Текст книги "Не бросайте бескрылок (СИ)"

Автор книги: Анатолий Силин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

– Может и рано, – вздохнул Михаил. – Только вот на этой самой постели в моем положении о чем не подумаешь. Знаешь, село наше стало сниться: детство, как у речки собирались, такие наивные были, вроде вчера. Да-а! Егор-то знает, что ко мне поехала?

– Знает, сказала.

– Не ревнует?

– Есть немного.

– Ей-Богу, смешно, ко мне и ревновать! Какой же я теперь ухажер? Тут впору хоть руки накладывай. Растолкуй ему.

– При случае растолкую. Только зачем руки-то накладывать? Мужик ты терпеливый – потерпи.

– Ясно, что потерплю. Но другой раз подумаю о смерти и вроде как не страшно умирать-то. Сколько людей поумирало и среди них немало близких, родных. Ведь витает же где-то их дух, ждут же, наверное, знают, когда кто из нас Богу преставится? – Михаил говорил и чему-то улыбался.

– Зачем ты так, зачем? Пожить надо в радость детям, внукам.

– Это ты хорошо сказала, что в радость детям и внукам. Поживу, значит, сколько судьбой отмерено! Облучать скоро вновь будут, может, и не все еще потеряно. А другие мысли в голову все же лезут. Жаль, что смерть за деньги не продается. Собрал бы все наличные, занял, если не хватило, и купил какую надо. Для приличной смерти можно и раскошелиться. Нет же, не купишь. Она, старая карга, сама, когда и кого надо разыщет. Небось, опять подумаешь, что чепуху несу? А что делать, если глупые мысли одолевают. Я тот самый молоточек, что по голове меня тюкнул, сто раз проклял. Надо же было ему выпасть из кармана бригадирской ветровки и шлепнуть меня по голове именно тогда, когда я снял каску? Дикое стечение обстоятельств. Теперь вот аукается. Э-эх, елочки зеленые... Видно в самом деле судьба такая.

– Не хандри, Миша, не надо, пришла дух поднять, а ты жалобишь. Думаешь, не понимаю? Сама считала, что износа не будет... А о молотке забудь, выбрось из головы.

– Все, все, молчу, давай лучше о чем-нибудь другом потолкуем!  Ага, вспомнил: "Все боли и беды у человека от нервов, только одна – от любви". Скажи, как здорово подмечено?

– Не надо и об этом.

– Это почему не надо? – переспросил Михаил и добродушно поглядел на Валентину. – От любви, понимаешь?

Валентина не хотела раскрывать Михаилу свою сердечную тайну, да и зачем? Столько лет прошло. И все же решилась. Возможно потому, что он теперь болен и неизвестно сколько протянет, а если так, то должен знать о ее к нему любви. Запоздалое, правда, признание, смешно конечно, но может быть это хоть как-то ему поможет.

– Ведь я, Миша, тебя любила и люблю посейчас, – сказала тихо, будто боясь, что кто-то услышит. – Страдала, и если честно, то ругала, особенно когда написал, что решай как хочешь. Егор тогда посватался и не отставал. Думала, приедешь...

Михаил вначале словно не понял, о чем она ему говорит, потом лицо его вздрогнуло, полоски бровей сомкнулись к переносью и тут же взметнулись вверх, а сам он виновато, как мальчишка, захлопал глазами.

– Зеленый был, – ответил тягуче. – Все заветную мечту хотел где-то далеко-далеко ухватить. А мечта, оказывается, рядом была.

Михаил даже голову с подушки приподнял, потом, виновато постучав себя пальцем по лбу, пробормотал:

– Не грусти, Валюш, видишь, как у меня к концу погано сложилось. С Егором-то, выходит, тебе надежней?

– Ты, Миша, прости, но не сказать тебе не могла. Пойми и прости.

– Понимаю, понимаю, – ответил он устало и закрыл глаза. Потом их открыл и заговорил тихо, тихо, даже глаза заискрились. – Это ж недавно было: ночь, луна и мы с тобой как воробышки на крылечке щебечем о чем-то... Вроде вчера – протяни руку и дотянешься. Спасибо тебе.

Михаил поднес руку Валентины к губам и поцеловал. Потом гладил руку и говорил, говорил, вспоминая, но все тише, медленнее и, наконец, умолк, лишь на лице застыла растерянная улыбка. Валентина заволновалась, не случилось ли что? Нагнувшись, прислушалась: Михаил дышал, значит, опять отключился. Так и сидела с ним молча, пока не вернулась с работы жена Михаила. Чтобы не потревожить больного, разговаривали на кухне. О смерти Наташи Михаил с женой уже знали – передали из деревни. О своей болезни Валентина ничего говорить не стала. Домой уехала, когда стемнело. Михаил все еще спал, на его лице светилась все такая же добрая улыбка. "Странно, – подумала Валентина, – так болен, а улыбается, будто чему-то радуясь".

Егор, как всегда при встрече, вначале выговорил, а потом уж стал расспрашивать. Он по-другому не мог.

XIII

Телефонный разговор с сестрой взволновал Антона. Он как никто другой понимал ее теперешнее состояние, а также то, что без него сестра ничего не сделает, да и не будет делать. Действовать надо было срочно. Объяснив ситуацию лечащему врачу, он отпросился и на другой день поехал в онкологический диспансер. По дороге молил Бога, чтобы Валентина, чего доброго, не захандрила и не почувствовала себя беспомощной, никому не нужной. Вообще-то, в руках держать она себя умела, недаром могла, если надо, других успокоить, вселить уверенность, поднять дух и настроение. Но это других, а тут лично себя касалось. Тем более, обстановка радости не вселяла. Только представь незавидную перспективу во всех ожидаемых подробностях, так ведь с ума сойти можно. Размышляя об этом, Антон спешил в диспансер. Там подтвердились худшие опасения – обнаружена злокачественная опухоль, она прогрессирует и надо срочно делать резекцию желудка. Валентина этого не знала, не знали об этом и Егор с Леной. Но первым делом следовало договориться об операции: где, когда и кто будет делать? Вопрос нешуточный – промедление каждого дня и часа опасно для жизни. Забрав из диспансера результаты обследований, Антон в этот же день поехал в областную больницу. Там, после встречи с главврачом, определился по всем вопросам. Теперь перед ним стояла не менее сложная и крайне щепетильная задача – известить о предстоящей операции сестру, а также Егора с Леной. Но надо было это сделать так, чтобы Валентина деталей и подробностей своей истинной болезни не знала. Антон волновался, хотя и старался держаться спокойно.

Войдя во двор, Антон услышал веселые голоса. "Тамара с детьми приехала, – подумал он, – вот сестра-то рада-радехонька". Однако его задача теперь еще более осложнилась. Решил действовать по обстоятельствам.

Вытерев о половик ботинки, зашел в коридор, поздоровался, но раздеваться не спешил. Прислонившись спиной к дверному косяку, раздумывал, а не махнуть ли ему в магазин да купить что-нибудь пацанам? На кухне сестра, Егор и улыбающаяся Тамара. Она все такая же стройная, красивая, разве что чуть пополнела. Из комнаты выскочили ее "тяпти": Стасик с Женечкой. Стасику пятый год, а Женечке – третий. Слово "тяпти" внукам Егор приклеил – тапки Женя "тяптями" называла. Валентина поглядела на Антона так пристально, будто пыталась узнать, с чем он приехал.

– Раздевайся и проходи, брат, ужинать будем, – сказала приветливо и занялась своим делом.

– Если б знал, что тут такие гости, по пути чего-нибудь прихватил. Может, в магазин проскочить?

– Раздевайтесь, раздевайтесь, дядя Антон, обойдемся без "чего-нибудь", – сказала Тамара и, подойдя, подставила для поцелуя румяную щеку.

– И чего каждый раз упрашивать, – пробурчал Егор, – посидим, по рюмке-другой пропустим.

– Тебе бы только рюмки пропускать, – съязвила Валентина. Но сказано было мирно, больше для порядка. Это и понятно – дочь с внуками погостить приехала, как тут не посидеть.

Егор в выпивке знал норму: две-три рюмки и все. В компаниях на стороне вел себя точно так же. Если же выходил из нормы, Валентина давала окорот и он ее слушался.

– А где-же Ленуля, моя младшая племянница? – спросил Антон.

– Вроде не знаешь, где, – ответил Егор, улыбаясь. – У нее, брат, до десяти ноль-ноль встреча с кавалером. У них там пока все железно.

– Ах да, совсем позабыл.

Женщины хлопотали на кухне, Егор, накинув куртку, вышел во двор покурить, а Антон разулся и прошел в комнату. Стасик с Женей, прервав игру, с ожиданием уставились на вошедшего дедушку. Поздоровавшись, тот шутливо пояснил:

– Самолет с гостинцами в Нью-Мамоне застрял. Привезу в другой раз гостинцы-то, не возражаете?

– В Мамине, – тихонько повторила Женя, ковыряя пальчиком в носу.

– В Мамоне, – громко поправил ее брат. – Эх ты, болванка!

– Не болванка она, а хорошая девочка, – защитил Женю Антон.

– Стасик-дурасик, – почувствовав поддержку, бойко ответила Женя.

В комнату вошла Тамара. Поглядев на детей, пожаловалась:

– Как вместе, так друг другу ни за что не уступят. Порознь – не нарадуешься, до того спокойно играют. Ну-ка, – прикрикнула на детей, – кончайте обижать друг друга. И как только не стыдно перед дедушкой Антоном. Вот он вас за это на машине не покатает и гостинцы не привезет.

Покашливая, в комнату вошел Егор. Женя с разбегу – прыг к нему на руки и сразу пожаловалась, что братик болванкой обозвал. Тот, гладя внучку по голове, стал успокаивать.

– А ты не обижайся на него, раз он так некультурно выразился, значит и сам – болван. – У Егора такие словечки запросто вылетают, о последствиях он меньше всего задумывался.

– Пап, ну зачем же так, – возмутилась Тамара, поглядывая то на отца, то на дядю. – Это твое слово сын подхватил, забыл что утром сказал?

– Не должен помнить, забот и без этого хватает.

– Следить надо, – поддержал племянницу Антон, – дети наши промахи сразу подхватывают.

– Ладно, ладно, учителя нашлись. Вот беда какая, ну ляпнул и что? – Ссадив на пол Женю, сказал:

– Поиграй, внучка, с братиком в другой комнате, а я пока с дедушкой Антоном погутарю. А ты, внучек, помоги маме свой корабль отсюдова убрать. Только не обижай Женечку, ладно?

Корабль – несколько перевернутых стульев и табуреток, накрытых чем попало. Тут есть и руль от старого велосипеда. Тамара с детьми стала наводить порядок, а Егор с Антоном присели на диван.

– Может, в козелика перебросимся? – предложил Егор. – Давно не играли.

– Никаких козеликов, – подала с кухни голос Валентина. – У меня все готово, можно скатерть расстилать и вилки-рюмки раскладывать.

– Будет исполнено – командирша. – Ну и баба у меня – посидеть не даст, – не преминул заметить Егор. – Слушай, – спросил он Валентину, – может, внуков к сватам отведем, все равно потом вести?

Сваты – родители мужа Тамары, живут почти рядом, и Антон их хорошо знал.

– Можно и так, – поддержала отца Тамара, – сейчас одену и отведу.

– Нет, дочь, я сама отведу, – сказала Валентина. – Мне надо кое о чем со сватьей поговорить. Только ты, брат, без меня не уходи, разговор есть. Я быстро вернусь, а вы тут пока на стол накрывайте, у меня все готово.

Антона такой оборот устраивал как нельзя лучше. Без сестры он поговорит с Егором и Тамарой. Разговор предстоял не из легких и Антон это понимал. Уходя с внуками, Валентина еще раз предупредила его, чтобы не вздумал уходить.

Валентина с ребятами ушла, Тамара занялась сервировкой стола, а Егор с Антоном ей помогали. Атмосфера домашняя, радостная. Антон подумал, что своим разговором он не просто нарушит радость встречи, а внесет страшное волнение. Но надо было торопиться, так как Валентина долго не задержится.

– Слушай, сказал он, поглядев на Егора, – пусть Тамара зайдет в комнату, разговор есть.

– Соскучился по старшей племяннице? – улыбнулся Егор, раскладывая на столе тарелки, вилки, ложки. – Обожди, управитесь наговориться, слышал, что сестра сказала?

– Слышал, слышал, но есть серьезный разговор как раз, и ее это касается.

Егор подозрительно посмотрел на Антона, но просьбу исполнил.

– Пожалуйста, – пожал он плечами и крикнул на кухню:

– Тамара, подойди сюда, дядя хочет нам с тобой чего-то сказать!

Дочь подошла без задержки.

– Слушаю, дядюшка, – сказала, улыбаясь своей милой улыбкой.

– Садись, Тамара, и ты, Егор, тоже присядь. То, о чем сейчас, скажу, весть не из добрых.

Глаза Егора и Тамары хоть и потемнели, но выражение лица было таким, будто ожидали от него какой-то сюрприз или шутку. Однако настроение стало резко меняться по мере того, как он стал им говорить о болезни Валентины.

– Из больницы я не выписывался, а приехал по делу, как сами понимаете, неотложному. Вряд ли знаете, что моя сестра, – Антон поглядел колючими глазами сперва на Егора, потом на Тамару, – а ваша жена и мать проходила медицинское обследование в онкологическом диспансере.

– Мне неизвестно, – процедил сквозь зубы Егор и сразу помрачнел. Тамара, пожав плечами, смотрела на дядю расстроенно, пока что не желая понимать.

– Так вот, результаты обследований не совсем хорошие. – Антон видел, с каким напряжением родственники глядели на него и ждали дальнейших объяснений и не стал говорить всей правды. Зачем? Может быть, операция пройдет удачно.

– Состояние, – говорил он, – хоть и не безнадежное, но, вообщем-то малоприятное. В желудке в начальной стадии развития обнаружена злокачественная опухоль. Сама она об этом пока не знает, доктора ей сказали, что надо прооперировать язву. Вы меня понимаете? Хотя и это ее из себя вывело, и ее первый звонок был вчера ко мне. – Антон видел, как глаза Егора и Тамары вначале широко открылись, потом превратились в узкие щелочки, а зрачки уменьшались, уменьшались, становясь холодными, колючими, несогласными с тем, о чем он говорил.

– Я уже побывал в диспансере, узнал все, что надо узнать, договорился с главным врачом областной больницы насчет проведения срочной операции. Откладывать, сами понимаете, нельзя и отвезти ее в больницу я должен не позже завтрашнего дня. Вот такая сногсшибательная новость и хорошо, что смог сказать об этом в отсутствии сестры.

– То-то я вижу, что ходит сама не своя, – мрачно заметил Егор. – Под глазами мешки, значит, где-то постоянно плачет и помалкивает.

– Дядя Антон, это все правда или, может, шутка? – спросила, испуганно улыбнувшись, Тамара.

– Разве можно о таких вещах шутить? – ответил Антон и прошелся по комнате.

На глаза Тамары навернулись слезы, лоб сморщился, а кончик аккуратного носика покраснел. Егор тяжело сопел и молчал. Он тоже не ожидал подобной новости и был ошарашен. Куда подевалось только что исходившее от него добродушие. Насупившись, думал, вздыхал, вздыхал и думал.

– Послушайте, – сказал Антон, – если у нас с вами будет такой вид, то сестра сразу заподозрит что-то неладное. Так нельзя, вы просто меня подведете. Твоя мать, – Антон предостерегающе поглядел на Тамару, – ничего не должна заподозрить. Ничего, ясно?

– Смеяться мне что-ли, – чуть слышно прошептала Тамара.

– Не смеяться, но и не нагонять страха. Я сам, что надо, ей скажу, вы меня только поддержите.

– Да-а, задал ты нам, брат, задачу.

– Мне не легче, Егор.

– Да я понимаю, – застонал Егор, – все понимаю, но не могу быть, как ты говоришь, спокойным. Не могу, не получается.

Стукнула калитка – возвращалась Валентина. Тамара заспешила на кухню, завозились вокруг стола мужчины. Валентина вошла, разделась и невольно воскликнула:

– Да вас одних и оставлять нельзя – на столе пусто! Чем же вы тут целых полчаса занимались? Ну-ка, дочь, давай вместе, – обернувшись, спросила:

– Чего такие кислые? Причин вроде нет, дочь, внуки приехали. Вот поедим, выпьем по рюмочке да еще песни споем, наши лю-би-мые...

– Да уж, нам только песен не хватало, – тихо заметил Егор. Антон поглядел на него с таким укором, что Егор прижал язык.

Сели за стол. Но как ни старались быть веселыми, ничего из этого не вышло. Да и разговор получался вялым, натянутым, неестественным.

– Ну чего вы как в рот воды набрали, – с сердцем выпалила Валентина. – Давайте споем что ли... Запела низким голосом, ища глазами у мужа и брата поддержки. Пела про зарю, что над Волгой занялась, и про гармонь трехрядную. Но ее не поддержали. Тогда она переключилась на другую запевную песню, что любил брат Антон.

На гусевский ой да голосочек,

Пропою я вам еще разочек...

Игриво подморгнув Антону, Валентина сказала: – Подпевай.

Он стал вместе с ней вытягивать. Тамара вообще-то никогда в кампаниях не пела, а Егор петь тоже был не настроен.

– Может, хватит, – сказал он сердито. Ну, чего строить из себя веселых, когда на душе кошки скребут.

В другой раз он и сам бы запел про рябину кудрявую, они с Валентиной ее всегда поют, но не сейчас. Глаза Валентины расстроены, она понять ничего не может. Посмотрев на мужа, потом на брата, и почувствовав резкую перемену в их настроении, сказала:

– Уходила к сватам, все было нормально, теперь же, будто напуганы чем? Хватит в молчанку играть, говори, брат, без тебя тут не обошлось? – Лоб сестры сморщился, зрачки колючими буравчиками уставились на Антона. – Говори, говори, – сказала требовательно, – меня ты не проведешь.

Сестра, сколько помнил Антон, была всегда чрезмерно догадлива. У нее внутри словно срабатывало какое-то шестое или седьмое чувство ожидаемой радости или беды. Он только понять не мог, как это она так долго затянула с прохождением обследований? Может, думала, что обойдется само собой, и язва зарубцуется, ведь и волнений-то в семье не было? Зато теперь, глядя в глаза, улавливала надвигающуюся на нее опасность.

Да, она считала, говорили ее глаза, что все обойдется, что брат сумеет как-нибудь договориться с врачами не делать операции. Если ему это не удалось, то дело плохо.

"Сейчас скажу, как договорились, – подумал Антон, – так лучше будет. Какая разница, когда говорить, сейчас или чуть позже? Именно этим, кстати, объясню плохое у всех настроение. Все равно завтра придется ложиться в больницу".

– Я и в самом деле виноват, сестра, что сказал о предстоящей операции без тебя, из-за этого и настроение у всех пропало, – извинительно сказал Антон. – Прости уж меня.

– Брат, на операцию ложиться я не стану. Жила с язвой столько лет, поживу с Божьей помощью и еще. У нас на работе говорят, что нет ничего страшного, только надо получше питаться и не психовать.

– Мам, но ведь врачи сказали, что лучше сделать операцию, так как язва давняя и запущена, – заметила Тамара, расстроенно шмыгнув носом.

– Она с нами перестала советоваться, – сказал молчавший Егор. – Ходит по поликлиникам, сдает анализы, ее на операцию кладут, а она молчит. Меня это возмущает. Я муж или кто? – Егор недовольно хлопнул ладонями по коленям.

"Молодец, Егор, вовремя поддержал", – подумал Антон и посмотрел на сестру. Слова Егора ее зацепили.

– Так я же хотела как лучше, – воскликнула Валентина. – Думала, проверюсь и будет все нормально. Зачем же шум поднимать?

– Как это все нормально, если падала на дороге и на работе сознание теряла? Это не пустячок, – гудел Егор. – Нет уж, жена, докторов слушаться надо, не раз об этом сама мне говорила.

– Давно сам-то докторов стал слушать? – подковырнула Валентина.

Егор смолчал, потом стал рассказывать Тамаре про те злосчастные два случая, о которых дочери не писали.

– Послушай меня, сестра, послушай внимательно, не перебивай. Я был у врачей в поликлинике и в диспансере, все, что надо узнал. Ты не права, операцию делать надо. Это я тебе говорю и как брат категорически настаиваю. – Поглядел на Егора и Тамару. Те его поддержали.

...Посиделка по случаю приезда Тамары с внуками не получилась: какое уж тут веселье. Упрямую Валентину еле уговорили ложиться на операцию. Антон пообещал завтра же заехать за ней и отвезти в больницу.

XIV

Антон боялся, что перед отъездом в больницу сестра расклеится и даст волю слезам. Как же, дочь с внуками приехали погостить, а тут в срочном порядке укладывают на операцию. Характер-то у нее порой бывал непредсказуем.

К дому на тихой улочке Антон подъехал чуть раньше назначенного времени: опаздывать не любил, полагал и в этот раз, что сестра должна собраться без спешки. Все было так, да не так. Когда вошел в дом, семья сидела в сборе. Егор и дети хмурые, молчаливые, а Валентина хотя и кисло, но улыбалась и что-то им для поднятия настроения рассказывала, отчего они еще больше мрачнели.

– Какие же вы, братцы, скучные, пасмурные, будто в космос лететь собрались, – заметил Антон.

– Уж лучше бы в космос смотать, – ледяным голосом прогудел Егор.

– Чего так?

– Вроде сам не знаешь.

– Хоть ты, Егор, тоску не нагоняй, – заметила Валентина. – Подумаешь – операция, сколько их поделали и еще поделают и, слава Богу, живут же. – Валентина говорила так, потому что не знала о всей каверзности болезни, а муж и дети знали и потому мучились.

– Верно, – говорит сестра. – Тут поддержка нужна, а не хныканье. Хороший настрой перед операцией для нее много значит. Верно говорю, – обратился Антон к пригорюнившимся племянницам. Те завздыхали, зашевелились, но дипломатично промолчали.

– Вот и я такого же мнения, – сказал Антон, посчитав их молчание согласием.

– Ну, что, брат, пора ехать, – сказала Валентина поникшим голосом и поднялась с дивана. – Что бестолку сидеть, да и все уже обговорили.

– Нет, перед дорогой малость посидим и помолчим – так положено. – Сели, помолчали, потом неохотно засобирались к выходу. Выйдя за калитку, Антон взял у сестры сумку, и положил в машину, затем приоткрыл переднюю дверцу "Жигулей". Прощание было тягостным, но Валентина и тут себя держала молодцом. А вот Егор и дочери – всплакнули, особенно расплакалась Лена. Егор, обняв жену и, словно стыдясь своих слез, негромко говорил:

– Ты за нас голову дюже не ломай, поняла?

– Поняла, поняла, только чего это вы все расхныкались. Прямо хоть самой реви... – Подошла к Лене, обняла, прижала, стала успокаивать.

– Все, все, довольно эмоций, – засуетился Антон и быстро усадил сестру в машину, потом сел сам и, прощально посигналив, тронулся в сторону окружной дороги. Когда выехали за город (больница находилась в десяти километрах от областного центра), Антон, посмотрев на сестру, довольно сказал:

– Ты просто молодец, Валюша!

– О чем это, брат?

– Думал плакать начнешь...

Лицо Валентины показалось Антону дома бледно-желтым, губы посиневшими, а глаза замутненными страданием и болью. Жаль стало ее. Теперь же более пристально посмотрев на сестру, заметил, что лицо немного порозовело и даже успокоилось. Она морщила лоб, вспоминая и вороша недавние минуты прощания.

– Не пойму, почему все нюни распустили, будто им, а не мне под нож ложиться?

– Волнуются, ты же для них – все... Вот и переживают. И не только они, – добавил Антон с намеком.

– Даже Егор всплакнул, а ведь из него слезу не вышибешь. Тут же вспомнила, как он назвал ее Валюхой-горюхой, и просил не переживать.

– Ну какая я, брат, горюха?

– Никакая, – добродушно ответил Антон. – Ты гордая, сильная, нашей породы.

– Да ладно, скажешь тоже – сильная. Самая, что ни на есть обычная и, к тому же, больная.

– Слушай, а чего ты только одну Лену целовала? Трогательно со стороны это выглядело.

– Ну как не поймешь – у Тамары семья, муж, дети – там если что, все будет нормально, Егор тоже не пропадет, а вот Лена – не замужем и на работу не устроена. Согласись, что с матерью ей было бы легче.

– Кончай себя хоронить.

– А я и не хороню, но ведь могу и не проснуться, всякое бывает.

– Чушь несусветная, выбрось из головы.

У Антона с Валентиной разговоры иногда кончались спором, но друг друга они не обижали и долго не сердились.

Машина свернула налево, проехала через КПП областной больницы и запетляла среди множества больничных корпусов и других строений. Остановились с тыльной стороны огромного десятиэтажного корпуса. Вошли в приемное отделение. Антон поговорил с дежурившей медсестрой, та, кивнув головой, попросила Валентину пройти с ней в соседнюю комнату и переодеться. Вскоре они вышли: сестра уже была в больничной одежде, вид усталый, но не обреченный. Передав Антону сумку с одеждой, сказала:

– Все, брат, пойду. – А у самой слезы на глазах – не стерпела в последний момент, а может, так и лучше...

– Так я пойду, брат, – повторила она. А сама стоит, смотрит на него и не уходит. По глазам видно, что не хочет в больнице оставаться.

– Кажется, и в самом деле пора, – вздохнула она и прильнула к нему. Антон обнял сестру, прижал к груди. Сочувственно, но как можно бодрей напомнил: – Не забывай, мы всегда с тобой, мы рядом, я договорюсь, что Леночка будет около тебя дежурить. Поняла?

– А разве это можно?

– Какая разница, где практику проходить. Только прошу – духом не падай, – напутствовал Антон сестру вдогонку.

"Хорошо советовать, а каково ей", – подумал чуть позже, садясь в машину. Задумался. Ему надо было еще многое успеть сделать: обговорить по Лене, известить Егора с Тамарой, ну и вернуться в больницу, чтобы продолжить свой курс лечения. За эти два дня Антон почувствовал, как резко подскочило у самого давление.

Развернув машину, стал выезжать на трассу. С хирургом решил не встречаться. Зачем, если все обговорено с главврачом. Тот обещал, что оперировать будет опытный хирург. Такая встреча была бы лишней. Сейчас надо будет заехать в медтехникум и договориться по разрешению дежурства у матери Лены, потом успокоить Егора с детьми и ждать, ждать результатов операции. Дай Бог, чтобы она прошла удачно. Все, что можно было сделать – сделал.

XV

После наркоза, первое, что Валентина почувствовала, это тупую боль в животе: не трепыхнуться, не шевельнуться. В себя пришла не сразу. Кое-как приоткрыв слезящиеся веки, тут же смыкала их и забывалась. Мешала дышать трубка в носоглотке и, к тому же, страшно хотелось пить.

Врач предупреждал, что после операции будет мучить жажда, но сразу пить давать нельзя и придется потерпеть. Заработала мысль, выхватывая то одну, то другую предоперационные картинки. Они разные и в голове не задерживались.

– Да-а, вздохнула с тяжелым облегчением, наконец-то, самое страшное позади. Дома, что операция прошла, еще не знают. Стоп, стоп, а может, страшное только начинается? Неужели будет так, как говорили женщины из соседней палаты? Рак неизлечим, утверждали они, потому как его трудно вовремя заметить, а значит, успеть вовремя прооперироваться. Это невозможно. Кто бы об этом подсказал? Никто. В больницу-то сходить некогда.

"Теперь я инвалид, – размышляла Валентина, – а пожить ой как хочется, потому как детей и внуков люблю. Как же они без меня"? На глаза навернулись слезы.

Пошевелиться нельзя, руки и ноги будто не свои – онемели. Но это пройдет, успокоила себя, а пока полежит как деревянная колода. Вообще-то можно начинать шевелить пальцами. Попробовала – получилось. Врач еще говорил, что после операции надо будет больше двигаться и она начнет это делать.

Вспомнилась сумбурная, в целых шесть дней, предоперационная колгота. С ума можно было сойти. Только и думала, когда начнут резать: сегодня или завтра? Хирург сразу понравился, а уж она по глазам могла определять – хороший перед ней человек или плохой. Николаю Петровичу под сорок. Какие умные и внимательные у него глаза, а как участливо и по-доброму с ней разговаривал. Не называл больной, а только уважительно, по имени – отчеству. Как только всех запоминал, ведь сколько больных? Беседы с ним успокаивали. Когда привезли на операцию спросил:

– Как, Валентина Ивановна, ночь спали?

Ну что могла на это ответить, что даже на маковое зернышко не заснула. Николай Петрович улыбнулся.

– Только дурак может спокойно спать перед серьезной операцией, – поддержал он ее, и Валентине от его слов стало легче. А еще, помнится, говорил, что вот сейчас удалим, что мешает и станет лучше. Просил довериться ему.

Пока шла подготовка к операции, Валентина молилась и это ее тоже успокаивало. Читала молитву про Пресвятую Богородицу и ее сына Иисуса Христа.

"Спала матушка Пресвятая Богородица на горе Сион, – твердила, закрыв глаза, – и приснился ей сон: явный и страшный. Как будто ее сына поймали жиды и повели казнить на лобное место, в руки и в ноги гвозди вбивать. Стоит Пресвятая Богородица и слезно плачет. – Не плачь и не рыдай, моя Мать, не мне эту муку принимать, а Пилату грешному..."

Молитву даже не прервали слова Николая Петровича, когда он сказал:

– Что ж, начнем.

Стала засыпать.

...Операция началась в обед – какой же сейчас час? Соседка по койке говорила, что обычно операция длится часа четыре, возможно больше. Не дает сосредоточиться постоянная боль в животе. И как же хочется пить – хоть бы глоток водички. Языком облизала пересохшие губы. Боль не проходила и слабость, слабость...

За те дни, что готовили к операции, она много чего в больнице понаслушалась и многое прочувствовала. Из всего, с чем сталкивалась и что слышала от больных, сделала вывод: положение ее в общем-то безнадежное, но, возможно, и повезет. Хотя вероятность – мизерная. Все зависело от одного человека – хирурга. Она к нему расположена и даже привыкла, ловит каждое его слово. Николай Петрович с ней в меру откровенен, хотя как-то сказал, что больной не должен всего знать.

Да-а, он для нее – Божество, ведь только от него зависит – жить ей или не жить. С каким нетерпением и волнением ждала Валентина прихода Николая Петровича после операции. Сколько раз продумывала, о чем спросит и как посмотрит ему в глаза, чтобы удостовериться, правду говорит или нет. Ясно, что основной вопрос будет о том, есть ли хоть маленькая надежда на выживание? Как не спросить у него, что теперь осталось от желудка. Ведь он там своими руками колдовал. Не раз слышала от больных, что если болезнь зашла слишком далеко, то операцию вообще не делают. Чего выкраивать, если, к примеру, желудок весь поражен метастазами? Больному об этом не скажут, пусть тешит себя надеждой, что все прошло нормально. Еще надо будет спросить, какую дадут инвалидность и можно ли побыстрей снять трубки из живота и носоглотки. Уж так мешают, так мешают. Понимала, что хирург человек занятой, обход у него большой, сложный и вряд ли удастся обо всем порасспросить.

Николай Петрович появился утром. Он вошел в реанимационную палату вместе с медсестрой. На лице, как всегда, улыбка, взгляд добрый, доверительный. Так получилось, что и спрашивать его Валентине почти не пришлось. Он будто подслушал волновавшие ее мысли и отвечал доходчиво, убедительно. Нет, какие-то сомнения в душе остались, уж слишком все сложно и необычно, а все-таки хоть на какое-то время да успокоилась, почувствовала облегчение.

Отсоединив мучившие трубки, Николай Петрович, поправив очки, нагнулся и стал внимательно осматривать шов.

– Так, так, так, все нормально, – сказал он удовлетворенно. – Можно сказать, что вы, Валентина Ивановна, выиграли счастливый билет! Как себя чувствуете?

– Сносно, – ответила Валентина, болезненно поморщившись.

– Ну, разве так отвечают? – шутливо отреагировал хирург. – Что значит сносно? Хорошо! – воскликнул он. – Только так и никак иначе! Я ведь не случайно сказал про лотерейный билет, причем заметьте – счастливый, а не какой-нибудь там безвыигрышный. Посмотрите-ка вот на эту штучку? – Достав из кармана халата коричневато-зеленоватый камешек, передал его Валентине. – Возьмите этот симпатичный камешек себе на память. Их много было в желчном пузыре. Теперь они с желчным пузырем удалены и вам не помешают.