Текст книги "Зерно А (СИ)"
Автор книги: Анастасия Павлик
Жанры:
Классическое фэнтези
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)
Телевизор работал на беззвучном – месиво рекламы и улыбок, – когда заблеял телефон. Сердце билось как сумасшедшее.
– Рита? Это ты?
– Нет, не я.
– Ну слава Богу! Кстати, Морозов хорош, сразу видно – мужик знает свое дело.
– Гранин, я не могу сейчас...
– А что я тебе говорил на счет Деревского? У него на лбу буквально было написано 'говнюк'! Теперь уж, когда его благоверная сделала ноги, он отгребет за двоих.
– Не могу долго занимать линию. Я вешаю трубку.
– Но кто взбесил меня, так это Наглая Рожа Громов! Черт меня раздери, если ему удастся выйти сухим из воды!
– Похоже, таки удастся. – Я вздохнула, опускаясь на краюшек кровати. – И нам придется с этим смириться.
Он что-то пробурчал сквозь зубы.
– Как ты, Рита? – спросил он.
– Я вешаю трубку, – повторила я без особого энтузиазма.
– Понятно, босс. Сейчас приеду. И не отнекивайся, меня это все равно не остановит.
– Гранин, ты хуже занозы в заднице.
– Рад стараться, – загоготал он и грохнул трубку.
Ожидание сводило с ума. С Гранином будет проще отвлечься от тягостных мыслей.
Я начала считать про себя: один, два, три, четыре... Чтобы не сидеть на месте, направилась на кухню проверить запасы продуктов, при этом не прекращая накидывать в уме десяток за десятком. Стоп, запасы продуктов? Откуда им взяться, если в последнее время я только и делаю, что питаюсь вне дома?
В холодильнике, который втрое превосходил меня по размерам, обнаружились: большая луковица, уксус, прокисшая сметана, половинка лимона, кетчуп, замороженные брокколи, манка в баночке, сыр. Ко мне же Гранин намылился! Чем я буду кормить этого кашалота?
Мне нужно было отвлечься, и я придумала, как.
Я быстро оделась и, схватив ключи, деньги и радиотелефон, выбежала в ближайший круглосуточный супермаркет. Четыре минуты быстрым шагом. Я бросила считать, дойдя до тысячи четырехсот двадцати пяти – в супермаркете хватало внешних раздражителей. На Левом берегу супермаркеты и гипермаркеты как сплошной внешний раздражитель.
Я выбирала варенье, когда почувствовала на себя чей-то взгляд – словно холодок стек по позвонку. Я скосила глаза. Мальчик лет восьми тянул маму за край полушубка, настойчиво пытаясь привлечь ее внимание.
– Мама, мама, это та тетя, которая разговаривает с привидениями!
Разговаривает с привидениями? Я улыбнулась. По ходу, это самое милое, что я слышала в адрес спиритизма. Дети такие забавные. Куда забавнее рассвирепевших верующих.
Остановив выбор на банке с клубничным вареньем, я повернулась к мальчику. Мальцу как кислород перекрыли: он открыл рот и, кажется, забыл, как теперь закрыть его.
– Привет, – улыбнулась я.
Мальчик скривился, и, вцепившись в мамин норковый полушубок, заныл.
– Саша! Отпусти меня! Да что ты за свинья такая?! Ты прекратишь, или нет?
Я направилась к кассе. Хватить пугать детей.
– Дисконт есть? Пакет нужен?
Кассирша зыркнула на меня. Что-то в ее лице тут же сместилось, щелкнуло и перешло из состояния 'как мне все осточертело' в 'разрази меня гром'. Еще одна.
– Дисконта нет. Пакет нужен. Маленький, будьте добры.
– Э-э, да-да, конечно, – пролепетала она, спохватилась и начала быстро пробивать товар. Бедняжка, мне хотелось ей помочь, так у нее дрожали руки.
Я расплатилась, загрузила купленное в пакет и уже возле стеклянных дверей полуобернулась. Кассирша что-то возбужденно частила охраннику, заставляя стоявших в очереди недовольно хмуриться. Сам охранник улыбался, но как только наши глаза встретились, его челюсть поползла вниз.
Я успокаивала себя следующим: меня и раньше узнавали, но какое-то время внимание будет чуть более навязчивым. Чуть более навязчивым? Да над моей головой будто висела мигающая неоновая стрелка! Ничего, скоро всем осточертеет мусолить одно и то же. Все уляжется... угу, чтобы потом вновь вспыхнуть. Искрой послужит новость о моей коматозности.
Стоять на кухне у плиты среди ночи, мягко говоря, неприятно: на улице темно, а на кухне горит свет. Ты как на ладони, а тебе за окном ничего не видно. Тогда я выключила свет и продолжила печь блины под тусклый свет вытяжки. Так-то лучше.
Гранин пришел в пять минут десятого. Я открыла дверь и отступила в сторону, пропуская его в прихожую. Не разуваясь, он заключил меня в медвежьи объятия, в которых я буквально утонула.
– Как это ни странно, Палисси, а я успел соскучиться. Чем это ты пахнешь?
– Блинчиками? – предположила я, высвобождаясь из его хватки.
Он выпучил глаза, и я уже было приготовилась отбиваться от заявлений в духе 'не может быть, ты да готовишь!' Но, по-моему, он не собирался говорить ничего подобного. Он нахмурился; взгляд, словно рентгеновский луч, скользнул по моим волосам и с почти слышимым 'щелк' зафиксировался – о, я знала, на чем – на седой пряди. Бумажный псевдоразумный пакет протестующе затрещал, когда Гранин стиснул его в кулаке. Он держал пакет перед собой как Дед Мороз – мешок с подарками.
Чеканя каждое слово, Гранин утробно спросил:
– Что. С. Твоим. Лицом.
– Упала на лапки котика и поцарапалась.
Его глаза засверкали.
– Хрена с два, Рита. Хрена. С. Два.
Я пожала плечами.
'И все равно я рада ему, – подумала я, не вникая в его безумный монолог о том, как наплевательски я отношусь к собственной безопасности и все в том же духе. – Если он сейчас не взорвется, как Везувий, то это будет почти нормальный ужин – редкость в моей подчиняющейся работе, а в последнее время и переменчивым настроениям всяких подонков, жизни'.
– Все? – спросила я, когда он заткнулся, чтобы перевести дух. – Выговорился?
– Рита, я переживаю за тебя! – В голосе проклюнулись рычащие нотки: – Или это запрещено законом?
– Можешь переживать, сколько влезет, но не тогда, когда у меня остывают блины.
– Я не притронусь к твоей стряпне, пока ты обо всем не расскажешь.
– Удар ниже пояса.
Когда у Гранина появляется идея фикс, он становится просто невыносимым.
Я вздохнула и коротко пересказала то, что произошло в доме Деревских. А именно – в спальне Арины Деревской. Он все больше мрачнел; псевдоразумный пакет в его кулаке пищал не переставая.
Дослушав меня, Гранин кивнул, открыл дверь и стал спускаться по лестнице.
– Ты куда? – Я бросилась вслед за ним. – Я что-то не так сказала? Гранин... Федя! Не уходи!
Он остановился как вкопанный.
– Не уходи, – повторила я, – когда я, черт возьми, во веки веков что-то приготовила. Да что с тобой?!
– Что со мной? – Гранин аж затрясся. – Что со мной?! Ты еще спрашиваешь! Я убью его. – Он так сильно стиснул пакет в кулаке, что костяшки побелели; писк пакета по мере удушения становился тише. – Убью Громова и плевать, что сяду за это.
– Не говори глупостей!
Я в два шага приблизилась к нему. Помедлив, положила руку ему на плечо. Стоило сделать это, как я буквально ощутила покидающий его тело гнев. Гранин повернулся и посмотрел на меня снизу вверх.
– Ты же знаешь, – я улыбнулась, вспоминая слова Громова, – смерть – это не решение проблемы. Надо быть снисходительнее. Богдан получит по заслугам. Однажды, – добавила я.
– Не люблю ждать, – проворчал Гранин. – Как хочешь, но когда я встречу этого петуха...
– Ты будешь снисходительным и вежливым.
Он сокрушенно покачал головой:
– Черт подери, Палисси!
– А теперь дай мне этот треклятый пакет, и идем отсюда, пока к нашей милой беседе не подключились соседи.
Гранин опустил голову и послушно протянул мне из последних сил стонущий псевдоразумный пакет.
Глава 33
Я поставила тарелку с блинчиками на стеклянный журнальный столик, рядом – варенье в пиале, сахарницу и чайничек с заваркой. Чайник, чашки и блюдца были взяты из некогда подаренного мне фарфорового набора. Так цивилизованно, так по-домашнему.
Так неправильно.
– Чай? Но почему чай?
– Потому что с блинами не пьют кофе, проклятие! Прости, – быстро добавила я, видя, как меняется в лице Гранин.
– Не извиняйся, – он покачал головой, и прядь темных волос дугой упала ему на лоб. – Это я должен просить прощения за то, что постоянно вывожу тебя из себя.
Я затаила дыхание. Вот он, настоящий Федор Гранин, без той маски дерзкого сквернослова, плюющего на всех и вся, каким его знали люди. Мне захотелось взять фотоаппарат и щелкнуть его пару раз, для истории. Я смотрела на него и не могла отвести глаз.
– Чего? Где рога? – Гранин принялся ощупывать лоб.
Без лишних слов я скользнула к нему и поцеловала. Его удивление длилось считанные секунды, а потом он засмеялся мне в губы, обвил меня руками и притянул к себе. Стоп, что я делаю? Нет, нет, нет... Я застыла, мои губы прекратили отвечать на поцелуй. Я медленно отстранилась, хотя его руки все еще были на моей талии.
– Это была не самая лучшая идея, – призналась я, отсаживаясь от него и оправляя футболку.
По телевизору шло какое-то кулинарное шоу. Бабур Околоцветник, готовя салат с кальмарами, признавался красавице-ведущей, что это его кулинарный дебют, ибо он человек занятой и на готовку времени не хватает. Зал зааплодировал непонятно чему. Околоцветник продолжал откровенничать, заявив, что, проснувшись сегодня утром, понял, что в его организме случилась острая нехватка кальмаров, и он просто обязан компенсировать ее сегодня на шоу. И снова зал зааплодировал непонятно чему.
Гранин хмыкнул:
– По мне, так ты гений. Теперь буду чаще просить у тебя прощения. А вообще, я давно должен был сделать это.
– Поцеловать меня или попросить прощения за тот вагон свинства, который ты беспардонно вкатил в мою жизнь?
– Что, правда? Целый вагон?
– Будь уверен. Слушай, у меня предложение: давай кушать. Как-никак, последний ужин в уходящем году.
Гранин, разумеется, не почувствовал наигранность в моем голосе – он смотрел на меня щенячьими глазами. И именно в этот момент упала первая стена в моей обороне от скверных мыслей. Кто знает, может, это не только последний ужин в уходящем году, но и в моей жизни, и для этого больше не нужны не религиозные фанатики, ни двустволки, ни гробы. Достаточно лишить меня Влада.
Проглотив четыре блинчика, Гранин запил все двумя чашками чая. Это было поистине трогательно, поскольку чай он ненавидит – в его персональной вселенной официальным напитком провозглашен кофе, максимум Гранин может снизойти до каппучино и какао.
В бумажном пакете были пряники а-ля маленькие человечки, с глазурованными пуговицами и штанишками.
– Тонко намекаешь, что следующими после гномов будут пряничные человечки?
– Да брось! Это же весело.
Я вспомнила нападение псевдоразумных садовых гномов, их визгливые смешки, синие камзолы, деревянные щечки, и мрачно подтвердила:
– Очень.
– Попробуй хоть чуть-чуть, это малая спекла. – 'Малой' он называл свою двадцатипятилетнюю старшую сестру. – Тебе голову, животик или ноги?
Он еще что-то говорил, но я больше ничего не слышала – в ушах зазвенело, на лбу выступила холодная испарина, а к горлу подкатил ком. Комната стала каруселью. 'Он спрашивал о прянике. О прянике...' Но я уже видела перед собой Кудрявцева, а именно, ту его часть, которая, качнувшись, замерла у моего бедра...
– Рита? С тобой все в порядке?
Я с трудом сфокусировала взгляд.
Гранин сидел на корточках передо мной, его руки сжимали мои предплечья, он испуганно всматривался в мое лицо.
– Я в норме, – я вытерла со лба испарину.
Я встала, меня повело, и ему пришлось поддержать меня.
– Ага, в порядке, я вижу.
– Просто переутомилась.
– Не переутомилась, а позеленела. А под глазами у тебя серые круги. Давай ты сейчас приляжешь, а я пока все уберу.
Голос Гранина звучал в отдалении, хотя он говорил мне в лицо. Была бы у него артикуляция получше, на моем лице блестели бы уже капельки слюны.
– Пеняй на себя, – пробормотала я, – если разобьешь что-то.
Он воспринял мои слова серьезно, что с ним случалось крайне редко; подложил мне под голову подушку, выключил телевизор и принялся относить посуду на кухню. Тени лентами дыма скользили в мое ставшее податливым сознание...
Когда я в следующее мгновение открыла глаза, свет за окном сменился на пушистый, предрассветный. Рассветы зимой особенные, как если бы в стакан с темно-синей акварелью капнули немного оранжевой краски. И оранжевое дрожит сквозь муть.
Значит, тридцать первое декабря. Новогоднее утро.
Я не помнила, какой продукт на этот раз сварило мое подсознание. Меня, впрочем, устраивали ночи без сновидений. Более чем устраивали!
Гранин спал на полу, подложив под голову куртку. Такой храп, как у него, я слышала лишь у бульдога моей бабушки; пес уже тогда побил все рекорды собачьего долголетия, и храпел так, словно собирался вот-вот взорваться и отправиться к собачьему Богу.
Стянув с себя плед, я накрыла им Гранина, а сама направилась в ванную.
Я почистила зубы, умылась, сварила кофе и, сидя перед распахнутым настежь окном на кухне, употребила его с четырьмя сигаретами. Предостережение на сигаретной пачке вызывало улыбку: никогда прежде мне не доводилось слышать, чтобы хоть один коматозник умер от рака легких.
Телефон зазвонил в семь минут девятого, разорвав утреннюю тишину в клочья и заставив меня вскрикнуть. А я стала нервной.
– Слушаю.
Громыхающий, как кости в гробу, смешок:
– Хорошо, что слушаешь. Я заеду за тобой в половину девятого.
– Чак-Чак, если что-то случится с моим братом...
Смех оборвался, пошли гудки. Я какое-то время бездумно продолжала сжимать трубку в руках. Потом заставила себя разжать руку. Телефон упал на пол, подскочил и замер, покачиваясь на округлой спинке.
– А что может случиться с Владом?
Я подняла голову.
Гранин стоял в арке, ведущей на кухню, и смотрел на меня. Он был заспанным, помятым и еще более взлохмаченным, чем накануне, но взгляд на удивление цепкий и яркий.
– Тебя никто не учил, что подслушивать нехорошо?
– А тебя, что нехорошо отвечать вопросом на вопрос?
Он подошел, поднял телефон и положил на стол, рядом с блюдцем с окурками.
– Мне скоро надо будет уйти, – сказала я. – Кофе бахнешь?
– Не откажусь. Кстати, ты не ответила на мой вопрос.
Я чудом сдержалась, чтобы не запустить в него банкой с кофе.
– А ты на мой.
– Да, Рита, – Гранин плюхнулся на диванчик, следя за моими манипуляциями с посудой, – меня этому не научили. Твоя очередь.
– Ты невыносим, – продавила я сквозь зубы. – Ничего. Ничего с Владом не случится. В отличие от тебя, если ты сейчас же не прекратишь гримасничать.
Гранин постарался придать своей небритой физиономии мученическое выражение, но в глазах вертелись смешинки. Он по очереди давился то хихиканьем, то зевотой, пока я ждала, когда закипит вода. Недолго же продлились его метаморфозы: щенячьи глаза и тому подобное трогательное дерьмо. Надо почаще целовать его? Еще чего!
Грохнув перед ним чашку, я налила ему кофе и придвинула ближе сахарницу.
– Лови момент и наслаждайся, а я пошла одеваться.
– Можно еще три вопроса?
– Один, – не оборачиваясь, рявкнула я. На часах – тринадцать минут девятого; на все про все у меня пятнадцать минут.
– Один с половиной, ну пожалуйста!
– Один вопрос или твой завтрак вместе с тобой перемещается на лавочку под подъезд.
– Хорошо. Можно мне блинчик с вареньем?
– Конечно, на здоровье. А теперь, если позволишь...
– Задержись еще на минутку, Рита. То был не вопрос. Вопрос вот: что с твоим лицом?
– А что с моим лицом?
– В том-то и дело, что ничего, – он вгрызся в холодный блинчик и продолжил говорить с набитым ртом: – Вчера, а я точно помню, оно было в этих отметинах... поцарапанное. – Он продемонстрировал скрюченные, как у Дракулы из старых фильмов ужасов, пальцы и рассек ими воздух. Выйдя из образа, взял ложку и съел пару ложек варенья прямо из банки; я не стала собачиться из-за такой небрежности. – Но тут вот какой момент: уже вчера они выглядели так, будто им с неделю, хотя позавчера никаких царапин у тебя на лице в помине не было. И вот сейчас тоже – ни следа. – Он улыбнулся, как на приеме у стоматолога, демонстрируя плохо прожеванные куски блина, все в варенье.
Гранин, может, и не самый тактичный и вежливый человек на Земле, но и идиотом он никогда не был. Такими темпами, подумала я, он быстро догадается, что к чему.
– Выметайся. Подальше.
Я захлопнула за собой дверью в спальню и, трясясь от желания вернуться и собственными руками вытолкать его прочь взашей, начала одеваться. Знаю, глупо злиться на того, кто просто делится своими наблюдениями. Другое дело, когда эти наблюдения касаются щекотливых тем.
Мой гардероб полностью отвечает тому образу жизни, который я веду... или вела, кто теперь скажет точно. Но, помимо пиджаков и блуз, в нем также хватает маек, футболок, свитеров и джинсов.
Я остановила свой выбор на серой майке, поверх – кофта с капюшоном на молнии. Кофта была чуть великовата, из-за чего мои ноги в узких темно-серых джинсах походили на две тощие ходули. Плевать, если это не отвечает утонченному вкусу коматозного босса. Я не в настроении ни для каблуков, ни для юбок. Волосы я собрала в 'хвост' на затылке.
Я не надела куртку, и теперь, по пути к стоянке, старалась игнорировать косые взгляды замерзающего Гранина. Ладно. Я накинула капюшон и сунула руки в карманы. Этого достаточно?
Чак-Чак оказался пунктуальным парнем – в нескольких метрах от машины Гранина уже урчало двигателем авто Влада. Я бы все отдала за то, чтобы за рулем был брат. Мысли Гранина были созвучны моим: он без тени неловкости, как форменный идиот, таращился на Чак-Чака, причем, на такой ингредиент, как дружелюбие, в его взгляде был явный дефицит.
Он проворчал:
– Что эта обезьяна делает за рулем машины твоего брата?
– Давай без оскорблений, – нехотя сказала я – 'нехотя', поскольку, как-никак, он только что проявил чудеса проницательности. – Ах да, на всякий пожарный: смотри, чтобы документация была в порядке. Я рассчитываю на тебя.
– Иначе ты с меня шкуру спустишь, да-да, знаю. Слушай, ты точно хочешь ехать с этим... – Гранин запнулся, наверное, решил, что 'обезьяна' не передаст весь драматизм внешности Чак-Чака.
У меня, впрочем, не было времени поощрять его желание красочно выражаться. Я кивнула Гранину и села в машину. Чак-Чак приветствовал меня знакомой гнусной ухмылкой.
– С наступающим, – пророкотал он, выворачивая руль и вдавливая педаль газа.
Да, с наступающим, мать-перемать.
Я обернулась и увидела одиноко стоящую фигуру Федора Гранина, смотрящую нам вслед.
Глава 34
Я вошла в гостиницу 'Тюльпан', Чак-Чак – следом за мной. Я не сбавила шаг, когда у зеркальных лифтов увидела мужчину. Хотя он и не тряс табличкой с моим именем, я сразу поняла: этот урод за мной. Все, что мужчина делал – в упор смотрел на меня. Хотелось передернуть плечами и ссутулиться. Однако я встретила его взгляд и удерживала некоторое время. Во мне, вероятно, не осталось никакой загадки – я самоуверенно играла в гляделки. Лет пять назад я бы покраснела, стала бы производить бессмысленные манипуляции с сумкой, теребить серьгу – да что угодно, лишь бы не смотреть человеку в глаза. Или убийце, как в данном случае, – под его левым глазом была вытатуирована слеза.
Породистая блондинка на ресепшине блеснула отрепетированной улыбкой. Приятно знать, хоть что-то не меняется. По пятибалльной шкале я бы поставила ей твердую пятерку. Я вернула ей улыбку, по сути, больше смахивающую на демонстрацию стиснутых зубов.
Пока я шла, то внимательно рассматривала мужчину у лифтов. Средней комплекции, моего роста; из-под воротничка выглядывают татуировки. Сразу ясно, кто не ходит на собеседования. Его нос когда-то был сломан и теперь походил на пластилиновую поделку ребенка. Присутствие этого хищника говорило само за себя: коматозный босс любит людей и не оставляет им ни малейшего шанса. Я вновь смастерила на лице нечто похожее на улыбку.
Вежливым жестом господин Слеза пропустил меня в лифт. Чак-Чак, сделав мне ручкой, остался в вестибюле. Тем временем, мой новый сопровождающий достал из кармана штуковину, похожую на ключ от домофона, и приложил к мерцающей панели, набрал код. Ох, примерно этого я и ожидала.
Лифт бесшумно рванул вверх.
Господин Слеза смотрел перед собой. Нет, я не преувеличиваю – он мастерски имитировал фонарный столб.
Девятнадцатый этаж.
– Уши закладывает, – нервно улыбнулась я. – Как вас зовут?
Надо было что-то сказать, вот я и сказала.
Мужчина моргнул, будто я выдернула его из транса.
– Григорий.
Двадцать третий этаж.
– Очень приятно, Григорий. А я Рита. И давно вы на этой работе?
Он посмотрел на меня. Не на мое отражение, а повернул голову и посмотрел через плечо. Как долбаный богомол. Внутри его черепа будто бы горел фитиль от бомбы, а отсветы мерцали в его глазах.
– Давно.
Я вдруг почувствовала себя запертой в клетке с гиеной. Самое время начинать молотить в стены и орать.
Лифт замер с легким толчком.
Пентхаус, значит. У меня бы язык не повернулся назвать это 'гостиничным номером'. Царскими покоями – это да. Впрочем, во всем, что я видела, был существенный недостаток, который напрочь отметал желание донести пятую точку до ближайшего дивана и, вольготно раскинувшись, пустить слюну. Этим недостатком было присутствие умного, расчетливого и дорого упакованного куска мяса, с которым мы еще не знакомы лично, но уже крепко связаны зерном 'А' и моим братом. Непозволительно длинный список общего, как по мне.
Я потеряла дар речи.
Дело в том... черт, я узнала коматозного босса Церкви механизированных (хотя известность ему принес несколько иной род деятельности). Сидящий передо мной мужчина был так же узнаваем, как Иисус или Президент. И, надо же, именно его хочет сожрать, прожевать и выплюнуть Уна Бомбер.
Кожаные диваны цвета первого снега плавно огибали плазму размером, наверное, с обеденный стол. У французского окна – вазы с хризантемами. Я сделала два шага по ковру цвета шампанского и отметила без особой, впрочем, досады, что комочек грязи, а может и дерьма (в которое я периодически окунаюсь в последние дни) отлепился от моей подошвы и остался на ковре. Я полуобернулась. Мужчина с вытатуированной слезой сверлил меня взглядом. Видимо, дерьмо – это не по его части. Тут что-то ткнулось в мой ботинок. Я опустила глаза. Несколько псевдоразумных уборщиков появились черт знает откуда и, зажужжав, вмиг расправились с грязным напоминанием о мире вне стен 'Тюльпана'.
Босс Церкви сидел за массивным дубовым письменным столом, в желтом кожаном кресле, и что-то сосредоточенно шкрябал в разложенных перед ним бумагах. Он был в очках в тонкой золотой оправе, воротник накрахмаленной рубашки расстегнут, галстук ослаблен. Конечно же, подонок знал, что я смотрю на него, но продолжал делать вид, что поглощен работой. Понты в духе Овального кабинета. Президент решает судьбы человечества. Ага, расскажите мне об этом.
Вот он – мой порог, мое препятствие на пути к Владу.
Ловкий бизнесмен, босс Церкви механизированных, и Человек-Цыпленок в одном лице.
Он заставил всех полюбить сахар и холестерин, предложив простой рецепт счастья – обеды по 12.99. Ненавидеть его это как ненавидеть Олимпийского Мишку, – теоретически невозможно. Но копните глубже – и причины найдутся. А мне вот даже копать не пришлось.
– Здравствуйте, – сказала я, вежливая до чертиков. – Надеюсь, не помешала.
Кроме меня, Человека-Цыпленка и мужчины с вытатуированной слезой, здесь никого не было. Вернее, я больше никого не видела. Где они держат Влада?
– Очаровательная Маргарита Палисси! Рад видеть вас в моей скромной обители!
Левой рукой сняв очки, правую протянув для рукопожатия, Человек-Цыпленок поднялся мне навстречу. Что мне понравилось – обе наши руки остались в вертикальном положении, он не пытался доминировать. Поздоровался со мной, как с равной. Его ладонь была массивной, широкой и тяжелой. От таких, как он, не жди болезненных пощечин. Эти руки не для воспитания, а для сокрушительных ударов в челюсть. Если он сожмет руку, его кулак будет размером с два моих. С другой стороны, если он и захочет меня ударить, он перепоручит это кому-то другому. Я подавила желание отдернуть руку и вытереть ее о кофту.
Мне словно одновременно улыбались все те фотографии, которыми заполонен Порог. Перья цвета соли с перцем на голове – его визитная карточка, – модно уложены. Судя по морщинкам, он стал коматозником, когда ему было сорок с гаком, и застыл в этом возрасте на... Сколько с тех пор прошло лет? Время, впрочем, больше не имело значения. Его лицо носило отпечаток постоянного стресса и бремени ответственности.
Человек-Цыпленок был важной шишкой от ногтей до кончиков перьев на голове. Важность разве что не капала у него с пальцев.
И вот она я – кучка пыли и камней, которая по фатальному стечению обстоятельств стала горой, и сама пришла к Магомету.
– Да вы, оказывается, умеете не только сколотить деньги там, где, казалось, уже ничем нельзя удивить, но и прибедниться не к месту.
Человек-Цыпленок вышел из-за стола. Сразу видно, кто привык работать на публику. Хозяин-барин, будь он неладен.
– Спасибо, – поблагодарил он. – Может, хотите закурить?
Он пододвинул ко мне шкатулку. Не знаю, где он достал эту шикарную шкатулку, но она распалила мое художественное воображение. Я взяла сигарету и после первой затяжки под ворчание псевдоразумного уборщика стряхнула пепел на пол.
Человек-Цыпленок устроился напротив: левая рука на спинке дивана, правая манерно держит сигарету, ноги скрещены. Он обладал тем типом внешности, благодаря которому о мужчине говорят 'мужественный', не 'привлекательный'. Он смеялся, а глаза оставались пустыми; телевизор и фотография не могли передать их засасывающей пустоты. Такой взгляд может быть только у болезненно обтесанных жизнью людей, которым уже никогда не стать теми, кем они однажды были.
Нас разделяли два метра. Почти то же самое, что сидеть на ток-шоу и улыбаться ведущему. Напряженно улыбаться, сплетя пальцы на коленке.
– Мне нравится ваш стиль, – улыбнувшись как шоумен, как ярмарочный зазывала, Человек-Цыпленок кивнул на пепел на полу.
Я потянулась к стеклянному журнальному столику. Столешницу держали три купидона, со стразами вместо глаз, сочными губками и толстенькими ножками. Страшный выпендреж! Я придвинула пепельницу и струсила пепел. Хватит демонстраций.
– А мне ваш стиль как кость поперек горла.
Я прикинула, слышит ли нас очаровательный господин Слеза. Да и вовсе не обязательно ему нас слышать – Человеку-Цыпленку достаточно кивнуть, и татуированный придурок вмиг покажет мне, что такое кость поперек горла.
– Как так? – Пепельные брови в изумлении взлетели вверх. – А я думал, мы с вами одного поля ягоды.
– Одного поля, – согласилась я, почему-то вспомнив свой сон, – но с разных кустов. Мы оба пытаемся казаться кем-то другим: вы – добрым дядечкой, я – добропорядочной гражданкой. Скажите... э-э... проклятие, – я покачала головой. – Это нелепо. Не называть же мне вас Человеком-Цыпленком?
Должно же быть у него нормальное, человеческое имя! А вообще, Человек-Цыпленок настолько сросся со своим образом оперенного добряка, что лично я никогда не задумывалась о том, какую жизнь он ведет вне шумихи вокруг 'Фермы' и его головы в пепельных красиво уложенных перьях. Добряк есть добряк, понимаете? Чушь вроде этой.
Я знала: такие, как он, шутки шутят только на стаканчиках с содовой и на коробочках из-под бургеров и цып-пирогов. В реальности они поглощены проблемами, проблемами, проблемами.
Я ждала ответа, но, кроме улыбки, ничего не получила.
– Все ясно. Можете не говорить. Переживу.
Я встала, чтобы уйти.
Естественно, никуда бы я не ушла, но как элемент театральщины это смотрелось весьма неплохо. По-крайней мере, мне хотелось так думать.
Человек-Цыпленок назвал свое имя.
Я остановилась и посмотрела на него в упор.
– Прошу вас, скажите, что вас так удивило.
– Я ожидала чего-то... не нашего. Чему вы улыбаетесь? Я сказала что-то смешное?
– Вовсе нет. Просто хочу произвести на вас хорошее впечатление.
– Вы давно произвели на меня впечатление.
– Но нехорошее, – он подкурил новую сигарету. – Замечательно! Я представлял вас именно такой: вы говорите, что думаете, и не идете на уступки.
– Ну почему же? Еще как иду на уступки, особенно когда мне в лицо тычут пистолетом. Надеюсь, вы не собираетесь вытворять ничего подобного. Это бы расстроило меня.
Еще чуть-чуть, и у него треснет физиономия.
– Я вовсе не подонок, каким вы меня считаете.
– Откуда вы знаете, как я о вас думаю?
– Маргарита, это же очевидно! Вы ждете подвоха. У вас костяшки побелели. Расслабьтесь. Дешевое запугивание не в моем стиле.
– Как знать, как знать. На вашем месте я бы не была столь категоричной. Жизнь вообще переменчивая штука.
– К счастью для меня, – Человек-Цыпленок улыбнулся и покачал головой, – вы не на моем месте. Однажды, вероятно, займете его, но при условии, если согласитесь работать на меня.
– Должно быть, хлопотно: целая сесть 'Ферм', да Церковь механизированных в довесок. Общественность метала бы заголовки, как осетр икру, узнай, что вы держите под крылышком саму Церковь. Это бы сбило планку вашей святости в глазах потребителей, не так ли? Не говоря о детишках, которые без ума от вас. Не то, чтобы я переживала, что ваши рейтинги могут упасть, просто знаю, какого это – обманываться.
Бизнесмен неторопливо подался вперед и струсил пепел в пепельницу. Вместе с пеплом он струсил часть своей ярмарочной улыбки.
– Маргарита Викторовна, со мной уже давно не говорили таким тоном. Однако, – в его ухмылке появилось что-то зловещее, – вам простительно.
– Вы забыли уточнить: мне или моему зерно? Видите ли, Стефан заверил меня, что мое мнение в вопросе сотрудничества с вами никому не интересно.
– Приношу свои извинения за Стефана. Это, несомненно, было грубо.
– Вовсе нет. Он сказал правду – в отличие от вас, продающего мне свой образ святоши. Стефан и Чак-Чак хотя бы обходятся без свиста художественного. От вас же я не знаю, чего ожидать. Что замаскировалось под съедобный гриб? Правильно, гриб-поганка.
– Я такой, каким вы меня видите. У меня от вас нет секретов.
Обычно фразу 'у меня от вас нет секретов' говорят либо влюбленные, либо психи, либо те, кто не исключает вашу скоропостижную смерть. Ой, даже не знаю, к кому относится Человек-Цыпленок.
– Если так, тогда скажите, где мой брат, – взмолилась я.
Кто-то вошел в комнату.
– Эмма! – Человек-Цыпленок поднялся с дивана. – Что я тебе говорил! Нельзя донимать гостей! – назидательно отчеканил он, судя по тону, говоря это уже не в первый раз.