Текст книги "Перикл"

Автор книги: Анатолий Домбровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 29 страниц)

ГЛАВА ВТОРАЯ

У милетской гетеры Таргелии, говорят, было сто любовников-греков. Лишь совершив персидскую измену, которая во всех эллинских городах каралась смертью, любовники-греки покупали ласки обольстительной ионянки. Эта их измена была тем более страшна, что все они занимали в Милете и в Афинах видные государственные посты, были людьми влиятельными. Персидский царь был очень доволен красавицей гетерой и говорил, что она одна стоит целой его армии. Ведь это она добилась того, что совращённый её чарами Милет восстал против Делосского союза. Правда, Афины, возглавлявшие этот союз греческих городов, жестоко покарали изменников-милетцев, едва те заявили о своём отпаде от общегреческого военного договора, направленного против персов, и отказались вносить деньги в делосскую казну. Афиняне, примчавшись в Милет на кораблях, усмирили город, пленили и казнили изменников, установили свой порядок в полисе и, взяв золото и серебро, которое, как они считали, по праву принадлежало им, вернулись домой. Многие милетцы были разорены этим набегом афинян, лишились всех своих богатств.

Тогда-то и Аксиох, отец Аспасии, потерял своё золото, товары и корабли, а дети его, двое сыновей и дочь, разбежались по свету: старший сын уплыл в Египет и утонул во время шторма у входа в нильскую дельту, другой сын отправился на Кипр и погиб в стычке с пиратами, а дочь Аспасия после целого года скитаний по островам Ионии оказалась в Афинах.

Надо грести против ветра, чтобы спастись в шторм. Так учил своих детей Аксиох, когда на их пути возникали опасности и всякие другие препятствия. А ещё он говорил, что самая прочная победа над врагом достигается лишь тогда, когда враг становится твоим верным другом. Впрочем, эти мудрые советы он придумал не сам, а повторял лишь то, что уже было сказано другими. Недостатка в мудрецах Милет никогда не испытывал – мудрость поселилась в нём с первых лет его основания. Фалес Милетский известен во всём эллинском мире как философ, астроном, как один из Семи мудрецов. Он был современником и другом Солона Афинского, вместе с ним путешествовал по Египту и постигал древние тайны египетских жрецов. Это он, Фалес, первым сказал: «Познай самого себя» и «Во всём соблюдай меру», а Солон, кажется, лишь иными словами выразил то, что сказал Фалес, когда советовал: «Ничего слишком».

А после Фалеса Милет своей мудростью прославили другие философы, каких в Афинах тогда не было, – это Анаксимандр и Анаксимен. Анаксагор, который теперь живёт в Афинах, хотя родился не здесь, а в Клазоменах, в Ионии, был лишь учеником Анаксимена Милетского.

Анаксимандр учился у Фалеса, Анаксимен у Анаксимандра, Анаксагор у Анаксимена. Аксиох же, отец Аспасии, учился у всех мудрецов, как и все милетцы. Но очарование Таргелии затмило разум многих из них. Таргелия не училась ни у Фалеса, ни у Анаксимандра, ни у Анаксимена. Её наставником был Эрот. Она читала не сочинения философов, а истории о милетских похождениях бога любви. Их читала и Аспасия. Читала тайно, ибо они предназначались для юношей, а не для девушек. Тому, что такое любовь, им предписывалось учиться только у своих мужей – и это правило строго соблюдалось во всех греческих семьях. Строго, но всё же не под страхом смерти. Аспасия своими ушами слышала, как милетянки, подруги её покойной матери, весело хохоча, рассказывали такой анекдот: у одного милетянина постоянно дурно пахло изо рта; сам он этого не замечал, но кто-то из его друзей однажды сказал ему об этом; милетянин прибежал домой и стал кричать на свою жену, что она скрыла от него его ужасный недостаток. «Ведь ты же чувствовала мой запах? – упрекал он её. – Особенно когда я целую тебя!» – «Прости, но я думала, – ответила разгневанному мужу жена – и тут рассказывающие анекдот женщины принимались весело хохотать, – я думала, что так пахнут все мужчины». Материны подруги хохотали потому, что знали, как пахнут разные мужчины, а не только их мужья.

Пока живы были мать и отец, Аспасия не знала мужчин, разве что по рассказам о похождениях юного Эрота, свитки с которыми она нашла в комнате братьев. Первый раз она легла в постель с мужчиной на острове Самос, куда её забросила судьба после бегства из Милета. Тогда при ней не оказалось ни обола, чтобы уплатить за ночлег и за хлеб. Этот мужчина приютил её, несчастную сироту, и держал запертой в своём доме два месяца, являясь к ней каждую ночь для любовных утех. Он думал, что преподал ей искусство любви, хотя на самом деле она, помня рассказы о похождениях Эрота, превратила самосца-грубияна в искусного любовника. А когда он ей надоел, сбежала из его дома. Впереди на пути в Афины было ещё много больших и малых островов, которые, говоря словами старого анекдота, пахли по-разному.

«Ты стала обыкновенной шлюхой, – сказала она себе однажды, – девкой, которая продаёт себя за ужин и за ночлег. И то, что ты бездомная сирота, тебя совсем не оправдывает. Хотя это судьба многих, но не твоя судьба». Эти мысли посетили её на Андросе, откуда до Пирея было два дня пути при попутном ветре.

Владелец торгового судна, следовавшего из Андроса в Пирей, взял её на борт, и после двух дней – и одной ночи, которой Аспасия расплатилась с владельцем судна, – она сошла на берег в Пирее, афинском порту. Владелец этого же судна отвёз её в Афины, к своей сестре Феодоте, которая жила в Керамике близ Дипилона и содержала порнею, публичный дом с двумя десятками не очень дорогих девушек, открытый ещё во времена Солона предками Феодоты.

Феодота была красавицей, и если продавала своё тело, то совсем не так, как её девушки, эти ласточки, зайчики, комарики, светлячки, милашки, факелочки, воробышки, пчёлки и тигрицы, как называла их Феодота, да и не только она – такие у девушек были прозвища. У самой же Феодоты было прозвище Слоновая Кость – так прекрасно, словно изваянное из слоновой кости, было её тело. Она выставляла его за большие деньги напоказ художникам и скульпторам, приходившим полюбоваться ею с толпами мужчин, которые, распалившись, отправлялись затем к её «зайчикам» и «милашкам». Она могла бы и не содержать порнею, но это была родовая собственность, от которой Феодота не могла бы отказаться даже в том случае, если бы захотела: эта порнея была такой же достопримечательностью Афин, как, скажем, храм Афродиты, и не могла переходить из рук в руки, как какая-нибудь игрушка – от перемены владельца всякая собственность, как известно, портится, а публичный дом тем более: там надо строго придерживаться старых традиций – ведь в искусстве любовных утех мало что меняется от века к веку, – надо соблюдать раз и навсегда установленный порядок, умело подбирать девушек и заменять достойными, когда красота их увянет, а любовный жар угаснет. Такое умение хорошо передаётся только по наследству, и тут закон требует владельцев порнеи не менять. И прабабка, и бабка, и мать Феодоты были гетерами, не просто потаскушками, которых в Афинах называют также «мостовыми», «ремесленницами», «подстилками», «бегуньями», «подметалками», «квашнями» и ещё десятком других имён. Гетера – это спутница, подруга, женщина дорогая, для избранных, состоятельная, умная и красивая, с которой можно не только развлекаться в постели, но и вести интересные беседы. Она в состоянии украсить собой любой симпосий, пир богатых и умных мужчин. Гетерой станет и дочь Феодоты, которой теперь лишь семь лет, – говорят, что Феодота родила её от стратега Кимона.

Феодота долго и внимательно разглядывала Аспасию, дважды обошла её вокруг, словно перед нею стояла не девушка, а изваяние, затем остановилась шагах в трёх-четырёх, взмахом руки отослала прочь брата и слуг и, когда они остались вдвоём на просторной, увитой плющом и виноградом веранде, сказала:

   – Повтори, как тебя зовут.

   – Аспасия.

   – Хорошее имя. Ты и собою хороша. Очень хороша, – добавила она после краткой паузы. – И стройна, и красива лицом, и рост у тебя хороший. Афиняне не любят коротышек, низкорослых. Даже маленькие мужчины любят высоких женщин. Знаешь, как они говорят о высоких женщинах? – весело улыбнулась Феодота. – Они говорят: по высокой лестнице можно добраться до небес. Сколько тебе лет? – спросила она, внимательно вглядываясь в лицо Аспасии.

   – Шестнадцать.

   – Так, – облегчённо вздохнула Феодота. – Прекрасный возраст. Петь, танцевать умеешь?

   – Умею.

   – Играешь ли на флейте, на кифаре?

   – Да, и на флейте и на кифаре.

   – Умеешь ли читать?

   – Умею. Читала и Гомера и Гесиода. – Про то, что читала рассказы о похождениях Эрота, Аспасия умолчала: возможно, Феодота захочет преподать ей несколько уроков искусства любви, поэтому не так уж плохо притвориться приготовишкой в этих делах. Учить учёного – радости мало, сам можешь показаться дураком. А неучёный благодарен учителю за каждое слово и тем несказанно радует его.

   – Что умеешь ещё? – спросила Феодота.

   – Не знаю, – простодушно ответила Аспасия.

   – Хорошо, – не стала донимать Аспасию вопросами Феодота. – Сейчас мои служанки помоют тебя, причешут, накрасят и всё такое. Посмотрим, как ты будешь выглядеть в праздничном наряде... Уверена, что станешь неотразимой. – Хлопнув в ладоши, Феодота позвала служанок и повелела им отвести Аспасию в ванную комнату.

   – Что у тебя в сундучках? – поинтересовалась Феодота, когда Аспасия уже вместе со служанками покидала веранду. – Покажешь мне потом?

Это был самый приятный вопрос: Феодота, задав его, тем самым как бы открылась – да, она женщина, обыкновенная женщина, любопытная, которой нравится заглядывать в сундучки и шкатулки других женщин, где хранятся наряды, украшения, благовония, пудры и мази, щипчики и пилочки, всякие мелочи, которые могут рассказать об их владелице больше, чем самые откровенные слова.

Ванная комната, куда привели Аспасию служанки, была просторной, с мозаичным полом, со стенами, выложенными разноцветными изразцами, из которых складывались рисунки цветов, экзотических растений, животных и птиц. Здесь было светло, приятно пахло. Лежаки для умащивания тела благовониями, красивые сосуды и шкафчики – всё сияло чистотой.

   – Я хотела бы воспользоваться своими натираниями и содой, – сказала служанкам Аспасия. – Принесите мои вещи и тот сундук, в котором одежда.

Не успела Аспасия раздеться, как вместе со служанками, принёсшими сундуки, в ванную вошла Феодота.

Бросила быстрый взгляд на обнажённую Аспасию, потом на сундуки и спросила:

   – Покажешь, что у тебя там?

   – Конечно, – ответила Аспасия, сняла с шеи шёлковый шнурок с ключиками и открыла обитый медью сундучок, в котором хранились всевозможные косметические безделушки: изящные флакончики с маслами и красками, блестящие миниатюрные кусачки для обрезки ногтей – их она приобрела ещё в Милете, – ножницы, подаренные ей братом Феодоты, зеркала с позолоченной отражающей поверхностью, принадлежащие некогда её матери и, значит, купленные отцом, баночки с гримом, коробка с тончайшего помола содой для мытья тела, два парика – один белый, другой огненно-рыжий, которые она никогда не надевала: у неё были свои прекрасные волосы, золотисто-белые, какие редко встретишь у гречанок, тут же были румяна, белила, мирра, пемза – пемзой хорошо очищаются от грубой кожи подошвы ног. Первое, что взяла в руки любопытная Феодота, были яркие нагрудные ленты.

   – Ты можешь вполне обходиться без них, думаю, – улыбаясь, сказала она Аспасии. – У тебя такие аккуратные и упругие груди, как яблочки.

Аспасия немного смутилась и прикрыла груди руками.

   – Зачем же прячешь? – громко рассмеялась Феодота. – Это ты должна показывать прежде всего.

Потом они рассматривали пурпурные кружевные оборки и другие ленты – для ягодиц.

Феодота жадно принюхивалась к мазям, изготовленным из разных водорослей, семян и трав, хвалила, быстро узнавала, какая мазь для чего предназначается, – у самой в настенных шкафах стояли десятки таких же баночек.

Затем они раскрыли шкатулку с украшениями, в которой заключалось всё богатство Аспасии – золотые серёжки, гребни, колье и браслеты с драгоценными камнями, колечки, пряжки, цепочки, цветные камешки в булавках, которые можно было прикреплять к пряжкам, застёжкам для волос, ремешкам для лодыжек.

Платьев у Аспасии было хоть и немного, но все сшиты на манер тех, что носят богатые гетеры: мягкое шерстяное одеяние так и заскользило по рукам Феодоты – такое оно было тонкое и шелковистое; утренний наряд, в котором удобно сидеть перед зеркалом, – белый, почти прозрачный, с узорами на груди из золотых змеек; платье, окаймлённое ярким пурпуром с двух сторон, – в таком женщину увидит даже слепой, а зрячий обомлеет от восхищения; платье со шлейфом, длинное, нарядное, для торжественных выходов, – в таком может выйти к гостям и царица.

   – Я покажу тебя сегодня же, – сказала Аспасии Феодота. – Но это не значит, что ты сегодня же кому-то достанешься. Нет, ты слишком большая драгоценность, чтобы оказаться в руках первого, кто тебя пожелает. Тебя ждёт великая судьба.

Аспасия совсем разнежилась, пока служанки мыли и умащивали её маслами и благовониями – не хотела вставать с мягкого тёплого ложа, её клонило в дрёму, капризничала, когда её одевали, потребовала, чтобы вместо воды ей подали сладкого вина.

Служанки Феодоты изящно завили ей волосы, подстригли и отполировали ногти, покрыв их затем золотой пудрой, сами выбрали для неё украшения – ожерелье, браслеты и серьги, нарядили в благоухающее пурпурное платье, в расшитые золотом белые туфельки, а к ремешкам на лодыжках прикололи сверкающие радужными искрами камешки.

Привели к Феодоте, которая сидела в своей светлой комнате с завешенной зелёной вуалью дверью, выходящей на широкий балкон, тянущийся вдоль всего перистиля.

Феодота куталась в длинный белый пеплос, сквозь который просвечивали груди и плечи; игриво встряхнув головой, отчего распущенные чёрные волосы вздыбились как грозовая туча, в которой бриллиантовой молнией сверкнул камень диадемы, она развела руками от восторга, увидев красавицу Аспасию, и сказала:

   – Хороша! Будешь стоять справа и чуть поодаль от меня, когда я стану позировать старику Полигноту.

   – Позировать? Старику? Зачем? – удивилась Аспасия. – И что это значит – позировать? Становиться в разные позы?

   – Фу! – махнула на неё рукой Феодота. – Я и забыла, что ты островитянка.

   – Я из Милета, – напомнила Феодоте Аспасия.

   – Это всё равно. Позировать – это значит находиться перед живописцем, который тебя рисует, быть ему натурщицей. Сегодня меня будет рисовать сам старик Полигнот.

– Чем же он знаменит? Ты сказала: «Сам старик Полигнот...»

   – Когда побываешь в Пёстрой Стое, тогда поймёшь. Там на стене есть его картина, которая называется «Греки после взятия Илиона». Ты должна знать, что такое Илион, если правда, что ты читала Гомера.

   – Я читала Гомера и знаю, где Илион, куда Агамемнон, царь Микен, привёл войско, чтобы отбить у Париса Елену, жену своего брата Менелая...

   – Хорошо, хорошо, – остановила Аспасию Феодота. – Теперь я вижу, что ты читала Гомера. Очень хорошо. Но давай вернёмся к Полигноту. Старик будет рисовать мою фигуру, моё лицо и эти прозрачные одежды – никто в Элладе не может сделать это лучше, чем он. И он не нашёл для этой своей работы натурщицу лучше, чем я. Красивее, чем я, – не без хвастовства добавила Феодота. – А ты будешь стоять справа от меня... Это всё, что от тебя сегодня требуется. Мои девушки будут прогуливаться по залу в голубых и розовых прозрачных одеждах, а ты будешь стоять – в пурпуре, в золоте, красивая и стройная, как статуя.

– И как статуя молчать? – спросила Аспасия.

   – Сегодня тебе лучше помолчать, – ответила Феодота. – Я не знаю, умеешь ли ты хорошо разговаривать с мужчинами, так же хорошо, как ты хороша собой. Конечно, если Полигнот спросит тебя о чём-нибудь, ответь ему, но обдуманно и без стремления блеснуть. Скромно и обдуманно.

   – Так и поступлю, – согласилась Аспасия. – А если ко мне станут приставать с вопросами твои девушки?

   – Не обращай на них внимания. Они – только бабочки, которые порхают вокруг прекрасного цветка.

   – Прекрасный цветок – это ты? – дерзнула спросить Аспасия, словно какой-то демон дёрнул её за язык.

   – Разумеется, – ответила Феодота с интонацией, после которой Аспасия не решилась бы возразить, даже если пожелала бы: Феодота, несомненно, была прекрасна.

Чёрные длинные волосы, белый прозрачный пеплос, золотистое тело, лицо Афродиты, певучий голос, гибкие руки, длинные пальцы в перстнях, переливающийся и бьющий лучами бриллиант на диадеме и, словно розовые кораллы, пальчики на ногах.

   – Сейчас пойдём, – сказала Феодота. – Ты понесёшь мой шлейф?

   – Охотно, – ответила Аспасия.

Этот зал скорее походил на экседру и конечно же не предназначался для жилья, так как у него было только три стены, а четвёртая сторона, открытая от потолка до пола, смотрела в сад, на юг, где сквозь листву сияло летнее яркое солнце, заполняя светом всё помещение. От стены до стены здесь было шагов двадцать, так что в зале одновременно могло разместиться десятка два, а то и больше пиршественных лож – для этого, вероятно, он и предназначался, если судить по росписям на стенах: там всюду среди цветов и зелени пировали юноши и девушки. Но сейчас в зале не было лож и столиков, а было только одно то ли большое кресло, то ли трон, увитый лианами и цветами. На этом троне можно было не только сидеть, но при желании занять любую позу полулежа, склонившись на разноцветные шёлковые подушки – таким Аспасия представляла себе трон персидского царя или царя Лидии. Но этот трон, как легко можно было догадаться, предназначался не для царя, а для Феодоты. Она должна была возлечь на него в грациозной позе перед живописцем Полигнотом.

Когда Аспасия и Феодота вошли в зал, он был ещё пуст, безлюден. Но Феодота сразу же направилась к роскошному креслу, устроилась в нём, откинувшись на подушки и обнажив груди, сказала Аспасии, указывая рукою на дверь, за которой в отдалении слышались женские голоса:

   – Выйди туда и позови девушек.

Дверь вывела Аспасию всё на тот же балкон перистиля, на котором у лестницы, ведущей с балкона во дворик с фонтаном и алтарём Гестии, толпились голубые и розовые девушки-бабочки.

   – Пора, девушки, хозяйка зовёт вас! – крикнула им Аспасия.

Те загалдели и застучали ножками по балкону, будто табунок жеребят.

   – А нас? Нас она не зовёт? – спросил Аспасию голос с противоположной стороны перистиля. Это был мужской голос, низкий и зычный, как рог келевста на персидском судне. Аспасия повернулась на голос и сразу же увидела его владельца – высокого седого старика в длинном жёлтом гиматии с суковатой чёрной палкой в руках. Рядом с ним стояли полуобнажённые рабы. Их было два. Каждый из них держал в руках что-то наподобие ящиков, в которых, как догадалась Аспасия, находились краски, кисти и другие принадлежности живописца.

   – Вы Полигнот? – спросила старика Аспасия.

   – Я-то Полигнот, – ответил он, – а ты кто?

Аспасия не ответила, спросила Феодоту:

   – И Полигнота звать? Он там, – указала она на дверь.

   – Да, зови, – ответила Феодота, лихорадочно поправляя волосы и меняя позу. – Всех зови, кто там есть.

Аспасия перегнулась через балконные перила и громко сказала:

   – Все идите! Все!

   – Ты кто? – окружили её голубые и розовые девушки, когда она вернулась в зал. – Как зовут?

От них так пахло благовониями, что Аспасия чуть не задохнулась, будто окунула вдруг лицо в корзину с ароматными цветами. Собралась ответить им, но Феодота скомандовала резким голосом – Аспасия очень удивилась, что у Феодоты может быть такой голос:

   – Все займитесь делом!

Девушки закружили по залу в бесшумном танце, взмахивая руками, как крыльями, Аспасия же стала за креслом Феодоты с правой стороны. Солнечный свет не падал на неё прямо, солнце было над крышей, но она была так же хорошо освещена, как и Феодота, – пурпурная и золотая, как изваяние Афродиты.

Вместе с Полигнотом пришли не только его рабы, но и ещё пять или шесть мужчин, очень молодых и шумных.

   – Полигнот, прикажи Феодоте, пусть она сбросит пеплос! – сказал один из них, обращаясь к старику живописцу. – Мы готовы уплатить ей за счастье созерцания!

   – И та пусть разденется, – сказал другой, – указывая на Аспасию. – Хотим видеть слоновую кость тела, а не ткань из шерсти. Кто ты? – спросил Аспасию мужчина. Он был среднего роста, курнос, лобаст, выпячивал сладострастные толстые губы и поводил большими глазами, выступающими, как у рака, из глазниц.

   – Я Аспасия из Милета, – ответила ему спокойно, как учила её Феодота, Аспасия.

   – А теперь спроси меня, кто я, – предложил ей всё тот же мужчина.

   – Это Сократ, – сказала Аспасии Феодота. – Он говорит о себе, что его каждая собака в Афинах знает. Многие называют его мудрецом, а сам он называет себя шмелём, который жалит всех своими вопросами. Будь осторожна с ним, Аспасия.

   – Но пусть же Феодота сбросит пеплос! – потребовал тот, что заговорил первым. – Нельзя пить вино, которое закупорено в сосуде. Так и красотой нельзя насладиться, если она спрятана под покрывалом.

   – Мне надо изобразить покрывало, а затем я разрешу Феодоте полностью обнажиться, – пообещал Полигнот, уже приступивший к работе: на гладкой широкой и высокой доске, которую установили перед ним его рабы, уже появились первые штрихи и мазки. – Но разговаривать можете с Феодотой сколько душе угодно, – разрешил он своим спутникам, – и о чём угодно. Но подходить к ней и трогать руками нельзя! – прикрикнул он на Сократа, который направился было к Феодоте. – Нельзя мельтешить у меня перед глазами.

   – А к ней можно? – указал Сократ на Аспасию.

   – К ней можно, – ответил Полигнот. – Я на неё не гляжу и её не рисую.

   – А зря, – сказал Сократ, приблизившись к Аспасии. – Она прекрасна. – Он обошёл Аспасию вокруг, почти так, как это сделала при первой встрече Феодота, только глаза его смотрели не столько испытующе, сколько восхищённо. Он даже поцокал языком, когда оказался у неё за спиной, и легко прикоснулся пальцами к её волосам.

   – Настоящие, – сказал он себе. – Совершенно настоящие. – И, уже обращаясь к Аспасии, воскликнул: – Клянусь Герой, ты божественна! Идите же сюда! – позвал он других мужчин, праздно стоявших возле Полигнота. – Посмотрите на неё. Ведь Феодота не зря поставила её здесь. Скажи зачем, Феодота!

   – Чтобы Сократ мог порассуждать о красоте, – ответила Феодота.

   – А не боишься, что эта юная красота затмит твою зрелую красоту?

   – Ты сам говорил, что не бывает половины красоты, или трети, или четверти. Красота или есть вся сразу, или её вовсе нет. Так что одна красота не может затмить другую, не правда ли, Сократ?

   – Вы слышали? – обратился к мужчинам Сократ. – Она, я говорю о Феодоте, схватывает мудрость на лету, а вы даже ползущую медленно догнать не можете.

   – Это ведь простительно, если даже Ахилл, как известно, не смог догнать черепаху, – сказала Аспасия.

Глаза у Сократа выпучились так сильно, что стало страшно, как бы они не вывалились совсем.

   – Это как же так?! – подступил он почти вплотную к Аспасии, так что она почувствовала на своём лице его дыхание. – Быстроногий Ахилл не смог догнать черепаху?!

   – Не я так утверждаю, а Зенон Элейский, – ответила Аспасия. – Тот, что учился у Парменида и, говорят, был его любовником.

   – Как же он объясняет такую невероятную слабость Ахилла?

   – Рассказать трудно, но можно показать на чертеже.

   – Покажи! – потребовал Сократ, взял Аспасию за руку и повёл к Полигноту. – Отдай кисть, – сказал он Полигноту, подведя к нему Аспасию. – Пусть она на доске, вот здесь, сбоку, нарисует линию и объяснит нам задачу.

Полигнот молча уступил Аспасии кисть и указал на участок доски, свободный от контуров Феодоты, где можно было нанести линию. Аспасия, не глядя на Феодоту, которая, как ей думалось, без одобрения отнеслась к её затее, сразу же принялась за дело, провела линию и, деля её на отрезки, обозначавшие путь черепахи и путь Ахилла, рассказала, почему быстроногий Ахилл, по утверждению Зенона, никогда не сможет догнать медлительную черепаху.

   – Клянусь гусем, – сказал восхищенный Сократ, – у этой девочки впереди славная судьба!

   – Пусть она разденется, – сказал кто-то из друзей Сократа. – Посмотрим, так ли она хороша, как умна. Я заплачу.

   – Сколько? – спросила Феодота.

   – Два обола – как за любую другую девочку, которые здесь порхают, подобно мотылькам.

Под медленные и мелодичные звуки флейты девушки скользили в изящном танце вдоль расписанных стен, на фоне ярких цветов и буйной зелени, будто бабочки на сочном цветущем лугу.

   – Нет, – ответила Феодота. – Эта девочка не продаётся. Она моя гостья.

   – Гостья гетеры разве не гетера? – возмущённо спросил всё тот же гость.

   – Ты мой гость, и будь ты женщиной, считался бы ты также гетерой?

Остроумие Феодоты рассмешило всех, навязчивый гость умолк, и тогда снова заговорил Сократ, обращаясь к Феодоте:

   – Должны ли и мы платить тебе за то, что любовались твоей красотой? – спросил он Феодоту. – Или хватит и того, что тебе заплатит Полигнот?

   – Рассуди сам, – уклонилась от ответа Феодота.

   – В том-то и трудность, что справедливо рассудить вряд ли удастся. Если от любования твоей красотой больше пользы получили мы, то и платить должны мы. Но если тебе полезнее было показать себя нам, то платить должна ты или по меньшей мере не требовать, чтобы платили мы. Теперь скажи, кто же из нас получил больше пользы?

   – Какая же мне от вас польза? – засмеялась Феодота. – Вы на меня глазеете, некоторые даже норовили потрогать меня, девочки мои для вас танцуют – и я же должна вам платить?

   – Может быть, – с улыбкой сатира приблизился к Феодоте Сократ. – Ведь и ты в выигрыше оттого, что мы любуемся тобой.

   – Назови мой выигрыш, – потребовала Феодота.

   – Да вот же он: твой выигрыш в том, красавица, что все мы дружно хвалим тебя, Аспасию и твоих девочек.

   – И что же? Мне от этого ни холодно ни жарко.

   – Тут ты права. Но скажи, будет ли тебе польза от того, если мы станем рассказывать о твоей красоте всем афинянам? – спросил Сократ.

   – Вы станете повсюду хвалить меня и моих девочек?

   – Конечно! Ты и твои девочки так очаровательны, что забыть о вас скоро мы не сможем и обязательно расскажем об этом своим друзьям и знакомым.

   – Клянусь Зевсом, – ответила Феодота, – если это так, как ты говоришь, Сократ, то я должна заплатить вам за то, что вы смотрели на меня.

   – В таком случае пусть Полигнот отдаст нам предназначенные тебе деньги, а мы на эти деньги купим твоих девушек для сладострастных утех, – смеясь, предложил Сократ.

   – Нет уж! – ответил Полигнот. – Я тружусь, рисуя Феодоту, и ещё должен буду потрудиться, когда мы уйдём в опочивальню, что для меня, человека старого, дело нелёгкое, а вы хотите получить мои деньги только за то, что болтаете языком. Этого не будет.

   – Клянусь Герой, – сказал Сократ, обращаясь не к Полигноту, а к Феодоте, – для тебя иметь много разговорчивых друзей, которые станут всем рассказывать о твоей красоте, гораздо лучше, чем одного старого Полигнота. Впрочем, – перестал он улыбаться и задумался, – впрочем, если Полигнот нарисует тебя и все станут узнавать на его картине тебя, Феодота, то ты окажешься, пожалуй, в большем выигрыше, чем от наших рассказов о тебе: говорят же, что лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.

   – То-то же, – довольно поглаживая седую бороду, сказал Полигнот. – Хоть ты и ужасно выглядишь, Сократ, но умом ты не обижен. Выходит, что и я не должен платить Феодоте, а наоборот – она мне.

   – Но только за то, что ты рисуешь её, – снова рассмеялся Сократ, – а за то, что ты спишь с ней, тебе надо платить очень большие деньги.

Полигнот бросил кисть и сказал:

   – А я готов, поскольку рисование и разговоры мне надоели. Уйдём, Феодота!

   – Не позволим! – дружно запротестовали друзья Сократа. – Хотим устроить пирушку и чтоб Феодота присутствовала на ней!

   – Так ведь и я не прочь, – ответил Полигнот. – Приятно старику пировать вместе с юношами. Но где вино и еда?

   – Все уже здесь, – ответил за всех тот, что предлагал Аспасии обнажиться. – Сейчас мои рабы всё принесут.

Зал преобразился едва ли не в мгновение ока: были принесены ложа, подушки, столики, посуда и конечно же обещанные Критоном – так звали этого человека – вино и еда в трёх больших плетёных из лозы корзинах: фрукты, жареная рыба, пирожки с разной начинкой и с десяток головок овечьего сыра.

   – Вино хоть и не с Фасоса, но очень хорошее, моё лучшее вино, – сказал Критон, когда были наполнены первые кратеры. – Клянусь Зевсом, боги не обидятся, если мы совершим возлияние им этим вином, и вы не устанете пить его в своё удовольствие.

Каждому гостю досталась девушка – так что на каждом ложе устроились до двое, взбив под локтями высокие подушки. Полигнот возлёг с Феодотой, а Сократ пригласил на своё ложе Аспасию.

   – Только для беседы, – предупредила Сократа Феодота.

   – Иные беседы для меня по приятности своей превосходят сладость любовных утех, – ответил Сократ.

   – Стало быть, ты из Милета и, стало быть, ты слышала об Анаксимене, который прославился в ваших краях мудростью после Фалеса и Анаксимандра.

   – Он не раз бывал гостем моего отца, – ответила Аспасия. – Я видела и слышала его, когда была маленькой.

   – А теперь ты большая?

Они устроились на ложе так, что были обращены лицом друг к другу, но при этом Сократ был обращён лицом также и к пиршественному столику, так что мог правой рукой дотянуться и до чаши с вином, и до закусок, а Аспасия лежала к столику спиной, получая вино и фрукты из рук Сократа.

   – То, чем повёрнута к нам Аспасия, достойно созерцания более, чем твоё лицо, Сократ, – не преминул уязвить Сократа Полигнот.

   – А если мы поменяемся местами, всё станет наоборот? – спросил Сократ.

Все гости бурно принялись обсуждать, что станется в случае такой перестановки, и вскоре пришли к выводу, что Сократу и Аспасии лучше оставаться в прежнем положении, ибо хоть и приятно будет всем видеть прекрасное лицо Аспасии, зад Сократа испортит всем аппетит.

Первой части обеда не было – начали пировать сразу же после мытья рук и возлияния богам и хорового исполнения пеана, гимна богам. Ложа были поставлены в виде круга, то есть вокруг одного большого стола, на котором слуги разливали в чаши вино и где стояли корзины с принесённой едой.

   – Твой друг, который так щедро угощает нас, очень богат? – спросила Сократа Аспасия.

   – Критон? У него есть земля, скот – овцы, козы и коровы, – а ещё обширные виноградники. Он весьма состоятельный человек.