Текст книги "Необходимо для счастья"

Автор книги: Анатолий Жуков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 26 страниц)

ВЕСНОЙ

(КРАТКАЯ СТЕНОГРАММА ТРЕХ СОВЕЩАНИЙ, ДВУХ ЗАСЕДАНИЙ, ОДНОГО АКТИВА)

Совещание 18 марта

Ш е ф. Я собрал вас, товарищи, чтобы поговорить о ходе выполнения подведомственными нам предприятиями плана первого квартала текущего года…

О н (сотрудник пишет на листке бумаги и осторожно передвигает его к рядом сидящей сотруднице). Теперь затянет нудьгу на целый час. Давай супругами меняться.

О н а (отвечает на том же листке, передвигает его соседу и с преувеличенным вниманием смотрит на докладчика). У меня – полковник, оклад высокий, жалко.

О н. А у меня жена – завкафедрой, тоже деньги хорошие, но если окажется меньше, я приплачу.

О н а. Ты приплатишь единовременно, а он получает ежемесячно, и у него хорошее здоровье.

О н. На пенсию отправляют независимо от здоровья, а пенсия значительно ниже оклада. Что касается моей жены, то она еще лет двадцать послужит. Словом, от придачи я воздержусь. Учти и то, что я моложе твоего полковника, а это тоже капитал.

О н а. Зато у тебя двое детей, а у нас один.

О н. Так за это ты должна приплачивать: полковник будет пользоваться вниманием двоих детей, а я – одного.

О н а. Дождешься от них внимания. Давай послушаем, шеф что-то повысил тон.

О н. Если твой сын непочтителен, размер придачи возрастает. Мои дочери – паиньки.

О н а. А шеф сегодня куда-то торопится, уже итоги подводит.

О н. И славу богу. Не собираешься ли выступить?

О н а. Есть штатные ораторы. Оратели, как говорит моя бабка.

О н. Счастливая, бабку имеешь (см. на обороте). А у меня девочки с пеленок в коллективе.

О н а. Закругляется. Сейчас Панчохин попросит слова. Вон уж руку тянет.

О н. Ты провидица. Так идет полковник за завкафедрой?

О н а. Надо подумать.

О н. Чего тут думать! Я значительно моложе его, ты будешь в явном выигрыше. Чего ты имеешь с этим стариком?

О н а. Эх, милый! Иметь-то здесь я кое-что, безусловно, имею, а вот что с тобой буду иметь – еще неизвестно. Платят нам с тобой по полторы сотни, итого 300 рэ, меньше оклада полковника. Да и завкафедрой, вероятно.

О н. Зато любовь, молодость!

О н а. Давай отложим этот вопрос до следующего совещания как недостаточно подготовленный, а?

О н. Пожалуй. Тем более что на нас уже обратили внимание соседи. Послушаем выступающих.

О н а. Адью!

Совещание 1 апреля

Ш е ф. Прежде чем начать работу нашего совещания, должен сообщить, товарищи, что собрались мы с опозданием (смотрит, отогнув рукав, на запястье) на двадцать восемь минут. Причина далека от объективности: многие из приглашенных почему-то решили, что объявление о совещании – первоапрельская шутка. Какое безответственное легкомыслие! И вы смеете называть себя взрослыми людьми! Да еще старшими специалистами руководящего учреждения!..

О н. Позор нам, позор!

О н а. В перерыве сходи в курительную комнату и принеси пеплу посыпать наши головы.

О н. Зимой его хорошо слушать: сидишь в тепле, ни о чем не думаешь, а на улице холод собачий, ветер. Ты не забыла вопрос, поднятый мной на предыдущем совещании?

О н а. Как можно! Любой женщине, а бальзаковской в особенности, дьявольски льстят лирические излияния мужчины. Тем более если мужчина давно знаком и неплох. Сравнительно. Правда, несколько странно, что после четырех лет обычных товарищеских отношений двух сослуживцев вдруг начинается что-то качественно иное. Ты не находишь?

О н. Обычный диалектический процесс: накопление некоего количества приводит к изменению качества. Азы марксизма. Еще проще в песне: «За хорошей дружбой прячется любо-овь!»

О н а. Для экспромта это, в общем, ловко. В устной беседе ты менее находчив и очень застенчив, особенно в лирических делах.

О н. Как всякий чиновник, привык общаться посредством бумаги. Ведь даже наш оригинальный шеф сперва написал свое выступление с помощью секретарей, а теперь вот читает. Жаль, что вслух, – мешает сосредоточиться на нашем куда более важном вопросе.

О н а. Да, слишком много пустой демагогии. Мог бы нас-то хоть не агитировать за Советскую власть.

О н. Умница! Однако и мы уклонились от дела. Итак, идет полковник за завкафедрой?

О н а. Ты достаточно продумал эту меновую операцию?

О н. Мне кажется, достаточно.

О н а. А мне – нет. Полковник получает в три раза больше моего оклада (и твоего, разумеется), завкафедрой – примерно так же. Соединившись, эти типы будут иметь около тысячи рублей, а мы с тобой – триста. Эх ты, Адам Смит!

О н. Не в деньгах счастье. Ты подумай о поэзии встреч, о расцвете чувств, о настоящем счастье, которое нас ожидает.

О н а. «На свете счастья нет, но есть покой и воля». Это сказал поэт, причем гениальный поэт. Стало быть, счастье отбрасываем, остаются покой и воля, а эти вещи невозможны без денег, без прочной материальной базы. Или ты думаешь иначе?

О н. Какая тоска! В семнадцать лет ты была безденежной, любила лейтенантика с полутора сотнями, родила ему сына и чувствовала себя счастливой, веря, что с милым рай и в шалаше. Ведь так?

О н а. Так. Но где мои семнадцать лет!

О н. Ты жаждешь какой-то компенсации?

О н а. Давай оставим наш вопрос открытым.

О н. До следующего совещания?

О н а. Разумеется. Не будем же мы заниматься личными делами во внерабочее время!

Собрание 14 апреля

Ш е ф. Мы собрались, товарищи, чтобы обсудить итоги выполнения плана первого квартала подведомственными нам предприятиями и поговорить о перспективах выполнения плана второго квартала…

О н. Скучала без меня?

О н а. Чуть не умерла с тоски! Впрочем, что-то было неясное, чего-то чуточку не хватало. То есть не хватало самую малость, почти неощутимую. Я не заметила бы даже, но вот вчера увидела объявление о совещании и сегодня весь день с удовольствием ждала его.

О н. И весь день думала обо мне…

О н а. Не то чтобы думала, а как-то сразу вспомнила и положила в сумочку несколько листков бумаги для переписки.

О н. То ли еще будет!

О н а. Хвастун.

О н. А что я такого сказал? Я в самом деле хороший, скромный, за первый квартал получу премию.

О н а. Это все мелочи. Ты знаешь, что моего полковника аттестовали на генерал-майора?

О н. Да ну! Глубоко поздравляю!

О н а. Почему «глубоко»?

О н. Так ведь теперь ты не станешь меняться. Или как?

О н а. Не стану. Хочу быть генеральшей.

О н. Как вам угодно, Ваше Превосходительство.

О н а. Тьфу! Тьфу! Не торопи события, сглазишь. И все ж представь себе: я – генеральша!

О н. Представляю. Свежий, новенький адъютант бегает тебе за продуктами, новенькая генеральская машина с бойким молодым шофером подвозит тебя на работу, ты приходишь к нам в новом брючном костюме, и на брюках нашиты красные лампасы – умереть можно!

О н а. Лампасы на женские брюки не нашиваются.

О н. Генеральшам можно.

О н а. Я это учту.

О н. Учти также, что генеральша (см. на обороте) обязана иметь любовника – простите, фаворита, – это положено по штатному расписанию. Выставляю свою кандидатуру.

О н а. Выставляй, обсудим.

О н. Учти, я первый застолбил место.

О н а. Хорошо. У тебя есть какой-нибудь транспорт?

О н. Купил недавно мопед на 112 рэ, буду ездить в деревню.

О н а. Какая бедность! И шеф сегодня дурак дураком. С женой, что ли, поссорился?

О н. Жена тут вряд ли виновата.

О н а. Не скажи, она у него молодая, а сейчас – весна. Вон уже второй стакан воды пьет, под глазами мешки, обрюзг.

О н. Старость не радость. Твой, прости, полковник выглядит, разумеется, лучше? По крайней мере – на фотокарточке в аттестации?

О н а. Сравнил! Мой – сокол, орел, сверхзвуковой истребитель!

О н. Устаревшей конструкции.

О н а. Возможно, а все же истребитель и все же сверхзвуковой!

О н. Когда вещь вышла из моды, морально устарела, зачем она?

О н а. Когда это хорошая вещь, мода на нее вернется. А твоя супруга хороша?

О н. Шикарная женщина. И очков пока не носит, востроглазая.

О н а. Кто по специальности?

О н. Мирмеколог.

О н а. Что это такое?

О н. Муравьев изучает.

О н а. Вроде нас?

О н. Пожалуй. Если мы и отличаемся от муравьев, то лишь заседаниями и совещаниями. Посмотреть строго, так мы еще бестолковее, зряшнее муравьев.

О н а. Не скажи! Чиновник был нужен во все времена. И полезен.

О н. Муравей тоже полезен.

О н а. У тебя хандра? Ты почему не пригласишь меня в театр или в кино хотя бы?

О н. Вот получим квартальную премию, приглашу.

О н а. Бедный Акакий Акакиевич! И мечтает иметь любовницей генеральшу!

О н. Полковницу, которая мечтает стать генеральшей.

О н а. Все равно. Послушай, он уже дает указания, прений не будет. Зачем же нас собирали?

О н. Чтобы дать эти указания.

О н а. И это называется собранием актива! Ладно, до скорого. Ты все-таки подумай о кино.

Заседание 21 апреля

Ш е ф. Я созвал вас, товарищи, накануне знаменательной даты, чтобы обсудить несколько вопросов практического свойства…

О н. Шеф, как всегда, оригинален.

О н а. На то и шеф. После заседания мне надо взять форму 17, а у меня ни папки с собой, ни сумочки. Возьмешь?

О н. Десять копеек за услугу. И поцелуй в щеку.

О н а. Дорого же ты ценишь поцелуй!

О н. Я ведь не сказал «или – или». Поцелуй, я считал, получу бесплатно, а гривенник заработаю на поручении. Любовь любовью, а деньгам счет.

О н а. Фи, какой экономист-моралист! И ты хочешь стать фаворитом Ее Превосходительства?

О н. Именно поэтому и начинаю экономить. Должен же иметь какие-то средства хотя бы на первое время.

О н а. На первое? А потом?

О н. А потом я приучу тебя к бережливости.

О н а. Спасибочки! Я уже купила мужу генеральские погоны.

О н. Похвально. Как бы нам уединиться после работы, где?

О н а. Я ведь говорила на прошлом собрании актива: в театре, в кино. А потом – в ресторане. Таковы ведь, кажется, ступени любовных отношений.

О н. К сожалению, я не накопил достаточно средств на ресторан. Пока, разумеется.

О н а. Тогда копи. Только не слишком долго. Наш уважаемый шеф часто и поощрительно смотрит на меня: вероятно, думает, что я записываю его великие мысли. Вообще он стал оказывать мне знаки внимания.

О н. Это уже серьезно. Зарплата у него, кажется, выше полковничьей!

О н а. На десять рублей.

О н. Какая точность! А у меня новости: моя половина закончила докторскую о муравьях и объявила, что может дать мне ее почитать.

О н а. Ты, конечно, польщен ее доверием?

О н. Я почти счастлив.

О н а. Почти?

О н. Я буду счастлив, когда она защитится и ВАК утвердит ее в докторах.

О н а. Тоже красные лампасы приглядываешь?

О н. Невежа. Доктора (см. на об.) носят шапочки. Такие, знаешь, академические, что-то вроде ермолок. Впрочем, возможно, я ошибаюсь.

О н а. Это красиво?

О н. Должно быть, солидно.

О н а. Вот видишь, у них и лампасы и шапочки, а у нас фиг с маслом. Что ты на это скажешь?

О н. С маслом – это если получим премиальные, а так – без масла. Готовишься к дачному сезону?

О н а. Да, у нас есть домик в Абрамцеве. А ты?

О н. Моя уедет в экспедицию изучать своих муравьев.

О н а. А дети?

О н. Возьмет с собой, а меня обяжет приезжать к ней в лесную деревню, за две сотни километров.

О н а. Продукты будешь возить, овощи-фрукты, да?

О н. Само собой: кормящий отец.

О н а. Сочувствую. Ты послушай, послушай, что он мелет, разбойник!

О н. Не мелет, а хвалит положительные стороны перспективного планирования и стимулирования. Впрочем, несколько выспренно.

О н а. Дураку и грамота во вред. Верно?

О н. Народная мудрость.

О н а. А дети с кем будут?

О н. Не знаю еще. Вот надо бабку искать. В деревне они заняты огородами и внучатами, а городские не едут – плевали они, с полным-то пенсионом, на деньги.

О н а. Старики нынче такие. Как и молодежь, впрочем. Сын у меня уже на девчонок поглядывает.

О н. Сколько ему?

О н а. Четырнадцать годков.

О н. Ты рано вышла замуж.

О н а. 17-ти лет, сразу после школы. В институте училась уже с ребенком.

О н. А я опоздал, старшей дочери только седьмой пошел.

О н а. Любят тебя?

О н. Обе. К матери, по-моему, холодней относятся, чем ко мне.

О н а. Дочери же. Были бы сыновья, мать больше бы любили.

О н. Да? Я как-то не думал об этом.

О н а. Ты о многом не думаешь. Потому и решил, что я так просто возьму и стану твоей любовницей.

О н. Почему просто? Ведь я тебе нравлюсь.

О н а. Нравишься, не скрываю. Только что из этого следует?

О н. Ты мне тоже ведь нравишься. Даже больше чем нравишься.

О н а. Идеализм. Духовная взаимность должна на чем-то зиждиться, как сказал бы наш великий шеф, материальная база нужна, фонд обеспечения.

О н. Ты погляди в окно: у тополей листья развернулись, кучевые облака белы и пышны, как взбитые подушки, свежие огурцы продают уже на улице, скамейки в сквере покрашены…

О н а. Посидеть, значит, негде, а повести меня в увеселительное или питательное учреждение ты не можешь. Так и будем встречаться на совещаниях и заседаниях?

О н. Вот это уже деловой разговор. В документальное кино хочешь? Я видел афишу: «Ритмы Африки» – и красивая голая негритянка нарисована.

О н а. Для первого раза подходит. Возьми форму № 17 во втором отделе и спустись вниз, я там тебя подожду.

Совещание 30 апреля

Ш е ф. Товарищи! Я собрал вас накануне великого праздника – Дня международной солидарности трудящихся всего мира…

О н. Хлопай громче и дольше, в газетах после этих слов указывают: «Бурные продолжительные аплодисменты».

О н а. Все ладони отшибла. Как самочувствие?

О н. Прекрасно. А как ты?

О н а. Отлично. Муж получил генерала и будет встречать Первомай в красных штанах.

О н. Поздравляю, Ваше Превосходительство. Это он купил тебе такой шикарный перстень?

О н а. Ты пока не в состоянии.

О н. Но ведь у тебя в резерве шеф.

О н а. Старика менять на старика… К тому же скуповат медлителен. Впрочем, имею приглашение в «Арагви».

О н. А он знает, что ты генеральша?

О н а. Разумеется, нет. Если бы знал, он пригласил бы меня в «Метрополь».

О н. Мне бы твои заботы!

О н а. А чем ты занят?

О н. Отправляю семью в муравьиную деревню, а бабку не нашел. Слушай, дай мне свою взаймы месяца на три.

О н а. А что я буду иметь за это?

О н. Любовь во всех видах. Сын твой будет на даче, генерал – в летних лагерях, бабку отправим к моим дочерям, и квартира свободна. Две квартиры!

О н а. Для любви во всех видах?

О н. Да, если тебе необходимо подтверждение.

О н а. Ты деловит – это хорошо. Только вряд ли моя бабка поедет из центра в какую-то (см. на об.) лесную деревушку. Ей предлагали здесь на хороших условиях, и она отказалась.

О н. Я предложу лучшие. Хорошую цену дам.

О н а. Например?

О н. Сорок (40) рублей в месяц новыми червонцами и ежедневно свежий букет полевых цветов. Это – во-первых. Во-вторых, каждый вечер буду катать на мопеде.

О н а. В-третьих?

О н. Будет пить парное молоко от пуза. Могу еще кормить свежей рыбой. Это уж в-четвертых, кажется.

О н а. Откуда у тебя свежая рыба?

О н. Я же известный рыболов, а там в озерах карасей навалом.

О н а. В-пятых?

О н. В-пятых, буду целовать ее утром и вечером, говорить «доброе утро» и «спокойной ночи».

О н а. Не согласится. Твою младшую надо еще нянчить, а бабка уже отвыкла от маленьких.

О н. Не надо нянчить, надо только присматривать. Она уже в футбол гоняет вместе со старшей.

О н а. Как вы ухитрились сделать футболисток?

О н. Работаем же, на бегу творим, во время таймов.

О н а. Сочувствую, но помочь не могу.

О н. Встретимся нынче? Не обязательно кино, лишь бы темно было.

О н а. Как плоско и грубо. Сказываются недостатки воспитания. А вроде бы симпатичный и не старый, не зачерствевший еще мужчина. Как жалко!

О н. Извини. И на старуху бывает проруха. Встретимся?

О н а. Мой генерал собирает у себя сослуживцев обмыть красные штаны. Маленький междусобойчик.

О н. Жаль. А ты почему на свои не нашьешь лампасы, денег не хватает?

О н а. После мая.

О н. Счастливого праздника, Ваше Превосходительство.

О н а. Взаимно. Ты можешь позвонить мне завтра домой. Лучше утром, когда генерал будет на демонстрации.

Ш е ф. Итак, товарищи, надеюсь, теперь вам все ясно. Можете отдыхать и готовиться к празднику.

Заседание 4 мая

Ш е ф. Товарищи! Я надеюсь, вы хорошо отдохнули за время праздников, и мы можем приступить к решению очередных вопросов. На повестке дня у нас…

О н. Счастлив видеть вас рядом, Ваше Превосходительство. У вас красивое обмундирование.

О н а. По Сеньке шапка. Соскучился?

О н. Не скрываю. Когда? Где? Предпочтительней квартира.

О н а. Ты все очень быстро хочешь. Ты должен войти в сердце женщины, завоевать ее.

О н. Да? Странно. Я-то думал, что уж давно живу в сердце и воевать незачем. Ведь это противно всей нашей жизни, всей нашей миролюбивой политике.

О н а. Ты мне политику не клей.

О н. Чем же я тебе плох, что ты в сердце меня не пускаешь?

О н а. Я тебя впускаю, но постепенно, исподволь.

О н. И где же я сейчас нахожусь – на крыльце или уже в прихожей?

О н а. Вероятно, в прихожей, у самой двери в горницу. Ты ведь добрый человек, ты не будешь туда врываться, правда?

О н. Правда. Я стучу: «Разрешите войти!»

О н а. Меня нет дома, приходи в другой раз.

О н. Сколько же раз мне приходить?

О н а. Не знаю. Тут мне что-то нужно уяснить, понять.

О н. Ты тоже меня пойми. Ведь после того, как я войду в сердце, мне там надо оглядеться, обжиться, привыкнуть. Золотое время теряем.

О н а. А мне, прежде чем тебя впустить, разве не нужно позаботиться о том, как достойно тебя принять?

О н. У тебя там, должно быть, не прибрано, вот ты меня и не пускаешь. Сколько времени тебе надо на уборку?

О н а. У меня там порядок и тишина. Даже генерала нет. Но прежде чем приглашать гостя, надо подготовиться.

О н. Я не в гости прошусь, а на жительство.

О н а. Тем более.

О н. Ты пользуешься моей добротой и шутейностью, чтобы уйти от окончательного решения.

О н а. Не форсируй события. Э т о  должно полностью созреть во мне, расцвести, и когда появятся плоды, они – твои. Вернее, наши.

О н. А всходы сейчас хоть появились?

О н а. Какой ты, ей-богу! Я уж запах тех цветов чувствую, завязь плодов…

Ш е ф. …а некоторые из присутствующих товарищей, вместо того чтобы внимательно слушать докладчика и участвовать, таким образом, в обсуждении стоящих перед нами проблем, пишут друг другу легкомысленные записочки.

О н а. Не пугайся, это о соседях. Видишь, он держит голубую бумагу.

Ш е ф (читает голубую бумагу). «Когда же я дождусь, дорогая, Вашего окончательного расположения? У меня нет больше сил!» Вы слышите, у него нет больше сил! А вот ниже игривый ответ, написанный будто специально для того, чтобы посмеяться над руководством учреждения. «Только тогда, милый, когда предприятия нашего треста будут не только выполнять, но и перевыполнять плановые задания и принятые на себя социалистические обязательства!» Поняли? Тонкая ирония над современностью. Ну ничего, мы узнаем авторов этой лирики и примем соответствующие меры…

О н. Послушай-ка, а они ведь старики.

О н а. Любви все возрасты покорны. Ее порывы благотворны. Это опять классика.

О н. Так где же? Когда? У меня в самом деле нет сил ждать.

О н а. Завтра в шесть тридцать у метро. Листки порви, а то попадемся, как эти… До встречи!

Ш е ф. Все, товарищи, вы свободны. Спасибо за внимание.

1972 г.

ЖИЛ-БЫЛ КУРЫЛЬ-МУРЫЛЬ

I

Если бы не досадный тот случай с пушкой, я, пожалуй, никогда бы его больше не встретил. Не потому, что я избегал этой встречи, – напротив, я часто видел его в воображении, любил вспоминать те далекие годы, но очень уж давно разошлись наши дороги. К тому же возрастная разница большая – как две эпохи.

Мы тогда возвращались с окружных тактических учений, где наша батарея отличилась, заняв второе место по стрельбе с закрытых позиций, и проезжали мимо зеленой подгорной деревушки. На крутом подъеме у нашего тягача неожиданно отскочил прицепной затвор. Тяжелая пушка, оказавшись на свободе, покатилась назад, сбила два дорожных ограничительных столбика и загремела, кувыркаясь, под откос. В туче поднятой пыли я не сразу разглядел, что внизу она встала на колеса и ударилась прямо в какое-то строение. Впрочем, если бы и разглядел, разве ее остановишь… Заряжающий заметил тот миг, когда она оторвалась, и крикнул, но мы не успели даже попрыгать за борт тягача – глядели все эти несколько секунд, как под гипнозом, а она кувыркалась.

Когда вместе с солдатами я сбежал вниз, пушка уже врезалась в саманную крестьянскую баню. Одна стена бани, на которую пришелся первый удар, почти вся развалилась, потолок обрушился прямо на пушку, так что был виден лишь хвостовик станины, да из противоположной уцелевшей стены далеко торчал орудийный ствол. Я осмотрел его – вроде не погнут, краска только местами сошла – и сказал ребятам, чтобы убрали обломки стен и кровли.

Вот тебе и лучшая батарея в округе!.. Пушку, если даже она не пострадала, надо после такой аварии везти на осмотр орудийным мастерам, а самому готовиться на «губу». Виноват, конечно, водитель; его обязанность следить за исправностью своего тягача, но я командир расчета, должен отвечать и за водителя, и за тягач, и за пушку. Обоих упекут. Вон и длинновязый взводный бежит, как Росинант, прямо по картошке, сейчас орать начнет.

Надо же так случиться! Хорошо, баня встретилась, и, по счастью, пустая баня, а если бы люди, если бы в дом ударилась… Впрочем, отсюда до деревни не меньше сотни метров, земля в огородах мягкая, не доедет.

– Любуетесь? – закричал старший лейтенант, подбегая. – Изуродовали пушку и любуетесь, да?

– Баню, – сказал я. – Пушка вроде в порядке.

– Вроде! Бог войны, отличник боевой и политической подготовки! Вы что, расположение своего полка забыли? Ах да, вы еще наступаете, вы развернули орудие, чтобы сокрушить населенный пункт противника! Ах, какая тактическая смелость – с марша в наступление!..

Видно, в это время, когда кипел взводный, досадуя, что по нашей дурости им с комбатом дадут разгон за потерю одной пушки на марше, и подошел хозяин бани, бородатый старичок, худой и босоногий, как мальчишка. Он не мог прийти ни раньше, ни позже, потому что, когда мы освободили пушку от обломков и мусора и я оглянулся на старшего лейтенанта, старик уже стоял рядом с ним и наблюдал, как мы доламываем баню, вытаскивая свое сокровище.

– Поедете в объезд, – приказал старший лейтенант. – Тягач спустите сюда проселочной дорогой, прицеп подстрахуйте тросом и с ходу в артмастерскую. Ясно?

– Так точно, – сказал я. – А как быть с баней?

И тут засмеялся старик. Звонко рассмеялся, знакомо, но я опять его не узнал, только насторожился, пытаясь вспомнить, где слышал это смех и когда.

– Не с баней, а без бани, – сказал старик смеясь. – Какая же это баня?!

– Запишите фамилию и название деревни. – Взводный кивнул, как жираф, сверху на старика. – И не задерживайтесь. До свиданья, дедушка, материальный ущерб мы возместим, не беспокойтесь.

– Постой! – Старик придержал взводного за карман брюк. – Это самое возмещение как будет, за чей счет?

– Деньгами, за счет армии, не беспокойтесь.

– Вон-он што! А я-то думал, армия на наши деньги живет, а у ней, значит, свой счет. Ах, Курыль-Мурыль, старый беспамятный ты пес…

Вот теперь я его сразу вспомнил. Едва он сказал «Курыль-Мурыль», я и вспомнил. Двухметровый взводный смущенно топтался на картофельном кусте, вдавливая его сапогами в землю, а старик держался за карман брюк и, задрав вверх лысую голову, глядел на взводного, как на колокольню, куда забрался беспутный мальчишка.

И сцену я вспомнил точно такую же: старик высится надо мной, как взводный сейчас над ним, а я держу его за карман, гляжу вверх на далекое и почему-то смущенное лицо и канючу: «Дедушка, не уходи, дедушка, расскажи сказку…» Неужели и тогда он был такой маленький? Нет, это я тогда был маленький, совсем маленький тогда я был, а он такой же или чуть повыше. Сколько мне тогда было, лет шесть, семь? Пожалуй. А он и тогда уже был дедушкой. Но почему смущенное лицо? Сейчас он держится очень уверенно. Может быть, кто-то мешал?.. Да, да, милиционер был или военный какой-то, в блестящих сапогах, в скрипучих ремнях, строгий такой, быстрый, это я помню. Он и торопил деда. Если бы не торопил, я запомнил бы слова сказки, я ее все же получил, со слезами, с криком, но получил, а дед ушел смущенно и торопливо, как взводный сейчас, оглядываясь и ссылаясь на недостаток времени (будто у старика его больше, времени-то!), ушел и не вернулся. Как же его звали? Мы его звали Курыль-Мурыль, это точно, а взрослые?.. Нет, не вспомню. А он был наш, хмелевский, и мне рассказывали потом его историю. И имя называли, и фамилию.

– Товарищ сержант, разрешите подогнать тягач? – обратился ко мне водитель, громко щелкнув каблуками.

Вину загладить хочет, вот и щелкает и козыряет так, будто я не сержант, а генерал, – трепещет весь от старания, вытянулся. Нет, милый, козыряй не козыряй, а на «губе» побудешь вместе со мной. Загремим, как наша пушка под откос.

– Бегом! – рявкнул я по-генеральски. – И буксирный трос приготовь немедленно!

Это от волнения я рявкнул, от неловкости. Передо мной сказка моего детства, мой Курыль-Мурыль, единственный мой дед, не родной, совсем чужой, но единственный, потому что других у меня не было – ни родных, никаких: отцы не дожили до нашей зрелости, куда же дедам. И вот я, еще не встретив его, не обняв своего деда, развалил баню, о которой он мечтал всю жизнь, вроде бы мечту его нечаянно развалил, и вот гляжу на него, маленького, лысого, босоногого, а рядом, возле пушки, стоят солдаты моего расчета и глядят на нас. Вернее, глядят они на меня и сочувствуют мне, потому что на деда им глядеть неловко за разрушенную баню, все ведь к этому разору причастны, и вот они сочувствуют мне, товарищу, который должен держать ответ за всех нас, должен сказать что-то хорошее, человеческое старику, а не просто записать его фамилию и адрес, чтобы возместить материальный ущерб за счет армии.

– Здравствуй, дедушка! – сказал я, чувствуя, что звучит это нелепо, если не издевательски, сейчас.

– Здравствуй, внучек! – в тон мне проникновенно сказал старик. А глаза его смеялись.

– Прости нас, Курыль-Мурыль, – сказал я, выдержав взгляд. – За три года службы это первый раз. Прости, пожалуйста! Мы возьмем увольнительные и сложим тебе новую баню.

Глаза старика теперь не смеялись – глядели на меня пристально и недоверчиво. Может быть, он почувствовал мое волнение? Может быть. Только он не говорил об этом. Он говорил потом, что его насторожил окающий волжский говор и ему сразу вспомнилась родная Хмелевка, хотя меня он не узнал.

– Ты из Хмелевки, дедушка? – спросил я.

– Из Хмелевки. – Старик все так же недоверчиво щупал меня взглядом.

– Сказку ты мне рассказывал тогда, красивую, большую сказку.

– Земляк, значит?

Старик не узнавал меня и не мог узнать: много нас, ребятишек, тогда бегало, но мне хотелось, чтобы меня он узнал, выделил из той босоногой толпы, вспомнил, потому что я любил его и жалел все эти годы, и если уж мы встретились, то он должен узнать, иначе никакой радости у меня не будет.

– Тебя уводили тогда, милиционер или военный уводил, а я держался за карман и просил рассказать сказку. – Взор старика ушел внутрь, и я продолжал, помогая его памяти: – Ты приподнял меня с дороги, подержал под мышки и рассказал, а потом ушел. И оглядывался, когда уходил.

Старик улыбнулся, часто-часто замигал глазами – вспомнил!

Мы обнялись.

II

Сказка была большая и красивая. Я забыл ее слова и видел лишь картину, многоцветную, широкую картину, где были не только живые краски, но и слышались звуки, запахи, ощущалось многомерное пространство. Сказочная эта картина каким-то образом сливалась с моим родным селом, вернее – накладывалась на него, совмещалась с бедной Хмелевкой, и я видел ее, как сквозь волшебное стекло, где естественные цвета не изменяются, а усиливаются, и село предстает необыкновенно рельефным, словно изваяние старого мастера: он не допускал смещений линий, не изменял пропорций, а заботился только о выражении гармонии.

Я видел зеленую долину, ровные рядочки домов в этой долине, голубые дымы, уходящие прямо и стойко, не колеблясь, в синее небо (к ведру, к устойчивой погоде), церковь на взгорье одной стороны долины и высокие хлебные амбары – на другой. Купола церкви желтели на солнце, как головы цветущих подсолнухов, а позолоченные кресты – далекие, маленькие – будто отрывались от них и блестели в небе как звезды.

В этом селе и жил веселый человек по имени Курыль-Мурыль. Он вставлял стекла, ремонтировал печи, подшивал валенки, но больше всего он любил косить сено. Рано утром, когда только-только посветлеет заря, он выходил из дома, умывался под рукомойником и доставал из-под застрехи сарая косу с грабельцами. Коса была потной от росы, на белых грабельцах прилипло несколько завядших травинок. Курыль-Мурыль вытирал ее рукавом рубахи, прислонял к стене сарая и выносил из сеней бабку и молоток. Это был второй самый важный момент в его жизни, потому что, пробивая косу, Курыль-Мурыль не смеялся и не шутил. Первым делом, самым важным для него, была косьба. Значит, пробивание косы служило торжественным вступлением, прелюдией.

Он садился у сарая на траву, устанавливал между раскинутых босых ног бабку, вбитую в короткий чурбачок, и прилаживал на нее лезвие косы, придерживая ее левой рукой. В правой он держал узкий аккуратный молоточек. Прежде чем сделать первый удар, он коротко глядел вокруг, будто предупреждал невидимых зрителей – внимание, начинаю! – высовывал из бороды розовый кончик языка и, приложив к нему узкий молоточек, смочив для ясности удара, пускал его по лезвию косы – для того, чтобы утреннее село проснулось и удивилось первым лучам солнца и звонкой, вольно плывущей песне косы, подружившейся с молотком.

И село тут же просыпалось. Хлопали двери и калитки, звенели, откликаясь на песню, ведра у колодца, мычали коровы и блеяли овцы, играл пастушеский рожок на пригоне, созывая скотину в луга.

А косы уже пели из конца в конец по всему селу. Слушая эту песню, я видел, как солнце, опираясь на тонкие лучи, осторожно подымается над краем земли и хочет заглянуть через крыши домов, чтобы увидеть, кто его приветствует такой звонкой музыкой.

Косы стихали не сразу, как по команде, это же не армия, не артиллерийский полк, где один только раз в три года выбилась из общей колонны пушка, да и то сразу изуродовала саманную баню; они стихнут постепенно, и даже не стихнут, а тонкий их звон станет перемежаться и потом сменится веселым вжиканьем брусков и наждачных смолянок, а за утихающим вжиканьем послышится говор мужиков у конюшни, а за этим говором последует скрип рыдванов и ржанье лошадей, а потом улица запестреет ситцевыми платьями баб с граблями и узелками в руках, и торопливые их крики, смех, последние наказы домашним сольются в общий гомон, и этот гомон станет удаляться, стихать и постепенно стихнет совсем, если не пойдешь за ним в луга.

В лугах мужики уже разделились на две группы – косцов и стогометчиков, а бабы собрались в третью и работают между этими группами: сгребают рядки просохшего сена.