Текст книги "Призраки отеля «Голливуд»; Гамбургский оракул"
Автор книги: Анатоль Имерманис
Жанр:
Политические детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 34 страниц)
Состояние желчного пузыря находится в прямой зависимости от количества правдивой информации об окружающем нас мире, которой мы располагаем. Чем больше мы узнаем, тем желчнее становимся.
Магнус Мэнкуп
Был тот особый час, когда легкие, еще почти неощутимые сумерки, подобно волшебной паутине, скрадывают каменные морщины. Прорезанные стрельчатыми окнами фасады превращаются как бы в теневые экраны, на которых кадр за кадром мелькает жизнь многочисленных поколений. Чем старее город, тем сильнее волшебство сумерек, тем мудрее и значительнее лица домов.
Гамбург когда-то сравнивали с Амстердамом и Венецией из-за сети каналов, именуемых на местном наречии флетами.
После войны давно мешавшие движению флеты – заваленные обломками, выброшенными из горящих квартир утварью и мебелью, ржавеющими железяками бомбовых осколков, знаменитые гамбургские флеты – окончательно засыпали.
Еще несколько узких улочек, где дома новой постройки чередовались со старыми, – и они выехали к набережной, огороженной массивной чугунной решеткой. Канал, один из трех не затронутых послевоенной реконструкцией, назывался Блайхенфлет. Сплошь покрытая пестрым узором листьев, живописным следом летней жары и первых осенних ветров, подернутая зеленой ряской, неподвижная вода казалась застывшей навеки. Ее прелый запах, подобно гниющим фруктам, таящим в себе наряду с дыханием смерти аромат спелых садов, не раздражал, скорее наоборот. И все же Мун подумал о бесчисленных трупах, которыми война удобрила тинистое дно канала.
Кафе называлось «Старая любовь». Это название, выведенное готическими буквами над ганзейским кораблем со вздутыми парусами, украшало зеркальные окна. Над низкими белыми занавесками в немецком бюргерском вкусе возвышались окруженные спиралями дыма головы посетителей.
Широкая застекленная дверь, упруго пружиня, распахнулась. Мэнкуп пропустил гостей, а сам огляделся – найти кого-либо в этом дымном столпотворении представлялось нелегким делом. У входа стояли загруженные плащами, шляпами, портфелями темные вешалки. Рядом – другие, с гроздьями отполированных от постоянного употребления деревянных держателей, на которых развевались черно-белые и цветные флаги периодических изданий. Буфетную стойку замыкали с одной стороны стеклянные соты, из которых выглядывали горлышки бутылок, с другой – вместилище духовной пищи, старинный дубовый шкаф с тяжелыми переплетами энциклопедий и справочников.
Уходящее вглубь помещение было втиснуто между двух стен, покрытых огромными фресками в староголландской манере, с преобладанием темной сепии и жженой кости, сквозь которые прорывались вспышки яркого пурпура. Росписи изображали самые трагические часы истории города – большой пожар 1842 года, когда треть Гамбурга превратилась в пепел, и ожесточенную воздушную бомбардировку 1944 года, истребившую больше половины города. Клубы дыма обволакивали стены, придавая вырывающимся из нарисованных домов языкам пламени объемную реальность.
– Вот и они! – Мэнкуп наконец нашел столик, за которым сидели его друзья. Повернувшись к Муну и Дейли, добавил шепотом: – Имейте в виду, для моих друзей вы журналисты!
Мун пытался придать себе развязный вид, неотъемлемый в представлении иностранцев от облика американского журналиста. В отличие от Дейли, это ему никак не удавалось. Да и не к чему было особенно стараться. Мун не сомневался, что после нескольких часов общения придуманная Мэнкупом наивная уловка вызовет в лучшем случае недоумение.
– Нас называют четырехножником Гамбургского оракула! По примеру треножника, над которым гадал Дельфийский! – с улыбкой объявил сидевший по левую сторону Муна блондин с редкими волосами и помятым лицом. Мэнкуп представил его как журналиста и писателя Дитера Баллина. Разговаривая, Баллин сохранял на своем лице выражение задумчивости.
– В нашем лице вы видите единственных представителей человечества, которых Магнус еще считает людьми, – улыбнулась молодая женщина. Очень стройная, в тесно облегающем фигуру черном платье, с темными глазами и черными, сравнительно коротко остриженными волосами, актриса Ловиза Кнооп скорее походила на итальянку. Как и Баллин, она говорила по-английски.
– Это правда. – Мэнкуп кивнул. – Одиночное заключение мне до того понравилось, что после освобождения я добровольно продлил этот образ существования. Не только отказался от поста главного редактора, но и от всех знакомств. Я понял, что отношения между людьми должны строиться на полном доверии.
Вторая женщина что-то сказала на немецком языке сидящему рядом с ней скульптору, которого Мэнкуп представил как Лерха Цвиккау. Глядя на яркую расцветку обвязанного вокруг ее тонкой шеи платка с урбанистическим узором и приколотый к отвороту сиреневого жакета металлический цветок, можно было представить себе без труда оформленные ею квартиры. Магда Штрелиц была архитектором, специалистом по интерьеру.
– Магнус сегодня удивил ее, – перевела Ловиза.
– Чем? – спросил Мун.
Дейли ничего не спросил. Он был так занят разглядыванием актрисы, что, должно быть, и не слышал разговора.
– В нашем лице Магнус соизволил допустить в свой обособленный мир еще двух представителей человечества, – пояснил Баллин.
– Причем американцев. А между тем он их терпеть не может, – засмеялась Ловиза.
– Вы прекрасно говорите по-английски. – Дейли был убежден, что кратчайший путь к женщине – комплимент.
– С грехом пополам.
– При такой внешности этого более чем достаточно. – Дейли продолжал трудиться вовсю.
– Дитер, запишите! – Ловиза повернулась к Баллину. – Дело в том, что Дитер Баллин коллекционирует оригинальные афоризмы, – пояснила она с самым серьезным видом.
– Но простите, это был не афоризм. – Дейли растерялся.
– Тем хуже для вас! – Ловиза посмотрела на часы. – У нас еще достаточно времени. Выпьем, что ли?
Скульптор услужливо придвинул Муну карточку фирменных блюд. Ярко-красные волосы, матовый цвет лица, выпуклый лоб, прорезанный одной-единственной горизонтальной морщиной, находившиеся в постоянном движении узловатые пальцы, черная вельветовая куртка – эти взаимно дополнявшие друг друга рельефные штрихи, видимо, прельстили сидевшую за соседним столом молодую художницу. Повернувшись к нему вместе со стулом, она набрасывала портрет пастелью. Лерх Цвиккау все это время сидел почти неподвижно. Его молчание объяснялось то ли незнанием английского языка, то ли короткой трубкой, которую он ни разу не вынул изо рта.
Незнакомые названия меню ничего не говорили Муну. Однако по аппетитным запахам можно было судить о качестве еды. Что касается выбора, то для кафе, куда редко кто приходил поесть, он оказался более чем обильным. Особенно по сравнению с американским кафе подобного типа, где имеются два-три дежурных блюда, рассчитанных на самый непритязательный вкус.
Посетители обслуживались с поразительной быстротой. Сновавшие между столиками подростки в свеженакрахмаленных белых куртках скорее напоминали циркачей, чем официантов. Небрежно жонглируя на вытянутых пальцах тяжело нагруженным подносом или балансируя целой пирамидой, они, словно скользя на роликах, проносились по залу. На долю двоих метрдотелей с благообразной, профессорской внешностью выпадала лишь почетная роль регулировщика уличного движения.
– Может быть, суп из угрей? – предложил гостям Баллин. – Наряду с рыбными аукционами в Альтоне это то, ради чего стоит приезжать в Гамбург.
– Спасибо! Мы с Дейли по репортерскому обычаю обедаем только после закрытия редакции, – пошутил Мун, внося посильную лепту в придуманный Мэнкупом миф.
– Отлично! – Мэнкуп улыбнулся. – В таком случае, что вы будете пить?
– Я? То же самое, что и вы! – Игнорируя его, Дейли галантно повернулся к актрисе.
– Лютилют! – крикнула та через весь зал. – Семь! – бросила она подбежавшему официанту.
– Оригинальный коктейль? – поинтересовался Дейли.
– Настолько же оригинальный, как ваши афоризмы. Сейчас увидите!
Почти мгновенно над столиком повис поднос, заставленный полукружками с пивом и миниатюрными рюмочками, в которых оказалась водка.
– Ну вот, сейчас вы получите первую порцию гамбургского диалекта, так называемого «платтдойч», – довольно засмеялась Ловиза. – Лютилют – это маленькое пиво плюс маленькая водка. Хотя платтдойч по звучанию близок к английскому, он кажется невероятно комичным. В нашем театре как-то осмелились давать Шекспира. Большинство публики составляли «квидье»…
– Квидье? – переспросил Дейли на всякий случай.
– Так мы в Гамбурге называем иногородних немцев. Монолог Гамлета вызвал такой хохот, что актеру так и не удалось его закончить. После этого я поняла, почему у нас ставятся исключительно водевили.
– Театр Санкт-Паули знаменит тем, что единственный в Германии дает представления на платтдойч, – пояснил Мэнкуп. – Именно этим он и привлекает туристов.
– Я бы рекомендовал его совсем иначе, – объявил Дейли. – «Единственный театр в мире, где вы услышите отвратительнейший платтдойч из прекраснейших женских уст».
– Дитер, не забудь записать! – отпарировала Ловиза. – Это ведь был афоризм? – Она доверчиво наклонилась к Дейли. – Или меня опять подвело незнание языка?
– Разумеется, афоризм! – буркнул Дейли. – Заодно рекомендую господину Баллину следующее изречение для его коллекции: «Женщина, отвергающая комплименты, претендует на правду. Но если вы скажете ей эту правду, она сочтет вас лжецом».
– Должен вас огорчить. Господина Баллина интересуют лишь изречения исторических лиц. – Мэнкуп чуть порозовел от выпитого вина. – Он пишет документальные книги о величии и крахе третьего рейха. Особенно интересен его «Заговор генералов»… Что касается театра в Санкт-Паули, то он тоже не сумеет воспользоваться вашей остроумной рекламой. По той простой причине, что Ло там больше нечего делать.
– Сначала объясните мне, что означает «Ло»? – взмолился Дейли. – Это опять платтдойч?
– Ло – это я. Меня вытурили. Временно я выступаю в другом театре, но… – Она с грустью замолкла.
– А предложенный тебе блестящий ангажемент в «Талиа»? – напомнил Мэнкуп.
– Ты мне ничего не говорила об ангажементе! – Светлые глаза Магды потемнели от удивления.
– Мне тоже, – скульптор перестал сосать трубку.
– Я хотела приготовить вам сюрприз, – слишком громко рассмеялась Ловиза.
– Это просто свинство! Мы все так переживали из-за тебя. – Магда нервно бросила недокуренную сигарету в пепельницу и тут же вытряхнула новую из темно-вишневого портсигара.
Скульптор привычным движением подставил трубку, она наклонилась, чтобы прикурить.
– Не слишком ли расточительно для человека, намеревающегося открыть собственное дело? – Мэнкуп с усмешкой придвинул ей пепельницу с недокуренной сигаретой.
– Спасибо! – Магда механически достала другую сигарету и наконец закурила. – Твоя забота о моих финансах настолько трогательна, что наша фирма готова со временем отблагодарить тебя роскошным надгробием. Причем совершенно бесплатно.
– Магда! – с упреком одернул ее скульптор.
– Ло, ты меня удивляешь, – задумчиво проговорил Баллин.
– Чем? – Под его пристальным взглядом Ловиза смутилась.
– Если притворство является признаком артистического таланта, то я готов признать тебя великой актрисой! – Он провел рукой по лицу. На словно приглаженных утюгом щеках рельефно выступил мелкий склеротический узор.
– Кельнер, три бутылки шампанского! – крикнул кто-то.
Мун с ужасом убедился, что щедрый заказ исходил от Дейли. Неужели тот позабыл, что у них совершенно нет валюты? Заказывать шампанское за счет Мэнкупа показалось бы бестактным даже самому бесцеремонному журналисту.
– У нас есть только «Мум». – За спиной Дейли вырос главный метрдотель.
– Прекрасно!
– Это самая дорогая марка, господин. – Добросовестный метрдотель, узнав по акценту иностранца, счел нужным предупредить.
– Тем лучше!
– «Мум»! Три бутылки! – Метрдотель громовым голосом оглушил пробегавшего мимо официанта.
Стук костяшек и шуршание газет на секунду смолкли. Мун увидел многочисленные головы, повернутые в сторону их столика. Видимо, в этом кафе шампанское пили только в самых исключительных случаях.
Метрдотель не двинулся с места. Он почтительно ждал ведерко с бутылками, которое торжественно приближалось, плывя на вытянутой руке.
– Разрешите! – Метрдотель насухо обтер бутылку салфеткой и, встав спиной к столику, приготовился откупорить.
– Дайте мне! – вырвав у него бутылку, Дейли повернулся к актрисе: – За ваш ангажемент!
Он выстрелил пробкой и замер, увидев, что натворил. По лицу Ловизы сбегали подкрашенные тушью пенные струйки.
– Всю жизнь мечтала выкупаться в шампанском. – Она тряхнула мокрыми волосами и, схватив со стола сумку, убежала.
– Такое случается у меня впервые! – Растерявшийся Дейли даже не заметил, как метрдотель деликатно отнял у него бутылку.
– Так ей и надо, – злорадно пробормотала Магда. – Мы ломаем себе головы, как помочь, а она…
– Признаться, я уже собирался поговорить с тобой по этому поводу, Магнус. – Баллин напряженно улыбнулся.
– Поскольку ты единственный из нас в настоящее время при деньгах, – не глядя на Мэнкупа, проворчал скульптор. Было ли это действительно сказано с раздражением, или так показалось из-за торчавшей в зубах трубки?
Метрдотель, прикрыв ладонью горлышко, тщательно вытирал бутылку.
– Позвольте! – Он принялся разливать шампанское.
– Я сам предложил ей деньги. – Мэнкуп подставил свой бокал. – И в результате узнал об ангажементе чуть раньше вас. Выпьем за нашу Ло! Что ни говори, она, возможно, стоит всех нас вместе взятых!
– Ты прав! – Магда изящным движением подняла бокал. Из-под рукава показался браслет, гармонировавший с металлическим цветком на отвороте.
– За Ло! Желаю ей счастья! – Дитер Баллин медленно отпил, словно дегустируя каждый глоток.
Лерх Цвиккау ничего не сказал. Молча осушил свой бокал и только тогда заметил брызги, попавшие в бороду при выхлопе пробки.
Воцарилось молчание. Дейли приглядывался к архитекторше. Сейчас, когда за столом не было Ловизы, Магда как будто вышла из затемнения. Дейли впервые заметил, что каждая деталь ее эффектного туалета подобрана с тщательностью, свидетельствующей о настоящем вкусе.
А Мун тем временем думал о Мэнкупе и его друзьях. Обычные разговоры, какие ведутся в кафе, обычные заботы и радости. И в центре этого банального водоворота сдобренных рюмочкой водки шуток и скрепленных шампанским тостов – благодушествующий Магнус Мэнкуп с его лицом иронического мыслителя, казавшимся в данную минуту случайной маской. Не будь его тревожного письма, он ничем не выделялся бы среди остальных посетителей кафе. Состоятельный человек с именем, умеющий подбирать себе подходящее окружение. Да и с чисто декоративной точки зрения писательская задумчивость Баллина, цветовая гамма Магды, рыжий ореол скульптора и особенно темноглазая, вся в черном, Ловиза представляли собой прекрасную оправу.
Лениво попивая шампанское и прислушиваясь к непонятному разговору (собеседники перешли на немецкий язык и, судя по отдельным словам, дискутировали о политике), Мун со свойственной ему привычкой подвергать сомнению все и всех, пытался представить себе в роли убийцы каждого из четырех друзей по очереди. Этих людей, по-видимому, связывали не только взаимная симпатия и общность взглядов, но и нечто более глубокое. И все же смутно чувствовалось, что под идиллической поверхностью притаились какие-то конфликты. Несмотря на это, мысль, что он сидит за одним столиком с будущим убийцей, показалась настолько забавной, что Мун засмеялся.
– Разве вы понимаете по-немецки? – Баллин рывком повернулся к нему. Склеротический рисунок щек загорелся ярким багрянцем.
– Нет. А разве это так важно?
– Извините. Мы как раз шутили по поводу одного выступления Мэнкупа, вызвавшего гнев нашего уважаемого канцлера Конрада Аденауэра. И поскольку вы засмеялись…
– Расскажите своему гостю, Магнус, – попросила Магда. – Это изумительный анекдот.
– Ладно. – Мэнкуп повернулся к Муну: – Как-то «Гамбургский оракул» назвал Аденауэра политическим подагриком. С тех пор он имеет скверную привычку просматривать мой журнал. На прошлой неделе ему попались на глаза набранные жирным шрифтом строчки: «Ни одно движение не может существенно влиять на политику страны, если в нем принимают участие только философы и честные люди: их слишком мало. До тех пор, пока движение не станет популярным среди бандитов, ему нечего рассчитывать на большинство».
– Ядовито! – усмехнулся Мун.
– Погодите, я еще не добрался до соли. Аденауэр, разумеется, принял это на счет правительственной коалиции. На пресс-конференции он заявил, что я коммунист, а мой журнал – ведро с красными помоями. Можете себе представить его старческую физиономию, когда оказалось, что это цитата из пьесы Бернарда Шоу «Человек и сверхчеловек», а мнимо подрывная статья посвящена разбору его творчества.
Все четверо захохотали. Мэнкуп смеялся так же заразительно, как и остальные. Как только Мун перестал слушать, все снова перешли на немецкий. А Мун разглядывал то художницу, которая, прикусив кончик языка, при помощи резинки придавала портрету скульптора окончательный вид, то опрятно одетого, угрюмого старика, молча обходившего столики с протянутой почти новой шляпой. Ему хотелось отвлечься, чтобы иметь возможность как бы заново проверить свое впечатление о Мэнкупе. Он отвернулся и увидел Ловизу. С приглаженными, еще мокрыми и оттого как бы лакированными волосами, она бесшумно двигалась между мраморными столиками, отвечая легким наклоном головы на приветствия многочисленных знакомых.
Ловиза была уже совсем близко, когда пробегавший мимо официант чуть не сбил ее с ног. Большая лакированная сумка выпала из ее рук и раскрылась. Прежде чем она успела защелкнуть замок, Мун увидел пистолет. Расстояние было слишком большим, чтобы утверждать это под присягой. Однако, заметив, с какой поспешностью она захлопнула сумку, Мун невольно потянулся к карману. Карман был пуст. Проклятый таможенник! Проклятый Гамбург!
ПОМНИТЕ О СМЕРТИ!Меня называют Гамбургский оракул. Сначала это было дружеской шуткой, сейчас в устах многих звучит как проклятие.
Магнус Мэнкуп
– Извините! – Мун встал и незаметно кивнул Дейли.
Они вошли в завешенную красным бархатом дверь, над которой светился транспарант с изображением мужчины в средневековом одеянии. Холодным светом поблескивали умывальники. Тихо гудел озонатор. Сушилки для рук и одеколонный автомат отражали в никелированном зеркале накрахмаленные полотенца.
Стоя за чуть отодвинутым занавесом, Мун видел прямо перед собой застекленный шкаф с переплетами энциклопедии, а вдали, за шлейфами причудливо переплетающегося дыма, Мэнкупа. Черная лакированная сумка лежала на столике между ним и Ловизой.
– В чем дело? – Дейли, подойдя сзади, положил ему руку на плечо.
– Следите за Ловизой Кнооп. У нее в сумке пистолет, – сказал Мун, продолжая напряженно вглядываться в дым.
– Вы уверены?
Мун неопределенно покачал головой.
– То-то меня всегда привлекают женщины с преступными наклонностями, – удивился Дейли. – Все время ломаю себе голову: что же в ней так интригует? Как будто некрасивая, а вместе с тем неотразима. Оказывается, притягивал пистолет, о котором я даже понятия не имел. Вы случайно не помните, чьи это слова: «В любви все решает предчувствие»?
– Почему бы вам, Дейли, не составить сборник афоризмов? Он будет пользоваться бешеным успехом, главным образом у психиатров.
– Это идея! Кстати, наша дама с пистолетом вдохновила меня на следующее откровение: «Она была так прекрасна, что казалась даже некрасивой».
– Боюсь, что скоро мне придется подыскивать себе нового компаньона. – Мун безнадежно вздохнул.
– А чем вас не устраивает старый?
– Пал жертвой вампиров! – проворчал Мун.
– Каких еще вампиров? – не понял Дейли.
– Женщин! – пояснил Мун. – Они высосали из вас все мозги. Три бутылки шампанского, когда в кармане ни гроша! Что это, нормальное сумасшествие или ненормальное нахальство? А жемчуг? Рисковать тюрьмой ради красотки, которая вчера еще считала мыло не предметом гигиены, а импортным лакомством?!
Дейли удовлетворенно хмыкнул.
– Неужели вы не догадались, что жемчуг – имитация?
– Ну да, – кивнул Мун. – А так как спрятанный в полых жемчужинах наркотик тоже поддельный, остается только добавить, что самой искусной имитацией является негритянка. В действительности это был президент де Голль, приехавший с неофициальным визитом к Аденауэру.
– Наркотик? С чего вы это взяли? Когда-нибудь слыхали про знаменитые кимберлийские алмазы? Так вот, я справлялся у стюардессы. На транзитном билете моей черной принцессы стоял штамп кимберлийского отделения авиакомпании «Ройял Эрвейс».
– Настоящие алмазы в фальшивом жемчуге! – Оригинальный способ контрабанды был по достоинству оценен Муном. – Умница! Но что бы она делала, не попадись ей такой дурак, как вы?
– По-моему, она весьма щедро расплатилась за мою скромную услугу.
– Видел! Протянула руку для поцелуя.
– Вы не очень наблюдательны. – Дейли подошел к одеколонному автомату, но вовремя вспомнил, что у него только американские монеты. – Позовите официанта! – попросил он Муна.
– Это для чего?
Дейли не удостоил Муна ответом. Отодвинув занавес, он кивнул официанту.
– Что господину угодно? – Поклон выражал в совершенно равных пропорциях уважение к клиенту и чувство собственного достоинства.
– Разменяйте мне эту бумажку. – Дейли небрежно вытащил из кармана стомарковую ассигнацию.
– Откуда у вас немецкая валюта? – удивился Мун.
– Мне нужны десять пфеннигов! – Дейли полностью игнорировал вопрос.
– Всю сумму десятипфенниговыми монетами? – Официант пожал плечами. – Придется послать в банк. – При этом он сохранял самый серьезный вид, так что трудно было понять, шутка ли это или желание доказать иностранцу, что в стране «экономического чуда» не брезгуют и такими мелкими чудесами.
– Пока хватит и одной, – благосклонно разрешил Дейли.
Получив монету и в придачу целый ворох тщательно приглаженных банкнотов, он дал на чай десять марок. Официант реваншировался тем же строго отмеренным поклоном, из которого явствовало, что немецкое национальное достоинство не зависит от размера чаевых.
– Ну? – с вызовом спросил Дейли. – Надеюсь, вы теперь поняли, с кем имеете дело?
– С мелким жуликом. Это еще хуже, чем бескорыстный дурак.
Дейли, усмехнувшись, бросил монету в щель. Подставив под пульверизатор ладони, он довольно долго растирал одеколоном лицо и пальцы.
– Изумительный аромат! – промолвил он наконец. – Кажется, это великий Лонгфелло назвал одеколон жидкой весной в твердой упаковке.
– Если вашего парикмахера зовут Лонгфелло, это еще не причина считать его великим! – Мун без особой охоты продолжал пикировку. В начале их совместной деятельности наклонность Дейли заниматься юмористической физзарядкой в самые напряженные моменты раздражала. Но со временем Мун постиг, что это неплохое средство против нервных перегрузок.
– Вы говорите, я мелкий жулик? – самодовольно повторил Дейли. – А это что? – Он не спеша вытащил из кармана туго спрессованную пачку. – Даже если Мэнкуп умрет через минуту и тем самым лишит нас обещанного гонорара, здесь достаточно на обратную дорогу плюс целый вагон шампанского.
– Прошу прощения! Поскольку в нашем обществе моральная оценка зависит от размера прибыли, произвожу вас из мелкого жулика в крупного коммерсанта.
– Благодарю. – Дейли поклонился. – А как вам понравился американский пилот, пьянчужка, который на основании факта, что я когда-то засадил его за решетку, выманил у меня почти десятую часть заработанной с таким риском суммы!
– Как раз крупные коммерсанты и занимаются филантропией.
– Если учесть, что я сегодня увидел его впервые в жизни, что знаком он не со мной, а с таможенником, которому весьма кстати намекнул, что я детектив Интерпола, то филантропом можно назвать скорее его.
– Боже мой! – Мун имел вид совершающего панихиду пастора. – С вашим талантом работать в детективном агентстве – это то же самое, что папе римскому стать лектором по пропаганде атеизма… Куда он пропал? – Увлеченный беседой, Мун на миг упустил из вида Мэнкупа. – Сумку я тоже больше не вижу.
– А вы уверены, что пистолет вам не померещился? – Насладившись своим триумфом, Дейли сразу же стал серьезным.
– Слава богу. – Мун с облегчением вздохнул. Заслонившие Мэнкупа посетители отошли в сторону. Все было целым и невредимым – бутылки с шампанским, бокалы, сумка и сам Мэнкуп.
– Так как же с пистолетом? – повторил Дейли.
Мун сделал ему знак замолчать. Молодой красивый блондин, вошедший полминуты назад, все еще продолжал мыть руки. Покончив с этим занятием, он продолжал прислушиваться.
– Пошли! – предложил Мун. – Тем более что проторчали мы тут вполне достаточно, чтобы утвердить за нами национальную репутацию…
– Страдающих хроническим расстройством желудка? – пошутил Дейли.
– Зачем так грубо? Я говорю о легенде, согласно которой американец направляется в уборную только затем, чтобы вытащить из заднего кармана плоскую фляжку и высосать до дна… Подождите! Я еще не все сказал. – Мун удержал Дейли, намеревавшегося возвратиться к столику.
– В таком случае предлагаю продолжить роль стыдливого алкоголика за буфетом! – улыбнулся Дейли.
Стойка была мраморная. Облокотившись о нее, несколько наспех забежавших в кафе прохожих пили лютилют, – видимо, традиционный напиток гамбуржцев. Один из официантов, совсем еще молоденький, беспрерывно уносил пустые кружки и рюмочки, не забывая каждый раз тщательно вытереть мокрую стойку.
– Вы спрашивали насчет содержимого сумки. – Заказав водку, Мун продолжал разговор. – Не знаю.
– Только что вы были более уверены.
– Эти пять минут я, в отличие от вас, размышлял. Ловиза Кнооп мне нравится. Когда Мэнкуп сказал, что она стоит их всех, вместе взятых, это не походило на замаскированный сарказм. Почему же он, такой умный и проницательный, ошибается на ее счет?
– Допустим, что не ошибается.
– Поищем другой конфликт? – нахмурился Мун.
– Ревность.
– Я уже думал об этом. Похожи они на любовников? – Мун посмотрел в сторону Мэнкупа.
Метрдотель только что запустил вентиляторы, дым косыми слоями уходил к потолку, лица Мэнкупа и Ловизы были отчетливо видны.
– Не будь большой разницы в возрасте, я бы сказал – да. Но, помнится, кто-то не без основания заметил, что если людям удалось преодолеть бездонную пропасть между мужской логикой и женской непоследовательностью, то все остальные различия скорее сближают.
– Мне пришло в голову еще одно соображение. – Мун задумался. – Судя по письму, Мэнкуп уже несколько недель страшится за свою жизнь. Допустим, что угроза действительно исходит от Ловизы. Почему она так долго ждала?
– Пошли! – Увидев, что Ловиза встает, Мун заторопился. Но она, поздоровавшись с проходившей мимо пожилой женщиной, опять села.
– Я только расплачусь. – Дейли бросил на стойку банкнот. – А между прочим, выпивка пошла мне на пользу. Как вы относитесь к идее, что Ловизе известно, кто мы такие? И почему-то стало известно, что Мэнкуп откладывает объяснение с нами?
– Как вижу, Дейли, вы все еще не отказались от своих подозрений.
– Ну, а если все-таки? В таком случае логика подсказывает, что она выстрелит именно сегодня.
Когда они подошли к столику, оказалось, что скульптор пересел поближе к Магде. Стул возле Ловизы был свободным. Дейли сразу же воспользовался этим. Оживленно флиртуя, он незаметно подтягивал лаковую сумку к себе.
– Извините! Мы немного задержались. – Мун занял старое место, рядом с Мэнкупом. – Обсуждали серию статей, которые Дейли хочет написать о Гамбурге. – Мун сказал это нарочито громко, чтобы проверить, как реагирует Ловиза на эту разработку легенды. Если ей действительно известна истина, это должно как-то проявиться. Актриса продолжала спокойно разговаривать с Дейли.
– Не пора ли нам на спектакль? – спросил Мун.
– Торопиться незачем. – По голосу Мэнкупа можно было судить, что пил он немало. – Это театр для избранных, для интеллектуальных гурманов… Беккет, Ионеско, Олби. Туда ходят люди, которым не надо рано вставать. Представление начнется только в девять.
– Одним словом, театр эксперимента, – поморщился Мун. – Впрочем, ради того, чтобы посмотреть Ловизу Кнооп на сцене, я пошел бы даже на пьесу, где все остальные актеры будут в течение целого вечера изображать глухонемых.
– От вас такая жертва не потребуется. Ловиза сообщила мне по секрету, что сегодняшняя вещь нечто вроде детектива.
– По секрету? – удивился Мун.
– Так точно. Этот спектакль обставлен полной тайной. Репортеров не допускали на репетиции, с актеров взяли обет молчания, автора никто не знает. Псевдоним – Арно Хэлл, настоящее имя не известно даже литературному агентству, которому он прислал пьесу.
– Если она нуждается в такой рекламе, ничего хорошего ждать не приходится, – улыбнулся Мун.
– Вы, должно быть, не поняли.
– Нет, превосходно понял. В наше время отсутствие рекламы – самая лучшая реклама.
– В данном случае дирекция скорее заботилась о своей репутации. Интеллектуальные ребусы для избранных ценителей – и вдруг плебейский детектив! До меня дошли слухи, что автору пришлось скупить театр на десять спектаклей.
– То есть выложить из своего кармана весь кассовый сбор? Видимо, у этого драматурга недостаток таланта компенсируется избытком денежных средств.
– Сумма не такая уж большая. – Мэнкуп рассмеялся. – В зале всего сто сорок мест. Театр так и называется – «Театр в комнате».
Художница, покончив со скульптором, рисовала портрет Магды. Нетрудно было догадаться, почему она отдала ей предпочтение перед Ловизой, – яркие краски, колоритность, не требующая точного штриха. Магда, не прекращая беседы с Баллином и скульптором, с откровенным удовольствием позировала. Напротив нее сидел тот самый блондин, которого Мун и Дейли видели в туалете. Перед ним стояла нетронутая кружка пива. Судя по его напряженной позе, он внимательно наблюдал за их столиком.
– Почему вы не пьете? – Мэнкуп напомнил Муну о своем присутствии. – Зато постоянно смотрите на Ло! Можно подумать, что вы охраняете не меня, а ее, – добавил он еле слышно.
– За ваше здоровье! – Мун взял бокал. – Между прочим, вы давно с ней знакомы?
– Лет десять. Поскольку женщина не политик, который за это время трижды вывернет наизнанку свое кредо, можно сказать – я знаю о ней почти все…
– Почти – это еще не все.
– Все человек не знает даже о самом себе. Разве я… – Не закончив, он с лихорадочной поспешностью заговорил о другом: – Угадайте, почему мне нравится это кафе? Из-за «мементо мори». Помните о смерти! У древних римлян этой мудрой цели служил гроб, который ставили рядом с пиршественным столом. Здесь его заменяют настенные росписи.
