.

– Не получится, – ответил Грибанов и важно поглядел на часы. – Ровно в пятнадцать ноль-ноль отходит поезд. – Улыбнулся. – Однако минут двадцать в запасе имеется. Расскажи, дружище, как живешь?

– Вообще-то, ничего особенного, – сказал Беляев. Он переставил сумки поближе к трубчатой ограде, чтобы не мешали прохожим, затем продолжил: – Живу как все, недавно на пенсию ушел. А еще шестой год как строюсь, но в этом году думаю вселяться. Вот накупил краску, лак, олифу, а это, сам должен понимать, отделкой пахнет. Добавил, что недавно шестьдесят стукнуло.

Беляев по простоте душевной считал, что Грибанов ему непременно посочувствует, скажет, как тяжко сейчас строиться. Это ж надо такой воз тащить! А потом, по-дружески, предложит какую-нибудь услугу, просто так, ради приличия. Но у Грибанова на этот счет оказалось совсем иное мнение.

– Насколько наслышан, – сказал он, притулившись к ограде и приняв серьезный вид, – у тебя квартира неплохая, зачем же строиться?

– Какой непонятливый, – развел руками Беляев. – Жилплощадь маловата, ну и дети, внуки – понимаешь?

– Пусть сами и строятся, – круто отрубил Грибанов.

– Почему именно так? – сказал Беляев. Подобные рассуждения ему слышать приходилось, и не раз. – Выходит, что думать только о себе? Но это ж попахивает эгоизмом?

– Эгоизмом, – хмыкнул Грибанов. – Сам только что сказал – шестьдесят стукнуло. Мне тоже, кстати, столько же скоро будет. Не забыл, надеюсь?

– Как забыть, такое не забывается, – улыбнулся Беляев. Алексей родился на 8-е Марта и уж кого-кого, а его завсегда вместе с женщинами поздравляли.

– То-то и оно. Теперь послушай мой тебе дружеский совет. Так вот, обижайся-не обижайся, но я считаю, что детям мы не нужны. У них свои проблемы и заботы, им вовсе, поверь мне, не до нас. Похоронить путем не смогут, а после на могилу арканом не затащишь. Потому вывод сам собой напрашивается – о себе, пока не поздно, подумать надо. Хоть самую малость пожить в свое удовольствие. Дошло?

– Зачем же так о детях? Не все же они беспамятливые? Своих, к примеру, такими не считаю.

– Ничего ты, я смотрю, не понял. Смею заверить, что большинство из них именно беспамятливы. Убежден на все сто процентов. Потому и дочь к мужу отправил с напутствием, – Грибанов покрутил у головы указательным пальцем, – живи и дай другим пожить. Живет... пока. Квартиру разменял и сына отделил. Никто нам теперь с женой не мешает. Чем плохо? Да, забыл сказать – прошлой осенью купил неплохую яхту. Что я, в конце концов, не заслужил? – Лицо Грибанова покраснело, на лбу появилась испарина. Он все больше и больше заводился, будто кроме проблем жилья и отдыха его ничто не волновало.

– Вот уйду на пенсию, – сказал мечтательно, – ох уж и порыбачу! Подамся на лето в Астрахань, отключусь от житейских проблем. Ты даже представить не можешь, какие там чудные места, какие заводи! А рыба? О-о-о! – Грибанов посмотрел на Беляева, усмехнулся и сказал с явным укором: – Хотя как представить, если в твоей голове краска, гвозди да всякая строительная дребедень. Ладно, так и быть, как-нибудь вместе порыбачим, сам потом проситься будешь. А то радуется и чему – вселяться собрался. Тут не радоваться, а рыдать надо. Вот как вселишься, так и в раба дома с этими самыми сотками превратишься.

– Не у всех же так ловко получается, – недовольно пробурчал Беляев, начавший явно тяготиться повернувшим не в то русло разговором. "Вот и встретились, – подумалось, – вот и поговорили".

Но Грибанов на его реплику ноль внимания. Он продолжал и дальше накручивать как надо отдыхать и жить умеючи.

– У тебя не хуже моего получится, надо только хорошо захотеть. Сколько, думаешь, тебе годков осталось пожить? Ну, скажи, скажи, только не загоняйся. – Беляев начал прикидывать, но Грибанов, не дождавшись, опередил: – Годков семь или от силы десять, с разницей в пару-тройку лет туда-сюда, не больше. А мужики сейчас вообще, как мухи вымирают. Так какое же это время? Мгновение, мизер, вот это что! Считай, что ничего жить уже не осталось, что ты – мертвец!? Понимаешь или нет, о чем я говорю? Пожить тебе, дружище, в свое удовольствие надо пожить, понял? – Грибанов назидал так настырно, что Беляев в смятении подумал, а может, и в самом деле он уже умер, а вместо него лишь тень с сумками по городу бродит? И вообще, не зря ли он затеял стройку? Сколько денег, времени и сил угрохано. Пять лет сплошной нервотрепки, а уж если по-честному, то конца-края пока этой стройке не видно. Сколько же можно, как заводному, да на старости лет, мотаться туда-сюда? Оценят ли детки тяжкий труд?

– Ну, Алексей, ты меня обрадовал, ну и воодушевил! – Беляев недовольно покачал головой, глубоко вздохнул и переставил с места на место сумки. – Уж чего-чего, а такой чепухи, ей-Богу, от тебя не ожидал. Значит, говоришь, я мертвец?

– Ты отчего скис-то? Ой-ой-ой, какой нежный, поглядите на него – обиделся! Ну, да, мертвец! Так надо ж думать, что к чему сказано! – Громко хмыкнул. – Не ожидал, прямо панику развел.

Грибанов позабыл, что Беляев критику всегда воспринимал близко к сердцу. Опомнившись, что все это не здорово выглядит, примирительно проблеял:

– Я ведь и сам, между прочим, одной ногой в могиле! Перешагну второй, и туда же! Так что с того? Купил яхту, займусь рыбалкой, а на семейные проблемы, – Грибанов помолчал, важно надул губы и почесал лоб, – мне наплевать. Их все равно до конца не решить. Так что кончай обижаться.

Но Беляев отключился и весь как-то сразу сник.

"Ну и дурак, раз ничего не понял", – подумал Грибанов. Бросив взгляд на часы, вспомнил про отход поезда. На всякий случай сунул Беляеву свою визитку и вновь пообещал пригласить в гости. Беляев знал, что это абсолютно нереально, потому как ему будет не до рыбалки. Какая уж тут рыбалка! К остановке подошел, громыхая, старый трамвай. Без особого энтузиазма бывшие сокурсники обнялись и расстались.

Домой Беляев шел пешком. В нем не было уже той весенней радости, которая только что переполняла душу. Все кругом выглядело мрачно и стыло, да и солнце, казалось, еле-еле просеивало тусклый свет сквозь заполонившие небо рваные облака, и нет, похоже, на земле тепла. Ручейки скорее напоминали чьи-то слезы, деревья стояли скучные, серые, обломанные. Кругом, куда ни глянешь, слякоть и неухоженность. Порыв радости сменился усталостью и душевной пустотой. Голову не покидали слова Алексея: "Ты – мертвец".

ПРЕМУДРЫЙ ПЕСКАРЬ

Семен Семенович Рябинин считал себя человеком в обществе не лишним, хотя, если откровенно, и только «тет а тет» – не приносящим ему материальной пользы. Так сказать – проболтавшим всю свою сознательную жизнь. Впадая иногда в болезненное откровение, Рябинин становился как ненормальный: его мучил, к примеру, такой вопрос:

– Что, если бы, как он, все приспособились жить: в городе и в деревне, мужчины и женщины, разве что кроме пенсионеров, инвалидов и ребятишек. Наверно, от такой житухи вскоре по всей земле страшный вой поднялся. Глядишь, и люди друг дружку грызть стали. А что делать? Работают-то только языком, а от этого никакой прибавки для живота нет, в то время как аппетиты разгораются. Не подыхать же, в самом деле, с голоду?

Когда-то на земле людоедством уже занимались. То было страшное время. Да что там когда-то, если совсем недавно про одного людоеда в газетах писали и даже его по телевизору показывали. С виду вроде человек нормальный, образованный, а ведь кушал ребятишек. Уж ему-то, безбедному, и ясно, что не голодному, чего не хватало? Если хорошо поискать, то этих самых людоедов можно на земле найти немало, просто время никто на это не хочет тратить, да и афишировать бояться, – вдруг в моду войдет.

Рябинин представил, как зачнут кушать кого-то из самых близких и сразу почувствовал неладное с головой – редкие волосы вдруг зашевелились, а из подбородка, будто мясной фарш из мясорубки, поползла щетина.

Ну и ну! Это что ж за дурные мысли в голову лезут. Подумать страшно, по спине мурашки косяком скачут. Хотя зачем так забываться, чай можно о чем-то и более приятном пораскинуть мозгами. К примеру, о своей жизни. Уж на нее-то зря обижаться. Личное приумножил, семья в полном достатке, с годами окреп и сохранился, как тот самый "премудрый пескарь".

А с чего начинал? Даже смешно вспомнить. Весь "капитал" – чемодан с бельишком и стопкой популярных брошюрок. Самое трудное было поначалу, когда ставил на ноги сельское хозяйство. Энергии хоть отбавляй, шустер и исполнителен, сказано – сделано. Слово с делом не расходилось. Это не то что сейчас – поразвели болтовню снизу доверху и никому ничего не надо. В общем, себя не жалел, за что вовремя заметили и повыше передвинули. Там тоже не засиделся и был переброшен в областной центр. Вспомнив то чудное время, Рябинин блаженно вздохнул и расслабился. Как все-таки быстролетна человеческая жизнь! Уж и в областной номенклатуре сидит столько зим и лет. С должностью, надо сказать, крепко повезло. Главное – не сократишь ее как ненужную. Других вон как кидают. Попробуй подыщи потом работу, если всю жизнь других нравоучал. Таких по нынешним временам не очень-то жалуют, сейчас в моде профессионалы. А вот он нужен, без него не обойтись.

Все было б хорошо, если не детки. Не проблема, а заноза. Столько с ними мороки – аж голова как лед при рождественских морозах трещит. Дети же!

С утра допоздна Рябинин в своем кабинете, как в броневике. В субботу вкалывает, воскресенье прихватывает. Весь в указаниях... В каких? А вот это уж не вашего ума дело, господа любопытные, не туда нос суете. К сведению самых настырных – на работе товарища Рябинина ценят и уважают. Значит, есть за что. И вообще, не курит, пьет в меру, как всякий нормальный.

Ах, детки, детки! Потому и голову отец ломает, что они еще в жизни несмышленыши. Думают, все так просто? Глубоко ошибаются. Знали б, как нелегко в "люди" выбираться. А по нынешним временам даже подумать страшно. Все перевернулось с ног на голову. Это ж какие языки надо иметь? Да-а-а, не языки – язычищи. А может, пора кончать языками трепать, да на хлеб насущный собственными ручками зарабатывать? Наверно, будет куда надежней и спокойней. Вздохнув, Рябинин остался и в этот раз собой доволен. Еще бы, уж кто, кто, а он в жизни разбирается.

ПТИЧКА РАННЯЯ

Кате два с половиной годика. Она такая воздушная, беленькая, с доверчивыми зелеными глазами и пушистыми светло-русыми волосами, спадающими до самых плеч.

Девочка любит попеть вместе с дедушкой или бабушкой. С бабушкой, обычно: "Расцветали яблони и груши", а с дедушкой про летчиков – "Дождливым вечером, вечером...". Они ее всегда заканчивают бравым возгласом – "ха-ха-ха" и, прижав ладони ко лбу, смотрят вниз, так как им сверху все видно. А когда Кате взгрустнется, что тоже иногда бывает, она с детской непосредственностью скажет:

– Ничего не понимаю, почему мне так грустно, пойду в другую комнату и подумаю.

Но так бывает с ней редко, Катя ласковая, веселая и всегда чем-нибудь увлеченно занимается.

Она знает все буквы в алфавите. – Эта буква – сы-ы – отвечает уверенно и бойко, а эта – о-о, ее губки при этом вытягиваются в колечко, а эта – ме-е. Когда с расспросами надоедают, Катя начинает фантазировать и придумывать всякую всячину. Покажет, к примеру, дядя Саша на букву – Ф и спросит, а это что за буквочка? – Фу-фу, – ответит она и смешно сморщит свой носик.

– Та-а-ак, а вот это, показывает дядя карандашом на букву – Х.

– Эта вообще смешная – ха-ха, – ответит Катя и, довольная, зальется громким смехом.

Любит Катя, чтобы ей читали сказки, она их согласна слушать сколько угодно. Больше всех читает, конечно, мама. Выкупав дочку, она перед сном ей обязательно почитает, да еще наутро приготовит небольшую книжку, чтобы дедушка почитал. Это когда бабушка станет на кухне утром готовить всем еду, а мама спешит на работу. Прихватив отложенную с вечера книжку, Катя постучит тогда в дверь комнаты дедушки и скажет еще сонным голосочком:

– Мозьно войти, дедьюшька?

– А кто это, – спросит он, будто сам не знает, что пришла любимая внучка. А может, просто вид делает, что не знает. Вообще-то он добрый и Катя его нисколечко не боится.

– Птичка ранняя, – ответит внучка и просунет голову в дверь.

– А-аа, вот кто. Ну иди, иди, забирайся побыстрей ко мне в постель. – Это дедушка как-то назвал Катю птичкой ранней, видимо, за то, что она всегда рано встает.

– Катюша, а как же я буду тебе читать без очков? – озаботится дедушка и повернет голову к столу, где они лежат рядом с настольной лампой.

– Сяс, дедьюшька, одну секундочку. Катя быстро вскарабкается на стул, достанет очки и подаст их дедушке, а заодно пододвинет ближе к нему лампу.

– Вот какая ты догадливая и понятливая, – похвалит он ее. – Ну, а что читать будем?

– Пвинцессу на гайещине, – охотно ответит Катя, подавая приготовленную книжку.

– О-о, это хорошая, просто чудесная сказка, давно мы ее с тобой не читали.

– А вчера, дедьюшка, ты мне ее читал, позабыл, да?

– Да, да, позабыл. – Память стала дырявой, все куда-то проскакивает. Что ж, так и быть, поехали.

– В ес за оехами, – добавит Катя дедушкины слова и прижмется к нему, чтобы послушать эту, а завтра другую, третью сказки, пока бабушка подойдет к ним и торжественно объявит, что завтрак на столе.