Текст книги "Клёст - птица горная (СИ)"
Автор книги: Анатолий Ключников
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц)
Я вместе с горцами совершил конную прогулку вокруг научного городка Божегории. Да, Кудрявый описал всё правильно: около королевского замка сложился новый посад, а множество строителей усердными муравьями возводили каменные стены. Посад располагался как бы уровнем ниже, чем основная цитадель, но тоже прижимался к горной речке, рождавшей возле него небольшой красивый водопад.
Горцы показали мне поле, с которого, по уверению их вожака, взлетали летающие телеги. На его краю красовались невысокие строения, созданные из толстых жердей, обтянутых грубым льняным холстом-мешковиной по типу походного шатра. Для зимы, конечно, они совершенно не пригодны, но зато летом могли укрыть от солнца и дождя хоть целый обоз. Увы, лично мне так и не посчастливилось увидеть ни одной летающей телеги, хотя мой главный провожатый клялся памятью предков, что несколько раз видел, как чёртовы колымаги поднимались в небо, и даже без моей подсказки угадал, что у них имелось по 4 крыла. Сколько таких чудо-колымаг скрывается под гигантским тентом, он не смог ответить. То ли точному счёту не был обучен, то ли и правда не знал.
Конечно, уважаемый читатель, я и без ваших подсказок понял, что обнаруженный «сарай» – заманчивая цель для внезапной атаки. Но только и божегорцы показали себя отнюдь не простаками: «заманчивый» навес охраняли ВОИНЫ. Не городская стража, а воинская. Опять-таки, для группы умелых головорезов нет особой разницы – городская стража перед ними или воинская, но, если периметр охраняют военные, то, скорее всего, под тентом тоже вояк немеряно. Вспомните военный лагерь: охрана, вроде бы, небольшая, но, если вы прорвётесь внутрь, то будете иметь дело с целой армией. Т. е., с тысячами неласковых мужиков, вооружённых настоящим оружием и отлично умеющими им пользоваться. Вот и тут нас мог ждать такой же сюрприз.
В идеальном случае внутри могло не оказаться ни одного солдата. Но! – но навес окружало неизвестное мне ранее ограждение: тонкие параллельные нити, закреплённые на металлических столбиках, на которых подвесили неисчислимое множество жестянок. Порви одну нитку – и будет великий перезвон, особенно слышимый ночью. Интересная, кстати, идея, – надо будет подумать о её применении в моей стране… Нитки, похоже, шёлковые, не гниющие. Причем, заграждение сделали в два ряда.
Атаку, конечно, надо делать не ночью, а днём, когда под навесом окажется максимальное число работающих – целей захвата. И в этом случае шёлковые нитки особой роли не сыграют: порубить их мечами – и все дела. Но! – но был и ещё один нюанс: несколько сторожевых вышек, на каждой из которой стояло по двое часовых-лучников. Причем, на их луках тетива была не спущена, а натянута в боевое положение – безо всяких шуточек. Подозреваю, что этих стрелков подбирали не на улице, а взяли лучших армейских, дальнозорких. Кстати, один из низ заметил нашу конную группу, что-то крикнул и помахал нам рукой.
– Гха, гха! – гаркнул один из моих сопровождающих и помахал в ответ. Громко так крикнул, – у меня даже в ухе зазвенело.
Итак, дело ясное: нужно разнюхать, сколько внутри «сарая» охраны и сколько – работников. В любом случае нужно составить план так, чтобы в захвате участвовало как можно меньше людей, ибо в противном случае Кудрявый не сможет объяснить божегорцам, как через его горы прошло незамеченным большое количество вооружённых людей. Всё-таки сарай – это не замок, и выкрасть человека из него гораздо проще. Я слегка повеселел и воспрянул духом: задача показалась мне вовсе не такой безнадёжной, как представлялась изначально. Разумеется, я не скажу Кудрявому ни полслова из моих новых соображений…
Вот в таком приподнятом настроении я возвращался назад в столицу. Чтобы не бегать туда-сюда, я решил по пути заехать в расположение божегорской воинской части и завербоваться, – вернее, просто заключить фиктивный контракт, ни к чему лично меня не обязывающий. Её расположение мне сообщили в Славгороде, в городской управе: мол, там охотно принимают всех наёмников.
Дуракам контракт не писан
Военный лагерь меня впечатлил. Огромный правильный прямоугольник был окружён заострёнными брёвнами, вкопанными под углом, – остриём наружу. Деловая суета поневоле настраивала всех въезжающих на серьёзный лад.
В нос ударил знакомый запах конского пота и навоза, немытых мужских тел и нестиранного белья; в нескольких местах работали походные наковальни. Я оглядел территорию: развевались вымпелы 5-го и 7-го божегорских легионов, отдельных кавалерийских центурий. Армия была усилена пятью требушетами, парой десятков баллист и более малых онагров; скорпионов-стреломётов казалось несть числа – похоже, каждая сотня имела свой собственный.
Я попытался определить, имеется ли тут пороховое вооружение, но не сумел: всё-таки его приняли на вооружение тогда, когда я в армии уже не служил. Любой онагр или даже требушет мог оказаться метателем «адских горшков» – я поневоле почувствовал себя штатским «валенком».
По счастью, сам набор наёмников, казалось, сохранился в своей древней изначальной сути: под открытым небом стоял стол, сколоченный из грубых сосновых досок и безнадёжно заляпанный чернилами и жиром, за которым восседал ушлый вербовщик с пальцами, ещё более безнадёжно испачканными чернотой. Был он броваст, усат и волосат, а его ухмылка обнажала щербатый рот с гнилыми зубами. Рядом кучковались немногословные десятники с бандитскими рожами с недружелюбными взглядами. Всё, как всегда и везде.
На столе лежала кипа готовых заготовок для контрактов, прижатая камнем, чтобы листки не разметало ветром. За своё волосатое ухо вербовщик заткнул гусиное перо, измочаленное до полного позора.
– О-о-о-о, кто к нам пришёл! – писака лицемерно изобразил дружелюбное гостеприимство и кивнул на грязный, расшатанный табурет. – Божегория всегда рада славному солдату! А Вам что угодно, дедушка?
Не буду спорить: моя полуседая голова и полукоричневая кожа выдавали во мне юношу в довольно зрелых годах, но всё-таки мне казалось, что для внуков я ещё довольно молод. Однако, издевательское ржание десятников зародило в душе сомнение: неужели мне могут ОТКАЗАТЬ?! Меня что, и правда считают стариком?! Я что, сгорбленный или хромой?! А, если откажут, то мне тогда, стало быть, придётся убираться домой несолоно хлебавши, поскольку созданная тут система тотального контроля не оставит иного выхода: раз тебя в армию не взяли, а иной цели прибытия не указано, то, стало быть, пожалуйте на выход… в голове заметались панические мысли типа того: а, если и тут устроиться вышибалой, то это станет оправданием моего проживания в Славограде?
Рой подобных мыслей сбил меня с толку, и я не поспешил сесть на предложенный табурет.
– Ты чо пришёл, дед? – грубо окрикнул меня в спину один из десятников, как будто кулаком ткнул. – Забыл, что ли? Память отшибло на старости лет?
Остальные поддержали товарища тупым гоготом. Вербовщик криво ухмыльнулся с ехидцей, проявляя, однако, живейший интерес. Или ему тут с развлечениями туго? – ладно, сделаем ему развлечение…
Тот, кто окрикнул меня в спину, подошёл справа и хлопнул меня по левому плечу. Я, оценив расстояние, ударил его, не глядя, локтем в нос. Десятники – люди крепкие, их обычным переломом носа не смутить и не свалить – я повернулся и сделал ему вдогонку «удар кобры» под дых и ещё в одну точку, чтобы он гарантированно не мешал бы ещё минут пятнадцать; шутник согнулся и молча рухнул на спину.
Враждебно зашуршала сталь: все стоявшие схватились за мечи. Я не спеша взялся за стул – на меня замахнулись сверкнувшими клинками, но я просто передвинул его и уселся.
– Что же вы на сидящего старика оружием замахиваетесь? – спросил я. – Страшно, что ли?
– А ты шутник, дедушка, – осклабился вербовщик.
– От шутника слышу, – парировал я.
Десятники опустили мечи, но убирать их в ножны не спешили.
– А ты меч-то сможешь в руках удержать, дед? – спросил меня писака.
– А ты проверь, – предложил я.
Вербовщик только подмигнул – и мне тут же сунули в руку деревянный клинок. По весу он не отличался от боевого, но размер и баланс – не те… ладно, поиграем.
Я встал и размял плечи, сняв пояс со своим оружием. Против меня сразу вышел крепкий воин с яростным взглядом, одетый в полный защитный доспех и сжимая в руке боевое оружие. Хм, а у них тут очень интересные правила игры… судя по лицам присутствующих, никакой несправедливости они не увидели.
– Хра-а-а-а! – выдохнул мой противник, крутанув меч в мою сторону, разминая кисть руки.
Деревянный меч – это, по большому счёту, просто палка, а, раз так, то я принялся быстро лупцевать моего противника как палкой, – крест-накрест, не опасаясь, что убью его. Воин мне попался умелый, отбил все мои удары и даже отмахнулся – мне пришлось пригнуться, пропуская свистнувшее лезвие над головой.
Получилась малая передышка; мой противник на этот раз начал первым и рубанул меня сверху вниз, как топором, как будто я ему полено. Я отставил правую ногу, отвернул левое плечо, не принимая удара, – рука напавшего поневоле рухнула вниз. Но воин был не прост: видя, что его противник уходит влево, он быстро повернул удар за мной вослед, пытаясь достать меня хотя бы по ногам. Я, в свою очередь, хлопнул своей палкой сверху по его мечу, и тот, начав двигаться вниз, шаркнул по земле, теряя инерцию и выворачивая руку своему владельцу. Остриё на миг увязло в грунте, и я, воспользовавшись этим, ударил ступнёй сверху вниз по застрявшему лезвию. Мой противник не смог удержать меч, и тот оказался прижат к земле моей ногой. Такая досада на миг выбила соперника из колеи, и он сразу получил моей палкой по левой щеке. Удар по голове – это всегда штука неприятная: мой противник сразу вышел из боя, зажав ладонью щёку, а потом, потеряв устойчивость, тоже упал наземь.
– Вы даже со стариками воевать не умеете, – пожурил я «приёмную комиссию».
Забава удалась: вербовщик был в восторге. Десятники тоже лыбились уважительно и по одному вложили мечи в ножны.
– Слушай, дед, а давай возьмём тебя десятником, – предложил вербовщик. – Обычно мы десятника утверждаем после того, как присмотримся к людям, а ты себя сам показал. Жалование тебе будет побольше, а работать будешь поменьше. Как раз для тебя должность…
Я согласился: по большому счёту мне было всё равно, так как мне нужны были не деньги и не должность, а бумага, контракт, – для прикрытия проживания. Писака вытащил бумагу из-под камня, потребовал мою подорожную и переписал из неё моё настоящее имя и кличку.
– Клёст, клёст, – он задумчиво пожевал кончик размочаленного гусиного пера. – Уверен, тебя тут будут называть «дедом». Подписывай…
Я черканул там, где было указано, засунул свой экземпляр контракта за пазуху и повернулся уходить.
– Стой, ты куда?! – окликнул меня вербовщик.
– Поживу пока в городе, – я пожал плечами. – Придёт война – позовёте.
– Слушай, ты подписал контракт! – разгорячённый писака даже привстал из-за стола. – Всё, сейчас твоя жизнь целиком и полностью – собственность Его Величества короля Божегории, – да продлит Пресветлый годы его жизни и правления!
– Я и не спорю. Сказал же: будет война – приду.
– Ребята, держите его: он не понимает! – взвизгнул вербовщик, вскакивая и опрокидывая свой стул.
Передо мной сомкнулась стена хмурых десятников; один из них даже упёрся ладонью в мою грудь, кто-то схватил за рукав. Пришлось оглянуться.
– Слушай, десятник, я не знаю, где ты там раньше служил! – завопил писака. – А у нас порядок такой: поставил подпись – иди в свою палатку и не выделывайся!
– Ребята, вы что? – я ударил на жалость. – У меня же все вещи в городе остались, доспехи и даже оружие кое-какое. Дайте хотя бы забрать!
– Какие там у тебя вещи? – не унимался гнилозубый. – Брильянты, што ли? Мешок золота? Доспехи и оружие мы тебе и сами дадим – не нищеброды мы, а армия Его Величества! Пойдёшь и выберешь, что нужно. Давай, топай в свою сотню! Грач, проводи!
– А лошадь?
– А лошадь твоя теперь есть собственность королевской армии! – он потряс поднятым вверх указательным пальцем. – Ты это сам в контракте подписал. Будет сегодня кому-то суп из свежей конины, – на другое твоя кляча всё равно не пригодна.
Опять послышался дружный гогот; смеялись все, – даже оба подшибленных мною солдата, вставшие на ноги.
– Давай, пошли со мной, – Грач хлопнул меня по плечу так, что моя рука повисла плетью, парализованная болью.
«Ничего, ночью убегу.»
– Кстати, даже не думай убегать! – крикнул вослед вербовщик. – Иначе я объявлю тебя в розыск, а ваше посольство получит уведомление не оказывать тебе помощь!
На вторую угрозу я чихать хотел, а вот первая была куда как серьёзной. Я остался без подорожного листа и с явным иностранным акцентом. При таких активах мне один выход – попытаться тайно вернуться в свою страну. Задачка не самая сложная: меня, бывало, окружали в лесах и загоняли, как зайца, а я всё-таки шкуру свою спас. Положим, домой я вернусь, а что дальше? Опять работать вышибалой, без перспектив? Получить другое прикрытие и вернуться в Божегорию, где объявлен в розыск? – меня, скорее всего, повяжут прямо на таможенном посту.
Жить у Аптекаря, подвергая его смертельному риску, пока он сделает мне другие документы? – Лебедю это очень не понравится. Скорее всего, он прикажет этому дядьке просто отравить меня втихаря – и все дела.
Попал…
Грач привел меня в одну из холщовых палаток, коих имелось неисчислимое множество. Они все располагались правильными рядами, выровненные по нитке, как солдаты в строю. Жилище типового размера, рассчитанное строго на 10 человек, возле которого на треноге стоял закопчённый котёл, тоже на 10 порций.
– Десяток, становись! – заорал горбоносый Грач.
Из палатки заполошно выскочило 6 человек, седьмой бросил котёл и тоже встал в строй. Команда застала всех врасплох: трое светили голым торсом, все отдыхавшие в палатке оказались босыми. Пара наёмников – явно желторотые первоходки, а голопузые очень похожи на отъявленных висельников. «Кашевар» браво отсвечивал огромным фиолетовым фонарём под левым глазом, на его ногах красовались лапти, сплетённые из кожаных ремешков. Какая обувь у остальных бойцов, я в тот миг предпочёл не думать.
– Слушай сюда, быдло! – продолжил Грач. – Вот это – отныне ваш новый командир, отец ваш родной и сам Господь бог-Вседержитель Пресветлый в одном лице. Слушайте его, как священника на проповеди, если хотите сохранить вашу трижды никому не нужную жизнь. Если, конечно, вы, придурки, знаете, кто такой священник, и чем он занимается. Понятно?
– У, да, да, га, – отозвалось быдло, не особо возражая и расслабленно улыбаясь.
– А ты сам куда, Грач? – спросил один из уголовников, почесав волосатое татуированное брюхо.
– А у меня и без вас полный десяток, вы мне нафиг больше не усрались, – ответил тот радостно и любезно, потом повернулся ко мне. – Будь здрав, Клёст! Не скучай! Моя палатка рядом, если что.
Он снова хлопнул меня по плечу и потопал к себе, мурлыча под нос фривольную песенку.
– Здравствуйте, бойцы! – громко крикнул я, подтянувшись.
– Здрав, здрав, здрав… – вразнобой ответили мне, изображая разную степень подчительности.
«Господи, да за что мне всё это?!!»
– Разойдись! – в сердцах бросил я и пошёл устраиваться в палатку.
Как я помнил, место командира – строго напротив входа, наособицу ото всех, спящих от входа направо-налево. Такое расположение очень удобно: ты лично сам видишь всех входящих-выходящих, а они при этом тебя ногами не задевают. Кроме того, во время сна тебя никто спросонья не бьёт руками или ногами.
Каково же было моё раздражение, когда я увидел, что это место кем-то уже занято. Не вдаваясь в рассуждения, я, раздражённый неудачным днём, просто ногой отшвырнул чужую лежанку в сторону и бросил на освобождённую территорию свой отстёгнутый пояс. Почувствовав спиной молчаливое напряжение, я повернулся лицом ко входу.
– Командир, ты не прав, – заявил мне сухощавый шкет, стоявший впереди вошедших. – Не по понятиям это, не по совести. Мы тебя впервые видим, а все места давно поделены.
За его спиной торчал молчаливый авторитет с разрисованным татуировками животом, лицо которого выражало искреннюю скорбь из-за того, что этот жалкий мир так несовершенен, и некоторые безмозглые особи не понимают своего истинного места в нём. По его левую руку располагался третий, безо всякой высокой дипломатии выставивший вперёд нож.
Я выдержал паузу; как я и предполагал, тщедушный заводила сделал шаг вперёд. Осталось нанести ему удар ногой в грудь, отбрасывая на пахана, а потом перехватить руку с ножом от третьего и сделать ей перелом.
Пахан вскочил и сам кинулся на меня, но я отбросил ему под ноги покалеченного. Авторитет запнулся и снова рухнул, а я безо всякого политеса ударил упавшего ногой в лицо, перевернув его на спину. Он сжимал в кулаке стилет – я быстро наступил ему на руку, вырвал оружие и изо всех сил ударил его остриём в запястье – гранёное лезвие легко проткнуло плоть и вонзилось в землю, пришпилив руку напавшего как бабочку на картонку.
Заводила кое-как встал, но, видя общую картину, на которой один из подельников баюкает сломанную руку, а великий пахан скулит, потихонечку вытаскивая стилет, пригвоздивший его руку к земле, почёл за выгоду помолчать, благо никаких приказаний от подельников более не поступало. Он повертел головой вправо-влево – да, в бой никто не рвётся…
– Слушай мою команду! – заорал я. – Ты, самый шустрый, – бегом к полковому лекарю!
Я ткнул пальцем в грудь подстрекателю.
Он ещё мялся.
– Тебе что, два раза повторять?! Грач вам что сказал, а?! – я ваш отец и Бог!
Для слабого душой, не получившего поддержки от товарищей, такой аргумент показался достаточным, и он опрометью бросился вон – только палаточный полог взметнулся. Он, конечно, потом перед подельниками станет оправдываться, что хотел как лучше, – хотел, чтобы им поскорее оказали докторскую помощь…
– Сука! – прошипел пахан, вырвав, наконец, свой стилет. – Ну, не жить тебе!
Второй покалеченный только промычал, но глянул не менее яростно.
Я подобрал выроненный нож, показательно сломал руками фуфловое лезвие, швырнул обломки наземь. Потом отобрал у пахана окровавленный стилет, благо тот не мог достойно сопротивляться, и швырнул его к изголовью своего отвоёванного ложа:
– Мы тут все в одной лодке. Разница только в том, что меня назначили рулевым по КОНТРАКТУ, а вас – нет. Вы поняли, да? – если со мной что-то случится в мирное время, то первый спрос будет с вас, придурков. Вы сюда зачем пришли? – заработать бабла или убежать от петли? Так вот: за убийство десятника вас, идиотов, вздёрнут так же, как обычных карманных воров. И если я в мирное время совершенно случайно умру хотя бы даже своей смертью – первый спрос будет с вас. И допрашивать вас будет не городской суд, а военный трибунал, который сам себе не простит, если кого-то не отправит на каторгу, – хотя бы. Вы что, не знали?
– А если в бою погибнешь? Дело обычное… – злобно прошипел второй, прижимая правую руку к груди.
– А если я погибну в бою, – ответил я им весело, – то и вы, идиоты, потом долго жить не будете. Вы хотя бы представляете, что такое – настоящий бой? Бывали хоть в одном? – вижу, что нет. Вот и молитесь, чтобы вас из армии списали по причине слабого здоровья…
Забегая вперёд, скажу, что пришедший с «шестёркой» медик не стал раздувать ситуацию до полкового уровня. Он наложил лубок «второму», сделал плотную повязку пахану и отбыл восвояси. Таким образом, из моего неполного десятка двое сразу выбыли из строя, поскольку их правые руки висели на перевязи. У пахана началось гнойное воспаление, и ему в итоге кисть руки просто оттяпали, а самого списали из армии подчистую. У «второго» перелом худо-бедно сросся, и он кое-как мог махать мечом – его оставили в строю. Под мою ответсвенность.
Свою первую ночь в палатке я не спал: сказывалось возбуждение драки, несправедливость судьбы и размышления, как я дошёл до такого печального положения. Я отправился в другую страну, чтобы получить королевское прощение, а оказался втянут на службу в иностранную армию, чем ухудшил своё и так незавидное положение. Как так получилось? – я пытался мысленно дать объяснение и Лебедю, и Его Величеству. Каждый раз получалось что-то жалкое и бледное.
Армейские будни
– Подъём, подъём! Подъём!
Я разлепил веки. Армия просыпалась; солнце тоже кое-как разлепляло свой единственный заспанный глаз, заливая воинский лагерь робким пока светом.
Первый день на чужом месте подействовал магически: мне на миг показалось вдруг, что двадцать с лишним лет, бесконечные войны, романтическая женитьба и дети – это всё мне приснилось. А на самом деле я – молоденький парнишка, прослуживший только несколько дней, и крики дурных десятников зовут всех на утреннюю разминку. Сердце защемило сладкой болью; надо немедленно вскакивать и бежать на свой плац… кстати, а почему все наши и в ус не дуют?
Ах, да, мы же наёмники, и нам все эти армейские игры – до полкового барабана. Но меня уже что-то торкнуло, я не мог валяться в вонючей палатке, мне требовалось сбросить накопленную энергию. И, да, встряхнуться как-то… волшебные грёзы улетали, как дым, но душа требовала продлить их очарование любой ценой.
– Подъём, подъём! Подъём! – заорал я и начал пинками поднимать своих подопечных, кроме двух покалеченных.
Мои солдаты были, мягко говоря, обескуражены и пялились на меня сонными непонимающими глазами. Главное – не дать им очнуться.
– Вперёд, вперёд! – я начал выталкивать их наружу ударами кулаков под рёбра и погнал на плац.
– Командир, нам же не нужно… – возразил было Кашевар.
– Вам нужно стать бойцами, идиоты, если хотите вернуться живыми! Покойникам деньги не нужны!
Шестёрка завёл шарманку:
– Зря ты так, десятник. Не поймут тебя пацаны…
Я влепил ему пощёчину, чтобы не лишать зубов: хватит мне пока калек – если вся моя команда сляжет, то начальство мне за это запросто сделает много непрятностей. Уголовник, оторванный от своих подельников, не имевших возможности помочь и промолчавших, покорно подчинился. Оставшиеся четверо не захотели оказать поддержку бандиту, даже страдая.
Мой полудесяток как будто ничем не отличался от других: тоже все босые, в одних штанах, тоже бегут вместе со всеми. Только нас провожали изумлённо-насмешливыми взглядами: мои подчинённые бежали гуськом, а не строгой колонной, раскачиваясь и задыхаясь, мотая головами. Расположились мы с самого краю, так как все места давно были строго поделены по сотням.
На плацу полусотники показывали упражнения и громко кричали счёт: «Раз, два! Раз, два!» Мои бойцы, глупо озираясь и видя, что тысячи мужиков послушно машут руками и ногами, тоже начали изображать разминку. Я стоял сзади и с наслаждением пинал тех, кто волынил. При этом, как положено десятнику для личного примера, я послушно выполнял все упражнения и даже кое-что лишнее, из собственногоарсенала. Насмешливые взгляды соседнего десятка быстро растаяли.
Потом, по регламенту, полагалось омовение в реке. Разумеется, к берегу полагалось тоже бежать бегом, строем. Место моей пятёрки снова оказалось в самом конце, поскольку мы купались, так сказать, по личной инициативе.
Да, очень странно прихотливая судьба гоняет меня до земле нашей грешной… Бывал я и командиром сотни «ночных сов», бывал и безвестным обозником. Командовал обороной важного замка аж целый день, а сейчас шпыняюполнейших болванов, нанявшихся воевать лишь потому, что полные болваны. Взяли их, конечно, лишь для того, чтобы враги побыстрее устали, уничтожая всякую шваль, пока настоящие воины стоят в сторонке. Уверен, что вот таких кинут в бой в первых рядах – именно с целью притомить противника, и мне придётся соваться в эту мясорубку…
Интересно, а столько тут таких вот отстойных десятков? Раньше ведь было совсем не так: наёмниками становились только бывалые вояки, им поручали спасать ситуацию важных сражений… или Божегория живёт по своим понятиям, и у неё всегда так делалось?
Впрочем, проблемы Божегории меня волновали не более, чем проблема океанских рыбных уловов. Вот ни капли, хоть даже морской воды. У меня голова болела лишь за то, как бы выпутаться из ловушки, в которую сам же добровольно залез. И подпись поставил. Два раза. Контракт заключен на один год – что ж, надо или оттрубить этот год, или найти вариант, когда сама Божегория его расторгнет безо всяких претензий.
А вариантов досрочного моего освобождения имелось превеликое множество. Например, внезапное тяжёлое заболевание. Или боевое ранение, – с полным списанием по причине той же потери здоровья. Или вот, самый заманчивый вариант: расторжение контракта по причине выявленного несоответствия занимаемой должности. Выгонят взашей – и все дела. Можно сразу идти в родное посольство, просить сделать мне подобающую бумагу – и заходить на второй круг.
Хм, теперь осталось только сделать так, чтобы армейское командование сочло бы меня полным кретином. После того, как доверило десяток, хоть и неполный. Похоже, я и правда недоумок: зачем при вербовке не придурялся немощным и слабоумным? Ну, посмеялись бы, – и что? Мне что, их хиханьки да хаханьки очень важны для самооценки? – нет, не важны… интересно, если бы мне отказали, то мог бы я запросить справку об отказе, сетуя, что, мол, иностранец я, и мне без бумажки нигде ходу нет? Поплакался бы на их строгие законы… да пусть хоть написали бы, что я полный кретин, – что мне с того? – зато был бы с железной бумажкой! Ох, дурак, дурак… а ещё «ночная сова»!
Ну, плач – не плач, а каждый день заниматься чем-то надо. После купания я начал знакомиться с личным составом, как и подобает любому командиру… или мне сразу всех нафиг послать по причине своего близкого слабоумия? Увы, на столь тонкую игру я не чувствовал в себе ни капли актёрского таланта!
Пахана я послал сразу. Не по лютой злобе, а потому, что у него рука стала опухать, и пошёл болезненный жар: пришлось отправить его в лазарет. Как я говорил выше, этот авторитет остался без руки, и больше я его не видел. И не скучал по нему, если честно: такой дяденька не угомонится, пока в гроб тебя не загонит, или сам в него не ляжет. Так что пусть лучше идёт домой.
Кашевар оказался настоящим кашеваром. Будучи мирным жителем, готовил стряпню в уважаемой ресторации, да только Нечистый его попутал. Причём, с женой хозяина. Даже странно: неказистый мужичонка, с малым брюшком и лёгкой залысиной, – и что та баба в нём нашла?
Ну, всё закончилось банально: муж узнал. Конечно, про такое дело всегда знает весь город, – почему бы и мужу не узнать? Тот пошёл сам лично выяснять отношения, идиот. Вместо того, чтобы тихо уволить, а потом нанять умельцев, чтобы те начистили повару репу. Что и кому он хотел доказать? – а бес его знает. Пьян был, небось. Вломился на кухню и начал орать недуром, а у нашего кашевара как раз очередное блюдо было на подходе, любовно сделанное, а тот его сразу на пол смахнул. И клиенту задержка, и повару расстройство. И блюдо вдребезги, из фарфора иноземного. Что же удивляться, что кашевар, видя такое злостное хулиганство, не утерпел да и рубанул крикливого муженька ножом-тяпкой по плечу? – ничего тут удивительного нет.
Чудеса начались потом, в каморке городской тюрьмы. Нашёлся умный советчик и порекомендовал подать прошение на армейскую службу. Кашевар был мужичком плотным, и его, пожалуй, могли бы взять простым копейщиком в пехоту, да только получил он отказ: слегка горбат, роста низковатого, да и дело уголовное ему шили. Тогда он подал прошение принять его в армию вольнонаёмным – и вот мы встретились. За каким лешим Кашевару потребовалось скрываться в армию – одному Нечистому известно: за лёгкое ранение полагается максимум небольшой штраф, а соваться в армию не с юного возраста – это верная смерть. Я так и не смог добиться от него внятного ответа.
Кашевар произвёл на меня в целом благоприятное впечатление: он не утратил ещё до конца тонкого флёра аристократичности, и охотно верилось, что его когда-то допускали к стряпне для уважаемых господ. Слегка сутулый, он неловко теребил полы своей замызганной рубашки как подол поварского фартука. Говорил скупо и неохотно, но на утренней гимнастике не сачковал. Значит, послушен и исполнителен. Гладко выбрит, что отличает его от остального сброда. Наверное, и сапоги у него были, да уголовники обменяли их на кожаные лапти. Не ценили, сволочи, кормящую руку… ладно, подумаем.
– А что всё-таки та баба в тебе нашла? – спросил я под конец недоумённо.
– Тебе показать? – всё так же скупо ответил тот на полном серьёзе.
Скажи я «да», – так он мигом бы штаны скинул и глазом не моргнул – мамой клянусь!
После Кашевара я поговорил с парочкой желторотиков. Назвал их Бим и Бом, ибо совершенно не представлял, как можно их было называть по другому. Они стали друзьями с детства, всегда гуляли вместе, и в армию пошли тоже вдвоём. Оставалось им только пожениться, – прости меня, Пресветлый, за мысли такие! – и картинка получилась бы целостной.
Бим был белобрысый и с густой россыпью задорных веснушек, а, Бом, наоборот, смуглый брюнет. Бим-бом – это те звуки, какие издали бы их головы, надумай я постучать по ним железной ложкой. Ничего более. На гимнастике они сачковали больше всех, обогнав даже Шестёрку, а мои пинки воспринимали с философским воодушевлением. Я даже не спрашивал их, за какими коврижками они пошли в армию: эти балбесы казались непригодными абсолютно к любой работе. Ну, не могли они понять, зачем нужно делать разные движения, сжимая в руках инструмент. А тем более, что все движения должны быть точными и выверенными, что в этом кроется некий великий смысл.
Вы, уважаемые читатели, наверное, подумали, что Бим и Бом с рождения были обижены Пресветлым и умели только мычать и глупо улыбаться, пуская слюни. Да как бы не так! Лыбились они в полный рот, показывая выбитые зубы и болтали всякую ахинею легко и непринуждённо. Совсем салаги, но видно, что успели познать вкус вина и девок, прохиндеи и задиры, за словом в карман не лезут. Про таких говорят: «Врут, как дышат.»
Почему, ну, почему родители, видя, что их чада растут совершенными балбесами, с полнейшей уверенностью говорят: «Сынок, тебе в жизни только одна дорога – в армию!» Вам, значит, остолопы не нужны, а войскам – нужны? В армии, между прочим, оружие в руки дают! И им нужно владеть лучше, чем столяр владеет молотком, чтобы тебя не убили, а ты, наоборот, убил бы как можно больше врагов!
Ей-богу, если я сбегу, и меня поймают, то любой судья даст мне полное помилование, лишь мельком глянув на эти ухмыляющиеся рожи, которые мне достались в подчинение. Кстати, а это мысль: если я на учениях начну гонять свою пятёрку со всей дури, то меня, быть может, признают невменяемым? Действительно, кто, будучи в здравом уме, сможет подумать, что из этих двух балбесов можно сделать приличных солдат? – только тот, кто с головой не дружит. Больной на голову старикан, умеющий запросто уложить парочку здоровенных десятников – кому в армии нужен такой?
