Текст книги "Не бросайте бескрылок (СИ)"

Автор книги: Анатолий Силин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

Помолчала, потом тряпкой протерла окно. Мысли переметнулись совсем на другое, о чем лучше б и не думать.

Чего тянет с анализами в поликлинике, чего? Уже давно пора провериться и хотя бы знать, что ожидает, к чему надо готовиться?

Скрипнула калитка, во двор вошла младшая, Елена, – рослая, красивая, фигуристая. Она степенна, разговаривает всегда с улыбкой. Бросив взгляд на окно и не увидев матери, Лена поднялась по порожкам на веранду. Слышно, как вытерла о половик сапоги, а войдя в коридор и включив свет, игриво спросила:

– Кто-кто в теремочке живет? Есть ли кто живой?

– Есть, дочь, есть – бабка Валюшка да Егорка дедушка, – ответила Валентина и, подойдя к дочери, подставила щеку для поцелуя. Та поцеловала. Вроде и мелочь, а матери приятно.

– А папа где? – спросила Лена, вешая в коридоре пальто.

– Да вот уехал к какому-то Лёне-костоправу. Сама жду.

– Все будет нормально. Небось волновался, а зря. Можно б было и толковым массажистом обойтись. Вот закончу учебу – освою.

– Давай, давай, будешь нам с отцом спины выпрямлять. В больницах-то такие очередяки, что никакого настроения туда идти нет.

Лена ушла в свою комнату, а Валентина стала готовить ужин. Муж придет, а у нее все готово. Лишь бы в настроении пришел.

V

Занятая на кухне (сколько же времени она у нее отнимает), Валентина не слышала, как во двор вошел Егор. Лишь зашторивая занавески, увидела его стоящим сбоку от сарая. Муж курил, и огонек сигареты плавно описывал в темноте полукруги. Раньше Егор курил только сигареты «Прима», теперь папиросы, сигареты, – все, что попадется. Сколько раз пытался бросить курить – бесполезно. Терпения хватало самое большее – на неделю, потом начинался такой псих, что жена говорила: уж лучше кури. Егор и сам признавался, что характером оказался слабоват. Вот Антон, брат жены, тот как решил бросить, так и бросил.

Приоткрыв форточку, Валентина позвала мужа ужинать. Огонек окурка полетел в сторону каркаса теплицы, а Егор, кхекая и шмыгая ботинками по асфальтовой дорожке, стал приближаться к окну. Постучав по стеклу и приподняв правой рукой на голове шапку, Егор смотрел на Валентину и улыбался.

– Иди быстрей, чего смеешься? – недовольно крикнула Валентина. – Картошка стынет, да и кино поглядеть хочу.

– А ты, подруга, ничего не заметила? – допытывался Егор, по-прежнему держа руку у шапки.

– Не-ет, а что? – не поняла сразу жена. – Пошутить, что ли, надумал? Иди, иди, хватит ухмыляться.

– Ухмыляться, – протянул Егор, – можно подумать, больше делать нечего. Ты погляди, где руку держу? Другая бы давно сообразила, – прогудел Егор недовольно и пошел к веранде.

"А ведь в самом деле руку вверх поднимает – знать полегчало, – дошло до Валентины. – Слава тебе, Господи, теперь хоть ныть меньше станет".

А Егор удивлял. Войдя в коридор, он без чьей-то помощи сравнительно легко разделся, потом осторожно, но все-таки согнулся, расшнуровал и снял ботинки. Выпрямившись, стоял улыбаясь перед женой и дочерью.

– Удивительно! – первой воскликнула Лена. – Неизвестный костоправ исцелил батю. Надо же, какой нашелся чудесный лекарь!

– Даже не верится, – добавила Валентина. – Хотя прошлой ночью мне сон приснился, теперь уж точно не вспомню о чем, но хороший, вот и сбылось. Ладно, Егор, мой руки да садись за стол. Мы с Леной тебя дожидались. – Валентина стала разворачивать завернутую полотенцем кастрюлю с пахучей картошкой и раскладывать ее по тарелкам. Помыв руки и осторожно втиснувшись на свое "персональное" место, Егор принялся за еду. Но, чувствуя нетерпеливость жены с дочерью побыстрей узнать о подробностях лечения, отложил вилку и интригующе, сверхдовольный, сказал:

– Ну и Лёня-костоправ! Мо-ло-дец, да и только! – Повернув лицо к жене, добавил:

– А скажи, как быстро обернулся? Сам себе не верю, ведь если честно, то идти к нему не хотел. Думал – намнет спину, отчего еще хуже станет. А вообще-то все могло и раньше сорваться. Ага, запросто.

– Чего так? – спросила из любопытства жена. Но Егор, махнув рукой, вновь принялся за еду. Как тут не придать значимости своей персоне, ведь первый и, возможно, последний раз побывал у костоправа. Однако молчание Егора затягивалось, и Лена нетерпеливо напомнила:

– Может, все-таки расскажешь, как какой-то Лёня тебя лечил?

– Ага, ага, сейчас и расскажу, дай горячей картошки хватануть, а то совсем остынет. – Поев, отодвинул тарелку и достал сигареты.

– Поднимаюсь, значит, на второй этаж, – начал он, – вижу: дверь открывается и выходит оттуда женщина, не сказать чтобы молодая, но и не старая. Ага, выходит и вниз спускается, а я не спеша на площадку поднимаюсь. Слышу за дверью громкую перебранку: женский голос кричит почем зря, а мужской тоже не уступает. Думаю, что не вовремя приперся, но не вертаться же обратно? Будь что будет – и нажал на кнопку звонка. Крик прекратился, дверь вскоре открылась, и стоит передо мной женщина, вид такой, будто из парной только что выскочила. Спрашивает – вам кого? Если можно, говорю ей, мне бы Леонида Палыча. Обернувшись вовнутрь, та крикнула: "Иди, опять к тебе!" Повернулась и ушла, а в коридор вышел мужик приблизительно моих лет, но раза в два потолще и с огромными кулаками. Это я как плотник сразу заметил.

– Чего тебе? – спросил хмуро этот самый Леонид Палыч. В комнату, между прочим, не пригласил, объясняюсь с ним через порог. Да ладно, думаю, с меня не убавится. Спрашиваю с подходом:

– Леонид Палыч, люди о вас много хорошего гутарят, а у меня шейный хондроз приключился. Выручай, не обижу.

Дернув плечами, костоправ недовольно изрек, что люди и набрехать могут и что у него сейчас семейная обстановка не позволяет. При этом махнул рукой на комнату, куда только что уплыла жена. Вот и все, думаю, уйдет, хлопнет дверью и калпек моему лечению. А он между тем нет-нет, да матом полоснет, да матом.

– Пап, может без этих самых матюков обойдемся, – поторопила Лена.

– Не перебивай, говорю, как было, – ответил упрямо Егор. – Значит я Лёне опять с подходом свое долдоню, что люди почем зря не болтают, а он ни в какую. Чую, скоро дверь передо мной захлопнется. Вот тогда я и передал ему привет от своего бригадира. Сказал, что он тоже за меня хлопочет. Вижу, взгляд Лёни смягчился. Проходи, говорит, и так далее. Стал про бригадира расспрашивать: они, оказывается, в Морфлоте вместе служили и мой бригадир чем-то его крепко выручил. Спросил и меня – служил ли я в армии? А как же, говорю, три года отбухал в Средней Азии. Вот такая сложилась картинка. Жена шуметь перестала. Она, оказывается, сыр-бор поднимает, когда к мужу женщины заявляются, особо если молодые. А когда мужики, то спокойна. Так ведь ему же за это платят!

Ну а потом началось костоправство. Он меня своими ручищами то под мышками, то за шею, то по спине перебирает, ладонями словно на гармошке играет. Больно перебирал, я даже не ожидал. А как положил животом на диван да начал пальцами по хребту – ну хоть ори. Кожу хватал как щипцами. Это он кострецы, как я понял, вправлял. Только и слышал: хлоп, хлоп, хлоп, хлоп, будто пузыри лопались. А он опять хвать, хвать, вот так к примеру. – Егор хотел показать это на спине Валентины, но та, ударив по рукам, сказала:

– Убери свои клешни-то, ишь, додумался.

Но Егор не обиделся и даже засмеялся.

– Да-а, выложил я, значит, ему пятнадцать рубликов как положено, ага, а он их не берет. Еле упросил. Взял и сказал, чтобы завтра еще разок вечерком заглянул. Вот и вся эпопея. Главное, есть результат, наверно, сами убедились, как только что ботинки снимал. А что утром было? Корчусь, корчусь, ни согнуться, ни разогнуться, кошмар да и только. Надо как-то за это бригадира отблагодарить. Вот так-то, дочь. А то таблетки, уколы – чепуха все это.

– Ты, отец, не прав, – не согласилась Лена. – Баралгин боль снимает, уколы тоже нужны. Зачем одно с другим путать? – Валентина согласно кивала головой. Потом сказала:

– Мы с Леной посоветовались, чтобы она массаж освоила. Это и нам пригодится.

– Я – за, сам испытал. Давай, Ленок, осваивай, будешь нас с мамой лечить.

– Тебе чай или кофе? – спросила Валентина.

– Чай, и если можно, с травкой, она для здоровья пользительная. С душицей завари, а я пока во дворе курну. Или на кухне разрешите?

– Пап, ну зачем же? Мать пожалей...

– Ладно, ладно, – перебил дочь Егор. – Начнешь мораль читать, что вредно, плохо, вроде сам не знаю.

Одевшись, Егор вышел во двор. Валентина заварила чай. Лена сидела рядом. Они рады, что поездка отца к костоправу оказалась удачной. Не привыкший болеть, отец помотал бы им нервы.

VI

Антон – брат Валентины. Он старше сестры. У Антона солидная, хотя и нервотрепочная должность. О сестре не забывает: нет-нет да и неожиданно заскочит. У Валентины лишь семилетнее образование. Так получилось, что после семилетки уехала в Кострому, выучилась на ткачиху, но заболела мать, а Антон в это время как раз служил срочную. Вот и пришлось ей обратно к матери возвращаться. Брата сестра любит всей душой. Егор это правильно понимает, хотя иногда и ревнует, на что Валентина отвечает: "Ты – муж, а Антон – родная кровь! Вообще-то Антон с Егором друг друга понимают. Егор рад редким приездам Антона, с ним есть о чем поговорить,заодно пропустить по рюмочке, а то и в карты переброситься.

...Антон сказал водителю, чтобы он ставил машину в гараж, а сам неспешно пошел к дому сестры. Темнело. Моросил мелкий дождь, размачивая землю и опавшие с деревьев пожухлые листья. Тускло отсвечивали лужи. Выкрашенная в ярко-зеленый цвет калитка была открыта. Пройдя по асфальтовой дорожке во двор, Антон глянул на сарай, но света там не увидел. Остановился напротив кухонного окна. Нагнув голову над столом, сестра что-то сосредоточенно делала. Бросив взгляд на окно и увидев брата, радостно улыбнулась.

– Сразу зайдешь или вначале к Егору? – спросила, приоткрыв форточку. – Он в сарае.

– Без света?

– Экономит.

– Вместе придем, – ответил Антон и пошел к сараю. Егор и в самом деле работал без света. Увидев гостя, стал вытирать о тряпку руки.

– Наконец-то, – обрадовался он, пожимая руку Антона.

– Могли бы и сами приехать, чай в одном городе живем, – ответил Антон.

– Вы такие занятые, у нас как-то попроще.

– Жена говорит, что зазнались.

– Так прямо и сказала? – удивился Егор. – Ладно, учтем. Ты как насчет вместе поужинать и по рюмочке? Одному жена запрещает, а с тобой – слова не скажет.

– Можно поужинать, можно и по рюмочке, теперь уже никуда не поеду.

– Вот и хорошо. Тогда в срочном порядке закругляюсь. Да и завтра выходной. Не работаешь?

– Свободен.

– Отлично. Погляди в окно на сестру – ух как завозилась, метеор да и только! А все почему? Потому как ты в гости пришел. Та-ак, кажется, все собрал-прибрал, сейчас курну и пойдем. Тебе не говорили, как меня недавно хондроз скрутил?

– Да нет, а что?

– О-о, так скрутил, так скрутил, что еле очухался. К костоправу ходил. – Закурив, стал рассказывать про свой поход к Лёне-костоправу.

Антону нравилось бывать у сестры. Тут тихо и спокойно. Это не в многоэтажке, где со всех сторон стучат, гремят, топают, порой так, что люстры ходуном ходят. Валентина старается брата встретить, и уж голодным от нее не уйдешь. А угостить умеет. У нее это получается: борщ у сестры необыкновенно наварист, холодец – свежайший, пирожки – пальчики оближешь, компот – сладчайший, салаты – чудесные... Не раз думал, как это ей все удается? Ведь зарплата невелика, а других каких-то возможностей нет. Позже понял, что экономная сестра готовится к его приезду заблаговременно, что-то заранее припасет, а как придет, тогда и у них праздник.

...Антон ел да похваливал, а сестре приятно, щеки порозовели, на губах улыбка. Разговор обычный: о жизни, что все так дорого, а в магазинах пусто, и когда теперь поправится; о здоровье, что с годами уходит, заодно посмеялись над недавними проблемами Егора – ему особенно нравилось вспоминать поход к костоправу; о детях и внуках – как и чем им помочь? Не забыли родителей – отцы с войны не вернулись, мать Валентины и Антона умерла и надо бы на кладбище съездить. Егор никак не может перетянуть в город свою мать:  случись что – позора не оберешься. Но больше всего волнуют дети и внуки. Валентина поделилась с братом радостью, что Тамара пообещалась приехать на пару недель, что внучка больше любит дедушку, а внук – бабушку. У Антона своих проблем хоть отбавляй: год назад выдал замуж дочь и теперь надо помогать молодой семье обустроиться. Сын институт заканчивает, на работу парня надо устроить. Но вот деловые разговоры закончены и стали вспоминать о прошлом. Больше вспоминали Антон с Валентиной, Егор отмалчивался или поддакивал. Положив широкую ладонь на локоть Антона, он вдруг спросил:

– Ты случайно не забыл, брат, как мы с тобой в половодье на лодке через речку перебирались?

Антону приятно, что Егор братом его назвал. Этот случай он никак не мог забыть. Будучи студентом, Антон частенько наведывался домой или к сестре, чтобы подкормиться, да с собой потом харчишек прихватить. Тот раз до райцентра добрался поездом, а дальше три десятка километров шел пешим ходом по весенней хляби. Ноги промокли, в ботинках хлюпало. Спешил к сестре, думая об одном – удастся ли перебраться через разлившуюся речку? Хорошо, если мост не залит. Злился на дождь, что шел какой день не переставая, что дороги развезло и не видно ни одной машины или подводы. Знал, что речка в такое время разливается, заполняя талой водой низины и впадины, а бывает, что и выходит из берегов. К обеду Антон подошел к взгорку, с которого открылась панорама села. Вот и дом сестры – совсем рядом, но мост залит, а по ледяным торосам на тот берег не перебраться. Нужна лодка, хотя и на ней не каждый рискнет в такое время плыть – долбанет где-нибудь на середине лодку льдина и попробуй потом выберись.

– Чего молчишь? – спросил Егор. – Я ведь тогда и сам немножко перетрусил.

– А как переживали, – вспоминала Валентина. – Ты в письме пообещался, и мы стали голову ломать, как тебя переправить.

Спасибо дед Петр лодку дал, мы ее к себе перетащили, а потом привезли к крайней хате. Там и ждали, думали, что не приедешь, а как на бугре увидели, так Егор сразу лодку к воде потащил: говорит – пан или пропал. Да-а, вроде вчера было...

– И половодье, и как перебирались, тем более как встречали, – все помню, – сказал Антон и стал вытирать платком повлажневшие глаза. – Но больше всего запомнились твои, сестрица, теплые шерстяные носки, что надел – в них так тепло стало. А еще – лапша на курином бульоне. Для голодного студента – смак! По сей день помню.

– Это хорошо, когда помнится, – сказал Егор, довольный тем, что брат жены не только вспомнил ту непростую в разлив реки переправу, но и не забыл их хлеб-соль. – Споем, что ли? – предложил он. – Давайте мою любимую.

Любимых песен у него несколько. В этот раз запел про пряху. Голос хрипловатый, неторопливый, глаза задумчивы. Он пел, вспоминая мать, сидевшую на скамейке за прялкой в небольшой кособокой избушке с одним оконцем на улицу. Прялка монотонно крутится, поскрипывает, мать что-то поет, чаще про молодую, красивую девушку со своей думой. Егору старательно подпевали Антон с Валентиной. Песня – раздумье о прожитом и о том, что человека ожидает. Но вот затянула песню Валентина, и тоже грустную, про любовь и тропинку.

– Куда-а ве-дешь, тропинка длинная...

А и правда – куда ведет каждого из нас тропа жизни и где она прервется?

VII

Однако засиделся я, пора и честь знать, – сказал Антон, поглядев на часы. – Приду, а жена выговор сделает, что опять допоздна пропадал.

– Побудь с полчасика, не спеши, – попросил Егор.

– Брат, уж не так часто мы и встречаемся, – поддержала мужа Валентина. – Все некогда да некогда. Вот Лена придет, тогда ни минуты не задержим.

– Ого, она загуляет до полуночи, а я сиди и жди, – сказал Антон улыбаясь.

– Не волнуйся, придет ровно в десять.

– В десять так в десять, – согласился Антон. – Кстати, что за парень с которым крестница встречается?

– Мы его, брат, и сами толком не знаем. Вроде из простой, порядочной семьи, учится, да и внешне приятный.

– С лица воду не пить, – улыбнулся Антон. – Был бы с головой, да к тому же, – и стал загибать пальцы, – не пил, не курил и Леночку любил. Она этого заслуживает.

– Ха-ха, – засмеялся Егор. – Да таких женихов сейчас вряд ли вообще найдешь, они все с большими или малыми изъянами.

– Ну почему же, а муж Тамары?

– Таких, как он, мало, может, один из сотни, – со вздохом призналась Валентина. – А дочкин друг вообще-то тянется к ней: встретит, проводит, не охальник.

В это время и Лена во дворе появилась. Вошла в коридор, зонт положила в ванну, чтобы от дождя обтекал, пальто повесила на вешалку, чтобы не помялось, потом стремительно вошла в комнату: щечки красные, глаза блестят, улыбается. Подойдя к дяде, поцеловала.

– Здравствуйте, крестненький, хорошо что к нам надумали заехать! Соскучились по вас, мама все уши прожужжала.

– Здравствуй, здравствуй, крестница. Домой, смотрю, приходишь по-военному – точно и в срок. Решил специально дождаться.

– Да уж, – пококетничала Лена. – Куда денешься, если ухажер собирается в органах служить.

– Даже так? – удивился Антон.

– Но это пока в планах, хотя и не исключено, желание у него имеется.

– Что ж, точность и аккуратность в человеке – дело стоящее. Ну а теперь позвольте и мне отчалить. – Антон встал и развел руками.

– Так рано, крестненький, – капризно сморщила личико Лена.

Но Антона поддержали родители: объяснили дочери, что был такой с дядей договор.

Валентина вышла с братом на улицу. Этого момента она ждала, а Егора попросила оставить их вдвоем. Тот понял, что жена собирается поговорить с братом насчет просьбы ее подруги Раисы. Все так, но у Валентины был к брату и еще вопрос – личный.

–...Ой, Божья Матушка, темь-то какая, – заохала Валентина, осторожно спускаясь по порожкам и выходя на улицу. – Как же ты, брат, доберешься?

– Доберусь, доберусь, не волнуйся. Ты меня далеко не провожай, – попросил Антон сестру. – До столба дойдем и иди обратно, иначе назад провожать буду, – предупредил он строго. Антон не любил осенне-зимнюю слякоть, эти долгие, нудные моросящие дожди, дневную серость и ночную темь. Настроения такая погода не прибавляла.

У перекрестка улиц остановились.

– Все, Валюша, спасибо тебе за все, дальше не ходи. Прошу, слышишь?

– Доволен, или что не так? – тихонько спросила Валентина, хотя об этом могла и не спрашивать, зная, что брату у нее всегда нравится.

– Еще бы, – добродушно ответил Антон. Обняв сестру и ласково прижав к себе, сказал:

– Все, мне пора, иди и корми дочь.

– Накормлю, брат, накормлю, ты меня только ради Бога не гони. У меня к тебе целых два вопроса. Выслушай, прошу.

– Говори, говори, что там за вопросы. Между прочим, могла бы и домой или на работу позвонить. Телефон мой знаешь.

– Да нет, уж лучше не по телефону. Так вот о чем мой первый к тебе вопрос: это по сыну подруги моей, Раисы. Старший-то ее опять в тюрьму загремел. Как она говорила, был пьян, устроил в клубе драку, ну и схлопотал. Ты ему один раз уже помогал... Такие слезные письма, говорит, домой присылает, а она читает и плачет.

– Чего же она от меня хочет?

– Ну, хотя бы не весь срок сидеть. Из него трезвого хоть веревки вей и к Рае ласковый. Может, будут какие амнистии... Если нельзя, то не надо, считай, что не просила. Я и ей сказала, если не получится, пусть не обижается.

– Ладно, подумаю, может, со временем что и получится. Но без спешки, тут надо разобраться. Так и передай Рае, а при случае, может, и сам к ней заеду. Собираюсь на могилу родителей сходить, а там рядышком.

– Вот была бы рада.

– Будем считать, что с первым вопросом закончили. Что еще? – Антон посмотрел на сестру добрым изучающим взглядом. Даже при тусклом отсвете лампы, висевшей на деревянной опоре, заметил резкую перемену в настроении сестры. "Только что песни пела, а теперь будто чем испугана. Странно, с чего бы, вдруг", – подумал он. Темные бровки Валентины наконец взлетели вверх, а грустные глаза широко открылись, изобразив улыбку. Валентина стала рассказывать брату про два последних с ней случая, про категоричное требование врача срочно сдать анализы и пройти обследование желудка, а она все тянет и тянет, хотя предчувствие самое нехорошее.

Вот этого-то Антон больше всего боялся. Неужели прошлые болячки дают о себе знать? Настроение упало, но Антон умел владеть собой и внешне выглядел вполне спокойным. Не хватало еще, подобно сестре, раскиснуть. Несколько раз память Антона устремлялась назад, к допереездовскому периоду жизни сестры, и вновь возвращалась к последним дням, когда у нее, в общем-то, не было никаких проблем. Мысль работала четко. "Нет, нет, все нормально, просто переволновалась, да и почему должно быть плохо?" – Всплеснув руками, Антон воскликнул:

– Не ломай, сестренка, голову. Таких, как у тебя, случаев сколько угодно. Уж мне-то можешь верить?

– А если не таких, – спросила обеспокоенно Валентина. – Откуда знаешь?

– Знаю, если говорю. Сдать анализы и пройти все остальное по желудку надо. А когда узнаешь о результатах – позвони, хотя я твердо уверен, что причин для волнения нет и не должно быть. Да я и сам к тебе заеду. Только, знаешь, без хныканья, поняла?

– Поняла, брат, поняла. – Валентина жалко улыбнулась и стала вытирать платочком навернувшиеся слезы.

– Ну все, все, успокойся и возвращайся обратно, а то Егор прибежит. Подумает, куда жена подевалась, уж не закрутила ли с кем?

– Ты все, брат, шутишь, а мне не до шуток.

– Ну вот опять за свое. Я что, непонятно объяснил? – Антон посмотрел на часы, потом, обняв Валентину, поцеловал и, резко повернувшись, пошел к трамвайной остановке.

...А Валентине вновь не спится, не лежится. Беспокойные мысли не радовали. И зачем Антону про свои болячки рассказала? Была ли в этом необходимость? Правильно брат сказал, что не надо ломать голову. Сколько в жизни встречается всяких случаев? Надо только побыстрей сдать анализы и проверить желудок. Не хочется, но что поделаешь. Вспомнила и Наташу.

Та, вернувшись из Москвы, обещала ей написать. Видно, что-то не получилось, раз молчит. Неужели так ничего и нельзя с ее болезнью поделать? Лейкемия... Рак крови. С чего и когда этот рак начинается? Если б знать наперед. Наташа, Наташа, думала ли ты о такой болезни? А Миша? Какой был крепыш, а теперь доходит. Когда-то случайно из кармана бригадира со строящегося высотного дома на его голову упал молоток. Миша был без каски. Удар, сотрясение и поначалу ничего страшного. Он даже забыл об этом случае.

Потом боли в голове появились, они становились все сильнее и сильнее. Положили в больницу и сделали операцию. Вроде бы на поправку пошло. Но вновь страшные боли, и теперь уже слег окончательно. Тот самый Миша, которого так любила: сильный, смелый, добрый – прикован к постели.

Обо всем этом узнала, когда сами перебрались в город. Поначалу ехать к нему не хотела, терзала обида, что бросил, отказался от нее. Но поехала, уж так хотелось увидеть свою первую любовь. И не жалеет об этом. Вот сдаст анализы, обязательно к нему заедет. "Его это должно обрадовать", – думала Валентина, засыпая неспокойным сном.

VIII

Валентина могла перечить кому угодно, только не Антону, для нее старший брат – образец во всем. Сестра гордилась тем, что он хоть и выбился в люди, но по-прежнему такой же простой. Антон тоже ценил сестру. В свое время она приняла на себя заботу о больной матери – это когда Антон учился в институте. Брат и сестра делились радостями и печалями и уж если обращались друг к другу по какому-то житейскому вопросу, то эта просьба без внимания не оставалась. О недавней просьбе сестры – помочь сыну подруги Антон, конечно, не забыл. Все, что можно, сделал и теперь искал удобного случая, чтобы известить Раису, с которой когда-то учился в школе. Рая рано осталась без родителей и воспитывалась у бабушки. С ней она жила вплоть до замужества. Работала дояркой на ферме, потом свекловичницей. По работе числилась в передовиках, а вот в семейной жизни было не просто. Вначале муж лишь изредка попивал, потом, что называется, запил «по-черному». Всего в семье хватало: обид и слез, размолвок и клятвенных заверений. Разошлась бы, да к кому притулиться с двумя-то детьми, когда нет ни родных, ни близких. Потому и терпела мужа и сносила от него обиды. Потом пришла другая беда – старший сын за драку по пьянке угодил в колонию. И это тот самый очкастый увалень Тимофейка, который пацаном плакал, боясь, вдруг кто ее обидит, если она задерживалась на работе. А как заверял мать ни в чем не подводить и быть верным ее защитником! Пьянки мужа и тут сыграли свою роковую роль. Хорошо, хоть младший радовал, на него и вся надежда.

Антон о проблемах жизни подруги сестры знал, сожалел, что сама выросла без родительской ласки и внимания, а теперь вот другие беды свалились. Находясь в командировке, решил по пути заскочить в родную деревню. Моросил дождь, монотонно скребли по лобовому стеклу машины "дворники". "Не зима, а черт знает что", – думал он.

– Резиновые сапоги в багажнике? – спросил водителя. Тот кивнул головой, потом добавил: "Хорошо, что прихватил, по такой хляби в ботинках далеко не уйдешь". Показалось село.

– Останови перед мостиком и подожди меня тут, – попросил Антон водителя и вышел из машины.

...Когда Антон приезжал в родное село, то всегда испытывал необъяснимое чувство радости и печали. Радости от того, что вновь увидит и ощутит тот мир, который остался в душе после проведенного здесь детства и юности, что встретится с близкими и поговорит с ними, а печали – что то время безвозвратно ушло в прошлое и что с годами его все больше одолевает перед земляками стыдливость. Редко, совсем редко приезжает, да и то гостем, не остался здесь навсегда, как другие.

Он шел по приречной тропинке, отводя в сторону мокрые кусты тальника.Без речки и детства не представить. Но куда подевались глубокие озерца и заводи, бережковые кручи? Не речка – ручей, да и берега, будто состарившись, осели. Или так кажется? Не изменилась и никуда не исчезла лишь тропинка-дорожка. Она такая же, как и прежде, до черноты ногами утрамбованная, знакомая каждым своим спуском и подъемом. На крутом изгибе взору открылось когда-то самое большое и глубокое озеро. Теперь надо было идти или в обход, но это не меньше двух километров, или через неширокую ленту разбухшей от дождей пахоты – всего-то метров двести. Решил идти через пахоту. Ручей за озером – не преграда, перейдет, а вот пахота оказалась хуже клея, не рад что и пошел. Но не возвращаться же обратно.

Вот бы кто из своих увидел, как Антон переходил пахоту, наверно обхохотался! Нет, он не шел, а корячился и чуть не полз на четвереньках. Переступал кое-как одной ногой, потом, поддерживая рукой сапог, вытягивал другую ногу. Сапоги-то оказались велики, и ноги из них выскакивали, тыкались в размокшую землю. Антон не раз терял равновесие и по локоть влезал рукой в жирный клейкий чернозем, как в добротно замешанное хозяйкой тесто. Облепился, измазался с ног до рук. К Раисе добирался улочкой и чуть не бегом, чтобы селяне в таком неприглядном виде не заметили.

Увидев Антона, всегда так аккуратно одетого, а тут грязнущего, Раиса заойкала. Боже, да ты ли это, Антон? Почему такой весь вымазанный? Потом смутилась, что к высокому гостю обратилась на  "ты". Сама в сапогах, фуфайке, лицо и руки от работы и дождя покраснели. Какое-то время стояла в нерешительности, повторяя одно и то же:

– Вот не ждала, ей-Богу, не ждала. – Развернулась и, подхватив два ведра, быстрей к колодцу. Отмывался Антон долго, и Раисе пришлось не раз приносить из колодца воду. Лишь после того, как привел себя в порядок, он подошел и протянул ей руку.

– Ну, здравствуй, Рая, заехал вот.

– Зачем же прямиком-то пошел, ведь знаешь?

– Хотел побыстрей, да влез, как говорят, в жир ногами, – оправдывался Антон, обнимая хозяйку дома.

– Перешел, значит, сила есть. У нас недавно Васька Семенов, ты его должен знать, в носках оттуда еле выбрался! О чем же это я, – всплеснула Раиса руками. – Гость пришел, а я тары-бары затеяла. Подожди чуток, Антон, оглядись, только дам свиньям и пойдем в избу. Иначе разорутся и спокойно посидеть не дадут.

Антон осмотрел подворье. В сарае, разделенном на две части, – корова и теленок, рядом деревянный сарай для свиней, еще пристройки для овец и кур. Посреди двора – навозная куча, в самом углу двора – колодец. Ближе к дому, под навесом – пирамида дров, а через перегородку – ящик для угля. Вот она, по-своему неповторимая и с городской жизнью не сравнимая жизнь селян. С ее чистым воздухом и садами-огородами, а также грязью и навозом. По-другому пока никак не получается. Если держишь живность, то с утра допоздна на диване не поваляешься. Это уж точно. Скотина требует постоянного внимания и ухода. Вон какую вижжавень начали голодные свиньи перед кормежкой.

– Слышал, на ферме работаешь? – спросил Антон Раису. – Наверно, непросто и там и тут управляться?

– А куда денешься? – ответила та, высыпая из ведер в корыто фуражные отруби. – Мужиков трое, да что толку. Муж и старший сын сам знаешь где, им только передачки возить успевай, младший учится и тоже в помощи нуждается. Они там, я – тут. – Сказав, стала поправлять выбившуюся из теплого платка поседевшую прядь волос. Заметив пристальный, изучающий взгляд Антона, Раиса смутилась.

– Небось думаешь, какой же я стала старухой? А и правда, куда подевалась та самая веселушка Раюха. – Поправив платок, с улыбкой добавила: – Я и сама, как гляну в зеркало, так себя не узнаю. Хорошо, что смотреться некогда. Ладно, пошли в избу, пошли, пошли.

Антон подчинился уговорам Раисы, но предупредил, что день стал мизерный, а ему еще надо к сватье заскочить, а потом на могилу родителей по пути заехать. Раиса слушала, улыбалась и будто не было ей под пятьдесят, с ее лица исчезла изнуренность, а глаза задорно заблестели. Взяв под руку Антона, она его успокоила.

– И к сватье зайти управишься, и на могиле побываешь. Проходи в избу, только за беспорядок не обессудь.

Оставив сапоги в сенях, Антон вошел в избу, а хозяйка засуетилась: то в погреб, то в чулан. Деревенской обстановкой Антона не удивить – всякого с детства насмотрелся, а уж как сами жили – врагу не пожелаешь. Никакого беспорядка в избе не заметил, наоборот, как в сенях, так и в комнатах, все прибрано, чисто. На полу расстелены половички, в углу комнаты – телевизор, над убранной кроватью – ковер. На стене в рамках множество фотографий, в углу иконка с ликом Божьей Матери. Почти третью часть комнаты занимала вместительная печь. Антон приложил руки к грубке печи – теплая. Немного постояв, подошел к рамкам с фотографиями. На них Рая с мужем, сыны, родственники. Глазами отыскал школьную пожелтевшую фотокарточку их бывшего седьмого "Б" класса. Антон и сейчас мог бы назвать по имени и фамилии каждого, кто запечатлен на ней. Сам стоит рядом с Раей. Нравилась она ему тогда.