Текст книги "Призраки отеля «Голливуд»; Гамбургский оракул"

Автор книги: Анатоль Имерманис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 34 страниц)

– И все-таки это самоубийство! – сказал Дейли, рассеянно перечитывая уже известное стихотворение. Отпечатанное жирным шрифтом, в черной типографской рамке, оно выглядело эпитафией.

– Не верю! – Поникший было Фредди Айнтеллер снова выпрямился. – И никогда не поверю! Такой жизнелюб – и вдруг: «Это недолго продлится. Черед наступит и твой», – он ткнул пальцем в газету.

– Вы забыли о смертельной болезни, – напомнил Дейли.

– Это как раз самое удивительное! Мне говорили, что Мэнкуп не имел привычки распространяться о своих личных делах, но чтобы даже его друзья ничего не знали?! Перекусить бы чего-нибудь, – вздохнул он внезапно. – Я ел последний раз вчера в кафе, и то не слишком сытно, из-за портретов пришлось экономить. А после было не до того.

Мун повел его на кухню, где уже сидел Енсен. При виде вынырнувшего неизвестно откуда Айнтеллера он чуть не подавился. Инцидент быстро уладился. Язвительный намек комиссара Боденштерна был не так уж необоснован – Енсен регулярно читал «Гамбургский оракул» и к представителю этого журнала отнесся вполне терпимо. Дейли отправился принять душ и переодеться.

Когда он четверть часа спустя вошел в баховскую комнату, все были в сборе. Сухонький старичок в черном сюртуке поднялся ему навстречу:

– Господин Дейли? Я нотариус Эфроим Клайн. Мы ждали вас, чтобы приступить к чтению.

Клайн-старший не нуждался в напускной торжественности, к которой прибегал его сын. Долголетняя практика наложила свой отпечаток и на морщинистое лицо, и на интонации, и на жесты. Все было абсолютно естественным, присущим человеку такой профессии. Клайн разорвал запечатанный сургучом конверт и, разложив на столе страницы, неторопливым, глухим голосом забубнил:

– «Мне остается жить очень недолго. Койка в больничной палате, где оптимистические утешения врачей будут мне напоминать о том, что ложь сопутствует человеку даже в его последние часы, – не для меня. Не для меня цветы в изголовье, заботливо принесенные недалекими людьми. Для них это символ жизни, а для того, кто знает, что ему предстоит, – втройне тягостное напоминание о близкой смерти. Поэтому я предпочитаю уйти сам – в обстановке и при обстоятельствах, где нет места ханжеству и притворству. Уходя, позволяю себе небольшую прихоть – разыграть вместе со своими друзьями, которых благодарю за эту последнюю услугу, детективное представление. В написанном мною сценарии, в который каждый из них внес свою долю таланта, им отводятся следующие роли…»

Каждый пункт был Муну и Дейли известен заранее. Но все же ими овладело ощущение неправдоподобности. Не могло быть, чтобы все, что заставляло их напрягать нервы и мозг до крайнего предела, все, что вызывало подозрение и требовало истолкований, целых две недели лежало у нотариуса – отстуканная на машинке, снабженная подписями и печатью шахматная задача. Старый нотариус монотонно бубнил, а они этап за этапом снова переживали события этого дня, начиная от мелькнувшего за рекламным стендом аэровокзала темно-вишневого жакета Магды и кончая спрятанными за картиной перчатками, которые казались им в тот момент ключом к раскрытию преступления. Все действия, все улики были упомянуты. За исключением двух.

– Здесь не указано, кто должен был запереть нас в комнате, – заметил Мун после того, как нотариус кончил.

– Несомненно, сам Мэнкуп, – заверил Баллин. – Я вам уже говорил, что по условиям разрешалась некоторая импровизация. Вы, очевидно, проявили подозрительность по отношению к нам, ему пришлось принять меры, чтобы вы не смогли помешать.

– Импровизация? Едва ли. – Скульптор, раздобывший в ящиках Мэнкупа коробку американского трубочного табака, выпустил душистое облако. Пряный, медовый запах нелепо контрастировал с едкостью тона. – Думаю, это делалось ради нас. Магнус хотел нам на недельку предоставить возможность ощущать себя в тюремной камере.

– Ты слишком озлоблен, Лерх, чтобы судить беспристрастно, – возразил Баллин.

– Не заговаривай мне зубы. А наведенные о нас справки – разве это не утонченный способ давления на психику?

– Обо мне он тоже узнавал? – быстро спросила Ловиза.

– Нет, – успокоил ее Дейли.

– Лерх прав, – сказала Магда, – игра вовсе не была такой безобидной, как нам казалось. Мне еще сейчас становится не по себе, когда вспоминаю последний допрос. Я была почти уверена, что меня вот-вот арестуют. Не знаю, хотел этого Магнус или не хотел, но кошкой был он, а мы – полуслепыми мышами.

– Сейчас не место и не время обсуждать его характер, – урезонил Магду Баллин. – Во всяком случае, гётевские стихи, тоже не предусмотренные в правилах, говорят в его пользу. Этим он, считаясь с сомнениями, которые могли возникнуть, предельно ясно намекнул на самоубийство.

– Не проще бы написать пару прощальных слов? – сказал Мун, пересаживаясь подальше от скульптора. Если госпожа Мэнкуп не переносила вони дешевых сигар, то парфюмерный аромат дорогостоящего табака был для Муна сущим наказанием.

– Гёте его любимый поэт. – Баллин пожал плечами. – В такие минуты мы склонны искать утешительную мудрость у наших великих предшественников.

– В этом спектакле главная роль отводилась нам с Муном, – усмехнулся Дейли. – А если бы мы не приехали?

– Этот вопрос тоже обсуждался. Дитер предложил в таком случае пригласить частных детективов из Бонна. Но Магнус был уверен, что вы не откажете.

– В документе не обозначена дата самоубийства, – заметил со своей стороны Енсен.

– Это сделано нарочно. Магнус боялся, что нас подведут нервы. – Баллин говорил спокойным голосом комментатора, словно потеря до зарезу нужных ему десяти тысяч являлась досадным пустяком. – Идея возникла у него, когда Ло начала репетировать роль госпожи Бухенвальд. Пистолет и перчатки, выдвижной ящик в артистической уборной, откуда их каждый из нас мог взять. Он сразу ухватился за эти возможности. Самоубийство было приурочено к одному из десяти спектаклей, а к какому – мы заранее не знали.

– И вам пришлось бы в крайнем случае десять раз подряд повторять предусмотренные для вас действия?

– Да, это было бы ужасно. По крайней мере хорошо, что он избавил нас от лишних переживаний. – Магда посмотрела на скульптора, словно ища поддержки.

– Именно это мне менее всего понятно. – Он сердито вытряхнул трубку в пепельницу. – Вот сейчас я курю его табак, гляжу на господина Клайна, который вынимает из портфеля дополнение к завещанию, и пытаюсь что-нибудь понять. Магнус считал нас ренегатами, по крайней мере меня и Магду, и если бросал нам десятитысячную подачку, то уж не даром. За это мы должны были основательно помучиться, а он бы на том свете злорадствовал. Так почему же он внезапно стал таким добрым и помиловал нас, уйдя из жизни в самый первый вечер?… Нам пора, Магда! Здесь нам больше нечего делать.

Он встал, но нотариус остановил его официальным жестом:

– Я обязан прочесть в вашем присутствии дополнение к завещанию.

– Оно нам известно, господин Клайн, – грустно сказала Магда. – Если кто-то из нас раскроет раньше предусмотренного недельного срока органам следствия правду, мы все лишаемся наследства.

– Совершенно верно, – нотариус кивнул, – дополнение к завещанию кончается следующей формулой: «В таком случае вступает в силу второе дополнение к завещанию».

– Еще одно дополнение? – с удивлением выдохнул Баллин.

– Итак, читаю… «Придуманная мною детективная игра преследует и другую цель. Это жестокое испытание для моих друзей, на которое я сознательно пошел, чтобы проверить их подлинное чувство. Выдержать в течение недели эту моральную пытку сможет только тот, для кого материальная заинтересованность была основным фактором дружеских чувств ко мне. Поэтому тому, кто первым заговорит, завещаю всю предусмотренную в третьем пункте основного завещания сумму, то есть сорок тысяч марок. Основываясь на своей репутации оракула, предсказываю, что этим человеком будет Ловиза Кнооп, ибо она одна-единственная любила меня по-настоящему».

Наступила минутная тишина. Ловиза схватила со стола нотариальный акт и закрыла им лицо. Дейли вспомнил: точно так же она после спектакля, в машине Баллина, закрылась гвоздиками, чтобы выплакаться. Тогда ему казалось, что она смеется. Но она плакала – тогда и сейчас.

– Блаженные слезы счастья! – Лицо Баллина походило на белое полотно, прорезанное багровыми пятнами. – Поздравляю, Ло! Ты оказалась умнее всех нас.

– Что? – спросила Ловиза сквозь слезы.

– Дитер поздравил тебя. – Магда придвинулась поближе и погладила ее безжизненно повисшую руку. – Мы тоже. Мне не жалко, даже немного утешительно: хоть одного из нас Магнус по-настоящему любил.

– Возможно, – улыбнулся скульптор. – Вроде детской сказочки: жадные сестры получают кукиш, а бескорыстная золушка – принца и целое царство в придачу.

Ловиза вытерла слезы носовым платком, который нотариус протянул профессиональным жестом. Платок был безупречно чистым – предназначался он для клиентов, а не для собственных нужд. При вскрытии завещания всегда рыдали. Те, которых обошли, – от подлинного горя. Счастливые наследники – от радости, которая для внешнего приличия омывалась траурными слезами.

Ловиза вернула платок обратно, пригладила волосы и без всяких эмоций сказала:

– Спасибо за поздравление, но я отказываюсь.

– Ло, ты спятила! – вскричала Магда.

– Подумай о том, что ты делаешь, – стараясь быть спокойным, сказал Баллин. – Ты знаешь, в каком критическом положении мы трое. Будь я на твоем месте, я бы взял деньги – если не для, себя, то хотя бы чтобы помочь друзьям.

– Чьим друзьям? Друзьям Магнуса я бы помогла! – Ловиза выкрикнула это сдавленным голосом и сразу же обмякла. – Я отказываюсь, господин Клайн.

– Не спешите. У вас есть неделя, чтобы одуматься. – Не глядя на нее, нотариус снова открыл свой портфель.

– Спасибо, но я уже решила. Окончательно! – Ловиза разорвала документ, которым несколько минут назад закрывала лицо. Бросила влажные от слез клочки в пепельницу и с глубоким вздохом откинулась в кресле.

– Вот и превосходно! – Баллин встал. – После того, как следственные органы и пресса, – он подмигнул Айнтеллеру, – убедились, что никто из нас не убил Магнуса Мэнкупа, после прекрасно сыгранной чувствительной мелодрамы, которой нас одарила на прощание Ловиза Кнооп, мы можем наконец уйти. Должен признаться – не без облегчения. Живой Магнус подавлял, мертвый – еще больше.

– Минуточку внимания! – Нотариус успел вынуть из портфеля новый документ. – Предвидя, что Ловиза Кнооп откажется от наследства, Магнус Мэнкуп составил третье дополнение.

– Третье? Интересно! Сколько же их всего? – Скульптор, шагнувший уже к дверям, вернулся на место. – Я весь внимание! Посмотрим, что великий фокусник извлечет еще из своего желчного пузыря!

– Господин Цвиккау, вы извините меня, если я вам скажу нечто не входящее в мои официальные обязанности. – Нотариус постучал морщинистой рукой по столу. – Что касается желчи, то покойный Магнус Мэнкуп по сравнению с вами был херувимчиком. – Он раздраженно кашлянул. – Приступаю к чтению: «Предвидя отказ наследника, прошу нотариальную контору «Клайн и сын» распорядиться суммой в сорок тысяч марок следующим образом. Десять тысяч выплатить Ловизе Кнооп, родившейся в 1931 году, без права отказа с ее стороны. Тридцать тысяч завещаю на расследование обстоятельств смерти моего друга, депутата Фердинанда Грундега, из них десять тысяч известным американским детективам Сэмюэлу Муну и Кристофору Дейли, согласно заготовленному заранее новому контракту. Остальные двадцать тысяч назначаю в качестве награды за поимку убийцы Грундега. Имеющиеся в моем распоряжении данные не оставляют никакого сомнения, что это было преднамеренное убийство.»

– Грундег убит? – глухо пробормотал Баллин. – Это неправда!

Он вышел, недоуменно качая головой. Скульптор и Магда за ним. Ловиза глядела на картину – большой черный провал в багровой стене. Так казалось равнодушному наблюдателю. Но сейчас, рассматривая ее вместе с Ловизой, Мун увидел даже больше, чем вчера. Широкое небо вместе с окном отражалось в зеркальном потолке, откуда бликами уходило в глубь полотна. Нет, борьба прикованных к кресту Прометеев со злом не проходила в непроглядной темноте. Над полем битвы брезжило голубое небо надежды, ибо каждый боец даже своей смертью приближал час победы. Оно висело на стене – подлинное завещание Гамбургского оракула. Тот, кто не понимал этого, был слепцом.

«НОЧНАЯ ПЕСНЬ СТРАННИКА»

Все зависит от ракурса. Лешего можно снять так, что он будет выглядеть очаровательной русалкой, и наоборот. Попавшие из чертей в ангелы называют это восстановлением исторической справедливости, остальные – неонацизмом.

Магнус Мэнкуп

Фредди Айнтеллер звонил по телефону. Его разговор с главным редактором «Гамбургского оракула» продолжался вот уже десять минут. За все это время остальные не произнесли ни слова. Дейли шагал по комнате, останавливаясь то у окна, то возле картины. Мун с отсутствующим видом вертел в пальцах запечатанный, завернутый в коричневую обертку пакет, который нотариус оставил перед своим уходом. Ловиза просматривала принесенные Айнтеллером газеты. Наконец Фредди положил трубку.

– Боюсь, что эта неожиданная сенсация доведет нашего главного редактора до психиатрической больницы, – сказал он. – Был уже набран материал и для очередного номера. Этот крик о мщении придется сейчас сбрасывать обратно в наборный ящик.

– Прехорошенькая история, – пробормотал Мун.

– Я не мешаю вам? – робко спросила Ловиза.

– Ничуть, – отмахнулся Дейли. – Наоборот, я хотел бы еще кое о чем поговорить с вами. Как вы могли согласиться на эту затею? Остальных я еще понимаю. Им нужны были деньги.

– Мне не меньше. – Ловиза грустно улыбнулась. – Но, как видите, я во вред себе опять не смогла себя пересилить. Затеянная Магнусом игра в детективный ребус казалась мне с самого начала страшной забавой. Если я в конце концов приняла участие, то лишь потому, что Магнус подчинил меня своей воле. Он умел это делать. Просто сказал: «Ло, для меня это очень важно», – и я уступила.

– Вы сказали «страшной»? – перебил ее Мун. – Скорее странной. Я пытался придумать убедительный, соответствующий его характеру мотив. Тщеславие блестящего детективного автора, которому захотелось хоть после смерти пожинать лавры? Мое уважение к нему пострадало бы, будь это так. Значит, это нечто большее. Хитроумно задуманное отсеивание мнимых друзей от подлинных? Но, судя по всему, Мэнкуп знал уже заранее, что вы единственная останетесь достойной его памяти. Так зачем же ему, ироническому Прометею, такая в высшей мере блистательная, но мелочная уловка?

– Не знаю. – Ловиза снова глядела на картину, словно ожидая от нее откровения. – Изредка мне казалось, что я понимаю его до конца. А сейчас ничего не понимаю. И не хочу ни о чем думать. Просто посидеть последние полчаса в этой комнате.

– Я думаю о другом. – Фредди оторвался от блокнота, в котором набрасывал отчет о последних событиях. – Я имел возможность наблюдать за ним вчера целых пять часов, причем немного иными глазами, чем вы трое. Ловизе мешало знание, что Мэнкуп собирается покончить с жизнью. Вам – подстерегающая его опасность, из-за которой он вас якобы вызвал. Мне – ничего. Он был действительно весел, а не притворялся таким…

В квартире послышался шум, настолько громкий, что его не могла заглушить толстая обивка дверей. Вернулся Енсен, уходивший, чтобы отослать Рихтера и дежуривших у подъезда детективов.

– Госпожа Мэнкуп явилась? – догадался Дейли.

– Пока только ее дух – транспортные рабочие, которым поручено вывезти на склад весь этот красочный модернизм. И с ними ее слуга… Кажется, я где-то уже слышал его голос, – совершенно не к месту добавил Енсен.

Мун приоткрыл дверь. Двое мускулистых парней выволакивали из комнаты Баллина белый зеркальный стол. Прислоненная к стене коридора, сиротливо стояла картина, вынесенная из комнаты скульптора. По всей квартире разносился грохот передвигаемой мебели и топот ног.

Мун тихонько прикрыл дверь.

– На чем мы остановились? – спросил он.

– Говорили о госпоже Мэнкуп, – засмеялся Дейли. – Современность будет с позором изгнана, повсюду расставят тяжеловесные стулья с гнутыми ножками, дубовые буфеты с мейсенскими сервизами, и в этой вполне приличествующей обстановке Лизелотте фон Винцельбах будет принимать высокопоставленных гостей с такими же добропорядочными принципами.

– Он, может быть, именно этого хотел, – будто что-то вспомнила Ловиза. – Хотел, чтобы о нем напоминали не вещи, а мысли.

– Между прочим, Ловиза только что рассказала: из всех друзей Мэнкупа его жена по-настоящему ценила только Грундега. А я-то, признаться, подумал, что у нее был роман с Баллином и шантажируют его именно на этом основании.

– Ничего подобного, – подтвердила Ловиза. – Дитера она терпеть не могла. Всегда удивлялась, почему Магнус дружит с ним, особенно после смерти Грундега.

– Мэнкуп когда-нибудь говорил вам, что это убийство? – спросил Мун.

– Никогда. Но меня это не удивляет, с болезнью было то же самое. Еще две недели тому назад мы не подозревали, что он смертельно болен. Держался как ни в чем не бывало. Какое мужество нужно было для этого… Верно, сейчас я вспомнила! Однажды, когда мы были вдвоем, Магнус заговорил о смерти Грундега…

– Что он сказал?

– Сказал, что официальное следствие для того и существует, чтобы скрывать правду. Потом пришел Дитер, и он больше не говорил на эту тему.

– Я занимался этим вопросом, – признался Айнтеллер. – Не по редакционному поручению, я еще тогда не работал в «Гамбургском оракуле». Многое здесь непонятно. Шофер «роллс-ройса» после дачи показаний бесследно исчез. Журналисты пытались его разыскать, но безуспешно.

– Один криминалист, между прочим с мировым именем, пришел к любопытному заключению, что причиной смерти был газ, который, воздействуя на больное сердце Грундега, привел почти к мгновенному коллапсу. Еще он высказал предположение, что ветровые стекла были специально заклинены, чтобы почувствовавший удушье Грундег не смог их открыть, – рассказал Енсен.

– Это кто же пришел к такому выводу? – удивился Фредди. – Впервые слышу!

– В Германской Демократической Республике. Я прочел их в прессе.

– Значит, вы тоже читаете коммунистические газеты? – улыбнулся Фредди. – Если узнает об этом комиссар Боденштерн, вам опять припишут дисциплинарный проступок. Но на этот раз с переводом в уличные регулировщики.

Енсен покраснел.

– Комиссар, видимо, и сам заглядывает в прогрессивные издания, так сказать, чтобы узнать коварные замыслы врага, – заметил Дейли.

– Он? Никогда! Ни за что на свете! – Енсен сделал выразительный жест. – Боденштерна коробит, когда он даже издали видит их.

– Но он был хорошо знаком с Баллином, – возразил Дейли. – У всех спрашивал имя и профессию, а его сразу же назвал господином Баллином и даже знал, что он писатель.

– Меня это тоже удивило, – согласился Енсен. Но могу вас заверить, что знаком он с ним не по произведениям.

– Может быть, видел фотографии? – предположил Дейли.

– Вы забываете, что Дитер документалист, а не автор популярных романов. Даже его имя известно сравнительно узкому читательскому кругу, – поправила Ловиза.

– Подождите! – вспомнил Енсен. – На допросе Баллин упомянул о пресс-конференции, на которой встречался с Боденштерном.

– По-моему, это ложь. – Дейли провел ладонью по лбу. – Я случайно подслушал этот разговор по параллельному телефону. Вы напомнили мне. Да, это была явная ложь. Не та интонация! И самое главное: помните, Енсен, категоричность, с которой Боденштерн заявил, что никогда в жизни не видел Баллина?

– Действительно, откуда же он мог тогда знать его в лицо? – Фредди даже взмок от напряжения. – Меня это особенно интересует. Недавно мне дали редакционное задание выяснить, принадлежит ли действительно Баллин к известной гамбургской фамилии. Уже потом заведующий отделом по секрету сказал мне, что задание давалось по просьбе Мэнкупа.

– Вы напрасно потратили время, – сказала Ловиза. – Дитер – чистокровный Баллин, только из силезской ветви, возможно, поэтому родня отнеслась к нему так пренебрежительно.

– В том-то и дело, что нет. Я все разузнал, – похвастался Фредди. – Разговаривал почти со всеми членами семьи, наврал, что я сотрудник генеалогического института. Они и слышать не слышали о таком Дитере Баллине. А силезской ветви вообще не существует на свете.

– Слышите? – Дейли повернулся к Муну.

– Только одним ухом, – проворчал тот.

– Что же так занимает ваш уникальный мозг, шеф? – пошутил Дейли.

– Поэзия.

– Разрешите?

Дверь открылась. На пороге стоял очень высокий, худой старик. Желтоватая, пергаментная кожа лежала складками на его лице. Одет он был во все черное, в руке держал чемодан.

– Клаттербом! – Ловиза вскочила. – Где вы пропадали? Вы уже знаете?

Мун, вспомнив, что так зовут слугу Мэнкупа, собирался уже что-то спросить, но вовремя остановился. Клаттербом поставил чемодан на пол, закрыл дверь и сложил руки. Почти минуту он стоял молча, не обращая внимания на присутствующих. Губы его безмолвно шевелились, скорбный взгляд был устремлен на пустое рабочее кресло.

– Теперь я могу разговаривать, – объявил он после долгой паузы. – Я тоже тосковал без вас, Ло. Простите, что я вас так называю. Вы были любимицей Магнуса, и теперь у него остались только мы двое. И вот посмотрите, как нами играет жизнь. Вместо того чтобы откупорить бутылку вашего любимого «Целлер-Шварце-Кац», вы ведь знаете, для кого Магнус держал это вино, я вынужден… – Он отвернулся. – В вашей комнате остались одни голые стены, а чемодан – вот он! Рукопись пьесы я тоже положил туда. – Он повернулся к Енсену: – Госпожа фон Винцельбах просила передать, что скоро придут маляры. Придется вас потревожить. Сейчас начнут выносить мебель.

– Значит, вы были все это время у Лизелотте?! – удивилась Ловиза.

– Это с вами я разговаривал тогда по телефону?! – почти одновременно воскликнул Енсен.

– Да, со мной. Вы мне так и не сказали, что случилось. Тогда я вам позвонил. Какой-то грубый голос ответил: «Умер!» Вот и все. Я мог сто раз умереть, но все еще жив. А он… Завтра в три часа уже похороны.

– Вы по собственной воле перешли к госпоже Мэнкуп? – поинтересовался Дейли.

– К госпоже фон Винцельбах? – Клаттербом печально улыбнулся. – С Магнусом я знаком сорок лет, неужели вы думаете, что мне это было легко? Две недели без шуток, без рассыпанного повсюду пепла, без этой картины, за которой он посылал меня в Грецию… А у госпожи фон Винцельбах я оказался потому, что она привыкла к моим услугам. Магнус любил ее и не смог отказать ей, даже если бы хотел.

– Сорок лет? Так давно вы знакомы? – удивилась Ловиза. – А я ведь не знала этого.

– Магнус вообще мало рассказывал о своей жизни. Мы познакомились на войне, на той, под Верденом. Он был тогда рядовым, я – ординарцем у командира взвода… Газовая атака… Иприт… Я мог вынести с поля боя только одного из них – лейтенанта или Магнуса… Потом меня чуть не отдали под военно-полевой суд. Как ординарец я был обязан в первую очередь спасать своего командира… Пять километров пришлось тащить Магнуса на руках, – мы отступали, полковой лазарет эвакуировали черт знает куда. Может быть, с того газового отравления в нем уже и засела смерть?

– Пять километров? – только сейчас отреагировал Енсен. – Даже не верится!

– Почему же? Я выступал когда-то в цирке. Силовой номер. Сейчас вы видите только мою тень. Почти десять лет в концлагере…

– Я вас правильно понял? Вы знали о его болезни? – переспросил Мун.

– От меня он ничего не скрывал. Но вчера, когда я приходил к нему, Магнус дал мне понять, что еще есть надежда.

– Вот как?! А в связи с чем вы приходили?

– Служанка заболела. Но мне думается – ему просто хотелось увидеть меня.

– У вас не было впечатления, что он… как бы это сказать… ну, хотел с вами попрощаться?

– В том смысле, что навсегда? Мне это и в голову не приходило. Наоборот, он был жизнерадостен до легкомыслия.

– Ему кто-то должен был звонить из Мюнхена, – неожиданно вспомнив оброненную Ловизой фразу, Мун обратился к ней за подтверждением. Она кивнула. – Вы не знаете, кто? – спросил Мун.

– Мне он ничего не говорил. Я только знаю, что в Мюнхене живет профессор Литке, крупный специалист, с которым он консультировался по поводу своей болезни.

Дверь без стука отворилась. Вошли грузчики и молча ухватились за письменный стол.

– Подождите! – приказал Клаттербом. – Эту комнату в последнюю очередь!

– А у нас уже все! – Грузчик бесцеремонно выдвинул ящик. – Да тут масса бумаги. Тащи сюда мешок, Петер!

– А что делать с картиной? – спросил тот, кого назвали Петером. – Через двери не пролезает. Придется вырезать из рамы.

– Стулья оставьте и картину тоже.

– Но нам велели…

– На мою ответственность. Если я вам больше не нужен, – Клаттербом повернулся к Дейли, – разрешите уйти… Ло, вот вам адрес.

– Ваш?

– Нет, ваш. Магнус велел мне вчера подыскать для вас квартиру.

– Так он знал, что старая хозяйка отказала мне?

– Он все знал. – Клаттербом улыбнулся. – Ло, нотариус передал вам дневник Магнуса?

– Какой дневник? – удивилась Ловиза.

– Этот? – спросил Дейли, подавая ей оставленный Клайном пакет.

– Да! – подтвердил Клаттербом. – Он при мне запечатывал его. Я вчера сам отнес его к нотариусу с поручением передать Ловизе, если с ним что-нибудь случиться.

– Разве нотариус оставил мне? – Ловиза вздрогнула.

– Вам! – подтвердил Дейли.

– Я ничего не слышала!

– Вы были почти невменяемы.

– Разве? – Напоминание подействовало как условный рефлекс. Выплаканные до дна, сухие, горящие, полубезумные глаза, как в тот миг, когда она рвала завещание. Ловиза даже не заметила, как Клаттербом, уходя, неслышно прикрыл за собой дверь. – Вы говорили про какое-то стихотворение Гёте? – Внезапно спросила она, очнувшись от забытья.

– Так вот ведь оно! «Ночная песнь странника», напечатано в газете, которую вы только что читали, – засмеялся Фредди.

– Я не видела, что читаю, – смутившись, призналась Ловиза. – Это, в черной рамке? – Она прочла вслух:

 
На вершинах седых – покой
Ветер стих, убаюкан листвой.
В лесу замолкают птицы.
Это не долго продлится -
Черед наступит и твой
 

– В лесу? – внезапно заволновался Дейли. – Как вы прочли? «В лесу замолкают птицы», не так ли? Это не опечатка?

– Нет, – заверила его Ловиза. – Шпрингеровские газеты можно обвинить в любых фальсификациях, но по крайней мере великого национального поэта они цитируют правильно.

– Но в оставленном Мэнкупом предсмертном послании эта строчка звучит, насколько помню, иначе, – не унимался Дейли. – Енсен, давайте посмотрим!

– Вы правы. – Енсен уже вытащил из портфеля папку с вещественными доказательствами. Поверх остальных бумаг лежала страничка, которую вынули из пишущей машинки Мэнкупа.

– Ну вот! – торжествующе воскликнул Дейли, тыча пальцем в третью строчку.

– В чем дело? – спросил Мун, которому передалось волнение Дейли. Не знакомый с немецким языком, он знал стихотворение только по английскому переводу, который Енсен, обнаружив листок, процитировал тогда же специально для Муна.

– Правильный текст гласит: «В лесу замолкают птицы», – объяснил Дейли. – А Мэнкуп почему-то допустил непонятную для такого эрудита ошибку. Видите, у него это место звучит совсем иначе: «В роще замолкли птицы». Не «в лесу», а «в роще»! Енсен, неужели вы сами не заметили? Тут что-то не так.

– Признаюсь, я сразу же обратил на это внимание, – Енсен виновато покачал головой, – но не придал опечатке особого значения. Во-первых, я тогда еще не знал, что Гёте любимый автор Мэнкупа.

– А потом, когда узнали? – с некоторым укором спросил Дейли.

– Потом позабылось… К тому же, сперва удивившись ошибке, я тут же нашел правдоподобное объяснение… Подумал, что за минуту до смерти, когда перед тобой проходит вся жизнь… Мало ли кто может в такую минуту перепутать слова…

– Только не Магнус! – Ловиза покачала головой. – Покажите! – Она долго смотрела на пять машинописных строчек, потом изумленно прочла третью: – «В роще замолкли птицы»… Не мог Магнус этого написать! Это писал не он!

– Постойте! Да постойте же! – Мун, как ошалелый, кинулся к грузчику, который выносил пишущую машинку. Потом выхватил чистую страницу из валявшегося на полу выдвижного ящика и, пристроив машинку на коленях, быстро отстукал несколько бессвязных слов. – Вот, посмотрите! – Он сравнил оба листка.

Дейли взглянул и так и ахнул. Заложенная в пишущую машинку лента находилась уже в долгом употреблении. Отпечатанные Муном буквы были почти серыми. А строчки на листке, сочтенные прощальным письмом Мэнкупа, – четкие, жирные, черные, какие оставляет только почти новая лента.

Мало того. На машинке Мэнкупа сцеплялись буквы «д» и «е». Текст же, приобщенный к вещественным доказательствам, был лишен этого дефекта.

– То-то проклятое стихотворение не давало мне покоя! Даже во сне! – Мун вспомнил свои ночные кошмары.

– Разве я не говорил, что Мэнкупа убили! – Фредди бросился к телефону.

– Но кто? – тихо спросила Ловиза.

– Человек, который плохо знал Гёте, но зато прекрасно знал про детективную игру. За такое идеальное алиби любой убийца отдал бы полжизни. А конкретнее – один из вас четверых.

– Вы меня тоже подозреваете? – Ловиза окинула беспомощным взглядом пустую комнату. Не было уже ни рабочего стола, ни рабочего кресла, не было склонившейся над столом фигуры, к которой она все время мысленно обращалась за поддержкой.

– Глупости! – отмахнулся Мун. – Если Гамбургский оракул, который знал все и предвидел все, считал вас настоящим другом, то мне остается лишь повторить его слова: «Возможно, она стоит всех нас, вместе взятых…» К черту сентиментальности! Пора приниматься за работу, пока урожденная фон Винцельбах еще не выгнала нас отсюда.

– Но ведь Магнус действительно помышлял о самоубийстве? – Ловиза растерялась.

– Две недели тому назад, когда придумывал игру. Но я убежден, что со вчерашнего дня многое изменилось. У меня есть предположение, что и нотариуса он вызывал вчера ночью, чтобы в вашем присутствии уничтожить документ, который давал бы убийце возможность выйти сухим из воды.

– Вы думаете, что у Магнуса действительно появилась надежда?

– А это мы сейчас узнаем. – Мун уже срывал оберточную бумагу с пакета, в котором находился дневник Мэнкупа. – Если он вообще писал здесь о своей болезни. С кем еще поделиться скрываемой от всех бедой, как не с дневником.

– Так вы эту работу имели в виду, шеф? – только теперь понял Дейли. – А я уж думал, что придется рыскать по всему Гамбургу в поисках супружеской пары Цвиккау и господина Баллина. Между прочим, на скульптора это похоже. Он явно ненавидит Мэнкупа. Тот платил ему тем же… Давайте сюда! – Дейли перелистал переплетенную в простой коленкор толстую тетрадь, потом передал Ловизе. – Пожалуй, моих знаний немецкого не хватит, а о готический шрифт я подавно спотыкаюсь.