Текст книги "Клёст - птица горная (СИ)"
Автор книги: Анатолий Ключников
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)
Несколько дней мы торчали в гордом одиночестве. Надо полагать, в это время божегорская сторона пыталась протолкнуть условия капитуляции ледогорской, но явно неудачно, поскольку мы получили приказ решительно выдвигаться на территорию Ледогории.
Вообще говоря, есть два вида наступления. В первом случае армия, разбив противника, преследует его, захватывая территорию, града и веси, упиваясь эйфорией славной победы. Наступление продолжается столько времени, на сколько хватает сил рубить бегущих, грабить и насиловать мирное население, которому бежать некуда. После этого отцы-командиры пытаются разобраться, кто и сколько сумел натворить, сколько набралось пленных и трофеев, и насколько пьяны и вменяемы их подчинённые, которым предстоит разбивать новые лагеря для дислокации. В эти лагеря идут опоздалые обозы с прежних мест, доставляя оружие, амуницию, продовольствие, метательные машины, а также весёлых химиков и опухших тыловиков, несколько дней проживших без контроля высокого начальства и пьяных не менее, чем легионеры. Если от рук одуревших от крови бойцов сельское население в ужасе отсиживается в укромных погребах, умоляя Пресветлого о защите, то на обозниках весёлые дечата-вдовушки, наоборот, виснут гроздьями, получая щедрые подарки отрезами тканей для палаток и бинтов и даже продовольствие. Те, в свою очередь, получают от девок ласку, а от мужиков – разнообразную выпивку в обмен на обломки стального оружия, которые сельские кузнецы потом превратят в плуги, подковы, топоры и лопаты.
Во втором случае армия покидает обжитый лагерь по приказу. Нам не требовалось срочно идти кому-то на выручку, и поэтому не имело смысла двигаться в отрыве от обозов. Собственно, мы именно так и двигались от столицы к границе, а теперь нам приказали тем же порядком войти в Ледогорию.
Читатель, конечно, уже успел сделать вывод, что второй способ передвижения не имеет никакой романтики. Любая вставшая из-за поломки телега сразу становится видна почти всем командирам, обозники не имеют возможности отрываться на всю катушку, а обустройство ночлега производится вдали от деревень, – без милого сердцу звука дудочки, свирели, а то и скрипки, звучащих под булькание крестьянского пива. Конечно, можно сорвать и схрумкать то же яблоко, висящее на ветке, склонившейся от своей щедрости за жидкий плетень едва ли не до земли, а вот курице шею свернуть, или, упаси Пресветлый, быстренько попользоваться неосторожной или любопытной девицей – ни-ни! Если селяне успеют пожаловаться, пока армейская колонна растянулась чуть ли не на неделю, то тебя ведь и вздёрнуть могут без лишних базаров, на первом же суку – сам не рад будешь.
И как может возрадоваться душа подобномупоходу, когда постоянно слышится только ругань, мат и проклятия, – вперемешку со звуками мордобоя? Только Кашевар чувствовал себя лучше всех, постоянно находя те или иные травки для специй и радуясь, словно ребёнок.
Наш легион должен был выступать первым. Передовые части перешли на тот берег и начали втягиваться на дорогу, а мы ещё только палатку сворачивали, как вдруг началось…
Жахнуло весьма знатно и неожиданно – я не успел отвесить Бому подзатыльник. Столб огня и дыма рванулся прямо с дороги, хотя ни ракет, ни «драконов» не наблюдалось. Я увидел, что мгновенно убило лошадь, тащившую телегу десятка, а идущих слева и справа от места взрыва отшвырнулодальше обочины. Телеге, шедшей впереди, переломило заднюю ось, выбило колесо, и она припала на задок, уткнувшись углом в землю; я видел возницу, бессильно распластавшегося ничком. Его лошадь контузило, она припала на бок и задёргалась.
Рвануло ещё раз. Поскольку я теперь смотрел только на дорогу, то успел разглядеть всё с первого мгновения: второй взрыв произошёл под днищем фургона. Его сила была такова, что вверх взметнуло практически весь уложенный в него скарб. На высоте в три человеческих роста воздушная волна ослабла, дав нам возможность разглядеть то, что она сумела поднять: обломки колеса, стана, дрог, разорванные полотнища, сено; затем всё это разом рухнуло вниз, словно кто-то резко развёл в стороны невидимые ладони, державшие всё это на весу.
Началась паника: самые смелые возницы изо всех сил принялись разворачивать лошадей прочь с дороги, а самые умные попрыгали наземь и бросились врассыпную, как зайцы, предоставив перепуганным животным самим выбирать, куда бежать дальше. Между тем взрывы продолжали бУхать то тут, то там, но все – только на дорожной колее. Ржание перепуганных и раненых коней; крики, ругань и стоны перепуганных и раненых солдат, взрывы шрапнели, вспыхивающие то впереди, то сзади – и безо всякого объяснимого порядка. Повозки сталкивались, сцеплялись, и вконец ополоумевшие животные ломали упряжь, вырывались, ржали испуганно так, что нас даже издали пробирало, – особенно моих впечатлительных недоделков. Пытаться залечь, спасаясь от картечи, оказалось просто искать себе более страшную смерть, ведь повозки и кони, бросившиеся прочь с дороги, давили лежавших без разбора.
«Вот гады: горшки в землю зарыли, а сверху какие-то замедлители присобачили. Давишь тележным колесом замедлитель, он возгорается через несколько минут, а под ним – порох… и время возгорания у всех разное.» Мне оставалось только восхищаться выдумкой ледогорских химиков. Эх, жаль, в моё время пороха ещё не было! Это сколько же проказ можно было подстроить! – это вам не фекалии в хранилище заливать.
Насколько лично мне всё было понятно, настолько все остальные ничего не понимали. Ну, быть может, кроме наших химиков. Ошеломлённые солдаты щедро осеняли себя знаками Пресветлого и боялись идти на помощь раненым: вдруг нарвёшься на такое же? Наступление на Ледогорию, мягко говоря, началось неудачно, и винить оказалось некого, поскольку никогда ранее ничего подобного не применялось.
Наше командование заставило пленных выносить наших раненых и убитых, растаскиватьпогибших лошадей и обломки телег. Некоторые изледогорцев древками копий без наконечников боязливо тыкались по дорожной колее, пытаясь найти не взорвавшиеся горшки, а потом ладонями разгребали вокруг них землю и относили на руках поближе к речке, едва ли не баюкая их, словно грудных детей. Возле реки химики тщательно осматривали обнаруженные «подарки» на предмет повторного использования, но уже во славу Божегории.
Мой сотник всё-таки нашёл способ применения моих знаний: наш десяток поставили в ближний круг охраны химиков, занятых разглядыванием смертельно опасных горшков. Я расставил своих побледневших бойцов лицом в сторону Ледогории, приказав закинуть щиты за спину, чтобы уберечь от возможного ранения железяками, если у химиков что-то рванёт, а сам, под изумлёнными взглядами своих солдат, потопал к Философу. По счастью, я уже давно отучил их обсуждать мои действия и давать советы, когда я их не спрашиваю, поэтому они промолчали.
– И что тут за хрень? – спросил я Философа.
– Забавная штукенция, – тот сунул мне трофейный горшок едва ли не под нос.
У этого сосуда широкое горлышко оказалось закрыто плоской крышкой-пломбой, имевшей цельную ручку для съёма и уплотнённую по окружности воском, а из центра крышки, прямо из её ручки, торчал стержень, похожий на забитый гвоздь, но только его шляпка имела диаметр едва ли не больше, чем у самого горшка.
– Наступишь вот на эту шляпку, стержень вдавится вовнутрь, а там…
Он ухватил пальцами ручку крышки и вырвал её из горлышка. Послышался лёгкий хлопок, и у меня похолодело в тестикулах. По счастью, это просто хлопнул воздух, вырвавшийся из герметично закупоренного кувшина. Мысленно обозвав химика всеми нехорошими словами, какие только успел вспомнить за пару мгновений и едва не отвесив ему затрещину, я продолжил осмотр предложенного.
Стержень, оказывается, прошивал и крышку-пломбу, и её ручку насквозь, имея заострённый конец, что усиливало его сходство с обычным гвоздем. Философ сунул руку в кувшин и, поковырявшись в нём, извлёк, будто балаганный фокусник, круглый медальон мутно-серого цвета, и сунул мне в руки. Это оказались два стёклышка, спаянные друг с другом параллельно, по окружности, а между ними был засыпан порошок.
– … а там остриё сломает вот эту стекляшку, и её смесь загорится сама по себе, – закончил я, бережно возвращая «медальон» назад. – А под ней – смесь пороха и железяк.
– Совершенно верно, коллега, – кивнул Философ, забирая стекляшку назад.
– Вот только закапывать такой кувшин нельзя, – продолжил я. – Земля окажется между пломбой и шляпкой, и при нажатии сверху шляпка не сможет опуститься: земля помешает.
– А для этого есть защитный кожух, – мой собеседник кивнул на валявшуюся грязную трубку из плотного картона, по диаметру как раз подходящую, чтобы просунуть в неё кувшин. – Он не даст земле попадать между шляпкой стержня и пломбой, а когда сверху наступит человек, или надавит колесо телеги, то такой кожух легко сминается: бумага – она и есть бумага. Самое главное: вручную отрегулировать глубину проникновения стержня так, чтобы он плотно упирался в замедлитель, и достаточно было бы даже малого его смещения вниз, чтобы стекло треснуло, и началась реакция самовозгорания…
Философ уложил «медальон» назад в горшок и принялся, напрягаясь, вставлять вырванную крышку обратно в горлышко. Я, уже зная, что глубина стержня была отрегулирована впритык, и поэтому нельзя ставить пломбу глубже, чем она стояла, даже на две толщины конского волоса, снова похолодел. Моё горло мгновенно перехватило словно кузнечными клещами, и не имелось никакой возможности даже всхлипнуть, тем более – сказать что-то простенькое, типа «… твою мать!». Оставалось молча молиться, что замедлитель рассчитан хотя бы на минуту.
– Надо будет потом стержень заново отрегулировать, а то я его выдернул почти на два пальца… – пробормотал Философ себе под нос, аккуратно поставив кувшин наземь.
Я осторожно выдохнул. Запас плохих слов оказался уже исчерпан, поэтому в голове гудела только злобная пустота.
– Замедлители имеют разный цвет, – он почесал себе затылок. – Нужно узнать, какой цвет на какое время задержки рассчитан…
Я поднёс к его носу кулак и постарался убедительно объяснить, что подобные опыты нужно делать как можно дальше от нас. Ещё лучше – ломать «медальоны» через щель своей задницы, а не в кувшинах. В случае ослушания его задница непременно огребёт на себя всё наше недружелюбие, какое только мы будем способны излить.
… – и не посмотрю, что ты – лейтенант, – только эти мои заключительные слова стали достойны того, чтобы в точности передать их моим читателям.
– Ба-бах!!! – грянуло за спиной.
Пугаться по настоящему у меня душевных сил уже не оставалось – я лишь втянул голову в плечи и пригнулся. По счастью, химики устроили площадку для найденных горшков вдалеке от дороги, и мы даже свиста картечи толкомнерасслышали. Я обернулся: взрыв отбросил одного из пленных, его тело как раз уже падало. Ещё несколько пленных оказались ранены; по крайней мере, двое из лежавших корчились и орали благим матом, а другие ошарашенно ощупывали свои тела. Конвоиры, ругаясь, пинками принялись поднимать упавших.
Мои бойцы все как один лежали ничком, боясь пошевелиться. Правда, не молились.
– Подъём, придурки! – гавкнул я, шагнув к ним. – Команды ложиться не было!
И пнул Столяра по бедру для вящего внушения. Хотя мог и Кашевара.
Что хочется простому солдату?
Мы сидели вокруг костра, на ледогорском берегу речушки. Мда, за целый день прошли меньше лиги из-за проклятых вражеских ловушек. К нам подошли наши две телеги; возницы распрягли лошадей и стреножили: предполагалось, что вскоре мы всё-таки двинемся вперёд, и для них не имело смысла топать в расположение обоза, а потом возвращаться обратно. Тем более, что эти мужички прекрасно знали, что Кашевар стряпает неплохую бурду. Отсутствие своей палатки их ни капли не волновало: они устроили себе гнездо под одной из телег, занавесив боковины пустыми мешками.
На ужин нам выпала каша с, как вы уже сами догадались, свежей кониной. На весь легион, разумеется, свежатины не хватило, но, поскольку мы ночевали рядом с местом побоища, и никто не рвался ложиться спать рядом с нами, то конкуренции за мясо не наблюдалось. Поэтому наши «извозчики» получили третий повод невозвращаться назад.
– … А кто-нибудь думает, что будет завтра? – спросил Штырь.
– А чё думать? – ухмыльнулся Жнец. – Воевать будем. Или не будем. Бабу охота – аж сил нет. Болтали, что солдаты баб имеют в каждой деревне, и где оно??? – один поимел такой, а ему башку и оттяпали. Командир, ты вот нам скажи: в Ледогории нам баб можно будет ловить или нет? – с ума же сойти можно!
– Их и сейчас тебе трахать никто не запрещает, – лениво отозвался я. – Но только по согласию. В Ледогории будет то же правило.
Жнец злобно сплюнул в сторону:
– Знал бы – не пошёл! В гробу я видал такую службу!
– Ты же нанимался не девок портить, – возразил я. – Ты за другое расписывался. Если уж совсем невтерпёж – спроси вон Бима с Бомом, как с бабами нужно договариваться. Они и то по разу успели оправиться. Или по два? – уж больно рожи довольные… Пусть объяснят тебе, что ли, как там куда и что.
«Братья» переглянулись и загоготали. Жнец сплюнул ещё раз.
– У тебя только бабы на уме, – буркнул Штырь. – От них всё зло.
– А у меня мой друг еще пока вскакивает! – огрызнулся Жнец. – А у тебя нет, что ли?
– Вот я и доскакался из-за него… пришлось когти рвать и в армию вербоваться. А тут – война… сижу вот теперь и думаю: что нам завтра будет? Пока не служил – никогда не думал. В городе как было? – или ты, или тебя. Тут, полагал, то же самое будет. А тут вон оно что… тебя на куски порвёт или живьём сожжёт, а ты ничего не сможешь сделать.
– Все войны всё равно заканчиваются, – вздохнул Кашевар. – Поэтому можно так сказать: завтра эта война тоже прекратится. Если живой останусь – свою ресторацию открою. Если кто из вас ко мне зайдёт – бесплатно накормлю. Мне от ледогорцев вообще ничего не нужно, кроме рецептов блюд. Рецепт – это то, что останется с тобой навсегда. Золото проешь и пропьёшь, а рецепт, наоборот, деньги приносит.
– О, тогда я к тебе первый! – Бом даже пузо своё погладил в вожделении. – Мне, чур, баранину! А уху ты умеешь готовить?
– А я на кухне у тебя хочу работать! – Бим быстро поднял руку, словно ученик, жаждущий излить свои знания учителю. – У тебя там много будет стряпух?
– На кухне ресторации поварами только мужики работают, – усмехнулся Кашевар. – Тебе не подойдёт.
– Я могу дрова рубить и воду таскать.
– «Дрова»… тьма ты необразованная. На кухнях стоят большие плиты, их углём прогревают. Я лучше вас с Бомом вышибалами устрою. И даже обедами кормить буду. Только, чур, без приказа никого не убивать и не калечить!
– Договорились!!!
– Хорошо дуракам, – Штырь черпнул себе ещё каши. – Война ещё не кончилась, а они уже себе работу нашли.
– Так ведь работа как раз дураков и любит, – буркнул Жнец.
– «Рецепты»… – Столяр прожевал очередную порцию каши. – А мне какие рецепты брать? Наша работа простая: длинное – пилить, неровное – строгать, если шатается – забить.
– Слушай! – воскликнул я. – Когда я в молодости служил в своей армии, то у нас всё было гораздо круче: круглое – таскать, плоское – катать!
– Просто ты непрофессионально относишься к своей работе, – добавил Кашевар. – Уверяю, что мастер своего дела в любом городе нашёл бы, чему поучиться. Если бы я работал по принципу «горох – варить, свинину – жарить», то дальше кабака карьеры не сделал бы.
Настоящее Блюдо готовится не для жратвы, а для поднятия настроения. Например, зачем богатые мужчины приводят в ресторации подружек? Чтобы похавать, что ли? – да у них дома и свои стряпухи есть! Нет, люди приходят к нам для поднятия тонуса. Для философских бесед, для разговоров о политике или бизнесе. А поданная еда должна лишь оттенить красоту женщин, бесед, общения. Для этого у ней всё должно быть к месту – как у песни, где все слова там, где нужно, и нет ни одного лишнего.
Столяр хмыкнул, но спорить не стал.
– Ладно, тогда я тоже буду смотреть, чему можно у мастеров моего дела поучиться, – Штырь облизал ложку. – Чтобы потом работать лучше всех и карьеру делать.
Мы все дружно загоготали.
Шмель и другие новички отделывались односложными фразами, не стремясь пока влезать в наши разговоры.
На другой день наша армия начала вторжение в Ледогорию; наш легион по прежнему шёл во главе. В этой стране горы, казалось, были братьями-близнецами божегорских: такие же высокие, увенчанные шапками вечных льдов и снегов, но только на первый взгляд, и то лишь издалека. Их южные склоны густо покрывали ковры виноградников, а леса стояли высокими и дремучими. Мы просто балдели, глядя на это изобилие. Если горы Божегории рождали только холодные камни и горячих джигитов, то горы Ледогории щедро кормили людей виноградом, яблоками, грушами, злаками, разными ягодами, а население, наоборот, оказалось не столь воинственным. Пожалуй, я начал вполне понимать правителя Божегории, решившего пободаться за лишнее ущелье-другое в таком благодатном краю…
Маркитанты начали поставлять нам щедрые дары местной земли, но, как вы понимаете, солдатское сердце всегда желает чего-то эдакого… И тут проявился талант одного из моих новичков.
Внешне этот человек очень сильно походил на Кудрявого в молодости: такой же крючковатый нос, тёмные волнистые волосы, начинавшие кудрявиться, а даже акцент похожий. Но я не стал уточнять у него подобную деталь, вспоминая, как тот же Кудрявый болезненно реагировал на подобные вопросы, начиная нытьё типа «и шо-таки сделал лично вам мой несчастный народ, за шо стоило бы спрашивать с меня?».
Этот прохиндей начал исчезать по ночам, не удаляясь, однако, за пределы лагеря, и возвращался с таинственным, многозначительным видом. И вот однажды он напрямую предложил поучаствовать мне в неслабой авантюре, предложив взять из полковой кассы часть своей нетронутой зарплаты.
– Вот что вы за народ такой? – спросил я его с укоризной. – Даже армию готовы превратить в продажную девку.
– Ну, вот почему мой народ всегда обвиняют во всех страшных грехах? – новичок жалобно поник, превратившись в само воплощение мировой скорби. – А ведь я всего-то лишь хотел сделать так, чтобы всем было хорошо. И, прошу обратить внимание, что в данном деле будут участвовать люди, к моему несчастному народу совсем никакого отношения не имеющие…
Конечно, если бы я служил в армии родной страны, то сей деликатный разговор я бы закончил ударом в морду, и только. Но меня угораздило служить Божегории в ситуации, когда я подобную службу не хотел и не планировал. Поэтому сам Нечистый постоянно подталкивал меня играть с огнём, нарываться на неприятности, и это при том, что я не утратил ощущения ценности своей шкуры. Словно что-то свербило в моей заднице и постоянно подталкивало искать приключения на эту саму задницу. Мне не нужны были лишние доходы сверх зарплаты, и поэтому для меня не имело смысла заморачиваться на риски, на потерю времени, но вот пойми ж ты… и я отдал новичку свои деньги, не забыв, правда, пообещать оторвать ему голову вместе с причиндалами, если что-то пойдёт не так. Глядя на меня, остальные бойцы тоже скинулись.
А потом имел место натуральный балаган. Я уже говорил, что начальство не давало нам возможности ставить ночной лагерь вблизи деревень, но ведь у фургона может случиться внезапная поломка, не так ли? Дорога дальняя, а повозки у нас не железные. Вот и пришлось встать в деревне, на обочине дороги, около плетня, и началась суматоха, вызванная необходимостью срочного ремонта. Так уж получилось, что этот фургон принадлежал химическому отряду, и поэтому возле него остановилась крытая повозка, где возлежал Философ. Таким образом, получилась своеобразная ширма, за которой началось скрытое театральное представление: солдаты охраны забежали во двор и выстроили цепочку от глиняного винного кувшина, врытого в землю, до фургона. Хозяин торопливо черпал ведром из этого кувшина остатки прошлогоднего вина и разливал в подставляемые горшки, которые затем быстро передавались из рук в руки, запечатывались и укладывались обратно в фургон. Философ деланно выхаживал возле фургона и покрикивал на работников, которые, типа, занимались ремонтом. Мой десяток, согласно устава, встал на охранение, подняв щиты и создав с их помощью вторую полосу заграждения обзора. При этом слева от нас встал другой десяток охраны, напрочь отбивая у проходящих желание подходить интересоваться, что именно у нас происходит.
И четверти часа не прошло, как поломку удалось устранить. Правда, ближе к околице опять что-то сломалось…
Проще говоря, из деревушки фургон выехал нагруженный по самое не могу, и два битюга-тяжеловоза еле-еле его тащили. Очень быстро начались форменные чудеса, когда один из десятков вечером оказался пьян в дрова. Начальство начало беситься и лютовать, маркитантские обозы проверяли до последней соломинки. Конечно, даже такие драконовские меры не могли остановить поставки вина от маркитантов, но наш новый командир был не дурак и понимал, что количество выпиваемого спиртного явно превосходит разумные пределы, что обозники не могут скрытно поставлять столько… понимал, что что-то тут не так!
Я в детстве слушал много сказок про магию и волшебников, поэтому могу твёрдо заявить: ерунда всё это. Люди уже давно превзошли всякое волшебство, – создали летающих драконов, умеющих пыхать таким пламенем, что мама дорогая. И никакой волшебник не сможет сделать фокус, когда начальство пытается пресечь поставки вина, а подчинённые шляются пьяными в дым. Вот это и есть настоящая магия, а не та фигня, про которую пишут в книжках.
Выше я рассказывал о случае, когда Грач выручил меня с «негасимым огнём», который мы достали у химиков. Теперь химики поставляли вино – примерно по той же схеме, переливая его из горшков в подставленные кожаные фляги и даже обычные котелки. Понимая основные принципы военного братства, я напоил Грача бесплатно, благо в мой карман попадала своя законная доля от проданного.
– Извини, брат, – говорил я ему, – винцо, конечно, дрянное. Прошлогодние остатки, много осадка и мути. В ресторации такое, конечно, не подадут.
– Фигня, – отхлебнул он. – Солдат – скотина небрезгливая. Говорят, раньше бойцы могли и гвозди жрать, а однажды даже из топора кашу сварили.
– Брехня, – ответил я, созерцая нетрезвым взором искры костра, улетавшие в чёрное ночное небо игривыми зигзагами.
– Сейчас уже не разберёшь, что правда, а что – враки.
– За правду! – я поднял полупустой котелок, чокаясь с котелком Грача.
– Правда… – Грач сглотнул, просмаковал, вздохнул. – Я в армию ушёл пацаном, чтобы для семьи деньги зарабатывать. Думал, буду постоянно высылать, поддерживать. Да-а-а-а… сколько лет прошло, а я ни разу даже медяка не выслал. И с каждым годом всё больше и больше стыдно. Я больше никогда семью не навещал, даже во время отпуска. Думал: а что я им скажу, как оправдаюсь? Сейчас родители уже умерли, а сёстры замуж вышли.
– У меня тоже родители умерли, когда я служил, – ответил я. – И я тоже ни гроша им не выслал. Правда, и не обещал… Зато мы кормились сами, а не за счет родителей, как иные балбесы.
– Зачем я вообще тогда пошёл в армию? – сам не могу понять. Кто в итоге выиграл? Кому стало хорошо? Может быть, Родине?
– За Родину! – я снова чокнулся котелком.
Мы закусили яблоками и сочным виноградом. Было хорошо и как-то спокойно.
– Слышь, Грач, а ты правда в Богов не веришь?
Он отхлебнул и ответил:
– Боги – они далеко от нас, – он провёл рукой по ночному звёздному небосклону. – Вот ты сам скажи: если бы ты жил во-о-о-о-н там, где-то среди звёзд, то вот на кой бы тебе исполнять желания людишек, которые живут вот здесь?
И отмахнул ладонью вокруг себя.
Я пристально вгляделся в звёздное небо. Хм, а ведь проклятый Философ, пожалуй, в чём-то был прав. Даже слабое вино, выпитое в изрядном количестве, сотворяет со зрением сказочные чудеса. Я на некоторое время ощутил себя почти что Богом, смог почувствовать их божеский мир, их глобальное видение всего и вся и наше собственное ничтожество с высоты их высот. Если шмальнуть философской цигарки, то, пожалуй, и впрямь можно будет увидеть всю глубину их мира… а оно мне это нужно? И так понятно, что Боги живут гораздо выше королей, и наши проблемы им ещё дальше, чем королям.
– Да, точно, – был вынужден согласиться я, ошеломлённый небесной глубиной и невероятной дальностью звёзд от нашей грешной земли. – Нафиг мы им не нужны…
– И зачем тогда их просить о чём-то, если они всё равно не будут этого делать? Если у человека и получается что-то хорошее, то только благодаря случайному везению, – Грач продолжал пялиться в чёрное горное небо, словно не теряя надежду, что кто-то из Богов его услышит и поспешит опровергнуть его слова, щедро одарив чем-то очень полезным.
– За удачу! – я насильно заставил его чокнуться нашими жестяными «кубками», чтобы оторвать от лицезрения завораживающей картины холодных, искристых звёзд, реально затягивающей рассудок в опасные глубины.
– За удачу! – согласился Грач и жадно отхлебнул. – И помоги нам, Пресветлый…
