Текст книги "Не бросайте бескрылок (СИ)"

Автор книги: Анатолий Силин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

А вот и хозяйка вошла в комнату с чашками, наполненными солеными огурцами, помидорами, мочеными яблоками и арбузом.

– Куда же столько? – запротестовал Антон.

– Голодным не отпущу, а то потом и вовсе дорогу забудешь. – Она приоделась и подмарафетила лицо, когда только успела? Тут же заколготилась у печи и около стола. Антон вспомнил, как когда-то его встречала мать и как старалась угодить во всем.

...Наливая в рюмки водку, Раиса сказала:

– Вот и пригодилась, купила на всякий случай, когда мужа в ЛТП отправила. У него не застоялась бы.

– Давно пить стал?

– Муж-то? Как поженились. Только вначале приличие соблюдал, а потом пил без стеснения. Да что об этом. Он ведь плотник хороший, а их привечают, плотников-то. С этого и началось. Сердобольность наша известно какая. Тимошу вот жалко, парень добрый и ласковый, а как выпьет – тут и дурь наружу выплескивается.

– Значит так, – прервал Раису Антон, – я договорился, что в другую область его не отправят. Если сам не подкачает, то обещаю – долго не засидится.

– И на том, Антон, спасибо. Не знаю как благодарить. Что ж, давай выпьем за то, что не забыл меня и заехал. Выпей, выпей, да поешь получше. Я с тобой тоже махонькую пропущу.

– А как же насчет сердобольности, ведь сама только что говорила?

– К тебе это не относится, ты меру знаешь.

– Раз так, то выпью, – согласился Антон. Да и как не выпить за встречу, если столько лет не виделись? Выпив, принялся за еду: соленья из кадушки и впрямь были ароматны и вкусны. Ел, рассказывал о себе и своей семье, где живет, кем работает. После повторной рюмки вообще разговорился, а Раиса все слушала да согласно головой кивала. Тут-то и мысль Антона кольнула: ну чего так расхвастался? Зачем хвалиться о том, как у него все хорошо? Ведь рта открыть Рае не дает. А она смотрит, слушает и к еде почти не притронулась. Застыдившись, сказал:

– Извини, расскажи лучше о себе.

– Чего говорить-то, сам все видишь. Это у вас, городских, столько всякого интересного.

– Да-а, – почесал лоб Антон, – выходит и в самом деле наговорил семь верст до небес, уж прости за болтовню, совсем забылся.

– Да будет тебе, Антон, извиняться и скромничать. Не обращай на меня внимания, рассказывай.

– Жизнь быстро пролетела, – помолчав, сказал Антон. – Вроде вчера бегали по улицам, у речки собирались. Помню, как в школу ходили, а вы с Наташей нас свекольными конфетками угощали. До того сладки были.

– Было дело, – улыбнулась Раиса. – Кстати, могу передать с собой несколько свекол, а жена в духовке приготовит. – Тут же, тяжело вздохнув, нахмурилась:

– А вот с Наташей совсем плохо. Только сестре об этом не говори, она расстроится.

– Валя мне говорила, что в Москву к профессору должны были поехать? – вспомнил слова сестры Антон.

– Недавно вернулась: ничего не дала поездка. Такая хорошая семья: муж, дети, до слез жалко Наташу. – Помолчали.

Антон стал расспрашивать, как живут соклассники, кто теперь в колхозе бригадиром, кто председателем? В разговоре Антон забыл, что пора к сватье идти. Потом, глянув на часы, засобирался. Раиса не удерживала, зная, что от сватьи ему быстро не уйти.

Вышли во двор. Антон стал благодарить хозяйку за встречу и угощение. Он не кривил душой: в самом деле, на какое-то время отошел от своих забот. А Раиса переживала, что все получилось на скорую руку, даже без гостинцев гость уходит. Спросила, когда от сватьи собирается уходить? Пообещала петуха с собой передать. – У меня их два, – пояснила Антону. – Они дерутся, мешают друг другу, а вы лапшу наварите. – Спорить было бесполезно. Проводив Антона, Раиса повернулась к сараям, откуда мычало, визжало и кудахтало.

...Антон шел по улице, здоровался с редко встречавшимися земляками. Подумалось, что вот прикатил в кое-то время и даже подарка никому купить не удосужился. А у Раисы вел себя как заносчивый индюк: вот осчастливил, что о сыне кое с кем поговорил. Она-то умней оказалась.

...Мать Егора – Анну Ивановну Гущину, прозвали по-уличному Борщихой. Борщиха и Борщиха, а откуда и почему это слово к ней прилипло – неизвестно. В войну Анна Ивановна осталась без мужа, воспитала сына, работала в колхозе. Теперь ей под восемьдесят годков, к сыну в город не поехала, так и живет одна. Еду готовит как придется, печь топит по большому холоду, за что Егор мать крепко ругал. Сядет Борщиха перед окном на скамейку и часами смотрит, смотрит на улицу.

Побывать в родной деревне и не зайти к сватье Антон никак не мог. Знал, что мать Егора много сидит у окошка и удивился, когда не увидел ее. Постучал в дверь, в окно, потом зашел во двор, но сватьи не было. Во дворе чисто, сараюшки и плетни подправлены, подмазаны, сад опилен. Эта забота сына – Егора. Вышел на улицу. Собравшись было уходить, увидел перебиравшуюся через разбитую тракторами дорогу сватью. Издали услышал радостные причитания: – Ой, сваток, дорогой, ой, гостечек! Неужели с ночевкой ко мне? – Обняла, прижалась, всплакнула. Только в избу вошли, как сразу к печке – проголодался поди.

Попросил не колготиться, рассказал, к кому заходил, и что накормлен. Сватья недовольна – у Райки-то вон сколько пробыл, да еще угощался, а у нее от яичницы отказывается. Но, повздыхав, повздыхав, успокоилась и разговорилась. Из ее рассказа Антон понял, что Егором она довольна, невесткой и внуками тоже. А вот у ее подружки, к какой только что ходила, беда приключилась – вчера ногу поломала: доска на порожке подгнила, подружка стала спускаться и упала. Скоро в больницу повезут. Сватья сетовала на детей подружки: сколько лет наезжают и обирают мать всем чем только можно, а порожек не удосужились подправить. Потом перевела разговор на другую деревенскую новость – заброшенную церковь в центре села скоро начнут ремонтировать. Недавно деньги со всех собирали, она тоже внесла от себя пожертвование. Затем стала ломать голову, что же семье сына передать. Вышла в сени и вернулась оттуда с двумя большими желтыми тыквами.

Шла, поясняла Антону, что тыква всем для здоровья полезна. Больше давать ей было нечего, да и невестка недавно была и уехала не с пустыми руками.

Прощались, когда стало темнеть. Тут и Раиса подошла. Принесла все-таки обещанного Антону петуха. Нагрузившись сетками, Антон пошел окружной дорогой. Сворачивая в переулок, оглянулся. Сватья и Раиса стояли перед домом и глядели в его сторону. На могилу родителей Антон уже запоздал. Теперь придется приезжать в другой раз, только не так непродуманно, как в этот. Лучше всего приехать перед Пасхой, да заодно поставить на могилу новый памятник и заменить старую ограду. Из машины вышел водитель, он уже своего шефа заждался. Взяв сетки, положил их в багажник. Антон переобулся и сел в машину. И вновь заскребли по лобовому стеклу "дворники", очищая стекло от моросившего дождя. Проехали поворот дороги, что вела на кладбище. Колеся по области, Егор немало повидал деревенских кладбищ и не раз задумывался над печальной истиной: села пустеют, а то и вовсе исчезают, а на их месте остаются одни кладбища – неогороженные, неухоженные, заросшие травой и кустарником.

Сватья-то, вспомнилось Антону, наотрез отказалась к Егору переезжать. Тут, говорит, жизнь пролетела, тут и похоронят вместе с родителями.

А ведь у Егора и жить есть где, да и Валентина ее не обидела бы. Не хочет, однако, Борщиха из села уезжать и старую усадьбу свою бросать. И не одна она такая упертая. Мать к Антону тоже переезжать долго не решалась, уж только когда совсем здоровье прижало. Зато как сказанула, когда к себе привез, посейчас эти слова не забыть:

– Принимай – говорила, – сынок, собаку бездомную... – И в слезы. Мучилась она, живя в городе, так до смерти и не прижилась, все время тянуло ее туда, где вся жизнь была прожита.

Машина мчалась, вспарывая светом фар зимнюю дождливую ночь. Антону не дремалось – думалось.

IX

Сдать анализы и пройти фиброгастроскопию, а если потребуется, то и рентгеноскопию, было для Валентины, в принципе, не так уж и сложно. Когда-то она это уже проходила. Надо – значит надо. Неприятно, но что поделаешь: только без лишних эмоций, тут они не помогут. Об этом говорил Антон, и на работе тоже говорили. А врач, как увидит, так все спрашивает – была ли в поликлинике? Это его работа, он обязан спрашивать. Но сама-то какова? Других любит успокаивать, нравоучать, а анализы сдать никак не настроится. Ведь ничто не мешает, да и условия работы позволяют.

Но наступил день, когда Валентина все-таки пришла в поликлинику. Врач, женщина молодых лет, выслушала ее, прочитала направление с производства, и дело закрутилось. По подсчетам Валентины получалось, что дней этак за пять-шесть с анализами будет закончено. Вот тогда все полностью и прояснится. Настроение у Валентины подпрыгнуло, и она повеселела. Тут еще старшая дочь в гости с внуками приехать пообещалась, а внуков Валентина просто обожает, они ей настроение поднимают.

Но верно кем-то подмечено, что не говори – гоп, пока не перепрыгнешь. Прыгать Валентина не собиралась, а вот с обследованием дело затягивалось. К молодой врачихе подключилась еще одна, пожилая, седовласая, видно, более опытная по желудочно-кишечным заболеваниям. Когда Валентина приходила в назначенное время, чтобы узнать о результатах обследования, врач каждый раз извинялась и просила придти завтра или послезавтра. Вновь пришлось сдать кое-какие анализы. Валентина заволновалась.

– Чего доктора мудрствуют? – думала расстроенно. – Почему толком ничего ей не скажут? Чувствовала себя вполне нормально, прежней слабости и боли в желудке не было. Хотя Антон и говорил, что ни у кого гладко в жизни не бывает, но тут что-то другое...

Мужу и дочери о прохождении обследования решила пока не говорить. Зачем их-то преждевременно нервировать? Может быть, все по тихому и пройдет.

Наконец, при очередной встрече, врач внесла ясность: анализы изучены, данные внутренних обследований желудка – тоже. Страшного (так и сказала) ничего не обнаружено. Но... открылась старая язва, ее-то так долго и изучали. Считают, что язва непростая и будет беспокоить. А раз так, то неплохо было бы провериться в онкологическом диспансере на предмет того – следует ли удалять ее или нет? В диспансере специалисты поопытней да и аппаратура посовременней.

Слушая врача, Валентина помрачнела и несогласно покачивала головой. Ее волнение выдавали расстроенные глаза и в кулаки сжатые ладони рук. Когда врачиха закончила, она недовольным голосом сказала:

– Зачем же в онкологический-то посылать – сами и допроверьте? К чему лишнее выдумывать, если говорите – нет ничего страшного? Не понятно...

Валентина полагала, что в онкологическом диспансере лечатся только безнадежно больные, те, на которых ставится крест. К таким она себя не относила, да и не вынесет этих дурацких хождений в диспансер. Сказала врачихе все, что думала: поначалу тихо, сдержанно, а под конец сорвалась и заплакала. "Ну и пусть, – думала обидчиво. – Врачиха явно хитрит, ей-то что за проблема – послать или не послать? Молода, несерьезна, все с другой советовалась, а теперь вот отфутболила, чтобы кто-то за нее решил. Она ей сразу не понравилась".

Валентина волновалась: лицо ее то бледнело, то краснело.

– Успокойтесь, женщина, – ответила тоном оскорбленного человека врачиха. – Во-первых, я ничего не выдумываю, а потом, я же сказала, что надо определиться по язве – делать операцию или не делать? Там другие возможности.... И зачем же подвергать себя опасности?

– Какой опасности? – уцепилась за слова врача Валентина, – меня, слава Богу, ничто сейчас не беспокоит. Если б что было – сказала, темнить мне нечего.

– Правильно, не беспокоит, но ведь беспокоило? Язва и раньше частенько открывалась. Вы меня или не слушаете, или не хотите понять. Нельзя вот так все оставить, нельзя – понимаете?

– Язва и раньше открывалась, а потом рубцевалась, – стояла на своем Валентина. Убеждения врача ее не успокаивали, а все больше и больше раздражали. Она не хотела проверяться в онкологическом диспансере.

– Да, затягивалась, – настаивала, все больше заводясь, врачиха, – потом вновь повторялось. Надо же разобраться?

Как ни убеждала Валентина врача, ничего из этого не вышло. Пришлось идти в онкологический диспансер.

Там тоже брали анализы, проверяли, слушали, советовались, и наконец было принято решение: немедленно делать резекцию желудка. Такое решение объяснялось витиевато: язва якобы застарелая, постоянно будет беспокоить и от нее лучше избавиться, и чем скорее, тем лучше.

Подобного оборота Валентина не ожидала. Ее объяснения и слушать никто не захотел – делать операцию и все. Но именно это и заставило Валентину сомневаться. Она была почти уверена, что ей не говорят всей правды, а те объяснения, что давались – ширма, за которой скрывается нечто более страшное.

Несколько часов Валентина просидела в небольшом скверике рядом с диспансером и пускала слезу. А наплакавшись, стала думать, что же делать и с чего начинать? С кем посоветоваться? Муж и дочь вряд ли помогут: станут успокаивать, а это еще больше ее расстроит. Поговорить с братом? Но он сам как на грех в больницу попал. Правда, его больничный телефон жена дала и можно позвонить. Дома пока говорить ничего не станет. А Антону позвонит сегодня же, от соседей, когда дома у них останется одна бабушка. Свою тайну будет пока держать в секрете. Можно поехать, конечно, и к Антону в больницу, но ведь не сдержится и даст там реву. А это расстроит его, ведь сам лежит с сердечным приступом. Нет, не поедет. Вытерев слезы, поднялась со скамейки и пошла к остановке. День был солнечным, весенним и теплым.

X

До дома доехала автобусом. Перед тем как войти в комнату, поглядела на себя в маленькое зеркальце и ужаснулась. «Да-а, – подумала, – вид в самом деле неважный: глаза мутные, под ними мешки, лицо, нос и щеки в красных пятнах. Это называется – поплакала в скверике. Как было бы здорово, если б Егор не видел прихода – начнет выпытывать, отчего да почему?». Осторожно, чтобы не скрипнула, открыла калитку и сразу увидела мужа, сидевшего сбоку на скамейке. Он словно дожидался ее и, как только увидел, окинул изучающим взглядом. Валентина, кстати, тоже заметила, что муж был чем-то расстроен, а может, просто это ей показалось, потому как хотела побыстрей пройти в дом. Но Егор встал и спросил неуверенно будто, в чем-то сомневающимся, голосом:

– Тебе уже сказали, да?

– Ты о чем? – переспросила Валентина и остановилась. Поглядев на мужа, подумала: "Неужели из диспансера сообщили, и он все знает? Ведь ни ему, ни Лене даже словом не обмолвилась? А может, с его мамой что случилось?" Мысли путались, суть вопроса мужа Валентина так и не поняла.

– Погляди, на кого ты похожа, – не отставал между тем Егор. – Разве ж так можно убиваться.

– Ну чего пристал? Мне самой не по себе, плохо мне, пойду полежу, потом поговорим.

– Успокойся и не изводи себя. Видно, так тому и быть, сам места не нахожу. Все как-то неожиданно, ну кто мог представить? Ээ-х, жизнь наша никчемная, – воскликнул Егор расстроенно. – Да ты присядь, присядь на скамейку, чего стоишь-то, – сказал он. Взяв жену за руку, подвел к скамейке и усадил рядом с собой.

– Слушай, ты случайно без меня тут не тяпнул? – спросила Валентина, посмотрев на мужа придирчивым долгим взглядом. Принюхалась, но нет, муж был трезв. Подумала, когда же с диспансера успели так быстро предупредить? Ведь сидел специально и дожидался, возился бы в своем сарае и возился. Известно, когда дело у больного безнадежно, когда нет никакого шанса и никакой надежды, то врачи об этом ставят в известность кого-то из его близких родственников. "Вот наверно и известили, а он вместо того, чтобы помолчать, необдуманно брякнул". Подумала – и на глаза, словно того дожидаясь, навернулись слезы. А Егор между тем придвинулся ближе, обнял и стал ласково успокаивать. Положив к нему на плечо голову, Валентина заплакала. Егор примолк, а у нее слезы будто прорвало.

– Ну ладно, хватит, успокойся! Нельзя так, – ворковал Егор над ухом, поглаживая жену по спине своей широкой ладонью. Такая ласка у него была вообще-то в дефиците, скуп Егор был на нее.

"Запереживал, однако, муженек, запереживал, боится без меня один остаться", – подумала Валентина. Ведь с ней-то ему было всегда спокойно и хорошо. Домашние заботы, кроме дел своих его вообще мало касались. В магазин, кроме как за хлебом да за молоком, никогда не ходил, всегда накормлен, обихожен, наглажен, а в доме чистота и порядок. На детей тоже приятно поглядеть: не дурны собой, чистоплотны и к жизни приспособлены. Разве ж это не ее, как матери, заслуга? Чего ж хорошего ожидает, если бобылем останется?

Думая об этом, Валентине стало еще грустней. Чувствовала себя совсем беспомощной и беззащитной, хотя и Егор был рядом и, кажется, все понимал, по-доброму и по-сердечному отнесся к свалившемуся семейному несчастью. Только ей не надо было бы вот так при нем-то расслабляться. Зачем? Что подумает? Хорошо, что Лены дома нет. Стыдясь непривычного для себя вида, сказала:

– Спасибо тебе, Егор, и прости за слезы, их, как на грех, не остановить. Только Лене не говори, ладно? – Улыбнулась, но улыбка получилась жалкой, вымученной, а в голове – сумбур мыслей.

– Знаешь, подруга, – муж иногда и так Валентину величал, – уж я думал, что ты с Раей тут повстречаешься. Она спешила и ждать не стала, я ей дал адресок Марии Ивановны.

Тут надо пояснить, что, уходя в поликлинику или в диспансер и скрывая это от семьи, Валентина каждый раз придумывала, куда она отлучится. В этот раз сказала мужу еще утром, что сходит в магазин, а из магазина зайдет к Марии Ивановне, так как давно у нее не была. Мария Ивановна учительствовала в их деревне, а теперь живет в городе с семьей сына.

– О какой Рае толкуешь? – переспросила Валентина, уставившись на мужа.

– Как о какой? – удивился Егор. – К нам заезжала Райка – твоя подруга. Она ездила к сыну в колонию и к нам, как видишь, заскочила. Тебя дома не было, я и дал адрес.

– И что? – Тело Валентины напряглось от неприятного предчувствия, а сердце застучало чаще обычного.

– Как что? Я-то думал, что свиделись, потому и пришла такая зареванная. Она приехала сказать, что Наташа умерла и ее уже похоронили.

Наступило тягостное и долгое молчание. Чтобы сгладить его, Егор разведя руки сказал:

– Ничего не пойму, ей-Богу, не пойму, из-за чего же ты пришла такая? – Егор сморщил лоб, потом продолжил: – Я-то думал...

– Подожди, Егор, не забивай мне голову своими домыслами. Значит, говоришь, Рая приехала сказать, что Наташа умерла, так?

– Ну-у, – выдавил из себя Егор и кашлянул.

– О, Господи, значит, отстрадала моя подруженька! Как же она, бедняжка, мучилась, как пожить хотела и сколько с мужем им пришлось помотаться по белу свету. Так и не помогли никакие профессора. Ай-ай-ай, – застонала Валентина. И вновь в слезы. Но чтобы Егор их не видел, поднялась и ушла в дом. Хотелось побыть одной. Егор ничего не поймет, да и говорить о себе пока ничего не станет: вначале надо с братом посоветоваться. А по Наташе лучше одной выплакаться, пусть она ее переживания услышит. Если б не похоронили, сейчас же собралась и уехала. За Валентиной захлопнулась дверь, а Егор остался сидеть на скамейке.

XI

Валентина разделась и прилегла на кровать. В голове: Наташа, Егор, Миша. Но больше всего в сознании мелькает красивая, молодая, с распущенными светлыми волосами Наташа, которой теперь уже нет. Вздохнув, стала вспоминать. Как же в жизни все так странно переплелось. Егор встречался с Наташей, а женился на ней, сама встречалась и любила (чего теперь-то таить) Мишу, а он уехал и семью завел с другой женщиной. Наташа умерла, и Миша доживает. Да и у самой впереди неизвестно что. Врачи хитрят, всей правды не говорят и можно лишь догадываться, а эти догадки и предположения еще больше пугают.

Свою жизнь Валентина поделила на две части. Первая – когда ни капельки не задумывалась о смерти, ведь жизни впереди было непочатый край. Таких мыслей в голове даже не возникало. Но последние случаи все перевернули с ног на голову.

Пояснения врачей насчет срочности операции выбили из себя. Выходит, что по-другому никак нельзя. Но что она дает? А если это не язва, а что-то другое? Вновь и вновь, до мельчайших подробностей, воспроизводила в памяти происшедшие с ней два последних случая. Боль переносить умела. Но, оказывается, боли тоже бывают разными. Она вспомнила именно эти: резкие, ужасные, дикие, до потери сознания, после чего бросало в пот: холодный, липкий, противный, а затем расползавшуюся по всему телу слабость. Как же она молила Бога, чтобы подобного с ней больше не повторилось. Неужели все это от небольшой, с копеечку, а может чуть побольше, язвы? Раньше язвочка то открывалась, то рубцевалась, но было вообще-то все нормально, а в последние годы желудок вообще не тревожил. Нет, тут что-то другое, но что? Она уже об этом тысячу раз думала-передумала. Почему врачи крутят вокруг да около? Ей-Богу, можно с ума сойти.

Было слышно, как в коридор вошел Егор и стал разуваться. Потом открыл дверь и осторожно прошел в спальню.

"Чего это он? Неужели начнет приставать с расспросами"? – подумала Валентина. Ей этого не хотелось. Но Егор зашел, чтобы взять пачку сигарет.

– Извини, – сказал он, – без курева остался. – Прикрывая за собой дверь, доложил, что пойдет в сарай. В сарае он мог часами что-нибудь мастерить. А с ней сегодня необыкновенно вежлив. Ничего делать не хотелось. Лежала бы и лежала. Освободившись от слез, глаза блуждали по небогатому убранству их спальной комнаты. Простенький абажурчик свешивался с потолка, шифоньер и две деревянные одноместные кровати. Валентина и Егор давно спят раздельно. Да и в остальных комнатах тоже не богато. С чего было богатеть-то? У Егора зарплата не велика, а у нее тем более. За все время, как в город перебрались, купили с помощью Антона холодильник, телевизор, диван и ковер. Просто так нигде и ничего не купишь, все по блату да по знакомству, а в магазинах на дефицитный товар огромный спрос.

Антон, Антон... Если бы не он, не видеть бы им городской жизни. Возможно, и сама давно Богу душу преставила.

– Да-а, чего лежать-то, чего дожидаться. Нужно идти к соседям да звонить брату, пока дома одна бабка. Она с глушью и сидит у окошка, чтобы не прозевать хозяев. Увидит – дверь откроет. – Поднялась, поправила постель, вышла во двор. Ее увидел Егор.

– Ты куда собралась? – крикнул, приоткрыв в сарае дверь.

– К соседям, – махнула рукой, – Антону позвоню. Узнаю, как там у него.

– Привет передавай. Только не задерживайся.

Молча постояла около калитки. На улочке ни души. Подумала, как лучше обо всем сказать Антону, его ведь тоже нельзя расстраивать. Ясно, что отказываться от операции ей нельзя, тем более, если врачи настаивают. Значит так надо. Вот выйдет брат из больницы – разберется. Интересно узнать, когда самого-то выпишут. Вздохнув, пошла к соседям.

Слава Богу, бабка Таня сидела у окошка. "Значит, сын с невесткой с работы еще не пришли, а внук в школе", – подумала Валентина. Увидев ее, бабка Таня приветливо кивнула головой. Валентина покрутила ладонью, потом приложила ладонь к уху. Та поняла, что соседке надо позвонить и пошла открывать дверь.

Дозвонилась сразу. Мужской голос попросил не класть трубку и подождать. Ждать, однако, пришлось довольно долго. Валентина подумала, что о ее просьбе позабыли. Но в это время услышала голос Антона:

– Алло, слушаю.

– Здравствуй, брат, это я.

– Привет, сестрица, рад слышать.

– Да вот, брат, позвонила узнать, как там у тебя лечение проходит. Может, привезти чего надо?

– У меня все нормально, прохожу курс лечения, а насчет еды не ломай голову. Тут меня завалили всем. Как у тебя-то дела? Да, забыл сказать, что просьбу Раи наполовину выполнил, даже заезжал к ней и приветы от всех передал.

– Спасибо, брат, что не забыл. Это Рае как бальзам на душу.

– Ладно хвалить-то, как у тебя?

– У меня? – Валентина прервалась, чтобы сосредоточиться, как поудобней ответить.

– У меня, брат, дела идут: сдала анализы, прошла как положено обследование.

– Чего так долго?

– Меня ведь с поликлиники в онкологический диспансер направили. Там еще, брат, проверяли.

– Даже там? – послышался удивленный голос Антона. – И каков результат?

– Результат такой, что сказали надо побыстрей ложиться на операцию.

– Во-он как? На операцию? – Голос Антона встревожен, он хочет понять, в связи с чем обследование продолжили в онкологическом диспансере. Как только вопрос коснулся операции, голос Валентины предательски задрожал.

– Чувствую, брат, я себя в общем-то ничего, только вот врачи торопят с операцией. А почему, сама не знаю. – Как ни крепилась, а все-таки не сдержалась и громко всхлипнула, хотя и зажала потом трубку рукой.

– Ты что, Валь, никак плачешь?

– Да нет, брат, смеюсь. Это смех у меня такой.

– Кончай шутить, тоже мне – смеюсь, – голос Антона стал жестким. Он знал, как на сестру влиять в таких случаях. – Значит так, постарайся держать себя в руках и не расстраиваться. Я с этим делом быстро разберусь. Повторяю – держи себя в руках. Слышишь?

– Слышу, Антон, слышу, все поняла, спасибо тебе. Нам, брат, пора кончать, а то от соседей звоню.

Поблагодарив бабу Тоню, Валентина вышла на улицу и там дала волю слезам. Но стало смеркаться, и ее мокрых глаз никто не видел.

XII

На завтрак были бутерброды и чай. Лена спешила и чай не допила. Чмокнув родителей в щеку, быстро оделась и ушла. Егор недовольно пробурчал вслед дочери, что без завтрака путевой работы не будет. Замечание отца Лена уже не слышала. Сам Егор ел всегда размеренно, не спеша. Кроме бутербродов Валентина приготовила для него макароны с котлетой. А после завтрака стала собирать на обед сумку с едой – муж в столовую не ходил. Одевался Егор тоже неспешно и выглядел вполне эффектно: приличная куртка, рубашка с галстуком, наглаженные брюки и всегда до блеска начищенные ботинки. А в руках лишь небольшая сумочка с едой. Увидев на улице высокого стройного Егора, никогда не подумаешь, что идет работяга из горячего цеха механического завода, с четырехклассным образованием.

– Ты это, – спросил Егор жену перед уходом, – сегодня к Мишке-то собираешься?

– Схожу, схожу, но попозже, как с делами поуправлюсь. – Валентина еще вчера решила навестить Михаила. Если в больницу положат, тогда поздно будет.

– Не задерживайся и это – без слез, – предупредил жену Егор.

– Зачем же плакать? Ему и без моих слез сейчас, поди, тошно.

– Я просто предупредил, а то вчерась твой вид был дюже паршивый. Тебя такой я никогда не видал, – сказал Егор и покряхтел.

– Ладно, Егор, больше не буду, – примирительно сказала Валентина. Вести с мужем разговор на эту тему у нее желания не было, а рассказывать, отчего была так расстроена, тоже не хотела. Егор кивнул жене головой и вышел на улицу.

К Михаилу Валентина поехала после обеда. Перед этим пошла на рынок и купила фруктов. Идя к остановке, думала, что вечером надо б было написать письмо Тамаре и временно отложить ее приезд. Если вдруг положат, то какой это будет отдых у дочери с внуками? А может, Антону что-то все-таки удастся сделать? При мысли о больнице на душе стало тревожно: как же все быстро изменилось. Но, отбросив мысли о больнице, подумала, как вести себя с Мишей: говорить или не говорить о смерти Наташи? Его-то зачем расстраивать? Решила так: если спросит – скажет, а не спросит, то и говорить не будет. О себе ему голову забивать тоже не станет. Он и без того плох. Вчера предложила мужу вместе к нему поехать – отказался. Не любит на больных смотреть, вспомнила его уклончивый ответ. Ей, значит, можно смотреть, а ему нельзя. Ясно, что – отговорка. Просто нервничать не хочет. Странным иногда муженек бывает, довольно странным.

Об этом и многом другом Валентина думала, когда ехала троллейбусом с правого берега города на левый. Прижавшись в заднем углу вагона и не обращая внимания на толкотню, провожала взглядом через заднее стекло скверы и рядки голых деревьев, дома и улицы.

Вот и знакомый девятиэтажный дом, своим фасадом выходящий на водохранилище. Тихо и уютно. Она нажала на кнопку лифта и поднялась на пятый этаж. На звонок долго никто не отвечал. Хотела уж спускаться вниз, полагая, что, возможно, Михаила положили в больницу, но тут обостренным слухом из-за двери еле уловила:

– Кто там? – Это был не голос, а скорее стон человека. Ответила. Пока Михаил возился с замком, успела подумать, что жена, наверное, на работе, дети разъехались, а он лежал и подняться с постели ему было нелегко. Увидев Михаила, мысленно ужаснулась – как же он сильно изменился: желтое, без единой кровинки лицо, отсутствующий взгляд и затаившаяся в глазах боль обреченного на смерть человека. Михаила пошатывало, и он прислонился к стене. Увидев Валентину, попытался улыбнуться, потом усталым голосом пригласил пройти. Повернувшись, нетвердой, пошатывающейся походкой пошел к дивану. Извинился, что ему неможется и что лучше, если он приляжет, а она, "елочки зеленые" (любимые слова Миши), пусть посидит с ним рядышком.

"И зачем пришла", – подумала Валентина, понимая, что ему сейчас не до нее. Но Миша даже намека не сделал, что заявилась не вовремя. "Вот такой он терпеливый и душевный. У него, сколько помнит, слова только добрые, не обидные, как бы плохо ни было, не накричит, не вспылит".

– Я кое-чего тебе принесла, – сказала Валентина и нагнулась к приставленной сумке.

– Лишнее, – придержал Михаил ее руку, устало добавив: – Жена скоро вернется, а я вот лежу и лежу. – Какое-то время помолчал, потом спросил тихо, еле слышно:

– Как вы там?

– Дочь с внуками сулится приехать, а Егор на пенсию собирается уходить. Говорю, давай сотки возьмем да домик поставим – все детям будет где отдохнуть. Не хочет, говорит, что поизносился. Пусть, мол, дети сами об этом подумают.

– Может и так, чего последнее здоровье гробить, – прошептал Михаил.

– Сам-то своим построил, сказывал, что не дача, а мечта. А у нас – три сотки, чего с них возьмешь? – Разговор о даче и земле для Валентины любимый конек. Искала у Михаила поддержки, а тот слушал как-то отрешенно. Но вот припухшие веки дрогнули:

– Извини, отключился, бывает. Если повторится – потерпи. – Болезненно улыбнувшись, добавил: – Построился, говоришь? А что толку? Сын на Камчатке, дочь в Москве. Для кого только старался?

– Прости, Миша, не подумала.

– Да ладно, я ведь и правда в дачу душу вложил. Если встану на ноги – свожу показать. Даже водоемчик с рыбкой есть... Думал, вместе жить станем, а не получается. Жену прошу меня там похоронить, все, может, чаще приезжать станут.

– Никак помирать собрался? Не рано ли? – воскликнула Валентина.