Текст книги "Необходимо для счастья"

Автор книги: Анатолий Жуков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 26 страниц)

ПЬЮТ ЖАЖДУЩИЕ

Ждали поезда. Московский прибывал вечером, к этому времени приходил и автобус со стройки. И они обе ждали. Ирина Сергеевна с шестилетней Милкой и утомленная работница с сыном.

Работница была некрасивой: лицо обезьянье, вытянутое губами вперед, глаза маленькие, косые. Сын-дошкольник сидел у нее на коленях и, ласкаясь, гладил ее пухлые щеки, целовал косые глаза.

– Да будет, Вовка, хватит, – ворчала работница, вяло отстраняясь.

Ирине Сергеевне хотелось пересесть на соседний диван, чтобы не стеснять их, но там спал старик с мешком под головой, а больше сесть было негде: на этой маленькой станции пассажиры не задерживались.

Ирина Сергеевна запахнула на коленях пыльник и сказала сидящей рядом дочери с книжкой на коленях, чтобы она не шалила. Милка и не думала шалить, но ей надоела затверженная наизусть книжка, и она вертела головой, поглядывая на мальчишку, который все ласкался и теребил работницу.

Он был на редкость красив, этот малыш, и невольно привлекал к себе внимание. В твердом блеске глаз и в том, как бережно он гладил мать и поправлял ей волосы, выбившиеся из-под платка, чувствовалась что-то чужое, далекое от этой женщины. Будто не ее ребенок. Ничего похожего. И играл он с ней как… ну вот как львенок играл в зоопарке с дворнягой служителя. Тот львенок не знал, разумеется, что он будущий лев, но все львиное в нем уже ощущалось, проглядывало в каждом движении.

Разные линии наследственности? Ирина Сергеевна вздохнула. Если бы не напрасная поездка к мужу, она закончила бы эту работу о наследственности.

Целый месяц прошел впустую. Впрочем, другого она и не ожидала. Игорь никогда не оставит свою работу только для того, чтобы быть с семьей, и, значит, семья должна быть с ним. А быть с ним – это значит ездить по новым стройкам, жить бог знает в каких бараках, лишенных самых элементарных удобств. Да и не в удобствах дело. Просто нельзя оставить свой институт, работу, Ленинград и превратиться только в жену, в домохозяйку. И Милка в условиях, связанных с частыми переездами, будет учиться в еле приспособленных школах, каждые год-два менять товарищей и подруг. Это не цыганщина даже, это какая-то бесприютность, неприкаянность. Был бы Игорь не строителем, а эксплуатационником, можно было бы тогда перетянуть его в Ленинград, а так надо либо бросать свою работу и всю жизнь ездить за ним, либо оставаться вдвоем с Милкой. И так уж который год они живут порознь, удивительно, как они только сохранили семью. Но и какая это семья. Они уже давно говорят с Игорем на разных языках, у них разные интересы, песни, шутки – все разное, не общее. Вот Милка только, да и она уже отвыкла от Игоря.

Надо сразу после возвращения домой написать ему и решить все окончательно, обоим будет легче.

– Выпол-ним план гру-зо-пе-ре-возок! – прочитала по слогам Милка висящий на стене плакат.

Мальчишка обернулся и поглядел на нее с интересом. Чистенькая, с бантиком, и читать уже выучилась.

– Мила! – строго сказала Ирина Сергеевна.

– Это тебя так зовут? – спросил мальчишка.

– Вот именно, – сказала высокомерно девочка. – Впрочем, Людмила.

– Значит, Люда, а не Мила.

– А ты Владимир, но мать зовет Вовой, а не Володей, я слышала.

Мальчишка озадаченно поднял пушистые брови.

– Мила, перестань! – досадливо сказала Ирина Сергеевна.

– Беспокоит он вас? – спросила работница. – Вовка, принес бы мне пить.

Вовка охотно спрыгнул с дивана и побежал к двери, но тотчас возвратился.

– Кружка на цепи, – сказал он. – Иди сама.

Работница встала и пошла к выходу, где на табуретке стоял цинковый бак с водой.

У нее была отличная фигура, и, очевидно, поэтому она носит облегающую одежду – брюки и легкий свитер. Ирина Сергеевна вздохнула. У этой не будет душевных драм, все проще: лицом не взяла – фигуру подчеркивает, а работа, наверно, самая черная, тяжелая и простая. Чего же ей еще? Семья есть, на хлеб зарабатывает…

– Мила, ты куда? – позвала она дочь, которая соскочила с дивана к стоящему рядом мальчишке.

– Я погуляю с Володей, – сказала Мила. – Мы будем здесь, в зале, ты не беспокойся.

Мальчишка требовательно глядел на красивую крашеную тетю и ждал.

– Хорошо, – сказала Ирина Сергеевна, – только недолго.

Работница вернулась, вытирая ладонью мокрые губы, и опять села в свой угол, довольная, повеселевшая. Несколько суток в общем вагоне, июльская жара, духота – только вода и спасает.

– Притомились они, пускай побегают, – сказала она вслед сыну, который вел девочку за руку и поглядывал на нее покровительственно. – В Москву едете?

– В Ленинград, – сказала Ирина Сергеевна.

– А я на стройку.

Святая простота. Будто это не видно. Из какого-нибудь захудалого колхоза, наверное. На заработки.

– У вас красивый сын, – сказала Ирина Сергеевна.

– Хороший. В отца пошел, будто вылитый.

– Да? Ваш муж красив?

– Не муж – человек один. Встретились… Вовка вот остался, растет.

Какая трогательная доверчивость и прямота.

– Платит вам?

– Да нет, откуда. Я и не знаю, где он сейчас.

– Вот подлец!

– Нет, зачем же, он не подлец, он мужик хороший. – Работница положила ногу на ногу – стройные у нее ноги, длинные – и откинулась на спинку дивана. – Красивый он был, плечистый такой, ладный. Бесстыдник только. Раздеваться меня заставлял. Ну, правда, работа у него такая – художник, для дела заставлял.

– Так вы были натурщицей?

– Нет, в совхозе я работала. Совхоз в Казахстане новый организовали, на целине, там я и работала. По комсомольской путевке, призыв был. Мне и орден там дали, в другом совхозе, правда. Четыре года я там проработала.

– Вы героиня.

Работница усмехнулась:

– Куда мне, мужика просто искала. Хорошего мужика. Сама-то, видите, какая я, а деревня у нас маленькая, вот и ударилась на целину. Туда квёлый какой-нибудь не поедет – сильные приезжали, молодые, рисковые. А баб не было первые годы. Мне с моей рожей в самый раз.

– Напрасно вы так, – пожалела Ирина Сергеевна. – Зато у вас фигура, ноги вон…

Работница вытянула перед собой ноги в белых кедах, обтянутые узкими брюками, сказала просто:

– Этим бог не обделил, здоровое все, крепкое. Художник-то как увидал меня тогда у озера, так и ходил потом целую неделю, упрашивал: разденьтесь, говорит, еще, послужите искусству… Веселый был.

– И обманул? – Ирину Сергеевну уже захватил этот разговор.

– Нет, я сама. Раздеваться-то совсем надо было, а разве я разденусь перед чужим мужиком! Я и сказала ему прямо. Другие-то у нас – трактористы там, комбайнеры – тоже ничего были, да не полюбился никто, с ними я держалась строго, а этот сразу по душе пришелся: образованный он, красивый, сильный. И работник, видать, в своем деле настоящий. Первый-то раз, когда он согласился и после всего я разделась перед ним, так, верите ли, он глядит на мое тело, лицо у него горит, а в глазах – слезы!.. И не ко мне он потянулся, а листки свои сразу схватил, карандаши, кисти. Целыми днями меня рисовал. И когда рисовал, смотрел на меня так, будто гладил, я спиной даже его взгляд чувствовала, знала, на что он в эту минуту глядит… Хорошо рисовал, похоже. У меня родинка на животе… – работница поглядела на спящего старика, подняла темный свитер, обнажив белое тугое тело, и показала родимое пятно, напоминающее опавший осенний лист. – Вот эту родинку он тоже разок в точности срисовал. Да и вся-то я на его картинах как живая была. Извелся он со мной за лето. В ночную смену ходил за меня, чтобы днем я свободная была. А голову сзади только рисовал, когда лица не видать, а спереди когда рисовал, вместо головы круг делал. Я потом в журнале видала себя, родинку узнала и тело все – мое, а лицо было не мое – чужое. Правда, впору пришлось, красивая стала я с этим лицом – как царевна!..

Работница вздохнула, вытерла вспотевшее лицо, помолчала. Она не плакала, а улыбалась, глядя в одну точку и расслабев от воспоминаний… Наверно, она видела сейчас своего создателя-художника, который сделал ее красивой, видела далекую целинную степь с первыми палатками и себя, молодую и счастливую.

– А потом? – спросила Ирина Сергеевна.

– И потом хорошо было, – сказала работница, улыбаясь все так же мечтательно. – Все лето мы с ним прожили. Подружились. Для бабьего дела он гожий был, не жадный – настоящий мужик… Я на втором месяце была, когда он уехал.

– И адреса не оставил? – спросила Ирина Сергеевна, слегка покраснев.

– Он не знал ничего. Я хотела сказать, да раздумала: такого мужика связывать. У него своя работа, у меня – своя. Вовка зато вон растет, это уж общий, наш. Вовка, не балуйся там! – громко сказала она мальчишке.

Вовка гремел цепью у бака, пытаясь освободить прикованную кружку. Девочка стояла рядом и наблюдала. В нагревшемся за день низком помещении станции было душно.

– И не писал потом? – спросила Ирина Сергеевна.

– Прислал одно письмо, да я не ответила. Скоро я в другой совхоз перешла: неловко брюхо-то показывать, а потом вернулась в свою деревню.

– А сейчас что же, опять на стройку?

– Да так уж пришлось. Деревня у нас маленькая, сидишь, как в печурке, – тепло и не дует, хорошо вроде. Шесть лет прожила, а вот опять потянуло уехать. Дай, думаю, на мир погляжу, людей разных увижу, города. Может, и его где-нибудь встречу.

– Кого?

– Да Володю своего, художника, кого же еще. Он любил на народе быть, по стройкам ездить. Вы не слыхали про него там?

– Не слыхала.

– Может, еще приедет, подожду. В совхоз-то сперва я тогда приехала, а потом уж он. Через полгода.

– А если не приедет?

– Приедет. А не приедет, стройка большая, может, кого другого встречу, а его забуду. В таких местах мужиков хороших много.

– Боже мой! – не удержалась Ирина Сергеевна.

Ей было и жалко эту женщину, и поднималось непонятное раздражение на нее, такую блаженно наивную. Ездит на новые земли, на новые стройки; ее рисуют, награждают… Теперь вот сюда явилась, устроится, вероятно, на комбинат, где Игорь.

– Вы комбинат строить? – спросила Ирина Сергеевна.

– Его, – ответила работница. – Жить-то есть там где?

– Нет, – сказала Ирина Сергеевна. – Палатки одни, лес.

– Можно в палатках, мы привычные. Я ведь на год только в этот раз, проветрюсь маленько, – и опять в деревню. Через год Вовке надо в школу. Может, еще одного привезу, работать на ферме стану, детей растить, помощников себе.

Ирине Сергеевне хотелось поведать ей свои сомнения, показать на ту пропасть, которая нередко возникает среди людей, вовсе не таких далеких, как художник и его случайная натурщица, но сказать об этом она не смогла. Не потому, что стыдилась обнажить свое сокровенное, нет. Просто она чувствовала себя неуверенно с этими выводами, а за этой неуверенностью вставала совсем уж непонятная ревность.

– Опять красивого будете искать? – спросила она.

– Кого? – не поняла работница.

– Ну, если художника своего не встретите…

Работница усмехнулась:

– А как же! За такие-то версты, на пустое место… Плохонького я и дома найду и замуж выйду, только мне это ни к чему. По сердцу найду, по душе. Я на работе хорошая, способная, мужики это ценят.

И здесь она была права, до грубости пряма и права. Странно. И тот художник, который увидел необыкновенную для него натуру и пошел на близость, тоже, вероятно, не чувствовал никакой жертвы. Впрочем, у мужчин это происходит несколько иначе, хотя побуждением их поступков, причиной, служит все тот же жизненный закон…

Ирина Сергеевна вдруг представила Игоря в объятиях этой… м-м… и чуть не заплакала. И ведь может такое случиться, может! Вон она какая тоскующая и решительная… «Я на работе хорошая, способная, мужики это ценят». Еще бы! Игорь готов молиться на мастерскую работу. И губы подобрала, косоглазая. Красивого ей, сильного, чтобы художника своего забыть!

– А если наоборот получится? – спросила Ирина Сергеевна мстительно..

– Что наоборот?

– Ну, если ребенок унаследует не качества отца, а вашу внешность, манеры и все остальное?

– А-а, – засмеялась работница. – Ничего, я крепче себя выберу, сильнее. Баба я все же, чую.

– Слишком уж вы на чутье надеетесь.

– Как же мне еще? Что сердце подскажет, то и выберешь. Мы против сердца ничего не делаем.

Ирина Сергеевна промолчала.

На соседнем диване захрапел старик, повернувшийся навзничь, скрипнула половица – мальчишка работницы крался с соломинкой в руке к старику. Поодаль стояла Милка и наблюдала. Мальчишка наклонился над стариком и стал щекотать соломинкой у него в ухе. Старик перестал храпеть, повернулся на бок, и мальчишка удовлетворенно отошел к Милке.

Ей, очевидно, не понравился этот его поступок.

– Ты очень невоспитанный, Володя, – сказала девочка, направляясь к матери. – Над стариками шутить нельзя.

– А я не шутил, – возразил Вовка. – Он неловко лежал и храпел. Или не видела?

– Все равно, воспитанные мальчики так не делают.

– Дура ты, Милка, – сказал он серьезно.

– Дура?! – Девочка изумленно остановилась. – Если бы я была дурой, я бы на стенку полезла.

Вовка тоже остановился и, озадаченный, поскреб по-взрослому затылок. Потом лицо его просветлело, озарилось веселой улыбкой.

– Чего же не лезешь? – спросил он.

Милка заморгала и стала краснеть.

– Мила, оставь сейчас же его! – громко сказала Ирина Сергеевна и бросила укоризненный взгляд на соседку.

Работница сочувственно улыбнулась.

Мила забралась на диван рядом с матерью и опять раскрыла зачитанную книгу.

Вовка обнял ноги матери и сел возле них на пыльный пол. Все равно уж он измазал штаны, отбивая эту ржавую цепь, которой прикована к баку кружка. Вот он вырастет большой, поедет на новые стройки и на каждой станции будет сбивать цепи с кружек. А то родной матери пить не подашь, хоть весь бак тащи. Не воры же мы, нам только попить хочется. Без воды, говорят, как без хлеба, – и умереть можно. Нам только попить.

1965 г.

ДАЛЬНОБОЙЩИК

Вадька был еще полусонный и не бежал вприпрыжку, как вечером, а держался за руку и отставал. Горшенину пришлось его поторапливать. Когда подошли к детсадику, Вадька опять сказал, что у них новая воспитательница, зовут Любовь Михайловна, очень хорошая:

– Зайди познакомиться, пап, она уж третий день у нас.

– Как-нибудь в другой раз, – сказал Горшенин. – Я и так опаздываю.

– В другой да в другой, сколько ждать!

– Ты же сам плохо просыпаешься и собраться быстро не можешь. Ну, беги. – Горшенин нагнулся, чмокнул сына в розовую щечку и открыл ему дверь.

– Вечером не опаздывай, – крикнул Вадька.

– Ладно. – Горшенин побежал на автобусную остановку.

Кондукторша Кланя сухо кивнула ему, – все еще помнила обиду, – сунула билет, и Горшенин сел на заднее кресло. Рядом была девушка в очках, она строго посмотрела на него в ответ на то, что он ощупал взглядом ее круглые капроновые колени. Подумаешь, взглянуть нельзя. Радовалась бы, что молодой мужик интересуется, а не злилась. Кроме коленей, и глядеть-то не на что.

– Вам до «Высшей школы»? – спросил он.

– Не приставайте с утра, мне еще работать. – Девушка отвернулась к окну.

– Я тоже не гулять еду.

– Вот и помалкивайте.

Ничего, с достоинством. Интересно, где работает? Машинистка, наверно, либо секретарша у начальника: голос строгий, пальчики тонкие, ноготки накрашены.

Автобус тряхнуло на повороте, Горшенин не усидел и прислонился плечом к девушке – она посмотрела на него уже злобно:

– Такой здоровый, а бессовестный!..

– Извините, нечаянно.

– Все вы нечаянно.

Дура. Горшенин отвернулся от нее и поглядел на Кланю. Та в ответ ехидно улыбнулась: видно, заметила его неудачные попытки познакомиться.

– Кланя, дорогая, прибавь газку, опаздываю, – сказал Горшенин громко.

Кланя сразу оттаяла, кокетливо сощурила глаза. Красивые у нее глаза, как у Наташи, и добрая она, простая. Слишком простая и добрая, как курица. Горшенин показал ей фигу – пусть не надеется, – и Кланя опять погасла.

У «Высшей школы» Горшенин вышел и побежал в парк.

Его машина была на мойке, он поздоровался с Ольгой, своим диспетчером, попытался обнять ее и получил по рукам.

– Да они чистые, Оленька, – засмеялся Горшенин. – Руки друга всегда чистые и не причинят вреда.

– А пользы? – Ольга тоже смеялась. – Вот скажу Мишке, он тебе задаст перцу.

Горшенин выпятил грудь, упер в бока руки, свел к переносью густые брови – ладный, высокий, плечистый:

– Ну, сколько Мишек на меня надо?

Они опять рассмеялись, и тут подошел коротыш Мишка, муж Ольги. Узнав причину веселья, он вынул из комбинезона разводной ключ, погрозил им Горшенину и тоже засмеялся.

Они дружили давно, уже лет семь, поженились оба в один год и по праздникам ходили друг к другу в гости. Наташа тоже их любила и встречала как родных.

– Бугай, – сказал Мишка. – Некуда девать силушку-то.

– Девать-то есть куда, – сказал Горшенин, – да не хочется попусту.

– Вадька не болеет? – спросила Ольга.

– Здоровый. Новая воспитательница у них, предлагает познакомиться.

– Славный он парнишка.

– Парень всех мер. Куда мне сегодня, по прежнему маршруту?

– По прежнему, – сказала Ольга.

Горшенин получил путевку, осмотрел свою «Волгу», закусил в буфете и поехал на заправку.

Заправщица Нина Сенина ходила сердитая, на него даже не взглянула. Наверно, не выспалась или с мужем опять поругалась. Такая славная бабенка и вот уж который год мается с ним, алкашом. Любит, что ли? И как это так выходит: если один хорош, другой обязательно в чем-то гад.

Он заправил полный бак и поехал на автовокзал. Было жарко, даже душно, Горшенин опустил боковое стекло и слушал, как шуршат шины по блестящей под солнцем, только что политой улице.

У автовокзала его с ходу хотел взять лысый майор, который выбежал из очереди к нему навстречу, махая фуражкой. Горшенин объехал его, развернулся на пустой стоянке, притормозил. Майор подбежал запыхавшийся, сердитый:

– Не мог остановиться, бежал столько… уф-ф…

– Не положено на улице, есть стоянка.

– Скажи какой… уф-ф… правильный!.. А-а… солидный человек беги… уф-фа!

Горшенин коротко оглядел его. Штабник либо интендант, судя по погонам. Все они солидные. Побегал бы в строю, лысый черт, не задыхался бы так.

– Дальнобойщик? – спросил майор.

– Дальнобойщик.

– До Коломны. Трояк сверх счетчика твой. Сразу тыкает и покупает тебя.

– Нет. – Горшенин отвернулся и поглядел на толпящуюся очередь с мешками и чемоданами.

– Ты же до Коломны ездишь, – не отставал майор, – я же знаю! Сажай, а то номер запишу!

– Записывайте.

– И запишу! Взяли волю, хамы, и делают что хотят. П-подлецы.

Горшенин послал его к…… матери и вышел из машины.

Майор побежал в автовокзал жаловаться.

Горшенин прикинул терпеливую очередь, подошел ближе, разглядывая женщин. Впереди стояла чистенькая обиходная старушка с мешком, за ней сидела на чемодане кудрявая девушка с книжкой, – видно, не торопится, читает, даже не посмотрела на него, – за девушкой еще одна девушка или молодая женщина, очень красивая, сразу схватила его взгляд, улыбается дерзко и завлекательно, за ней пожилая беременная женщина, по одежде – сельская, потом старик у сундучка, подпоясанного бечевкой. Горшенин не стал дальше любопытствовать. Кудрявая с книжкой подождет, старушку с мешком, беременную женщину и старика надо взять. Ну и, конечно, эту девушку или молодку с призывным взглядом. Прохиндейка, должно быть, слишком смело глядит, но очень уж ладная. Как балерина.

– До Коломны четверо, – объявил Горшенин.

Девушка с книжкой сразу вскочила, подхватив чемодан:

– Ой, наконец-то!

– Не радуйтесь, вместо вас поедет старичок, – сказал Горшенин.

– Это почему же? Моя очередь, я и поеду!

– Нельзя, разобьемся.

– Это почему же?

– А потому, что, когда в машине две красивые девушки, я не знаю, на какую глядеть, и теряю управление.

– А ну вас!..

– Не ну, а подождите еще, поедет старик. Дедунь, тащи свой сундучок к машине. Уважать надо старших.

Горшенин взял у беременной женщины тяжеленный чемодан, подмигнул балерине: «Рядом со мной садитесь», – помог донести мешок старушке.

Разместив вещи в багажнике, захлопнул его, сел в машину. Балерина уже красовалась рядом, выставив капроновые колени. Тоже красивые, как у той очкастой в автобусе. Горшенин повернулся к старикам:

– Угнездились?

– Как на печке, – сказал старик. – Дай тебе бог здоровья. Душно только, жарко.

– В жару кость не ломит, – сказала старушка.

Беременная женщина, сидевшая между ними, развязала головной платок, распустила его по плечам, облегченно вздохнула. Такое у нее брюхо – в переднее сиденье упирается.

Горшенин опустил им стекло и мягко тронул машину.

Утренний час пик уже миновал, улицы разгрузились, у светофоров задержки почти не было. Скоро каменный лабиринт города с его горячим шумом остался позади. Горшенин вышел на старое рязанское шоссе и прибавил газку. «Волга» стремительно и жадно заглатывала шоссе, в дверцу завивался теплый встречный поток, шины шуршали сухо и усыпляюще.

Горшенин оглядел в зеркало пассажиров: старик дремал, откинувшись назад и задрав бороду, старушонка разглядывала сквозь стекло окрестности, беременная женщина, сложив руки на животе, прислушивалась к чему-то внутри себя.

– Первенца ждете? – спросил ее Горшенин.

Женщина устало улыбнулась:

– Первенца. Девятого. А может, и десятого, если двойня.

– Да ну!

– Вот тебе и ну. Это вы, молодежь, одного заведете и ахаете, а мы не живем впустую.

Старушка возрадовалась:

– Рожай, милая, рожай, пока есть возможности. У меня двенадцать было, и все выросли, в люди вышли. Гостинцев вот везу от них цельный мешок. Рожай на здоровье.

– Стараюсь, – сказала беременная. – Каждый год хожу как грузотакси.

– А работаешь? – спросил Горшенин.

– Счетоводом в колхозе. А муж тракторист. Герой Труда. Я, говорит, тебя тоже героиней сделаю.

– Молодец мужик!

– Молодец. А мне сколько уж лет ни выходных, ни праздников, кручусь день и ночь.

Старик тоже заинтересовался, перестал дремать.

– Крутись не крутись, – сказал он, – а спина всегда сзади. Мы со старухой семерых народили, а сейчас опять одни. Воркуем, как молодые.

– По новой начинайте, – сказал Горшенин.

– По новой! А ты сам-то женатый, знаешь это дело?

– Нет, – сказал Горшенин. – Собираюсь жениться, да невесты не найду. – Он заметил улыбку балерины, опустил правую руку ей на колено и погладил. Ничего, даже не отодвинулась, только колени, дрогнув, сжались. – Что же вы не хвастаетесь? – спросил он ее.

– Нечем. – Она улыбнулась ему приветливо. – Муж не герой – простой врач, даже первенца нет. Успеем еще.

– Вот, вот, успеем! – рассердилась старушка. – А когда успеешь-то, когда состаришься? Ты сейчас торопись, пока молодая, дети здоровше будут. И как вы живете без детей, господи!

– Чтобы связанной быть? – обернулась к ней балерина. – Благодарю покорно!

– Я в Бронницах сойду, – сказал старик. – Не забудь остановиться.

– А я в совхозе, – сказала беременная.

Балерина поглядывала на его волосатые, обнаженные по локоть руки с закатанными рукавами, и Горшенин опять положил правую ладонь ей на ногу, но тут его обошел «Москвич», и Горшенин оставил игру. Он не терпел, когда его обгоняли.

На въезде в Бронницы позабавило предупреждение рядом с дорожным указателем, очень крупное: «Водители! Будьте осторожны в местах, из которых выходят дети!» Горшенин прочитал его вслух для балерины, но она, видно, не поняла, только пожала плечами.

Он остановился возле культмага, достал из багажника сундучок, подпоясанный бечевкой, и пожелал старику долгих лет жизни. Старик не хотел брать сдачу: «На пиво оставь, на пиво!» – но Горшенин высыпал медяки ему в карман и помахал рукой.

Недалеко от совхоза, в деревне сошла старушка, а потом будущая мать-героиня, и дальше они поехали вдвоем. Балерина не мешала руке Горшенина изредка ласкать ее гладкую ногу и рассказала, что зовут ее Светланой, в Коломне она живет четвертый год и все время жалеет о Москве, но муж сидит здесь точно привязанный и твердит, чтобы она завела ребенка. Благодарю покорно!

Горшенин вспомнил свои прошлые бои с Наташей из-за этого же, вспомнил Вадьку.

– До чертиков надоело, – продолжала Светлана. – Училась в инязе, да бросила. А Коломна – это такая скука, меня даже рвет по праздникам. У вас есть дети?

Придорожная лесополоса, мелькавшая справа, была густой, высокой, и Горшенин съехал на обочину и остановился.

– Жарко, – сказал он. – Пойдем в лесополосу, я нарву тебе цветов.

Он вынул ключ зажигания, взял со спинки сиденья пиджак и вышел из машины. Светлана последовала за ним.

В лесополосе Горшенин выбрал место потенистей, посмотрел в сторону дороги – не видно, поле с другой стороны тоже было безлюдным, бросил на траву пиджак. Светлана задержалась позади него. Она скоро появилась, верхние пуговицы кофточки уже расстегнуты, смело подошла к нему, положила руки на плечи.

– Ты настоящий мужчина, – сказала она, глядя ему в глаза.

– Помнем кофточку-то, сними совсем, – сказал он.

Светлана быстро сняла кофточку, повесила ее на кустик, быстро села на постеленный пиджак, и все она делала уверенно, точно и быстро, как автомат. Будто запрограммирована на любовь. И такая красивая, нежная.

В лесополосе, в прохладной ее тени тоже стало жарко, очень жарко, даже душно…

Горшенин встал, дожидаясь, пока соберется Светлана. Потом, взяв пиджак, пошел к машине. Светлана держалась за его рукав, заглядывала вопросительно в лицо, дважды игриво ущипнула за бок.

– Ты обещал нарвать мне цветов, забыл?

Горшенин открыл ей дверцу, захлопнул, когда она села, потом сел сам.

– Ты даже счетчик не выключал? – удивилась Светлана.

Горшенин запустил двигатель.

– Что же ты молчишь? – обиженно спросила она, когда машина уже мчалась по шоссе. – И почему так гонишь, торопишься?

– Полчаса потеряли, надо наверстать, – сказал он.

– Смотри, какой деловитый! И всегда ты такой?

– Всегда.

– Оригинал! И все же ты мне нравишься. Вероятно, своей смелостью, уверенностью. Муж за мной два года ходил, и я ничего такого ему до женитьбы не позволяла.

Горшенин обошел два грузовика, автобус, потом черную «Волгу» и несколько «Москвичей». Хорошо отлаженный двигатель не чувствовал нагрузки, машина пожирала пространство, едва касаясь шоссе. Отличная здесь дорога.

– Вот все вы такие, – сказала Светлана. – Пока не возьмете свое, ласковые, милые, а как взяли… – Она отвернулась и всхлипнула.

«Два рейса сгоняю, – подумал Горшенин, – а третий – до Бронниц, не дальше. Вадьку надо забрать вовремя».

Коломна была уже рядом, и Горшенин спросил, куда ее подвезти.

– В центр, – сказала Светлана сухо.

В Коломне ему нравился кремль, игрушечный, трогательный своей красивой ненужностью. А может, он и нужен, если нравится, доставляет удовольствие одним своим видом. И башенки как игрушечные, и стены…

В центре он остановился, достал из багажника чемодан Светланы, подал. Она молча кивнула ему и хотела идти.

– А деньги? – спросил он.

Светлана вспыхнула, поставила чемодан.

– Даже так? – сказала она, усмехнувшись.

– А как же еще, – сказал Горшенин. – Это не собственная машина, а такси… Я заплачу за стоянку у лесополосы. Ты ведь не эта…

Светлана бросила пятерку на капот машины, защелкнула сумочку и подхватила чемодан.

– Возьми сдачу, – сказал Горшенин.

Светлана не оглянулась, но он догнал ее и ссыпал серебро на чемодан.

– Чаевых не беру, – сказал он.

Мелочь зазвенела, падая и раскатываясь по тротуару.

На стоянке ждать не пришлось – его сразу взяли два розовых, новеньких лейтенанта и бабка с девочкой в красном галстуке. Бабка с девочкой ехала до Люберец, лейтенанты – до Москвы. Одного звали Борей, другого – Васей. Вася сел рядом с Горшениным, потому что бабка отказалась занять переднее сиденье, чтобы быть рядом с девочкой, и всю дорогу до Люберец он просидел, обернувшись назад и разговаривая с Борей. Только и слышалось: «А помнишь?.. А помнишь?..»

Они были друзьями детства, учились в одной школе, но училища выбрали разные и вот теперь после выпуска опять встретились. Судя по разговору, друзья были настоящие. Как мы с Мишкой, подумал Горшенин.

Вася перебрался к Боре на заднее сиденье, и до самой Москвы они не умолкали. Горшенин завидовал их беспечности.

Второй рейс тоже прошел удачно. До Коломны ехала молодая пара, возвращаясь из свадебного путешествия, оба учителя русского языка и литературы и оба веселые, счастливые. У Бронниц Горшенин показал им предупреждение рядом с дорожным указателем. Молодожены оценили его и долго смеялись, а потом предложили Горшенину исправить на обратном пути надпись, заменив слово «Водители!» на – «Граждане!».

Обратно он вез тоже славную девушку, доверчивую такую, чистую, юную. Она рассказала, что родилась и все время жила в селе Дединове, а в Коломне работает только один год, сразу после школы поступила, и вот едет от завода в Москву на курсы программистов. Очень она любит электронно-вычислительные машины, даже во сне видит.

– Жалко, – сказал Горшенин.

– Почему? – удивилась девушка.

– Утром ехала со мной одна… – Горшенин вздохнул. – Быстрая такая, послушная и так же глупа, как электронная машина.

– Извините, но это от человека зависит.

– От человека, конечно, только все равно досадно. Красивая она, стройная… Как балерина. И муж, кажется, добрый человек. Вам не хочется замуж?

– Что вы, рано! – Девушка слегка смутилась. – Мой мальчик недавно в армию ушел, через два года вернется.

– Дождетесь?

– А как же, ведь мы любим друг друга.

Горшенин посмотрел на нее с уважением.

– А детей вы любите?

– Очень! – горячо сказала девушка. – У нас с Петей будет четверо: два мальчика и две девочки. Так мы договорились.

– А моя жена не захотела второго.

– Ничего, вы еще молодой, успеете, – с легкостью успокоила его девушка.

И третий рейс до Бронниц был без холостого пробега – Горшенин сдал выручку с перевыполнением, пожелал напарнику удачи и, взяв в диспетчерской записку, оставленную ему Ольгой, – она обещала на выходной приехать с Мишкой к нему, – отправился домой.

В автобусе он через одну или две остановки заметил утреннюю девушку в очках, которая стояла между креслами недалеко от него, и уступил ей место. Девушка, не взглянув на него, поблагодарила и села, уставившись сразу в книжку. Вот поэтому и носит очки, а скажи ей о вредности, сейчас же рассердится. Непонятная нация женщины, своевольная.

Вадька глядел в окно, ожидая его под присмотром нянечки. Значит, опять с опозданием – детей из группы уже разобрали. Горшенин встретил на пороге Вадьку.

– А Любовь Михайловна еще здесь, – сообщил он радостно, – Любовь Михайловна, папа пришел!

Из боковой комнаты вышла темноволосая худенькая девушка, чуть постарше Вадьки, наверно десятиклассница, робко сказала: «Здравствуйте».

– Добрый вечер, – сказал Горшенин. – Извините, опять я вас задержал.

– Ничего, – сказала девушка, – мы же понимаем.

Пожилая няня посоветовала:

– А вы найдите пока старушку, чего маяться-то. Она и постирает, и мальчишку отведет-приведет.

– На старушек сейчас дефицит, – сказал Горшенин. – Я два квартала оклеил объявлениями, и до сих пор нет. С весны.