Текст книги "Призраки отеля «Голливуд»; Гамбургский оракул"

Автор книги: Анатоль Имерманис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 34 страниц)

– Не могу! – Ловиза порывистым движением оттолкнула дневник. – Его сокровенные мысли… Мне это кажется святотатством.

– Но он именно вам доверил их.

– Все равно… Пусть читает господин Енсен, если считает это необходимым.

– Дайте мне! – Фредди, поспешивший закончить телефонный разговор, бесцеремонно завладел тетрадью. – Начинаем с конца?

– Разумеется! Вчерашняя запись интересует меня больше всего, – кивнул Мун. – Посмотрите, что там?

– Какой-то конверт! – Дейли поднял с пола выпавшую из дневника бумагу.

Конверт был адресован Мэнкупу. Без обратного адреса, надпись напечатана на машинке. Вложенное письмо было также машинописным. Текст гласил:

«Возможно, в ближайшие дни я раскрою вам глаза на Дитера Баллина, которого вы считаете своим другом. Мне известны такие факты из его давней и совсем недавней биографии, за которые другой с радостью отдал бы не только запрошенную мною весьма скромную сумму в десять тысяч марок, но и полжизни.

Если он не уплатит в назначенный срок, я готов продать вам эти сведения за ту же сумму. Сообщите, когда и где мы можем встретиться.

Почтовый ящик 1567».

– Осмотрите штемпель! – попросил Мун. – Когда письмо отправлено?

– Четыре дня тому назад.

– В дневнике должна быть запись по этому поводу, – предположил Дейли. – Найдите дату.

– Ничего нет! – Фредди пробежал глазами страницу. – Ах, черт! Нашел! Только несколько строчек. «Письмо шантажиста. Говорил с Дитером. Он утверждает, что меня кто-то разыгрывает. Он таких писем не получал». – Фредди машинально перелистал тетрадь. – Еще одно вложенное письмо! – Он показал голубой листок с отпечатанной золотыми буквами шапкой.

– «Отель Карлтон, Мадрид», – прочел Дейли через его плечо. – Письмо написано, кажется, по-испански. Енсен, надо немедленно вызвать переводчика.

– Я изучал язык, – отозвался Фредди. – Владею им, конечно, куда хуже Мэнкупа, но достаточно, чтобы объясниться.

– Давайте! – нетерпеливо пробурчал Мун.

– Это все же не по-немецки. – Фредди внимательно изучил текст, пару раз чертыхнулся, потом объявил: – Несколько слов я не понял, но это медицинские термины, так что, по сути, неважно. – Он быстро записал перевод в блокноте и подал Енсену: – Читайте сами, а я бегу к телефону. Даже если наш главный редактор уже лежит с инфарктом, это его быстро оживит.

Письмо, приведшее репортера в такое возбуждение, было написано неким профессором Контисола.

«Дорогой господин Мэнкуп!

После вашего визита ко мне прошло уже два года. С прискорбием я узнал из газет, что у моего дома вас поджидали полицейские, чтобы арестовать. Мне совестно, что я испанец. Но вы, должно быть, уже сами заметили, что между нашим правительством, выдавшим вас западногерманским властям, и испанским народом есть разница. Вы, должно быть, догадываетесь, что пишу я не для того, чтобы выразить вам свои симпатии. Если я не сделал это сразу же, то тем более неуместны такие запоздалые эмоции сейчас. У меня есть для вас отличная новость, которая стоит намного больше самого искреннего сочувствия. Уже тогда, после тщательного осмотра и изучения рентгенограмм, я подал вам некоторую надежду. Обещать вам жизнь я не мог. Мои опыты еще не были закончены. Сейчас могу сообщить вам, что в результате восьмилетнего труда мне удалось выработать сыворотку, которая даст вам возможность прожить еще минимум десять лет, а может быть, и куда больше. Лечение придется провести в моей частной клинике под Валенсией, и будет оно вам стоить, заранее предупреждаю, весьма дорого. К сожалению, опыты отняли у меня целое состояние. Будет только справедливо, если я переложу часть своих расходов на своих будущих пациентов. К тому же жизнь такая штука, которая стоит многого. На днях я улетаю в Париж, на международный симпозиум онкологов, чтобы доложить коллегам о своем открытии. По дороге специально заеду в Гамбург, чтобы встретиться с вами лично и договориться обо всем.

Всецело ваш, профессор Мануэл Контисола».

– То-то наш Фредди повис на телефоне! – радостно засмеялся Дейли. – Все подтверждается! Мы почти у цели… Енсен, почитайте дневник, начиная с места, из которого выпало письмо.

– Дайте мне отдышаться! – взмолился Енсен. – Я еще не пришел в себя от изумления. Сейчас полдвенадцатого, а я здесь с половины первого ночи.

– Ну и что? – проворчал Мун. – Я торчу здесь еще дольше и все же не считаю нужным это особо запротоколировать.

– Да, сейчас уже можно шутить, – покачал головой Енсен. – А вспомните, какие сумасшедшие зигзаги пришлось нам пережить! Сначала самоубийство, потом моя гипотеза без определенного адреса, затем мы поочередно подозревали госпожу Мэнкуп, Магду Штрелиц, Дитера Баллина, Лерха Цвиккау, под конец даже Ловизу. Затем нас как холодной водой окатили документально заверенным самоубийством, а теперь опять…

– Вы будете читать или нет? – угрожающе спросил Дейли.

– Давайте-ка сюда! – И, одной рукой бросив трубку, Фредди второй уже схватился за тетрадь. – Представьте себе, я ведь лично знаю профессора. Только позавчера брал у него интервью. Он остановился в гостинице «Четыре времени года».

– А как вы к нему попали? Вы ведь специалист по уголовной хронике…

– Но зато единственный сотрудник, знающий испанский. Поскольку с испанскими гостями обычно разговаривал сам Мэнкуп, не было надобности в специальном человеке… Все, все! Я уже читаю… Да, забыл сказать – интервью помещено в сегодняшнем специальном выпуске. Мы собирались дать его в очередной номер, но надо было на скорую руку заполнить этот. Целых два материала за один день – такой удачи у меня еще ни разу не было.

– Хватит! – Дейли вырвал у него дневник и передал Енсену: – Читайте! Только побыстрее, без эмоций и разглагольствований.

– Пожалуйста! – Енсен начал быстро переводить: – «Письмо от профессора Контисолы, я его ждал два года. Неужели опять жизнь? Даже не верится!..» Так. Здесь ничего примечательного. – Енсен пропустил полстраницы. – Вот запись позавчерашним числом: «Только что был у профессора. Гостиница «Четыре времени года», номер 210. Эту цифру и название гостиницы я бы поставил в паспорте, введя специальную графу – место вторичного рождения. Через месяц в Испанию, затем полгода в клинике – и снова Гамбург, снова редакция журнала, снова жизнь!..» Следующая запись… – Енсен, внезапно замолчав, побледнел.

– Что там такое? – глухо спросил Мун. – Что-нибудь о Баллине?

– Угадали! Слушайте! «Не удержался, проговорился на радостях Дитеру. Он сказал, что я напрасно предаюсь оптимистическим иллюзиям. По его мнению, мой испанский врач просто шарлатан. Дитер утверждает, что на рекомендованного им в свое время мюнхенского специалиста можно абсолютно положиться – до сих пор профессор Литке ни разу не ошибался, предсказывая неизлечимым пациентам максимальный срок, на который они могут рассчитывать. Я притворился, будто поверил ему. Сегодня же надо немедленно покончить с идиотской детективной игрой. Звонил Клайну. Не было дома. Обязательно позвонить еще раз».

– Все ясно! – Мун встал.

– Подождите. Осталась одна последняя запись. Вчерашнее число! «Перечел в третий раз «Заговор генералов». Воистину документальная книга. Но обилие достовернейших фактов не является оправданием для неправильного цитирования стихов, а тем более гётевских. Для писателя, – а ведь Дитер считает себя таковым, – это не простительно. Я знаю всего Гёте наизусть, но если бы не знал, скорее перелистал бы все его двадцать томов от корки до корки, чем позволил бы себе неправильно цитировать его». Все, дальше – белая бумага! – Енсен захлопнул тетрадь. – Посмотрим, какую песенку запоет Боденштерн, когда я предъявлю ему это существенное дополнение к предсмертному письму самоубийцы.

– Я лично смог бы вполне обойтись без этого дополнения, – проворчал Мун. – Стихотворение говорило само за себя… – Он повернулся к Ловизе и только теперь заметил, что она спит. – Проснитесь! – сказал он тихо.

– Что такое? – Она испуганно раскрыла глаза. – Я спала? – Она окинула удивленным взглядом пустую комнату. – Унесли? Все? А рукописи?

– На подоконнике.

Ловиза облегченно вздохнула, протерла глаза, потом виновато объяснила:

– Простите… Прошлую ночь я тоже не спала… Я так боялась… Надеялась до самого последнего момента… Бывают же чудеса!.. Только что я видела во сне Магнуса… живого… он подшучивал надо мной… Сказал, что вовсе не умирал, что все это мне только приснилось, что будет еще долго-долго жить…

– Это могло быть правдой! Именно поэтому его убили. – Мун посмотрел на голубое небо, потом перевел взгляд на картину. – Скажите, Енсен, вы ведь разбираетесь в живописи… можно сделать копию, ничем не отличимую от настоящей?

Енсен молча покачал головой.

– Но в Нью-Йоркском музее висит Рембрандт, о который все эксперты сломали себе зубы. А он все-таки фальшивый.

– Секрет старых мастеров – в блестящей технике, в особых красках. – объяснил Енсен. – Такой секрет можно, в конце концов, раскрыть и повторить. Скопировать душу, характер нельзя. Разве можно повторить Магнуса Мэнкупа? Мне кажется, именно этим ему был так близок этот живущий в изгнании немец. Он как бы второй Мэнкуп, только вместо пера пишет кистью – та же высекающая искры черная желчь, из которой рождается великая непримиримость ко злу.

– Жаль! Мне так хотелось иметь копию. – Мун повернулся к Ловизе и жестко сказал: – Адрес Баллина! Быстро!

ДИТЕР БАЛЛИН

Гуманный принцип правосудия: «Лучше освободить десятерых виновных, чем осудить одного невиновного» – применяется и у нас. К сожалению, лишь по отношению к тем, кто в свое время придерживался совершенно противоположного принципа.

Магнус Мэнкуп

Баллин жил сравнительно близко, и Мун был рад, что дал себя уговорить пойти пешком. Умение почти полностью выключаться между двумя напряженными раундами помогло ему и сейчас. Он довольно прищурился от яркого солнца и рассеянно слушал Енсена.

– Классический двойной мотив. – Енсен любил порассуждать на ходу. – С одной стороны, десять тысяч были нужны, чтобы отделаться от вымогателя, с другой стороны, если бы Баллин не смог заплатить, Мэнкуп узнал бы всю его подноготную. Так или иначе, у него был только один выход – убить!

Зелени было не так уж много, но после мэнкуповской квартиры Муну казалось, что он дышит чистым кислородом. Дело было вовсе не в табачном дыме, Мун даже не замечал его, не в квартирной затхлости. Просто там даже при распахнутых повсюду окнах, при сплошном сквозняке, устроенном грузчиками, все еще сильнее всех других запахов было тяжелое дыхание смерти. А здесь кипела жизнь – люди, автомобили, дома, наполненные суетливым сердцебиением повседневных дел.

Но чем ближе к центру, тем заметнее становилось, что этот августовский день, освежаемый порывами увлажненного Эльбой ветерка, обещает быть жарким. В переносном смысле, а местами в самом прямом. Об этом раньше других примет говорили стенды газетных продавцов.

Один валялся опрокинутый, полицейский подбирал разметавшиеся по пыльной мостовой шуршащие пачки. Чуть подальше они увидели пылающий на обочине костер. Прохожие, кто просто из любопытства, кто с довольной усмешкой, глазели на вылетавшие из пламени обгоревшие, покрытые типографским шрифтом бумажные хлопья. Одна страница целиком взвилась вверх и, мгновенно охваченная огнем, рассыпалась на глазах. Мун успел заметить знакомую фотографию – лицо Мэнкупа за решеткой черной полицейской машины.

Загадка окончательно прояснилась, когда они поравнялись со станцией метро. Здесь все еще было тихо. В скверике уставшие от беготни по магазинам женщины перебирали свои покупки, пенсионеры грелись на солнышке, в детских колясках кричали младенцы, их старался перекричать пожилой мужчина с протезной рукой и двумя железными крестами на суконном френче:

– Покупайте «Ди Вельт»! Единственная правдивая информация! Великий циник покончил с собой! Трусливая смерть Гамбургского оракула! Магнус Мэнкуп увильнул от справедливого возмездия!

Мун и Енсен на минуту задержались. Хлынувшая из метро необычно большая для такого часа толпа преградила им дорогу. Возбужденные молодые люди, перебрасываясь на ходу короткими фразами, быстро пробежали дальше, не обращая внимания на притихшего продавца. Когда почти все уже скрылись за углом, замедливший шаг парень мимоходом полоснул по пачкам газет пламенем зажигалки. И бросился наутек. Газеты вспыхнули разом. Затрещала загоревшаяся фанера. Продавец пронзительно закричал. Ему ответил быстро приближавшийся свисток.

– Вы будете свидетелями! – Продавец, все еще кипя от ярости, обратился к Енсену.

– И не подумаю.

– Проклятые коммунисты! Этот тоже один из них! – Продавец ткнул пальцем в Енсена, обращаясь к подбежавшему полицейскому.

– Криминал-ассистент Енсен! – Енсен небрежно показал свое удостоверение, потом тихо сказал продавцу: – Убирайтесь лучше подобру-поздорову! Не то с вас сегодня сдерут железные кресты вместе со шкурой.

– Не слишком ли это неосмотрительно? – спросил Мун, когда они свернули в тихую боковую улицу.

– Я стараюсь сдерживаться. – Енсен виновато улыбнулся. – Конечно, у нас на службе не все такие, как комиссар Боденштерн, но все же лучше помалкивать. Но иногда прорывает. Дерьмо!

– Мангус Мэнкуп был очень популярен? – спросил Мун. Им пришлось повернуть назад. Переулочками, петляя и путаясь, они пробирались к цели.

– Не сказку, чтобы очень. Пророков боятся, но их не любят. Сейчас, когда он умер, каждый честный немец понимает, что потерял… Да, есть у нас и бездомные, и безработные, и просто нищие, но большинство получает свой, пусть маленький, ломтик «экономического чуда». А по ночам пробуждается тревога за будущее. Когда живого Мэнкупа сажали в тюрьму и обливали помоями, они молчали. Но надругательства над его гробом они не простят. Возможно, они никогда не читали его статей. Но всем им известно его прозвище…

– Гамбургский оракул?

– И второе! «Мятежная совесть немецкого благополучия»! Вот мы и пришли!

Улочка была похожа на декорацию к вагнеровской опере. Седые, неправильной формы камни, седой мох, будто прорастающий из булыжника, выбивающийся из щелей каменных оград. Эта улочка, вероятно, пережила не только страшные бомбардировки второй мировой войны, но и большой гамбургский пожар. На замшелой гранитной балюстраде стоял потрепанный петух и победоносно кукарекал навстречу солнцу. Из открытых окон шел тонкий аромат горшечных левкоев и гиацинтов. Где-то пропели старинные часы, им откликнулся хрипловатый звон потрескавшихся колоколов церквушки, спрятанной за черепичными крышами. Потом все опять застыло в вековой дреме.

– Самое подходящее место для убийцы, – усмехнулся Мун.

Решетчатые чугунные ворота пропустили их во внутренний дворик. Возможно, это был когда-то сад, по которому прогуливался придворный. Каменный фонтанный лев все еще плевался струйками воды. По деревянной решетке, за которой виднелась тенистая галерея, сползали виноградные лозы.

– Господин Баллин дома? – спросил Енсен.

– Нет, со вчерашнего дня еще не приходил. – Моложавая старушка пытливо оглядела гостей, потом, подбодренная интеллигентным видом Енсена, ударилась в откровенность. – Я-то отлично знаю почему. Сегодня надо платить за квартиру, а у него, скажу вам по секрету, денежки лежат в банке, который обанкротился еще при покойном Вильгельме Втором. Литератор! – Она презрительно фыркнула.

Енсен обрадовался. Самый лучший источник информации – квартирная хозяйка, имеющая счеты со своим жильцом.

– Разрешите войти? – Он предъявил служебное удостоверение жестом подающего свою визитную карточку желанного гостя. И, не дав хозяйке долго задерживаться на нем, быстро сказал: – Как у вас уютно! Хотел бы я иметь такой домик.

– Наша семья живет тут уже порядочно. Этак лет сто с лишним. – Она расплылась в улыбке. – Так вы из полиции? Неужели из-за автомобиля?

– Вы угадали, – на всякий случай подтвердил Енсен.

– Я сама слышала, как господин Баллин пытался его продать… Тут одному, живет за церковью. Купил в рассрочку, дал только задаток, машина принадлежит фирме, а он – продавать… В наше время это называли воровством. Ну а теперь, разумеется, по-модному, – спекуляцией. А вы почему такой неразговорчивый? – обратилась она к Муну.

– Господин Мун американец.

– Неужели господин Баллин и в Америке промышлял такими делами! – Она задумалась. – А почему бы нет? Тут один шантажист денежки у него вытягивает, значит есть за что!

– Расскажите нам, пожалуйста, конкретнее.

– Как-то на прошлой неделе убирала у него в ящиках письменного стола, вот и попалось случайно на глаза одно письмишко. Затерялось между другими бумагами. Господин Баллин ведь пишет. Статьи, книги! Все больше про убийство, как кто кого расстреливал. Ничего, описывает со знанием дела.

– Вы обещали рассказать нам поподробнее про письмо шантажиста, – напомнил Енсен.

– Да что там рассказывать? Темное прошлое. Какая-то тайна цветочной вазочки. Это у них, жуликов, очевидно, такой пароль. Ну и требует целое состояние. А господин Баллин был бы рад хоть за квартиру уплатить. Я уж ему советую… «Раз книги вас больше не кормят, пойдите ограбьте кого-нибудь!» Все-таки честнее, чем продавать чужие автомобили.

– Можно осмотреть его комнату?

– Пожалуйста, он занимает целых две. Не простой ведь человек, писатель! Вот рабочий кабинет, а там спальня… Если вы интересуетесь насчет женщин, то ничего полезного не могу сообщить. Господин Баллин охотно привел бы, но я категорически запретила. Сначала поспит с чужой женой, а потом придет муж и обвинит меня в сводничестве. Очень мне это нужно!

Енсен осмотрел пишущую машинку. Такая же, как у Мэнкупа, большая, рассчитанная минимум на пять копий «мерседес». Он взял из лежавшей на письменном столе бумажной стопки чистый лист, отстукал на нем то самое гётевское стихотворение и молча показал Муну.

Как он и ожидал, буквы «е» и «д», в отличие от мэнкуповской машинки, на этой не сцеплялись. Уже по одному этому предсмертное послание могло быть отпечатано на ней. Четкий рисунок, новая лента, жирный, черный цвет – все совпадало, все точь-в-точь как на листке, вставленном в машинке Мэнкупа. Стихотворение, которое, как понадеялся убийца, полностью гарантировало от подозрений, несомненно было написано на этой машинке.

Хозяйке, с недоуменным интересом наблюдавшей за их не совсем понятным занятием, удалось наконец заглянуть через плечо Муна.

– Гёте? – сказала она и мечтательно добавила: – Хороший поэт. Да, насчет шантажиста… Как раз недавно пришло письмо. Мне кажется, это от него.

– Почему вы так думаете?

– Ну, формат и цвет похожий, – неопределенно объяснила она.

Волшебная осведомленность хозяйки сразу же объяснилась, как только Енсен взял конверт в руки. Он был совсем недавно вскрыт и снова заклеен. Текст гласил:

«Поскольку вы вовремя не заплатили назначенной суммы, привожу в исполнение мою угрозу. Магнус Мэнкуп уже сегодня будет знать о вас все. Каким способом вы заставите его молчать, ваше дело. Но если не желаете, чтобы ваше настоящее имя и действия, караемые согласно уголовному кодексу высшей мерой наказания, стали известны прессе, советую уплатить незамедлительно все десять тысяч марок. Если вы полагаете, что это обман, напоминаю еще раз о «тайне цветочной вазочки».

Всегда к вашим услугам.

Почтовый ящик 1567».

Углубившись в чтение письма, ни Мун, ни Енсен не услышали шума подъезжающей машины.

– Кажется, господин Баллин наконец явился домой, – заглянув в дверь, сообщила хозяйка. – И машину не продал, значит, опять без денег… Не беспокойтесь! – Она уловила молчаливое предупреждение Енсена. – Скажу, что прибыли гости.

Рокотание еще не заглушенного мотора, откатываясь от каменной замшелой тишины, звучало в этом сонном царстве как гул канонады. Завешенные полинявшими от времени добротными занавесками, низкие окна выходили во дворик. Оставалось только ждать. Енсен молча вынул пистолет и поставил на предохранитель.

– Страшновато, – признался он. – Даже руки дрожат. Никогда в жизни еще не стрелял в человека.

– Надеюсь, в меня тоже не будете? – донесся из передней голос Дейли.

– Что случилось? – спросил Мун.

– Только что почтальон принес Мэнкупу письмо!

И по шрифту и по розовому продолговатому конверту оно было двойником только что вскрытого.

«Господин Мэнкуп!

Поскольку Баллин не смог вовремя доставить требуемую сумму, выполняю свое обещание.

Человек, известный вам как писатель и журналист Дитер Баллин, в действительности гестаповец оберштурмфюрер Дитрих Штирмерк. В свое время он заведовал в гестапо так называемым «Сектором интеллигенции», занимавшимся арестом деятелей культуры. Одной из жертв Штирмерка был, в частности, лауреат Нобелевской премии мира фон Осиецки, замученный впоследствии в концлагере. Штирмерк неоднократно сам расстреливал людей, в частности отличился при кровавой расправе с участниками неудавшегося заговора против Гитлера в июле 1944 года. После капитуляции Берлина Штирмерк появился с подложным паспортом в Гамбурге. Из соображений конспирации он выбрал фамилию Баллин, так как психологически уже одно это имя, неразрывно связанное со знаменитой гамбургской династией судовладельцев, ставило его вне подозрений. Выполняя задание Управления по охране конституции, Штирмерк втерся в доверие к вам и вашему другу Грундегу в роли негласного наблюдателя. Когда понадобилось устранить грозившего разоблачениями Грундега, самым подходящим кандидатом для этого явился Штирмерк. Будучи другом Грундега, он был вне подозрений. Сотрудник Управления Б. передал Штирмерку цветочную вазочку с жидкой углекислотой. Такая же вазочка имелась в салоне фракционного «роллс-ройса», ожидавшего Грундека у особняка председателя бундестага. Поменяв вазочку, Штирмерк вскоре вышел из машины, мотивируя это необходимостью позвонить личному врачу Грундега. Под влиянием тепла жидкая углекислота, испаряясь, незаметно заполнила отгороженный от переднего сиденья салон, где сидел Грундег. Последствием этого было удушье, приведшее к почти мгновенному сердечному коллапсу. Поскольку у Грундега было больное сердце, на официальном следствии удалось без труда доказать, что он умер естественной смертью.

Таково настоящее лицо вашего друга Дитера Баллина. Не сомневаюсь, что вы сочтете эти сведения достаточно ценными, чтобы добровольно вознаградить меня десятью тысячами марок, которые я теряю на этом деле. Из известных соображений предпочитаю ассигнации чеку.

Прошу назначить удобное вам время и место встречи.

Почтовый ящик 1567».

Телефон стоял в гостиной между фарфоровыми фигурками, прикрытый кружевной салфеткой. Разговаривая с дежурными Уби-комиссии, Енсен видел сквозь окно идиллический дворик с тихо плескавшим фонтаном. Хозяйка, как он и ожидал, судачила с соседкой. Та, высунувшись наполовину из окна, то и дело поворачивала голову к воротам: речь явно шла о Баллине.

– Итоги неутешительны, – сообщил Енсен, вернувшись к Муну и Дейли. – Людей прислать не могут. Вся полиция брошена на борьбу с демонстрантами. Комиссар Боденштерн отсутствует. Без его ведома начальник пункта оперативного оповещения не может принять приказа о задержании Баллина… Я оставил телефонограмму для комиссара с просьбой явиться сюда.

– Ну что ж, будем ждать. – Дейли подошел к книжной полке.

– Интересно, кто этот Б.? – спросил Мун, рассеянно перечитывая гётевское стихотворение.

– Попытаемся, – сказал Енсен. – Надо позвонить в информационное агентство «Сириус». По крайней мере узнаем фамилии сотрудников, начинающихся на Б.

– Во сколько вам обойдется такая справка? – поинтересовался Дейли. Он нашел «Заговор генералов» и теперь перелистывал его, читая то один, то другой абзац.

– Совершенно бесплатно. Для них это реклама. – Енсен опять направился к телефону.

– Любопытно. – Дейли поставил книгу на место. – Теперь я понимаю, почему Баллин в новом для него амплуа писателя выбрал жанр документальной хроники. Для очевидца это не так уж трудно. Особенно красочны описания расстрелов.

– Кажется, мы сделали еще одно открытие, – сообщил Енсен, успевший уже поговорить по телефону.

– Боденштерн? – Мун приподнялся со стула.

– Собственно говоря, две фамилии начинаются на «Б» – Боденштерн и Баренс. Если добавить к этому, что Боденштерна уволили из Управления после смерти Грундега и освобождения Мэнкупа…

– Теперь понятно, почему комиссар сразу же узнал Баллина, хотя утверждал, что никогда в жизни не видел, – заметил Дейли.

– Можете вы это доказать? Нет! И автор этого письма тоже не может, иначе он не ограничился бы начальной буквой. Так что лучше не будем об этом говорить. – Мун отчаянно затягивался, но сигара никак не хотела гореть. – Сейчас надо решить другую проблему. Если наши предположения правильны, вырвать ордер на арест Баллина у Боденштерна нелегко. Тем более что дневник частного лица и анонимное письмо шантажиста не являются прямым юридическим доказательством. Чего мы хотим? Чтобы смерть Мэнкупа была отомщена. Для этого есть только один путь.

– Какой? – поморщился Дейли, уже догадываясь, к чему Мун клонит.

– Завещание Мэнкупа! Если Енсен откажется от двадцати тысяч марок…

– Я? – даже удивился Енсен. – Это всецело ваша заслуга! Я ведь говорил уже, моя специальность – фиксировать следы, а для конечных выводов не хватает таланта. Ничего не поделаешь, криминалистика не мое призвание… Но вам-то зачем отказываться?

– Вы не знаете Муна. – Дейли уже смирился со своей судьбой. – Он готов продать последние штаны, чтобы правосудие восторжествовало! Между прочим, – он повернулся к Муну, – кто меня совсем недавно обозвал бескорыстным дураком?

Мун не успел ответить, послышались шаги.

– Баллин! – вздрогнул Енсен. – Спрячьтесь! Первым стрелять не буду! Но если он откроет огонь, убью, как собаку! – Голос был ровным, даже руки больше не дрожали.

Но вошла хозяйка.

– Господин Мэнкуп скончался! Мне соседка только что сказала! – возбужденно затараторила она. – Еще неизвестно, что это такое, самоубийство или убийство. Газеты пишут по-разному… Поэтому я их и не читаю, никогда не узнаешь, что в действительности происходит… Я ведь хорошо знала господина Мэнкупа. Раньше он частенько заглядывал к господину Баллину…

– А в последнее время? – спросил Дейли.

– Перестал бывать. Я уже думала – поссорились. А два дня тому назад опять зашел. Очень жалел, что господина Баллина нет дома. Прождал полчаса, попросил сварить кофе. Ему надо было срочно закончить какую-то статью… От кофе голова лучше работает, это еще мой покойный муж утверждал. А как он быстро стучит на машинке, сразу видно – настоящий литератор, не то что господин Баллин.

Она собиралась еще долго рассказывать, но ворвавшийся в комнату Боденштерн бесцеремонно спровадил ее на кухню.

– Черт знает что творится! – Он притронулся рукой к залепленной пластырем щеке. – Целая революция из-за этого Мэнкупа! Что тут за история с Баллином?

Сначала Боденштерн слушал стоя, потом присел.

– Допросить его придется, – сказал он наконец. – Но, честно признаюсь, я не очень во все это верю. Гестаповец под маской прогрессивного писателя убивает налево и направо всех своих друзей; какой-то таинственный сотрудник Управления по охране конституции, учреждения с безупречной репутацией, – в роли заговорщика! Все это напоминает уголовный роман худшего пошиба. Давайте разберемся как следует! – Боденштерн неторопливо привел предвиденные Муном аргументы.

– А что касается скороспелых гипотез, Енсен, то вы на вчерашнем опыте сами убедились, что на них лавры не заработаешь. Можете себе представить, какой бы шум поднялся, арестуй мы госпожу Мэнкуп, урожденную фон Винцельбах! Интерпелляция в сенате, оплеванный полицай-президент приносит свои извинения, злорадный хохот газетной своры…

– Возможно, вы и правы, – выслушав перевод, с притворным огорчением сказал Мун. – Я согласен с господином Боденштерном. Заявление анонимного шантажиста следует подвергнуть всесторонней проверке… Енсен, дайте-ка письмо… А, вот она, таинственная буква «Б»! Следовало бы сперва узнать, кто скрывается за этой буквой и какое отношение он имеет к смерти депутата Грундега… Дейли, переведите, пожалуйста!

– Этим я сам займусь! – Боденштерн вырвал письмо и спрятал в карман.

– В таком случае вас придется, вероятно, скоро поздравить… – ухмыльнулся Дейли.

– С чем? – Сердитый взгляд Боденштерна скользил по книжной полке и остановился на корешке книги «Заговор генералов».

– С двадцатью тысячами, назначенными в завещании Мэнкупа за поимку убийцы Грундега.

Минут пять Боденштерн молчал, потом повернулся к американцам:

– Готовы ли вы присягнуть перед судом, что не сомневаетесь в виновности Баллина? Мое начальство рекомендовало вас как детективов с международным именем… Только прошу понять меня правильно. Вам удалось меня убедить, иначе я бы не спрашивал. Но брать на себя ответственность не решаюсь… Енсен, переведите!

– Могу присягнуть! И Дейли тоже! Мы готовы в любую минуту засвидетельствовать, что вы только выполняли свой служебный долг. – Мун вынул носовой платок и вытер покрытое испариной лицо.

– Хорошо! – отрывисто сказал Боденштерн. – Енсен, быстро на улицу! Людей сюда, машину пусть шофер поставит за угол. Не то еще догадается и удерет! Ждите меня в префектуре! – Он повернулся к Муну и Дейли: – Извините, но ваше присутствие сейчас нежелательно… Где тут телефон?

Мун и Дейли вышли. Уже в передней они услышали зычный голос Боденштерна:

– Уби-комиссия! Говорит комиссар Боденштерн! Срочность нулевая! Установить контроль на вокзалах, аэродромах, на всех выездных путях! Разыскиваемый – двукратный убийца! Если окажет сопротивление – стрелять! Фамилия – Баллин, имя – Дитер, возраст – пятьдесят лет, рост – примерно метр семьдесят, глаза серые, волосы светлые, редкие, особая примета – склеротические прожилки на щеках.

И только в эту минуту Мун по-настоящему понял, что победил.