Текст книги "Три весны"
Автор книги: Анатолий Чмыхало
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 24 страниц)
И Алеша на минуту представил себе, как бросаются к киоскам тысячи людей. Они берут газеты, читают фельетон Алексея Колобова, смеются, негодуют и требуют призвать к ответу спекулянта хлебными карточками. А фельетонист уже готовит материал против морального облика артиста Вершинского, пьяницы и многоженца. Как бы вытянулась рожа у Вершинского, узнай он о фельетоне! Но ничего поделать уже нельзя. Статья печатается и завтра появится в газете. И, может быть, первым прочитает ее директор типографии, который так душевно обошелся с Алешей, и пожалеет директор, что не принял Алешу в наборный цех.
Но мечты останутся мечтами. Не писал Алеша статей, и поэтому не работать ему в редакции. Стихи – другое дело. Впрочем, можно попробовать сочинить статейку. Для себя. В газету нести не следует.
В воскресенье утром Тамара ушла на базар, а отец с сыном принялись варить гороховый суп. Купил все же концентратов Алеша и, кроме того, достал скотских костей. Мяса на костях, конечно, не было, но варево покрывалось желтыми блестками.
Помешав суп большой деревянной ложкой, отец удовлетворенно крякнул и полез в карман за кисетом. Первая цигарка за все утро. Самосад в мешочке над кроватью кончался, и отец растягивал его, как мог. Курил он сейчас почти одну бумагу и докуривался до того, что неизменно обжигал губы.
Левая рука у отца, что была покалечена в первую мировую войну, плохо слушалась, когда он крутил цигарку. И Алеше хотелось помочь отцу, но отец ни за что не согласился бы на это. Он все делал сам.
Момент для того, чтобы начать разговор, был подходящий. Отец никуда не собирался, и когда он задымил самосадом и сизые струйки потянулись к приоткрытой дверце печки, Алеша спросил:
– Папа, ты считаешь, что правильно жил?
Вопрос удивил отца. Он серьезно посмотрел на Алешу, задумался и произнес негромко:
– Как тебе сказать… В целом – правильно, но ошибки конечно, были. И даже значительные.
– А почему ты снова не вступишь в партию?
По морщинистому лицу отца пробежали тени. Он нахмурился, глядя в огонь, сказал глухо:
– Меня не примут.
– А если приняли бы, пошел? Вступил бы в партию? – допытывался Алеша.
– Нет, не пошел бы, – твердо проговорил отец.
– Но почему?
– Ты хочешь знать правду?
– Да, только правду, папа. Для меня это очень важно. Ты сам не представляешь, как важно!
На этот раз отец бросил окурок в огонь прежде времени. И круто повернулся к Алеше:
– Тогда слушай. Я до сих пор считаю, что не нужно было выселять столько людей с родной земли. И середняков кое-где прихватили.
– Но ведь это были перегибы, – возразил Алеша.
– Да, перегибы.
– А партия?
– Партия осудила их. Это я понимаю. А вступать в партию я уже стар.
– Да что ты, папа! Вступают и постарше тебя.
Отец рассмеялся, запустил руку в Алешины вихры:
– Нет, сынок. Потом ведь упрекнут, что смалодушничал, когда кулаку бой давали.
– А если я уеду в Сибирь?
– Что? Надоело здесь? Но почему в Сибирь?
– Просто так. Нравится мне там.
– Жить-то где станешь? Сразу и решил?
– Да.
– А ты подумай хорошенько.
– Не хочешь, чтоб я ехал? – Алеша потупил взгляд. – Если что-то будет не так, вернусь.
Отец вздохнул:
– Смотри. А как насчет учебы? Что-нибудь думаешь?
– Буду учиться, папа. Работать и учиться, – горячо ответил Алеша. И почувствовал жалость к отцу и Тамаре, которых скоро покинет.
5
Майор из военкомата прислал записку, в которой сообщал, что есть должность кладовщика на овощном складе. Зарплата невелика, но торг имеет столовую.
Как ни заманчиво было это предложение, оно не поколебало Алешиного решения. Он ждал лишь пенсии за очередной месяц, и когда ее получил, пошел сниматься с военного учета.
– А, гвардии лейтенант, – радостно встретил его майор. – Присаживайся, голубчик. Местечко я тебе отыскал отменное. Валяй в торг. Я позвоню.
Алеша рассказал, зачем он явился в военкомат. Майор поморщился:
– Чего это ты придумал! Фантазируешь и так далее. Сибирь… Война-то ведь вот-вот кончится. И заживем, как положено. Да разве можно равнять такой город с Сибирью! Тут тебе и фрукты, и теплынь такая, а что в Сибири? Снега да морозы. Может, там девушка у тебя? Или кто еще?
– Никого нет.
– Так чего ты мне, голубчик, голову морочишь. Иди в торг, – майор весело подмигнул.
– Но я уезжаю. В город Ачинск.
Майор не сказал больше ни слова. Взял военный билет, сходил куда-то, пожал Алеше на прощание руку и принялся перебирать папки с личными делами. Видно, сердился он, что понапрасну старался, подыскивая Алеше подходящее место.
Ахмет вышел на стук растерянный, вялый. Лобастая голова ушла в плечи. Только в глазах метался неистребимый огонь.
– Сплю плохо. С той самой ночи, – признался он. – Все думаю. И это ты виноват, ты! Разбередил душу. Работать хочу, очень хочу… Да ты не стой у порога – проходи.
– Тебе нужно в больницу, – сказал Алеша, стараясь не глядеть на друга.
– Я умру, когда зацветет сирень. Мне всегда трудно в это время. Но прежде я напишу картину. Я успею ее написать! И еще вот такой замысел. Представь себе воду. Ведро воды. Закопченное, ржавое. И небритую щеку человека, который умывается. Лица не видно. Лишь в воде, в масляных кругах – огромные глаза.
«Ты ничего уже не напишешь, Ахмет. Тебя не хватит на эту картину», – горько думал Алеша.
– Но они не возьмут у меня эту картину, – продолжал Ахмет. – Я подарю ее школе для пионерской комнаты. Ребята повесят ее рядом с барабаном и горном. Это было бы прекрасно!.. – продолжал Ахмет.
– Хватит, Ахмет! – оборвал его Алеша.
– Извини, друг, – он сразу сник и заговорил совершенно другим тоном – просто и деловито. – Вчера вечером видел Ларису Федоровну. Сказал о тебе. Она просила зайти. Нашу школу перевели в другое помещение, а то здание занимает госпиталь. Если хочешь, пойдем к Ларисе Федоровне. Тут недалеко.
Алеша уважал Ларису Федоровну за ее острый ум и справедливость. Да, тогда он много читал, твердо уверенный, что это очень нужно ему, что это больше пригодится в жизни, чем тригонометрические функции Ивана Сидоровича.
Однако все эта годы совсем не заглядывал в книги и не писал стихов. Может, прав был тот, кто сказал: когда гремят пушки, музы молчат? А сурковская «Землянка» и симоновское «Жди меня» – те самые исключения, которые подтверждают правило. Правда, еще как-то живут подписями к карикатурам бесхитростные раешники.
Кроме того, было у Алеши чувство, что он шел к Ларисе Федоровне на экзамен. Прожито нелегкое время, постигнуто многое. И Алеша знал урок, он готов был ответить на все вопросы.
Когда Алеша вошел в вестибюль школы, ему вдруг показалось, что не было ни выпускного вечера, ни боя за Миусом, ни госпиталей. Словно все пригрезилось Алеше в короткую минуту забытья. Пусть это была совсем другая школа и учились в ней другие ребята.
– Ну как? – спросил он у Ахмета, когда они по широкой лестнице поднялись на второй этаж.
– Нормально, – ответил тот.
Очевидно, Ахмет бывал здесь не раз. Его ничто не трогало так, как Алешу. А тому казалось: только поверни в коридор направо – и окажешься среди ребят из десятого «А». Замашет здоровенными руками, утихомиривая класс, учком Костя. Высунет в открытую дверь облупленный нос Ванек. Забасят, рассказывая о своих мужских победах, «женихи». А сторонкой, солидно позванивая осоавиахимовскими значками, пройдет Петер из десятого «Б», знающий всех иностранных деятелей. Тот самый Петер, по которому тайно вздыхали многие девчонки в школе. Но он, всегда мечтавший о ратном подвиге, не удостаивал их своей дружбой. Он считал, что прежде всего – школьная работа.
Теперь Петер у немцев. И Алеше не хотелось говорить об этом Ларисе Федоровне.
В учительской никого не оказалось, и Алеша с Ахметом в коридоре стали ждать перемены. Алеша, как прежде, с маху сел на подоконник. В ноздри ударило пылью, и он едва удержался, чтобы не чихнуть. И рассмеялся. Как все-таки здесь приятно!
– А ты помнишь, Ахмет, как расписали меня в стенгазете?
– Ну как же! Было дело, воспитывали. И наши труды не пропали даром. Мы имеем в лице товарища Колобова гражданина, живущего самыми передовыми идеями нашего века. Ура товарищу Колобову!
– Чего смеешься, Ахмет? Ты думаешь, эти будут лучше нас? – Алеша кивнул головой в сторону классных комнат. – Не знаю.
– Ты бы согласился поучиться сейчас, скажем, снова в десятом? – спросил Ахмет.
– Конечно. Но не более одного-двух уроков. Мне противопоказано умственное напряжение. Врачи говорят, что после контузии нельзя допускать, чтобы появлялись новые извилины.
– И ты точно исполняешь эти советы.
– Не язви, Ахмет. Я ведь пришел к тебе проститься. Еду в Сибирь. Узнал адрес у Ваньковых родителей и еду. Ачинск – маленький городишко под Красноярском.
– Брось пороть чепуху! Если уж ехать, то почему к Ваньку? Сам говоришь, что вы не очень дружили. А, понимаю… Уж не к Вере ли ты?
– Нет. Чего теперь к ней! Не обязательно ведь жить мне в Ачинске. Я родился в деревне, люблю деревню…
– А что ты станешь там делать? – скривил губы Ахмет.
– Что другие, то и я. Посажу огород, заведу свинью, куриц, – шутя ответил Алеша.
– Ну тогда прощай! Я приеду к тебе, в твои свинарники и курятники, чтобы сказать тебе еще одно пламенное «ура». Как говорится, жди привета, как соловей лета.
Тишину потревожило стрекотанье звонка. Распахнулись двери классных комнат – и в коридор высыпала мелюзга. На втором этаже учились младшие классы, а в них не преподавала Лариса Федоровна.
– Пойдем к лестнице, – потянул Ахмет Алешу.
Она увидела их, обрадовалась. Каблучки ее старых, довоенных туфель торопливо застучали по лестничным маршам. Под мышкой она держала классный журнал. Подошла и протянула Алеше руку:
– Вон вы какой! Рослый, плечистый.
У нее было худое лицо, и на нем еще ярче горели крупные, как сливы, глаза. Лариса Федоровна была одета строго. На ней ладно сидел темно-синий бостоновый костюм с маленькими карманчиками. Она носила его и прежде.
– Вы долго меня ждали? – заботливо спросила она, приглашая их в учительскую. – Вы подошли в самый раз. У меня сейчас нет урока, и мы наговоримся вдоволь.
Они прошли в учительскую, Лариса Федоровна и Алеша сели на диван, обтянутый рыжим дерматином. Когда-то диван был мягким, а теперь он при малейшем движении скрежетал и толкался стальными пружинами.
– Разошлись, разъехались вы. У вас теперь новые друзья, – заговорила Лариса Федоровна. – Но школу не забудете никогда. Верно же? И я не забуду ваш класс, Алеша. Это был первый мой выпуск. Школьная академия… А война надвигалась… Вы ведь моложе всех из класса?
– Да.
– Вот видите, а уже отвоевались… Все так выросли, вытянулись. Вы не встречали Владу? Она выше меня на целую голову. Учится в университете. Между прочим, она замужем…
– Да что вы, Лариса Федоровна! А как же Костя? А Илья? – искренне удивился Алеша. – За кого она вышла?
– Я даже толком не знаю, кто он. Кажется, какой-то деятель кино.
– Осветитель, – сказал Ахмет голосом, в котором явно чувствовалось презрение. – Трепач. Меня знакомили с ним на студии.
– Почему же ты молчал? – повернулся к Ахмету Алеша.
– А ты не спрашивал.
Лариса Федоровна неопределенно пожала плечами:
– Влада – умная девушка. Я не думаю, чтоб она вышла замуж за…
Лариса Федоровна хотела повторить брошенное Ахметом слово: трепач. Но споткнулась.
В это время в учительскую как-то боком, волоча короткую ногу, вошел математик Иван Сидорович. Он приметил Алешу и поклонился. Он очень постарел. Взгляд его погас, как костер под проливным дождем. Не осталось ни горящего уголька, ни искорки.
– В один год потерял двух сыновей, – шепнула Лариса Федоровна.
Иван Сидорович проковылял в другой угол учительской и долго с шумом сморкался в платок. Покрасневший лоб его собирался в морщины, поблескивал потом. Он смотрел в потолок, словно отыскивая там что-то крайне необходимое для себя.
– И никакого ума у Влады нет, если она так… – вернулся Алеша к прежнему разговору.
– Ты не слышал об Илье Туманове?.. Погиб он где-то под Яссами, – мрачно проговорила Лариса Федоровна.
– Илья?.. Ой как жалко его!.. Я видел Илью на фронте, – сквозь стиснутые зубы сказал Алеша. – Он был смелым командиром. Он…
– Вы с его сестренкой Алей поговорите. Она в десятом «А» у нас. Расскажите ей об этой встрече. Там что-то сложное у нее с мамой. В общем, я вас сведу с Алей. Если вы не торопитесь, подождите до следующей перемены, – встала она на звонок. В ее голосе была просьба. Лариса Федоровна, видно, собиралась еще о чем-то поговорить с Алешей.
В школе стих гвалт. Учителя ушли на уроки. Лишь Иван Сидорович все сидел в углу, думая о своем. Алеша решил заговорить с ним. Но Иван Сидорович начал разговор первым:
– Неужели не может быть иного решения споров? Вы с палочкой, Колобов?
– Врачи обещают, что скоро брошу.
– Да, да, Колобов.
Алеша, а за ним и Ахмет, подошли к Ивану Сидоровичу, который тяжело запыхтел, руками подтягивая больную ногу. Поморщил лоб, словно что-то вспоминая.
– По своей наивности, я считал прежде, что все мои ученики должны стать математиками, – сказал он. – Кроме математики, я признавал лишь физику и химию. Этим и руководствовался, когда допекал вас.
– А мы не обижались, – искренне признался Ахмет.
– Я вам ставил когда-нибудь «неуд», Колобов?
– Было такое, – усмехнулся Алеша.
– Я беру его обратно, – на полном серьезе проговорил Иван Сидорович. – Вы хорошо учились у меня. Но часто делали прогулы. И я обижался на вас, иногда просто придирался к вам.
– Да что вы, Иван Сидорович! – смущенно сказал Алеша.
– У меня их было двое, – математик зашмыгал носом, и из его глаз, спрятанных под выпуклыми надбровьями, потекли слезы. Он не утирал их.
На новой перемене Лариса Федоровна привела сестру Ильи Туманова. Такая же, как брат, долговязая, с рыжими веснушками на лице, Аля подала руку Алеше и робко сказала:
– Я знаю вас. Вы вместе с Илюшей ездили в военное училище. В Ташкент. А я приходила на вокзал провожать. Так вы его видели на фронте?
– Да, я неожиданно попал на его батарею. Точнее…
– Послушайте, – торопливо забормотала она. – Мы живем совсем недалеко. Да вы, наверное, знаете – за площадью Коминтерна… Вы приходите к нам. Надо, чтобы об этом узнала мама. Только не проговоритесь, что Илюша убит…
– Но я уезжаю. Совсем уезжаю. В Сибирь.
– Как, уезжаете? – опешила Лариса Федоровна. – Вы ведь ничего не сказали о себе. Что собираетесь делать? Вам нужно идти в театр, Алеша. Вы так играли!
Алеше вспомнилась первая репетиция «Медведя». Вернее, читка, когда только что распределили роли. Из-за какой-то вздорной Веры так обидел прекрасного человека. Но что толку из позднего раскаяния!
– Конечно, я посмотрю. Если бы подучиться…
– Непременно поступайте в театральный институт! – воскликнула Лариса Федоровна. – Вы – фронтовик, вас примут.
А немного погодя Алеша подходил к дому Тумановых. Аля что-то тараторила про свой класс, про школьную программу. Но Алеша плохо ее слушал.
У распахнутой калитки Аля еще раз предупредила:
– О смерти Илюши – ни слова. А остальное можете рассказывать, как было. Мама не переживет, если узнает правду. Я скрыла от нее похоронную.
– Я понял. Так и будет, – пообещал Алеша.
Они вытерли ноги о веник, брошенный у порога, и вошли в дом. И столкнулись в прихожей с пожилой, болезненной женщиной в рваном ситцевом халате. Она лишь взглянула на вошедших, как из ее горла вырвался смятенный крик:
– Вы от Илюши? – и замерла в ожидании.
– Да, я от него, – как можно приветливее сказал Алеша. – Только я давно его видел. И именно в тот день меня ранило…
– Он что-то не пишет нам. Боюсь, что его тоже ранило. Ведь если бы убили, то пришла бы похоронная… Да вы проходите в столовую. Как это благородно с вашей стороны, что зашли. Я уж совсем истомилась… А ведь ранят в руку, тогда как он напишет? Или после контузии потерял память. Но это проходит. Аля, дай стул молодому человеку. Так где же вы видели Илюшу?
Алеша подробно рассказал о встрече с Ильей. Мать морщила сухие губы в довольной улыбке да покачивала головой. Она как бы сразу помолодела, набралась сил. Она подвинула свой стул поближе к Алеше и, тревожась за сына, спросила:
– Значит, он был со своей батареей дальше от немцев, чем вы?
– Конечно, дальше.
Это ее устраивало. Глаза у нее светлели, наливались надеждой. Алеше трудно было говорить ей об Илье, скрывая от матери самое ужасное – его смерть. И, сославшись на неотложные дела, Алеша распрощался с Тумановыми.
Теперь как можно скорее из этого города! Здесь встречи с друзьями и их родными не очень радовали. А в Сибири он начнет новую жизнь. Он с головой уйдет в работу, он непременно разыщет Наташу.
И уже назавтра товарный поезд, прозванный «пятьсот веселым», вез Алешу в Сибирь. Поезд не спешил. Паровоз подолгу спокойно попыхивал белым дымком на остановках, словно размышляя, идти ему дальше или нет.
6
Ачинск оказался небольшим, ужасно грязным и милым городком. Он стоял на высоком берегу Чулыма, многоводной сибирской реки, которая сейчас, в апреле, еще лежала под толстым слоем льда и снега.
Городок строился давно, и большинство его одноэтажных домиков осело, по самые окна ушло в землю. Заборы подернулись мхом, тротуары из плах попрели.
Ачинск был сплошь деревянный, лишь в центре, на крохотной площадке, столпилось несколько кирпичных зданий в два этажа. На самом берегу реки возвышалось здание городского театра. Оно пустовало с начала войны. В какой-то сотне метров от театра – редакция районной газеты, а чуть подальше – аптека и городская баня.
Зато на окраине Ачинска краснели кирпичом просторные казармы, прикрытые со стороны реки молодой березовой рощей. Казармы построили еще до первой мировой войны, и ачинцы считали их достопримечательностью города.
Городок покорил Алешу тишиной. Было очень уютно на его узких, коротких улицах. Лишь изредка встречались прохожие, да иногда – подводы. Все здесь казалось созданным для отдыха и раздумий.
С поезда Алеша, прихрамывая и опираясь на палку, направился к центру. Деревянный чемодан не был тяжел. В нем лежал армейский вещмешок да полотенце, да кусок хлеба, черствый, как камень. Конечно, Алеша свободно мог обойтись без чемодана, но он все-таки надеялся со временем что-то купить из верхней одежды и белья. Так будет хоть куда положить.
Из-за реки порывами налетал знобкий ветер. И Алеша дрожал в старенькой, посеченной осколками шинели. Своя шинель у Алеши осталась где-то на фронте, а эту предложили ему в госпитале. За неимением ничего лучшего пришлось взять. Тамара сделала однажды попытку затянуть нитками многочисленные дыры на ней. Но просидела за починкой полдня, потратила тюрячок ниток и оставила свою затею. Дыр вроде бы и не убавилось, зато шинель теперь топорщилась во многих местах, стояла на Алеше коробом.
Алеша сошел с поезда и оказался на крохотной привокзальной площади, огороженной штакетником. Ему предстояло здесь как-то устраивать свою жизнь, в этом городе. Ванек, разумеется, когда-то был дружком, и он примет Алешу на ночь-на две. Алеша понимал, что ему в общем-то будет рада и Вера.
Алеше пришло на память, как ходил он к родителям Ванька за адресом. Он сказал им, что хочет написать Ваньку. Ваньков отец, хоть и узнал Алешу, но едко заметил:
– Говоришь, друзьями были? А он теперь-то совсем не такой. Он, как картинка. Суконный китель у него, диагоналевые брюки. Да что ты! Так теперь редко кто одетый. А у Верочки-то шерстяные платья. И фетровые боты, и шаль пуховую он ей справил…
Если бы знал Ваньков отец, как Алеша смеялся в душе над этим богатством!
Прежде чем идти по адресу, Алеша завернул на базар за табаком. У крытого ряда прилавков было немноголюдно. Бабы продавали табак да семечки. Возле них вилось не более десятка базарных завсегдатаев. Их не трудно определить по тому, с какой фамильярностью относились они к торговкам, как не спеша беседовали между собой.
– Не здешний? – спросил у Алеши один из них, в рваном пиджаке и грудью нараспашку. И как только терпел человек такой холодище!
– Приезжий, – ответил Алеша. – Вот смотрю.
– Смотри. А мы всех в городе знаем.
– Ты в гости али насовсем?
– В гости. – улыбнулся Алеша. – А понравится, так и насовсем.
– В Ачинске-то первый раз? Нравится? Хороший у нас город, даже пиво можно достать, – сказал мужчина в рваном пиджаке. – А меня зовут Самара, – и он затянул густым басом. – Я из Самары сюда прие-е-ехал… Тут все знают, кто такой Самара! И если хочешь пива, то я куплю. Мой котелок, твои деньги.
И тут Алеша увидел, что у Самары сзади на ремешке висит закопченный котелок. Самара стукнул по нему ногтями, и котелок глухо звякнул, словно жалуясь на хозяина.
– Мы никого не обманываем. О-го-го! – забасил Самара. – А летом, если хочешь, приходи на лодочную станцию. Сын у меня там. Лодок на станции давно нет, но есть Венка, он научит тебя плавать без лодки. А теперь идем за пивом. Мы возьмем только вот этого, – он кивнул на плюгавого мужичонку в дождевике. – Жучок, давай с нами!
Алеша был так стремительно атакован Самарой, что и не подумал сопротивляться. А в общем-то пива ему хотелось Что ж, придется понести некоторые расходы.
Жучок был обрадован таким поворотом дела. Шагал вровень с Алешей и нашептывал:
– Самара он – голова. Бухгалтером работал, вот так. Но съели его шалавы. Ты еще, кореш, поближе узнаешь Самару, так удивишься. У него денег куры не клевали На курорты ездил. И сейчас его отмой да побрей – и он антиллигентом будет.
В ларьке стоял грохот. Ларек трещал под свирепым напором толпы. Над орущими, потными головами проплывали бидоны и котелки, графины и кувшины.
– Давай деньги. Мы это оформим сейчас, – сказал Самара, отвязывая свой котелок.
Жучок удовлетворенно чесал за ухом:
– Что ты! Да чтобы он не достал! Да не было еще такого случая.
– Самара желает пива, – раздалось в самой гуще толпы. Неведомо как, но бывший бухгалтер уже трепыхался там, как щука в садке.
– Самару пустите, шалавы! – крикнул Жучок. И действительно, котелок Самары с тридцаткой в момент достиг прилавка и оказался в руках у продавца. А через считанные минуты он торжественно совершал обратный путь.
– Не забудь, голуба, что мы повторяем, – пробасил Самара. – О-о-о! Люди гибнут за металл!
По лукавому блеску выцветших глаз Алеша понял, что Самара напускает на себя дурость. На самом деле, он не так глуп. Спился, стал алкоголиком, и теперь ему проще просить милостыню, работая под дурачка.
Алеша первым напился пива, передал Самаре котелок, спросил дорогу и пошел к Ваньку. Солнце уже цеплялось за крыши домов, и Алеша торопился найти нужную улицу и дом, пока светло.
Ванек жил неподалеку от городского центра, на берегу реки, в старинном, просторном доме. Когда Алеша взбежал на высокое крыльцо и постучал, в сенях кто-то зашаркал ногами. Алеша услышал хорошо знакомый ему Верин голос:
– Кто там? Ты, Миша?
«Какой еще Миша?» – пронеслось в голове у Алеши. Кто бы это мог быть? Алеша совсем позабыл, что настоящее имя Ванька – Михаил.
– Это я, Вера, Колобов. Открой, пожалуйста.
Вера радостно ойкнула, отодвинула засов и широко распахнула дверь. И обвила Алешину шею, поцеловала его в щеку. От Веры пахло одеколоном, а еще чем-то домашним.
– Лешка, да как же ты, а? – смеясь, она разглядывала и тащила его в дом. – А я боюсь одна, все время сижу на запоре.
«Наверное, много богатства, потому и боишься», – подумал Алеша.
Он снял шинель и оставил чемодан в прихожей. Вера позвала его в столовую. Алеша отодвинул тяжелую портьеру из плотной лимонного цвета ткани и оказался в большой комнате, стены которой были увешаны вышивками в рамках и фотографиями. Посреди комнаты стоял круглый стол на одной толстой ноге, накрытый скатертью, вышитой петушками. А за ним, в углу, был комод с большим зеркалом и слониками наверху. Рядом с комодом посвечивал дерматином диван, у которого на высокой спинке белела узкая льняная дорожка.
– Вот здесь мы и живем, – не без гордости сказала Вера. – А там у нас спальня, – она показала на другую дверь, тоже прикрытую портьерой. – Ты можешь курить в столовой. Миша много курит, и я привыкла.
Она была красивее, статнее, чем прежде. Вера закручивала косы в толстый жгут на затылке, и это придавало ей большее очарование. Лишь голос у Веры остался таким, как был: мягким, приятным.
Вера, назвав мужа по имени, отвела от Алеши глаза. Она, очевидно, помнила, что сказала тогда на выпускном вечере, и теперь стыдилась своих слов или своего теперешнего положения Ваньковой жены. А ведь как уверяла, что не выйдет за такого!
Эх, Вера, Вера, как же это случилось? Неужели на тряпки Ваньковы позарилась? Но ведь ты была такая чистая. Никогда не нравился тебе Ванек… Ну, да господь с тобой.
– Проездом или как? – снова удивленно спросила она.
– Нет. Посмотрел вот и понравился мне ваш городок. Маленький, тихий. Если найду работу по душе, здесь останусь.
– Я вижу, ты ранен. Будешь ходить с палочкой?
– Зачем? Скоро брошу. А Ванек-то так и не был ка фронте?
– Его не пускают. Он просился.
«Врешь ты все, Вера. Или Ванек тебе врет», – подумалось Алеше.
– Теперь уж не попадет на фронт. Война вот-вот кончится, – сказал он.
– Ты полагаешь?
– Конечно.
– А кого в Алма-Ате видел? Ты ведь оттуда? – спросила она, лишь мельком взглянув на Алешу.
– Ларису Федоровну, Ивана Сидоровича, Ахмета…
– Я часто вспоминаю школу. Какие все были замечательные! А «Медведь»? Как мы с тобой играли! Как тебе аплодировали!.. Я здесь тоже играю. У нас кружок любителей. Начинаем работать в городском театре. Это так здорово! И тебе не отбиться от Агнии Семеновны. Она у нас режиссер, и я рассказывала ей о тебе. По-моему, даже вчера, – возбужденно говорила она. – Видишь, как!
Алеша закурил. А Вера принялась собирать на стол. Вот-вот должен подойти муж, он всегда является в одно время, когда нет вечерних политзанятий. Часто приходит с друзьями. Играют в карты и выпивают, а то срежутся в шахматы или всю ночь стучат в домино.
Вера чувствовала себя виноватой. Она по-прежнему прятала глаза. Что же, в сущности, сделала она плохого, чтобы стыдиться? Ничего. Но весь смущенный вид ее как бы говорил: ты думал обо мне лучше, а я вот какая.
– И что же вы готовите со своей Агнией Семеновной? – спросил Алеша, разгоняя рукой облако дыма.
– Что готовим? – остановилась она в дверном проеме.
– Сейчас готовим «Лес». И Аркашку играет у нас профессиональный актер Демидов. Старичок он, а ты бы посмотрел, как играет! Мы со смеху умираем, когда он репетирует. Это надо видеть!..
– А Ванек? Не артист? Не ходит в ваш кружок?
– Миша, – поправила она. – Нет. Он считает, что это и для меня не солидно. А я не хочу быть солидной!
– Да, да, – покачал головой Алеша.
Вера решительно шагнула к столу:
– Ты не веришь мне? Не веришь?
– Почему же? Верю.
Алеша усмехнулся. Перед ним стояла прежняя Вера та самая, в которую, кажется, он был влюблен, но которая об этом до сих пор не знала. А теперь уже и не к чему ей знать.
Ванек увидел в прихожей чемодан и шинель. Спросил у Веры, кто же приехал. А Вера, поймав его за локти, не пускала в столовую:
– Отгадай!
– Ну, Верусик! Ну нехорошо так, – жалобно тянул Ванек. – Пусти!..
Алеша не мог более слушать эту игру – она его раздражала. Отодвинул портьеру и вышел навстречу.
– Лешка! – радостно кинулся к нему Ванек и стал тискать, будто пробуя Алешу на прочность. – Вот никогда б не подумал! А у меня с утра нос чесался И никак не мог сообразить, к чему бы это. Оно вон, оказывается, к чему!.. Ты хочешь есть? Ну давай-ка нам чего-нибудь Верусик.
– Сколько раз я просила тебя: не зови меня по-собачьи. Тузик, Верусик. Тоже мне, имя нашел! – возмутилась Вера.
Ванек был весь чистенький, отутюженный. На его худощавой фигуре хорошо сидел китель. Движения были спокойные и уверенные, чего прежде не замечал Алеша. Оно и понятно: как-никак капитан.
Вера достала из шкафа бутылку водки, и они сели ужинать. Закусывали кусками сала, мелко нарезанными, и квашеной, в вилках, капустой. Затем Вера поставила на стол тарелки с борщом, а в борще было мясо – много мяса.
– Ешь, Леша, не стесняйся. И рассказывай, как живешь, – Ванек вскинул свой вздернутый нос.
– Ничего живу. Купил вот билет до Красноярска, но сошел здесь.
– Ачинск тебе нравится?
– А что? Я с удовольствием побродил по нему.
– Уже успел побродить?.. Хорошо, что ты к нам приехал, в Сибирь. Если хочешь, я тебя на работу устрою. У тебя никакой специальности нету?
– Ты ж сам знаешь. Воевал – и только.
– Это несколько хужее, – задумчиво произнес Ванек. – Но все равно я устрою тебя на подходящую работенку. Надо, чтоб поближе к продуктам. А одежонку в военторге достанем. У меня тут есть блат. Не пропадем. Завтра потолкуем кое с кем, и квартиру найдем. А ты где ходил?
– Был на рынке, да и так прошелся по улицам. Между прочим познакомился с одним типом. И даже с двумя. Ты Самару знаешь?
– Пьяницу? Его и Вера знает, – сказал Ванек.
– Он сидел за какие-то махинации. Тут и остался, и сын к нему приехал сюда. Спился Самара, – живо проговорила Вера.
Они засиделись допоздна. Уже мигнуло и погасло электричество, где-то неподалеку второй раз запел петух. А они сидели в столовой, вспоминая одноклассников и школьные годы.
Перед утром, зарывшись головой в жаркую собачью доху, Алеша уснул и спал чуть ли не до самого обеда. Чего и говорить, измучился в дороге. Он спал бы и еще, но его разбудила Вера:
– Если хочешь, сходим на репетицию. Ты увидишь наших любителей. Я вчера рассказывала о тебе, и вот ты явишься сам. С Агнией Семеновной познакомлю. И с Демидовым. Он в девятьсот втором году гастролировал в Алма-Ате. Подумать только! Такой милый седой старичок.
Вера напоила Алешу чаем с рыбным пирогом, взглянула на ходики, ахнула:
– Опаздываем. Ты надень фуфайку. Мужева.
Все же это очень странно: у Веры муж. И подумать только, кто он! Ванек. Нет, она не любит его. Не потому, что Ванька нельзя полюбить, но он совсем не для Веры. Они разные.
Репетиция еще не начиналась. Ждали Веру и какого-то железнодорожника на роль Несчастливцева. С этим железнодорожником у них было много мороки. Он постоянно задерживался на работе.
Агния Семеновна, невысокая женщина в годах, но до сих пор играющая героинь, сидела посреди репетиционного голубого зала на облезлой козетке. Она недобро покосилась в сторону вошедшей Веры:
– А вы-то? Ведь вы нигде не работаете, Вера…
Любители молча слушали, как Агния Семеновна обижалась, как она обещала им (в который уж раз!) бросить свое режиссерство. Но вот выговорилась, и Вера, не поднимая головы, сказала:
– Ко мне, то есть к нам… Ну вот он приехал, Алеша Колобов. Да я вчера… Вы помните, Агния Семеновна?
Алеша слегка поклонился. И к нему подошел кругленький старичок в очках. Он эффектно протянул Алеше дряблую руку:
