Текст книги "Возвращение.Хмара-2"

Автор книги: Анатолий Гончар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)

Несколькими минутами позже всё тот же самый путник пылил в направлении одинокой кузни, стоявшей на отшибе города. Около неё он остановился, оставил своего коня на попечении мальчишки, отиравшегося подле кузни, и пружинящей походкой направился вовнутрь.

Полог, прикрывающий вход в кузню, отдёрнулся, и в открывшемся проходе появилась фигура в широкополом плаще, накинутом поверх белой рубахи, заправленной в широкого покроя холщёвые брюки.

– Ты? Тогда здравствуй, – без особой радости поприветствовал вошедшего хозяин кузни, но в ответ не был удостоен даже холодного кивка.

– Пять ножей, таких как прежде делал, скуёшь мне, – вместо приветствия хрипло пробасил вошедший.

– Так куда тебе столько-то? – кузнец вздрогнул и удивлённо развёл руками. – Я тебе вон сколь их уже перековал. А коли ты их продаёшь – так ведь и прибылью делиться надо… – сказал кузнец, обиженный неучтивостью вошедшего, и тут же поняв, что сболтнул лишнее, прикусил язык.

– Много говорить стал, так много, что недолго и языка лишиться! – глаза заказчика блеснули холодом мёртвой стали. Кузнец хоть и был не робкого десятка, попятился и, быстро покрываясь бисеринками холодного пота, поспешил к разгорающемуся горну.

К исходу дня довольный заказчик отсыпал кузнецу условленную плату и удалился.

Отряд росского войска, возглавляемый самим генерал-воеводою, обогнув по широкой дуге суверенный Трёхмухинск, медленно втянулся в узкую горную котловину. Вот уже которые сутки они беспрестанно двигались, останавливаясь лишь для того, чтобы дать отдых измученным коням. Вести, полученные генералом с голубиной почтой, были безрадостными. Мысли хоть нет-нет да и окутывались дремой, всё одно возвращались к вынужденно покинувшему завоёванные позиции росскому войску.

Сотня сопровождения медленно втянулась в горную теснину. Высившиеся по обе стороны дороги скальные уступы, казавшись неприступными, поднимались на десятки метров. Высланный вперёд дозор, не заметив ничего необычного, выехал из каменного мешка, и старший дозора условно махнул рукой. "Всё тихо, никого".

Впрочем, Всеволод и сам видел, что в этом каменном сифоне с его голыми скалами не сможет укрыться ни один мало – мальки большой отряд. Увидев условный сигнал, он отпустил поводья и в прежней задумчивости поехал дальше.

– Ложись! – внезапно вскричал Лёнька и, натянув поводья, сдержал коня, прикрывая собой пребывающего в молчаливой грусти генерал-воеводу, и тут же тяжёлый блёкло-белый предмет, выскочив, словно из ниоткуда, со смачным хрустом ударил верного ординарца в правую половину груди. Брызнула кровь, Лёнька схватился руками за рукоять стилета и повалился с коня в придорожную лужу. Мгновенья понеслись с неимоверной скоростью. Воевода вскинул щит, пытаясь закрыться от невидимого врага, но было поздно. Холодная, тонкая сталь, пробив кольчугу, впилась в самое сердце. Тихо застонав, Всеволод уронил оружие и распластался на шее коня, громко храпевшего от ударившего в ноздри запаха крови.

– К оружию! – сразу десяток глоток призвали ратников к бою.

– Наверху…

– Где? Где?

– Да вон же, вон!

– Лучники! – вскричал сотник, но выпущенные стрелы пропали втуне.

– Воевода ранен! – чей-то надрывный крик заставил сердца воинов болезненно сжаться.

– Не упусти сволочь!

– Живее, живее! – воздух наполнялся голосами. Ратники стали стремительно взбираться на, казалось бы, неприступные склоны. Где-то высоко вверху мелькнула серая фигура и исчезла в глубине леса.

– Ушёл! – тяжело выдохнул сотник, когда до его слуха донёсся приглушённый расстоянием цокот копыт стремительно удаляющейся лошади. Всё было кончено. Продолжать погоню было бессмысленно. Понуро опустив голову, воины стали медленно спускаться к оставленным внизу коням. Ожидание страшного известия заставляло их сердца сжиматься от чувства вины и изнуряющего бессилия.

Некоторое время спустя без вины виноватые ратники, стянув с голов шлемы, осторожно погрузили на телегу бездыханное тело воеводы. На другую телегу, выпростав место из-под припасов, два дюжих ратника положили его доблестного ординарца.

– Помрёт парень, не сдюжит! – до мутнеющего сознания Лёньки не сразу дошёл смысл сказанного. "Кто? Я? Нет!" – и с этими мыслями он на мгновение провалился в чернеющее зево бездны.

– Мож до лекаря-то довезём? Приворот какой – никакой на здоровье сделает, чай, и оклемается.

Ординарец с трудом преодолел пелену, окружающую сознание. Тела он не чувствовал, только видел чернеющую со всех сторон тьму и ощущал накатывающие волны ускользающего в бесконечность пространства.

– Всё едино помрёт, тут уж никакие привороты не помогут! Да – а – а, жалко, славный парень, – тяжело вздохнул укладывавший раненого седой ратник. – Как он за воеводу – то кинулся, а? Не всяк бывалый на такое б отважился. Вот ты б жизню свою не пощадил?

– Я? – растерянно переспросил второй, более молодой, но тоже далеко не юный, ратник. – Я – то? А то! Всенепременно! Разве ж по – другому возможно?

– А вот я даже и не знаю. Это ж как надо зубы-то сцепить, чтоб на такое решиться? Эх, хе, хе, паря, знал бы ты, что всё едино воеводу-то убьют, может и живой бы остался. А так и командира не уберёг, и сам богу душу, почитай, отдал.

– Да погодь ты хоронить-то его, живой он ещё!

– Живой – то живой, а хуже мёртвого. У него ж и сердце, почитай, не бьётся, и душа ещё не отлетела. Вокруг темнота одна.

– А ты-то почём знаешь?

– Да уж знаю… – стараясь не вдаваться в подробности, ответил седой. – Нет, не довезём мы его до лекаря, ей – богу, не довезём. По дороге тут, считай, миль сорок с гаком будет. Пока доедем, пока лекари освободятся, пока то, пока сё, он и спечётся.

"Воевода – батюшка умер"? – хотел крикнуть Леонид, но не почувствовал своей гортани.

– А ты кинжалу – то видел? – осведомился тот, что был помладше.

– Ещё бы! Я, почитай, едва ли не сам из груди воеводы его вытаскивал… Стилет – то был метательный. Справное оружие, славным кузнецом, будь он трижды проклят, кованное.

– Да я не об том. Слышал, что сотник – то говорил?

– А что?

– А то, что стилета эта самая – не простая, вензеля на ней узорчатые выведены. Сотник сказывал, что только один человек ведает тайный смысл этих вензелей вычурных.

– И кто ж он таков?

– Знамо кто, хозяин.

– Тьфу ты, господи, а то я не понимаю, что хозяин. А у хозяина – то имя есть?

– Имя? А, ну да, так ведь сотник так и сказал, что, мол, только одному Стилету вензеля энтовые тайну свою раскрывают. Стало быть, Стилетом его и кличут.

– Стилетом, говоришь? – Тихоныч поправил у неподвижно лежавшего ординарца сбившийся на сторону войлок. – Стилетом, – повторил он снова, и в памяти всплыло всё известное ему о легендарном, неуловимом и беспощадном убивце с таким странным именем-прозвищем Стилет. Да, убийцей генерала действительно мог быть именно он. Во всяком случае, это объясняло, почему гаду удалось с лёгкостью провести ехавший впереди дозор, а потом так же легко уйти от бросившейся вслед погони.

"Стилет, я найду тебя! Я выживу и найду! Я клянусь!" – в слабеющем теле Леонида тёплой волной стала разливаться всё возрастающая ярость. Кожей лица он почувствовал ветерок, доносивший прохладу с виднеющихся впереди предгорий, и ощутил в правой икре боль от давившей на неё рукояти выпавшего из рук и случайно попавшего за голенище сапога стилета.

Часть 2

Возвращение.

На пятый день блуждания вдоль тянущихся на многие мили болот, поросших чахлыми деревьями и непролазными кустарниками, не найдя на земле следов вражеских, следопыты Родовича повернули в обратный путь. На этот раз десятник приказал забирать на восток, а затем к северу, выбирая места посуше да поудобнее, дабы всю местность, что генералом наказано, разведать. К вечеру отряд наткнулся на тропинку, оставленную ими же, протоптанную до места, где их должны были ждать корабельщики, осталось полтора дня пути. Смеркалось. Огромное багровое солнце уже опустилось за горизонт, на небе появился отблеск первой ночной звезды. Уставшие от многодневного пути ратники выбрались на небольшую высотку, окружённую каменными развалинами какого-то строения, и остановились на привал.

– Костёр разводи, – десятник тяжело опустился на землю, – хоть одну ночь согреемся. До орков ныне далече, а зыры-оборотки в ночи приблизиться не отважатся. Хлад ночной да костёр огненный отпугнёт.

– Родыч, – Михаил ссыпал на землю большую охапку мелкого валежника, – вот ежели оборотки-то в нас поутру вцеплются, чего делать-то будем?

– Тьфу, дурак, типун тебе на язык! Ты мне беды не накаркивай, и без того на душе сумрачно. Больно складно дорога наша складывается.

– Тьфу, тьфу, тьфу, – вслед за десятником поспешно поплевался Михаил. Он много слышал об этих странных даже по меркам тьмы полузверях – получудовищах и встречаться с ними ему не хотелось.

Вскоре огонь лизнул сухие ветки валежника, и в весёлом потрескивании пламени как-то сразу забылись и орки, и бродившие в этих местах силы тьмы.

– Евстигней Родович, там, кажется, человек, – десятник покосился в сторону окликнувшего его воина.

– Чушь, откуда ему здесь взяться, в этих местах людей нет уж, почитай, лет так полтораста. Как последнюю заставу вывели, так места и обезлюдели…

– Говорю, человек! – Михась ткнул пальцем в темноту, показывая десятнику направление, где ему почудились контуры рухнувшей на землю человеческой фигуры.

– Так иди, проверь, коли тебе сидеть не можется, мож зверина какая за задницу тяпнет. Иди, иди, не гляди на меня! Да копье-то возьми, дурень, а то и впрямь кто во тьме прячется!

Ратник уже и пожалел о сказанном, но делать было нечего. Выставив вперёд копьё и поминутно оглядываясь, он осторожно приблизился к одинокому кустарнику сирени, за которым ему вновь почудились очертания лежащего человеческого тела. "Померещилось, ей – богу померещилось", – бормотал себе под нос ратник, всей душой надеясь, что среди высокой травы и впрямь никого нет.

– Ну, чего, Михась, есть там кто, али это белочки у тебя в голове прыгают? – окликнул его из-за спины кто-то из сидевших у костра ратников.

– И впрямь показалось, – ответил тот, не обращая внимания на скрытую в вопросе издёвку. – Нет тут никого, – он начал поворачиваться, чтобы уйти, и в этот момент до его слуха донёсся приглушённый стон, идущий из-за тёмных ветвей кустарника. "О, дьявол, что это"? Михась повернул голову в сторону костра, желая окликнуть кого-нибудь из товарищей, но передумал. Если за кустом никого нет, шуток и дружеских подначек не оберёшься. Быть всю следующую неделю шутом не хотелось, и ратник, превозмогая бегающую по спине дрожь, стал настороженно обходить чёрное окружье одуряюще благоухавшей сирени.

Тёмное пятно на отливающей в лунном свете траве и впрямь напоминало своими очертаниями лежавшего на земле человека. Михаил коснулся его кончиком копья, но тёмное пятно не пошевелилось. В высокой траве, шевелимой дувшим с востока ветром, ни рук, ни ног было не разглядеть, лишь вытянутое очертание человеческого тела. "А если упырь"? – Михась почувствовал, как его спина покрывается холодным потом, на лбу выступила испарина. Отступать, звать товарищей было поздно, засмеют. Михаил тяжело вздохнул, мысленно попросил снисхождения у Всевышнего, дрожа всем телом, опустился на корточки и осторожно коснулся рукой лежавшего на земле предмета. Материя, укрывающая его, была тёплой. "Слава богу"! – она не могла скрывать животное, а тепло принадлежать исчадиям смерти. Михась почувствовал облегчение и вслед за ним навалившуюся на плечи неимоверную усталость. Его руки осторожно ощупали лежавшее тело. Сомнений не было– перед ним был человек. Михась чуть привстал, ухватил лежавшего перед ним чужака за пояс и, крякнув, взвалил его на свои широкие плечи, опираясь на копьё, выпрямился и, слегка пошатываясь, побрёл к заинтересованно взиравшим на него товарищам.

– Ну и тяжёл! – Опустив свою ношу на руки повскакивавших со своих мест ратников, Михаил вытер рукавом выступивший на лбу пот, и победно окинув взором своих товарищей, добавил: – Я ж говорил, человек шавелится!

– Да ты погоди радоваться, ещё не знамо кого ты к нам приволок, как бы оно бедой не обернулось! – десятник строго посмотрел на не в меру развеселившегося ратника.

– Как это, как это кого незнамо? Что, сами не видите – человек это!

– Человек-то он человек, тока больно странный, – десятник сурово хмуря брови, покачал головой. – Ты на его одёжку глянь. Не ведомо мне такое одеяние.

– Ну, так всё одно, человек же… – уже не так уверенно протянул ратник, понимая, что в чём-то десятник и прав.

– И впрямь похож. Ежели б наши одежды одеть – то б не отличил. Дак ведь оборотки да колдуны всякие – они и не на такое способны…

– Так разве ж колдун будет валяться, словно куль беспомощный, его, поди, и зараза никакая не берёт!

– Хм, колдун колдуну рознь, и с ними разные оказии случаются.

– Мож в костер его, пока не поздно? – предложил кто-то из самых робких, прячущихся за чужими спинами ратников. – Костёр – он ведьмаков всяк распознаёт!

– Ты, Витясик, погодь с кострами-то! – возразил десятник, по голосу узнавший говорившего. – В костёр ещё завсегда успеется, а вот поохранять надо бы. Михась, ты его нашёл, тебе и службу нести.

– Да чего уж теперь там! – понуро пробасил ратник, почёсывая в затылке и по-хорошему завидуя товарищам, готовившимся завалиться спать. Впрочем, он был не единственный, кто оставался на страже, только остальные ратники несли службу посменно и по двое, но, правда, далече от костра, затаившись в черноте ночи.

А ночь, как назло, тянулась томительно медленно. Маявшийся у костра Михаил, уже чего только не делал, чтобы не уснуть: и звезды считал, и сам себе загадки загадывал, и ходил вокруг костра, мурлыкая под нос похабные песенки, и разглядывал своего "крестника", и всё едино, чуть было под утро не окунулся в объятья Морфея. И лишь только раскрасневшийся восток да первые лучики солнышка смогли разогнать окутавшую его дрёму. Светало, в свете солнца наряд незнакомца хоть и казался странным и чужим, но был сшит вполне по – человечески и даже чем-то был похож на покрой Трёхмухинцев, но, конечно же, из совсем другого, более тонкого материала. Михась внимательно осмотрел незнакомца, подумав, осторожно расстегнул и снял стягивающую его тело странную сбрую-амуницию с многочисленными карманами и кармашками. Затем, оглядевшись по сторонам, поспешил всё к тому же кусту сирени и, аккуратно сложив, спрятал его в тёмной глубине кустарника. Осмотревшись, он увидел валяющийся средь высокой травы и незамеченный им в ночи мешок зелёного цвета, такой же странный, как и чужеземец, но всё же чем-то очень похожий на солдатский ранец воинов его величества. Тут же лежало нечто ещё более непонятное: то ли колдовская палка, то ли какой-то научный предмет. Хорошенько помыслив, Михась решил всё это тоже убрать от греха подальше. Ему, принесшему незнакомца к их бивуаку, вовсе не улыбалось, чтобы товарищи приняли того за посланника тёмных сил. Ведь в тяжкий момент можно было попасть под горячую руку и разделить уготовленную колдуну участь. Тщательно замаскировав спрятанное, Михась, ещё раз пошарив по округе взглядом и не заметив ничего подозрительного, возвратился на свой пост. "Крестник" лежал на спине и по-прежнему не шевелился. Был он коренаст, широк в плечах, ещё совсем недавно брит (на щеках незнакомца пробивалась двух – трёхдневная щетина), возраста неопределённого – по лицу что-то между тридцатью и сорока годами, а по стати и сложению так и не больше тридцати. Всё это Михась отметил машинально, всё больше и больше убеждаясь, что перед ним самый обыкновенный (хоть и очень странный) человек. Теперь предстояло убедить в этом остальных.

– А этого понесёт кто? – буркнул кто-то из стариков ратников, коснувшись ногой лежавшего на земле незнакомца.

– Кто нашёл, тот пусть и тащит! – Витясик, как всегда спрятавшись за спинами товарищей, увязывал на груди завязки старенького ранца.

– А что, и понесу, и понесу! – упрямо закусив губу, Михась склонился над лежавшим на земле телом.

– Михась, отставить! Итак, чай, всю ночь глаз не сомкнул, намаялся, – вмешался в их разговор строгий голос десятника. – А ты, Витясик, смуту не заводи. Это дело божеское – всякой твари земной милость оказывать. Покель мы врага рода человечьего в нём не углядели, ношу, нам даденную, сообча нести будем.

– А ежели и впрямь обороткой окажется, что тогда? – не унимался не желающий брать на себя, как ему казалось, чужую ношу Витёк.

– А коль и так, бог, чай, за помощь немощному серчать не станет, чести нам нет никакой – слабого до погибели довести. А чтобы оторопь тебя не мучила, ты первым его и понесёшь, телом прочувствуешь, колдун али кто он будет.

Витёк хотел было заупрямиться, но взглянув на суровые лица товарищей, взвалил на горбушку тяжёлую ношу и, покряхтывая, поплёлся вниз по склону, следуя за уводящей вдаль, извивающейся, словно гигантская змея, тропинке.

Топот бегущих ног – это было первое, что я услышал. Меня трясло и подбрасывало. Каждый толчок отзывался тяжёлой болью внизу живота. Похоже, меня куда-то тащили. Я открыл глаза и увидел непередаваемую картину: я лежал на плече какого-то детины. Позади поспешали несколько странно одетых, увешанных средневековым оружием людей, впереди слышался топот ещё десятка ног.

– Поднажми, Михась, поднажми! – поторопил мою "конягу" бегущий вслед за нами седоволосый воин. – Если устал – подменю.

Моя "коняга" упрямо помотала головой и, сопя, припустила чуть быстрее. Меж тем бежавший позади дядечка поднял взгляд, и его глаза встретились с моими.

– Глядикось, очнулся! – выдохнул он, не останавливаясь.

– Да уж! – процедил я, не найдя в своих путавшихся мыслях ничего более лучшего.

– Идти сможешь? – похоже, смотревший на меня дядечка решил сразу взять быка за рога.

– Гм… м, – неопределённо промычал я, ибо ещё не сообразил, что же со мной произошло.

– Что идти, бежать надо! – сквозь хрипы, клокотавшие в его лёгких, просипел тащивший меня Михась.

– А что, может и побегу… – я мысленно прощупал своё тело и не нашёл ничего, что могло бы этому помешать. Боль внизу живота, образовавшаяся от неудобного лежания на костлявом плече тащившего, должна была быстро исчезнуть. В остальном (если не считать величайшего тупизма, царившего в моей голове) я чувствовал себя совсем неплохо.

– Ну, пусть попробует! – с сомнением в голосе процедил мой верный "Боливар", осторожно опуская меня на землю.

Я ощутил под ногами земную твердь и тут же почувствовал лёгкое головокружение. Мысли мои двоились, во всём теле чувствовалась дрожь, но бежать я, кажется, мог.

– Что, побежали?

Я постарался держаться как можно бодрее, но, похоже, впечатления не произвёл.

– Бледноват ты, паря, ну дак и впрямь побёгли, что ли?! – седовласый, подхватив своё копьё, легкой трусцой припустил по извивающейся вдаль тропинке.

"Ну, так-то я, пожалуй, сумею", – появившаяся неведомо откуда самоуверенная мысль придала мне силы. Свежий утренний воздух приятно освежал разгорячённое тело, бежать было на удивление легко, но так было первые десять минут, потом прошло ещё десять минут, потом ещё десять, потом ещё, а мы всё бежали всё той же "лёгкой трусцой", которая не казалась уже такой лёгкой. Я держался из последних сил, лёгкие мои сопели и разрывались нестерпимой болью. Радовало (если это, конечно, могло радовать) то, что я по – прежнему держался в лидирующей пятёрке, остальные стали потихоньку отставать.

– Не оторваться… – выдавил седовласый и, махнув рукой, перешёл на шаг. Вслед за ним на шаг перешли бегущие рядом и, тяжело дыша, стали дожидаться отставших.

– От кого бежим? – набравшись наглости, спросил я, смахивая ладонью текущие по лицу капли пота.

– А то ты не догадываешься? – полуобернувшись, бросил Михась и, считая, что разговор окончен, отвернулся.

"А я что, должен знать"? – такой простой, заданный самому себе, вопрос породил кучу новых. – А кто собственно, я такой? Что я тут делаю? Оказалось, что я о себе ни хрена не помню. Вот таки и приехали… Нет, ну это неправильно! Вот он я: руки, ноги, соображалка тоже вроде на месте, а вот что было до этого – тут, извините, тьма. Надо сказать, в тот момент я здорово расстроился, даже про свой вопрос забыл. Нет, правда, человек же – не тень, хотя и тень отчего-нибудь да берётся.

– Что молчишь, или и впрямь не знаешь? – вывел меня из размышлений чуточку потеплевший голос Михася.

Я отрицательно покачал головой.

– Вот те раз! А ты здесь откель взялся, коль такой простоты не знаешь? – он, чуть сбавив шаг, поравнялся со мной и, ступая по краю тропинки, пошёл рядом.

Я неопределённо пожал плечами. Если учесть, что делал я это на ходу, получилось довольно забавно, Михась улыбнулся.

– Да паря, чудно получается, а звать – то тебя как?

Я, тяжело вздохнув, простёр к небу руки, "мол, одному богу ведомо".

– Забыл, али совсем не помнишь? – теперь настала моя очередь улыбнуться.

– Не помню, забыл, наверное, – в тон ему ответил я, и не желая больше обсуждать собственную персону (благоразумно решив, что придёт время – всё выяснится, а как же иначе?) повторил свой вопрос.

– Так кто же за нами гонится-то?

– Оборотки распроклятущие.

– Кто? – оборотки, оборотни, если я не ошибаюсь, это нечто ночное, а тут при светлом дне…

– Оборотки! Ты чего, не слыхивал?

– Так они вроде ночью… – неуверенно протянул я, глядя, как мой собеседник сердито смотрит в мою сторону.

– Ночью оборотни, а оборотки – горгуны по – гоблински, зыры по – ванахски, днём промышляют, – ответил он и добавил совсем сникшим голосом, – стаями.

– Большими? – не найдя ничего лучшего, на всякий случай уточнил я.

– Чтобы нас сожрать, и половины хватит, – усталость от бега и последующей быстрой ходьбы постепенно переходила в давившую на плечи безысходность. Я видел, как на лицах ратников появляется тень чёрной тоски, тоски, что появляется у людей, прощающихся с собственной жизнью.

– И что, ничего нельзя сделать? – похоже, я был единственный, кто ещё на что-то надеялся.

– Можно, но нам не убежать, они слишком близко. – И впрямь, позади отчётливо слышалось чьё-то пронзительное завывание, не то стон, не то странная песня. Вой-песня приближалась, наполняющая тоской душу и парализуя волю.

– А сражаться? – я не терял надежды.

– Сражаться? Естественно, мы будем сражаться, но никто ещё не видел смельчаков, похвалявшихся своей победой над горгунами. Они хитры и на большое войско не зарятся, а раз за нас взялись, значит, мы им по зубам придёмся. Прежде тут гарнизоны стояли, а как твари объявились, так никому житья и не стало. Говорят, искали их логово не единожды, тока мелкие отряды сгинули, а крупные ничего не нашли. Так и ушло войско государево отсюда, а вслед за ним и места эти обезлюдели, то ли покинули люди места родные, то ли сгинули, то мне не известно. А сражаться будем, как же не сражаться? Вот догонят нас твари и сразимся. Тебе кинжал – то хоть дать? Владеть умеешь?

Я неопределённо пожал плечами. Михаил хмыкнул и, сунув руку за пазуху, вытащил на свет божий узкий клинок длиной в добрый локоть, а вслед за ним и тонкой работы ножны.

– На, держи! – вложив оружие в ножны, он рукоятью вперёд протянул его в мою сторону. Кинжал оказался тяжёлым, с деревянной резной рукоятью, украшенной каким-то едва видимым орнаментом, каким именно, рассмотреть на бегу мне не удалось. Сталь клинка, хоть и потемневшая от времени, оказалась весьма острой – едва прикоснувшись к лезвию, я располосовал указательный палец. Бинтовывать его было некогда, топали, не останавливаясь, хотя, впрочем, и бинтовать – то было нечем. А шум, издаваемый преследователями, всё приближался.

– Надо остановиться, перевести дух, – отрывисто бросил я, пригибаясь, чтобы не задеть головой склонившуюся на пути ветку.

– Что, притомился? – ехидно поинтересовался семенивший позади меня Витясик.

– Не больше тебя, – мне хотелось добавить "сам дурак", но я сдержался. – Надо передохнуть, чтобы встретить врага со всеми силами.

– Так ведь догонят! – отозвался кто-то из шедших впереди ратников.

– Да ведь всё равно догонят!

– А может, ещё убежим?! – отозвался всё тот же голос, с тайной мыслью, что его надежду кто-нибудь поддержит.

– Феофан, чё чепуху – то молоть, – тяжело дыша, Михась перескочил через лежавшую на пути валежину, – всего ничего до погибели осталось! Пришлый прав, остановиться бы надо. А надышаться теперь уж всё одно не надышишься. Кто позорче – ищи место, что поудобнее. А, вон я и сам вижу! Гряда каменная, туда забирай! – Михась принялся командовать ратниками, забыв, что не он здесь старший, но десятник, давно плетшийся позади, не вмешивался. Ему, старому воину, было всё едино где принимать смертушку, со своей гибелью он уже смирился. Поэтому предложение встретить врага глаза в глаза его вполне устраивало.

Каменная гряда, на которую нам предстояло забраться, убегала куда-то вдаль, постепенно расширяясь до размеров полноправного горного хребта. Огромный каменный монолит, невидимый снизу из-за заслонявших его деревьев, располагался точно по его середине. Левая сторона гряды, по которой мы взбирались, была относительно пологой, зато правая почти сразу переходила в глубокий, зияющий бездной, обрыв.

– Лезьте на каменюку! – сквозь рвавшиеся на волю хрипы приказал выползший на гряду десятник.

– Здесь погибель встретим, – нестройно отозвались ратники, никак не желая карабкаться наверх по скользкой поверхности камня.

– Лезьте, мать вашу! Умирать они порешили… Ишь, какие скорые, может и поживем ещё! – десятник размахивал своей саблей в воздухе, подгоняя наиболее упёртых ратников.

Едва сам Родович, лезший последним, оказался на вершине так кстати попавшегося нам монолита, как до вершины гряды, прыгая огромными скачками, добрались наши преследователи. Огромные (с доброго быка) чёрные, с длинными отвислыми рылами, с кривыми острыми зубами, торчавшими в разные стороны, они удивительным образом были похожи на обыкновенных разжиревших вепрей, только сзади, вместо закрученных поросячьих хвостиков, толстым поленом свисали лохматые волчьи хвостяры. Почуяв близость добычи, чёрные "кабаняры" разразились радостным заунывным пением, ту же секунду сменившимся единым вздохом-воплем разочарования, ударившим по моим ушам, словно грохот пушечного выстрела. Вся их кровожадная кодла на минуту застыла, уставившись своими поросячьими глазами – бусинками на притихших на вершине монолита ратников. Затем самый большой и страшный зверь-оборотень с седыми или просто светлыми щетинными залысинами, сделав короткий разбег, оттолкнулся всеми четырьмя ногами и прыгнул. До ближайшего к нему ратника он не долетел добрые полметра, но седины бедному служаке наверняка добавил. Видя, как зверина готовится к новому разбегу, нам пришлось потесниться. И вновь зверь не допрыгнул те же самые полметра. Третий его прыжок слегка ободрившиеся ратники встретили копьями. "Кабан", ударившись грудью о поставленное на его пути копьё, взревел, заскрежетал копытами (более похожими на трехпальцевые лапы) о камни и, сердито сопя носом, рухнул вниз. На его груди осталась лишь одна маленькая, едва видимая царапина. Ратник, державший копьё, от силы удара едва не слетевший с камня вниз, очумело таращился на треснувшее у основания древко. Вожак стаи какое-то время то отходил назад для разбега, то снова возвращался к камню, то ли не решаясь, то ли понимая всю тщетность своих попыток достать нас своими зубами. Наконец, ему это, по-видимому, надоело. Он почти по-поросячьи хрюкнул, брякнулся на свой толстый зад и, вперив взгляд в безоблачное небо, застыл в полной неподвижности. Остальные зверюги рассредоточились вокруг давшего нам приют камня и, следуя примеру своего вожака, застыли в молчаливом ожидании. Я сосчитал эту угрюмую компанию зверооборотней – их было пятнадцать, ровно на три больше, чем нас.

– Чего делать-то будем? – Витясик, вцепившись дрожащими руками в холодную твердь камня, словно завороженный, следил за замершими животинами.

– Ждать, – ответ десятника был лаконичен.

– Чего ждать-то, разве ж они уйдут?! – голос ратника дрожал.

– Уйдут, – уверенно заявил широкоплечий воин со свеженаложенной повязкой на правой руке. Это его копье треснуло, ударившись о грудь столь рьяно бросавшегося на нас оборотки. – Долго не насидят, сильнее проголодаются и уйдут оленей да кабанов по лесам гонять.

– А мы шо? Доколе тут сидеть будем? – Витясику не полегчало.

– Да сколько надо, столько и просидим. Нам – то что, еды да питья вдосталь, три – четыре дня продержимся, а там, если что, и наши, поди, подоспеют. Не могёт такого быть, чтоб не хватились! Мы ж сегодня к вечеру вернуться обещались. Да ты, малый, не дрефь, уйдут они, завтря же и уйдут. А ежели…

– Помолчали бы вы оба! – сердито гаркнул на них десятник. – Почём мы знаем, может, они наш язык разумеют. А вы о наших планах да надеждах треплетесь!

Все смолкли. Воцарилась тишина. Наши "разговорчивые" пристыжено молчали, да и остальным говорить было не о чем. А между тем в "стане" врага началось непонятное брожение. Оборотки по очереди подходили к своему вожаку и, ткнувшись ему в ухо, подолгу стояли, словно что-то нашёптывали, затем отходили в сторону, а место подле вожака занимали другие. Складывалось ощущение, что эти тупорылые "морды" проводят совещание. И впрямь, чем больше я вглядывался в происходящее действо, тем больше в этом убеждался, и поверьте, ощущение было не из приятных. Наконец, к вожаку подполз самый мелкий, самый шелудивый зверь. Что есть мочи виляя хвостом и унизительно поскуливая, он приблизился к своему вождю и так же, как все, ткнулся ему в ухо. Даже я смог разглядеть (или вообразить?), как на морде главного оборотки появилось брезгливо-презрительное выражение, но по мере того, как время шло, выражение морды менялось. Сначала она стала задумчивой, затем и вовсе радостно-восторженной. Вождь поднялся на ноги. Удостоив столь угодившего "начальству" "кабанишку" поощрительным тычком в спину, "высшее руководство" в лице седовласого "вепря" заунывно ноя, принялось разъяснять своим соплеменникам дальнейший план действий. Что они там напридумали, стало ясно в последующие пять минут. Вся эта свора, ворча и лязгая челюстями, принялась ковырять носами (именно носами, а отнюдь не свинячьими пятачками, которых у них не было) каменистую почву как раз с той стороны, где располагалась глубокая пропасть. Всё стало ясно. Похоже было, что они не такие уж и голодные, если решили нас просто угробить, скатив валун в необъятные глубины пропасти. А может, рассчитывали, что мы предпочтём сражение?

– Что э-т-то они задумали? – вновь обеспокоился Витясик, растерянно оглядываясь по сторонам.