Текст книги "Зерно А (СИ)"

Автор книги: Анастасия Павлик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)

  Ногти Арины впились в мое лицо. Я закричала. Моя нога угодила в прикроватную тумбу. Ночник свалился с тумбы и, мигнув, погас.

  И пришла тьма.

  Я не видела даже кончик носа. Сказать, что это было страшно – мало. Ведь это было настолько страшно, что я всерьез испугалась за свое коматозное сердце. Подо мной брыкалась и ругалась Деревская, ее ногти полосовали мое лицо и шею, но адреналин притуплял боль.

  Деревской почти удалось спихнуть меня на пол, когда я опомнилась.

  Отведя назад сжатую в кулак руку, я ударила.

  Мне показалось, что я сломала руку. Может, и сломала. В ушах звенело. Я подмечала происходящее без внутреннего содрогания: что-то горячее застилает глаза, сочится сквозь ресницы; Арина обмякает подо мной; я соскальзываю с кровати и пытаюсь поднять ее на руки; над кроватью нависает тень. Эта тень... это существо, оно была громадным. Таким же громадным, как в вашем самом худшем кошмаре.

  Пропало ощущение масштаба. Я находилась где угодно, но не в спальне Деревских; мягкий ворсистый ковер под ногами как единственное напоминание о том месте, в котором сейчас распускается прекрасное снежное утро. И то не уверена, что, стоит мне сделать шаг, и я не провалюсь в пустоту.

  Пошатываясь, я держала на руках Арину.

  – Возьми ее, – сказала я поразительно ровным голосом. – Не меня.

  Я не ожидала, что мне ответят. Но ответ пришел – мой собеседник засмеялся. По крайней мере, я окрестила этот звук именно смехом. Люди вообще любят навешивать ярлыки на то, что не подлежит навешиванию ярлыков. Но так чувствуешь себя немного спокойней, уверенней. Это был смех? Так точно, это был смех. Видите, как просто? И все-таки отсутствие света – большое везение; мне не хотелось знать, как выглядит рот, произносящий эти слова:

  – Почему?

  – Так будет правильно.

  – Правильно?

  Я молчала, не зная, что ответить. Казалось, прошла вечность, прежде чем пытливый собеседник выплюнул свой третий вопрос:

  – Как звать тебя?

  Если есть возможность, лучше не говорить свое имя. Но в моем случае игнорировать дьявольскую говорящую гору чревато.

  – Рита Палисси.

  – Медиум. – Меня обдало ледяным порывом, выдавливающим из глаз слезы. – Я могу забрать вас обеих.

  По ту сторону реклама не сослужит вам хорошей службы. Колени подкашивались.

  – Да, можешь. Но не я нужна тебе.

  – Как раз ты.

  – Послушай! Она сильнее меня, она призвала тебя, ее и бери.

  – Она не сильнее тебя.

  – Однако именно она призвала тебя, – повторила я. – Я бы не посмела. – И это была чистая правда.

  – Почему?

  Что на этот вопрос можно ответить потустороннему монстру? Вновь – правду и ничего кроме правды, какой бы постыдной она ни была.

  – Потому что боюсь.

  Внезапно мои руки опустели.

  Потусторонний Чубакка зашагал прочь.

  ...Небо было по-зимнему далеким, ясным. Я стояла на коленях возле кровати; на одеяле и белоснежных наволочках алели капли крови; осколки разбитого ночника вдавливаются в колени; дверь в спальню приоткрыта.

  Я скомкала в кулаке простынь и вытерла ею лицо. На ткани остались бурые мазки. На полусогнутых ногах я вышла в коридор и спустилась по лестнице. Споткнувшись, я растянулась на полу прихожей. Чак-Чак тут как тут: обвив рукой мою талию, помог дойти до дивана.

  – Ничего себе! – Качок присвистнул, окидывая меня взглядом. – Ты что, с медведем сцепилась?

  – Где Деревский?

  – Здесь. Где же еще?

  Лев сидел в кресле, таращась на меня полубезумными фарами. Теперь, когда Арины нет, он был второй, спасительной половинкой 'хлебного шарика'. Я попросила Чак-Чака принести мне воды. Но он пропустил мою просьбу мимо ушей.

  – С ума сойти, – плечистый детина немигающе таращился на меня. – Десять минут назад ты выглядела как конфетка... Что, черт побери, у вас там стряслось?

  – Никакого черта, – я поморщилась.

  – У тебя волосы поседели.

  – Просто принеси мне воды, окей?

  – Палисси, ты похожа на невесту Франкенштейна.

  – Зато ты – на актера разговорного жанра, – огрызнулась я. – Или на потенциального безработного.

  Мрачно ухмыляясь, Чак-Чак ушел. Четверть минуты спустя послышался звон посуды и звук льющейся воды.

  – Где Арина? – спросил Лев Деревский; он вжимался в кресло с таким усердием, словно хотел раствориться в нем.

  – Далеко.

  – Далеко? – переспросил входящий в гостиную Чак-Чак. Он вручил мне стакан, до краев наполненный водой. Пока я донесла стакан к губам, половина расплескалась на мои джинсы, так меня била дрожь. – Мне привести ее?

  – Ну приведи, если сможешь, – я глотнула воды и закашлялась, когда Чак-Чак вышел из гостиной. Не надо обладать вселенской проницательностью, чтобы понять, куда и за кем этот дубина потопал. – Стоять! Ты что, до сих пор не въезжаешь? Посмотри на меня! – срывающийся голосом попросила я. Здоровяк повиновался все с той же обескураженной физиономией. – Ну как, ты все еще думаешь, что я с медведем сцепилась? Или, может, мне это Деревская наваляла? Не будь идиотом!

  – А-а-а. – Чак-Чак приоткрыл от удивления рот. – Понял. Эти ваши спиритические штучки-дрючки. Деревская что, тоже была... того?

  – Вот именно что 'была'.

  – Что ты сделала с моей женой? Где Арина? – дурным голосом завопил Лев, вскакивая с кресла. – ГДЕ ОНА?

  Он бросился на меня, но Чак-Чак без видимых усилий закинул его обратно в кресло, будто забил трехочковый. Нависнув над блондином, здоровяк ткнул в него указательным пальцем.

  – Закрой. Свой. Говенный. Рот.

  Лев накрыл лицо руками и зарыдал. Глядя на рыдающего мужчину, который еще недавно виртуозно лил на мою голову клевету, мои нервы не выдерживали. Если я немедленно не возьму себя в руки, то быть истерике.

  – Я не знаю, Лев, – прошептала я, – не знаю.

  Есть вещи, которые не стереть из памяти, не смягчить временем. Увиденное там, в спальне, было из разряда именно таких вещей. Выход есть: загнать воспоминание в самый темный угол памяти и навесить на него замок. Что я и сделала.

  Я понимала, что зажата со всех сторон. Тот же Чак-Чак будет серьезным противником. Я видела, на что способна его стокилограммовая туша. Если Деревский ему на один зубок, то меня он и подавно, не прилагая абсолютно никаких усилий, размажет по асфальту, превратит в горку окровавленных косточек. Я была также опасна, как и любая другая худенькая девушка.

  Согласна, чертовски странно, что я до сих пор жива, когда вокруг столько грязи и негодяев.

  Ладно, не так, чтобы жива в классическом понимании слова. Но и не мертва, правильно?

  Чак-Чак захлопнул дверцу за Львом, обошел авто и сел за руль. Я щелкнула ремнем безопасности и откинулась на сиденье. Что дальше?

   Глава 31

  Я всегда отдавала себе отчет, что монстров хватает как в нашем мире, так и в мире духов. Именно поэтому я старалась играть по-честному, с уважением. Выдерживать дистанцию. Спасибо Арине, что разнесла мою осторожность в пух и прах. Из-за нее под удар попала моя душа. Вдобавок, я обзавелась новым знакомым, который однажды не прочь забрать меня в прекрасные мертвые дали. Насыщенный конец года, а?

  От незнания, что случилось с Деревской, меня кидало то в жар, то в холод. Вообще-то я заметила, что насилие как таковое перестает пугать, когда рядом оказываются потусторонние ребята. Я хочу сказать, ваше тело пропитано страхом, но вы понимаете, что бояться надо отнюдь не физической расправы. Конечно, радости мало схлопотать по физиономии, но куда хуже увидеть нечто, что вспорет ваш рациональный мирок, как перьевую подушку. Физически вы будете в норме, но психологически – развалиной; изношенным и разодранным, как пара дешевых кроссовок.

  Чак-Чак сказал, что у меня волосы поседели. Я, впрочем, не спешила оценивать причиненный ущерб. В качестве бонуса, у меня до сих пор дрожали руки, и дергался указательный палец на левой кисти. В остальном физически я была в порядке. Психологически вроде тоже. Возможно, пока что. Время покажет. Если будет у меня это самое время.

  Босс Церкви механизированных. Уна Бомбер. Стефан. И, естественно, Громов, которому я планировала нанести дообеденный визит.

  Я не спешила вкладывать мобильник в руку Деревского для звонка его адвокату, господину Пальто-Панцирь-За-Пять-Штук. Громов тщательно спланировал свой бенефис, что заняло у него не день и не два, вот и я могу потерпеть пару часиков.

  Бодя ответит за содеянное. За то, что, однажды посягнув на мое сердце, решил посягнуть на мою душу. Какой же ты все-таки козел, Богдан! Зная меня все эти годы, ты должен был давно понять, что проломить мне голову намного проще, чем сердце. Или душу.

  А потом случилось то, что заставило меня поверить в Его Величество Случай: нас как ни в чем не бывало обогнал 'мерседес' Громова.

  – Чак-Чак, – мой голос был хриплым от волнения – гнусный во всех отношениях голос, – видишь этот серебристый 'мерс'? Езжай за ним, но чтобы водитель не заметил хвост.

  Качок злобно осклабился.

  Так мы и катили по Кварталам, по направлению к реке, пока 'мерседес' не затормозил и не запарковался на врезанной в тротуар стоянке, напротив какого-то ресторанчика.

  – Поезжай, поезжай! – зашипела я, вжимая голову в плечи и сползая по сиденью. – Свернешь на следующем повороте и припаркуешься там.

  – Палисси, в тебе пропадает заправский бандит!

  Я пропустила его слова мимо ушей. Тем временем, дверца 'мерседеса' открылась и на расчищенный от снега асфальт ступили дорогие замшевые ботинки на шнуровке. Серые джинсы. Коричневая кожаная куртка. Рыжие волосы аккуратно уложены. Выспавшийся, элегантный, опрятный. Не подозревающий о том, что я прожигаю его взглядом. Я вдруг почувствовала себя аллигатором в засаде, готовящимся сомкнуть челюсти на подошедшем к воде олене.

  – Олень, значит, – пробормотала я. – Гребаный олень, черт бы тебя драл.

  – Может, расскажешь, что происходит?

  Следуя моим указаниям, Чак-Чак свернул и припарковался возле закрывшегося на дневное время суток тату-салона. Я не сразу сообразила, почему у меня жжет в груди. Оказывается, я задержала дыхание. Сделав глубокий вдох, я приказала:

  – Жди в машине, я скоро вернусь.

  – Не-а. Не катит.

  Я посмотрела на Чак-Чака.

  – Отлично. Идем. Только вначале просвети меня: как быть с Деревским. Может, сделать ему новогоднюю скидку и оставить в машине? Тогда я уж точно лишусь второй половинки 'хлебного шарика'.

  – Хлебный... – здоровяк нахмурился. – Хлебный – что?

  – Я хочу сказать, что Деревского нельзя оставлять одного. Никаких 'но', – предупредила я.

  И, отстегнув ремень безопасности, вышла из авто.

  – То был что, дружок твой? – беззлобно полюбопытствовал Чак-Чак.

  – Да, то был мой дружок.

  – То был Громов, – Лев с отвращением уставился на меня с заднего сиденья. – Он оценит твое исполосованное лицо.

  Мой голос не дрогнул:

  – А как же, Арина ведь старалась.

  Я не стала говорить ему, что раны от арининых ногтей болели уже не так сильно, как полчаса назад... Позволив вспышке надежды затмить доводы здравого смысла, я осторожно сжала правую руку в кулак. От пронзившей руку боли на глаза навернулись слезы. Нет, с этим придется помучиться. Судя по ликующей гримасе, Лев по-своему истолковал мои слезы. Ну и пусть.

  – Будешь вспоминать о ней всякий раз, глядя в зеркало, – заверил он.

  'Зато ты забудешь о ней уже завтра'.

  Много оскорблений крутилось на языке, но я не стала опускаться до его уровня. Если ему хочется, пусть думает, что я оплакиваю свой загубленный товарный вид. Деревский не знал ни о моей коматозности, ни о паршивом зерне 'А'. Ах, блаженное незнание.

  – Ага, – улыбнулась я, захлопывая дверцу.

  Стекло опустилось, и Чак-Чак перегнулся через пассажирское сиденье.

  – Уверена, что не нуждаешься в сопровождении? Я могу оглушить Деревского и засунуть в багажник, – это было произнесено совершенно будничным тоном. – Багажник-то вместительный... Не бузи, конь, я не шучу, – Чак-Чак свирепо зыркнул на блондина.

  – Да, уверена. Скоро вернусь.

  Под подошвами хрустел снег; из-за колючего мороза правая кисть налилась пульсирующей тяжестью. На полном ходу я толкнула дверь и вошла в ресторанчик, запустив за собой снежинки, которые тут же осели капельками на паркет. При взгляде на холодильную витрину я с удивлением резюмировала, что не отказалась бы от завтрака. Неужто после пережитого я все еще могу думать о еде? Выходит, что да.

  А вот и Богдан – за дальним столиком, со светским видом, с утомительной постной физиономией изучает меню. Он выглядел явно не собирался портить мой праздник души и именины сердца, сваливая раньше времени.

  Никто не остановил меня, когда я вошла в уборную. Я умылась, и вода на дне раковины тут же приобрела едва заметный ржавый оттенок. Оторвав сразу четыре салфетки, я промокнула лоб, щеки, подбородок и шею. Ранки больше не кровоточили, процесс заживления, благодаря зерну, набирал обороты. Выкинув салфетки в мусорное ведерце, я открутила кран с холодной водой и сунула под него правую кисть. Словно обожглась огнем.

  Было еще кое-что...

  Я коснулась седой пряди, как лунная дорожка, тянущаяся от корней до кончиков. Как последний штрих в наведении удушающей красоты (все ради Боди), я скрыла седину в переброшенных на левую сторону пробора волосах, и заставила себя улыбнуться своему отражению. Улыбка вышла жуткой.

  – Ну же, Палисси, ты можешь лучше.

  Нет, не могла: перед глазами появилась отрубленная голова Кудрявцева, следом – лежащий без сознания Влад... А, к черту.

  Я вышла из уборной и зашагала прямиком к Богдану Громову.

  Громов все еще был поглощен меню. Фактически, он зафиксировал мое присутствие лишь тогда, когда я взялась за спинку стула и отодвинула его, чтобы сесть.

  – Значит, омлет с беконом, томатами и шампи... – он запнулся на полуслове.

  – Приветули. Не спеши заказывать, окей? Девушка! – Я села и подняла руку, подзывая официантку.

  Миниатюрная официантка не заставила себя долго ждать.

  – Еще одно меню, будьте добры, – попросила я.

  – Секундочку.

  В ее случае – в буквальном смысле секундочка.

  – Позовите, как будете готовы сделать заказ, – улыбнулась официантка, вручая мне меню, и упорхнула так же быстро, как появилась.

  – Губа не дура, да, Богдан? Место не из дешевых.

  – Рита...

  – Итак, – я открыла меню на первой странице, – как обладатель уточенного вкуса, что рекомендуешь? 'Цезарь'? Нет, для 'Цезаря' рановато. Так-так... – Я переворачивала страницу за страницей. – Может, оладьи с кленовым сиропом? Нет, лучше мюсли с холодным молоком. И фрукты с медом. А из горячих напитков... кофе грубого помола. На правах твоего возлюбленного конкурента, так уж и быть, позволяю тебе заплатить по счету, – я заговорщицки подмигнула и вновь подозвала официантку.

  Я проворковала свой заказ. Пришла очередь Богдана. Стоит отдать ему должное, он быстро оклемался от первого потрясения. Его голос был почти таким же самодовольным и зычным, как обычно. Но даже Богдан, каким бы притворщиком он не был, не настолько искусен, чтобы скрыть скользящий в голосе страх, словно подводное течение, сотнями микроскопических иголок колющее ноги. Я чувствовала его страх комом, застрявшим в моем горле. Страх окружал его липкой аурой... Стоп, какого черта? Я чувствовала его страх! Еще одно проявление зерна 'А'? Нет, не хочу ничего знать. Даже если мне удастся выпутаться из всей этой передряги, я не буду лезть из кожи вон, чтобы узнать обо всех дарованных мне зерном возможностях. Я бываю такой нелюбознательной.

  Кроме нас, в ресторанчике было четверо посетителей, потягивающих кофе и шуршащих утренними газетами. Идиллия.

  – Ты был очень плохим мальчиком, Богдан, – сказала я, закидывая ногу на ногу. – Не жди от Деда Мороза ничего, кроме горки углей.

  Наши глаза встретились. По коже словно пробежал электрический разряд, но, в отличие от Богдана, который скривился и передернул плечами, я не шелохнулась.

  – Меньше всего ожидал встретить тебя... здесь.

  – О, не сомневаюсь. Иначе не сунул бы сюда свой нос.

  Он нахмурился, и между медного цвета бровями залегла морщинка.

  – Не понимаю, чем тебе не угодил мой нос.

  – Всем угодил. Мне, между прочим, всегда нравился твой нос.

  – А мне твои глаза, – он улыбнулся своей фирменной обезоруживающей улыбкой, и подался ко мне. – И губы. А твои ноги... они кажутся бесконечными.

  – Ну-ну, полегче. Ты смущаешь меня.

  – Разве? А мне всегда казалось, что это невозможно.

  – Чепуха! Еще как возможно. Последний раз это произошло не далее, чем позавчера, когда ты был в 'Темной стороне'.

  Он в притворном удивлении выпучил глаза:

  – Не может быть!

  Я важно закивала:

  – Свиньей буду, если солгала.

  – И чем же я смутил тебя?

  – А тем, что я вдруг почувствовала жгучее желание превратить твою красивую голову Кена в полигон для моих кулаков. Учитывая то, что раньше это желание никогда не было столь сильным, мне пришлось нелегко.

  Громов потрясенно моргнул.

  – Что? – выдохнул он.

  – Нет, Бодя, на этот раз это не слуховые галлюцинации. А забавная действительность. Я объясню, почему забавная: вместо того, чтобы переломать тебе вначале руки, потом ноги, я сижу и продолжаю трепаться. А знаешь, почему я продолжаю сидеть и трепаться?

  – Достаточно, Палисси. Твое утомительное кривляние не способствует пищеварению, – Громов напустил на лицо пресыщенное выражение. Я невольно задалась вопросом: сколько еще он продержится, прежде чем сорвется? – В тебе столько негатива! Неисчерпаемый источник. Я вот что слышал, – он зыркнул по сторонам и, убедившись, что никто не подслушивает, самодовольно продолжил, – что вчера на 'Темную сторону' выдали ордер на обыск.

  – Ублюдок.

  – И что по удивительному стечению обстоятельств именно вчера ты пропала с радаров общественности. Тебя ищут, Рита. Ты принесла много горя в семью Деревских.

  Ей-богу, еще чуть-чуть, и, плюнув на все, я бы размазала его по холодильной витрине!

  Я вспомнила слова отца: 'Собаки лают, а караван идет'. Так что, давай, караван, иди дальше.

  – Я задала вопрос, – напомнила я, взывая к самоконтролю. – Спросила: знаешь ли ты, почему я продолжаю сидеть и трепаться, вместо того, чтобы доставить тебе массу неприятных ощущений?

  Звук удара кулака о столешницу, звяканье столовых приборов. Я открыла глаза и улыбнулась. Ага, такого Громова я знаю очень хорошо.

  – Как тебе такой ответ, Рита: нет, черт побери, не знаю. Я в принципе не знаю, почему ты появляешься, словно из-под земли, и начинаешь озвучивать всякие гнусности.

  Мне особенно понравилось 'появляешься, словно из-под земли'.

  – Моя очередь отвечать? Ну что ж, слушай внимательно, Бодя, – я придвинула свое лицо к его разозленной роже. Он учащенно дышал и хмурился, но молчал. – Я появляюсь из-под земли и начинаю озвучивать всякие гнусности по двум причинам...

  – Ваш заказ.

  Когда все было красиво и скучно расставлено, официантка улыбнулась и упорхнула.

  Пришлось делать все левой рукой. Отхлебнув кофе, я отправила в рот облитый медом кусочек дыни, затем взяла ложку и порешила мюсли.

  – Рита.

  Громов глядел на меня; омлет, тост и кофе нетронутые.

  – Чего, блин?

  Он скривился, когда из моего рта вылетел кусочек мюсли и шмякнулся на скатерть в паре сантиметров от его чашки. Я уже, кажется, говорила, что у Богдана пунктик на счет чистоты.

  – Как на счет двух причин? Ты недоговорила.

  – Когда я ем, я глух и нем.

  – А также неуважителен и неаккуратен.

  – Господи Боже, да не нервничай ты так, я сейчас все уберу, – я скомкала салфетку и поелозила ею по маленькому пятнышку на скатерти. – Видишь? Все чисто.

  Будто делая мне одолжение, он взял вилку и нож и в течение пары минут сосредоточенно знакомил их с омлетом. Я отодвинула пустую тарелку из-под мюсли и принялась за фрукты, политые медом. Богдан не доел тост, и теперь сидел, мрачно потягивая кофе с коронными двумя ложками сахара.

  – Так мило с твоей стороны пригласить меня позавтракать, – я отправила в рот последний кусочек манго, допила кофе и промокнула губы салфеткой.

  – Две причины, Риты, – напомнил он.

  – А вот теперь слушай меня как никогда внимательно. – Я выдержала паузу. – Первая причина – на улице, в машине нас ждет Лев Деревский с застрявшим в горле чистосердечным признанием, что во всех ошибках его жизни виноват ты и только ты. И я хочу, чтобы ты насладился каждым мгновением своего фиаско вместо того, чтобы испытывать затуманивающую разум боль от переломов, не замечая ничего, кроме своего ничтожного страдания. Вторая причина – у меня чертовски болит правая рука. Я разбила ее о челюсть Арины Деревской после того, как она, выполняя твои пожелания, позвала к нам на огонек некоего очень мертвого парня. Ты подставил меня. Хотя нет, ты не просто подставил меня, ты посягнул на самое драгоценное, что у меня есть – на мою душу. Можно кое-что спросить у тебя, Богдан? – Не дожидаясь его ответа, я выдохнула: – Почему, мать твою? Почему ты сделал это?

  – Ты ничего не докажешь.

  – И это все, что ты можешь сказать в ответ на мою речь?

  Богдан пожал плечами. Он не выглядел шокированным или мало-мальски взволнованным.

  – Без своего адвоката я глух и нем. Не забывайся, Рита. У меня много влиятельных знакомых. Даже если Деревский взболтнет лишнее... – Он улыбнулся и пожал плечами, мол, пусть болтает, мне по барабану.

  – Искренне недоумеваю, когда ты успел вылизать нужные задницы. Например, местного судьи.

  – Фу, как грубо.

  – Я могу убить тебя, – я задумчиво почесала переносицу. – Бьюсь об заклад, госпожа Смерть не числится среди твоих так называемых 'влиятельных знакомых'.

  – Как медиум медиуму: ты же знаешь, это не решение проблемы.

  Смерть?

  – О да, уж я-то знаю. Благодаря тебе.

  – Прости, Рита. Это все конкуренция и, пожалуй, такой фактор, как сильная личная неприязнь. Только без обид, идет?

  Я, скорее, почувствовала, чем увидела Чак-Чака; перевела взгляд на входную дверь. Чак-Чак как раз ввалился в кафе.

  – Да. Идет, – подтвердила я. – Спешит.

  Лысый детина увидел нас и зашагал в нашу сторону.

  – Это нечестно, – процедил Громов, завидев здоровяка.

  – Да, Богдан, нечестно. Познакомься, это Чак-Чак. В отличие от твоих знакомых, он влиятельный физически. Влияет на целостность челюстей и конечностей. Чак-Чак, а это Богдан Громов, собственно, ты уже слышал о нем.

  Чак-Чак поднял и опустил здоровенные плечи:

  – Палисси, я не могу влиять не целостность его черепа – честно говоря, я получил указания от Стефана не трогать обоих господ... слишком интенсивно. Очень жаль.

  А у этого парня, оказывается, есть свой стиль! Он не просто ходячая мясорубка, но еще и неплохой шутник.

  – Кажется, одного из господ ты уже тронул. Где Деревский?

  – В багажнике, – как само собой разумеющееся, ответил Чак-Чак. – Не будешь жрать это? – Не дожидаясь ответа, он взял надкушенный Громовым тост и отправил в рот. – М-м-м, французский тост. Недурно. – Громов вскочил, но Чак-Чак, не поднимая головы, рявкнул: – Сидеть, сука.

  Громов всем своим видом – сморщенным носом и опущенными уголками рта, – демонстрировал недовольство и пренебрежение. Но сесть – сел. Еще бы, попробуй выделывать финты с такими, как Чак-Чак.

  Я подозвала официантку и попросила счет. Когда Громов расплатился, я оставила его на Чак-Чака и заглянула в уборную. Спустя пять минут тесной троицей мы направились к машине.

  Из багажника не доносилось ни звука; Деревский лежал подозрительно тихо, но Чак-Чак заверил меня, что не оглушал его. Сила убеждения, гордо сказал он. Я представила, как подействовала сила Чак-Чак на убежденность Деревского переместиться из салона в тесный багажник, и поморщилась.

  – Тебе комфортно на заднем сиденье? – заботливо поинтересовалась я у Громова.

  – Я больше ни слова не пророню без своего адвоката.

  – Я тебя сейчас так пророню, что вмиг отпадет желание... Что, Рита?

  – Не безобразничай. Как это ни печально, а он действительно имеет полное право на адвоката. Кстати, самое время связаться с моим адвокатом. Чак-Чак, можешь пробить номер Юлия Морозова?

  – Без проблем.

  Через пару минут Чак-Чак заглянул в салон, протягивая мне черный 'слайдер'.

  – Алло.

  – Юлий, здравствуйте. Это Рита Палисси.

  – Рита! Как же я рад слышать вас!

  – У меня хорошие новости: рядом со мной сидит подтверждение нашей с вами теории, по которой Деревские были лишь орудием в руках опытного манипулятора.

  – Спасибо, – едко фыркнул Громов.

  – Дайте угадаю: его имя уже звучало в наших с вами разговорах?

  – Да.

  – Богдан Громов?

  – В яблочко!

  – В табло, – застывшим взглядом серийного убийцы Чак-Чак прожигал Громова.

  – Со мной рядом также Лев Деревский.

  – Езжайте ко мне в офис, Маргарита. Я организую вашим друзьям теплый прием.

  Я отдала 'слайдер' Чак-Чаку и попросила его, ради всего святого, вытащить Льва из багажника.

  Хлопнул багажник; Деревский неуклюже плюхнулся на заднее сиденье. Дизайнерский свитер, платиновые волосы, аристократическое лицо – все смято, словно использованный носовой платок. Он не смотрел на Громова и не проронил за всю дорогу ни слова.

  Прием действительно оказался теплым – насколько это вообще возможно в такой холод. Морозов подскочил к машине. С ним было четверо не самого дружелюбного вида мужчин. Над ними будто бы мигала вывеска: 'Прокуратура'. На 'теплом приеме' был и господин Пальто-Панцирь-За-Пять-Штук.

  Выдыхая облачка пара, Морозов постучал в окошко, и я опустила стекло. Чак-Чак тем временем, словно заботливая мамаша, передавал Громова и Деревского в руки служителей закона.

  Любопытно, но Громов выглядел довольным. Получив наконец благодарных зрителей, он принялся живописать свои злоключения, иными словами, исполнять арию попранной невинности. Говнюк, ни дать, ни взять. Он показушно достал мобильник и набрал какой-то номер. Понты налево и направо, налево и направо. Деревский что-то тихо втирал господину Панцирю.

  – Не волнуйтесь, – проследив за моим взглядом, сказал Морозов, – я все проконтролирую. – Он наклонился ниже и затараторил: – Да только, боюсь, Громова нам не прижать. Я навел кое-какие справки; как пить дать он откупится.

  – Влиятельные знакомые.

  – Верно. Шишки достанутся Деревскому, и то я уверен: его тоже отмажут... чтобы потом разобраться за опущенным занавесом.

  – Пусть разбираются. – Я сделала свою часть работы, доставила его целым и невредимым. Все, как и обещала: пара-тройка волосков, не более. – Деревский должен спеть свою песенку перед свидетелями, телевизионщиками... кем угодно, лишь бы это было зафиксировано. На его дальнейшую участь мне наплевать. Пусть он подплетает к делу хоть самого дьявола – все, чего я хочу, это получить назад свое доброе имя.

  – Само собой. Кстати, где Арина Деревская? Она сыграла не последнюю роль в этом спектакле.

  – Спектакль, – повторила я, и холодок стек по позвоночнику. – Арина не считала это спектаклем. И я склонна согласиться с ней. – Я показала Морозову свою седую прядь. Увиденное произвело на него впечатление. – А еще, как вы, наверняка, успели заметить, она распахала мое лицо.

  – Вы хотите сказать, что...

  – Что она уехала в неоплачиваемый отпуск, да.

  – Бог мой, – взгляд Юлия перебегал с царапин на моем лице на седую прядь и обратно. – Господи милосердный.

  Я пожала плечами. И ответила на читающийся в его глазах вопрос:

  – Спиритические штучки-дрючки.

  – Будем считать, что я ничего не слышал, – уголки рта Морозова дрогнули. Я не хотела пугать его больше. Потому что не могла поручиться, что не испугаюсь вместе с ним.

  – Как вам угодно.

  – Надеюсь, документация 'Темной стороны' в безопасности?

  Я кивнула, зная, что Гранин не подведет.

  Морозов был одет не по погоде, но так одеваются все, кто бывает на улице ровно столько, чтобы дойти от машины до офиса и наоборот. Сегодня, однако, ему пришлось изменить заведенному порядку вещей, и он нешуточно окоченел. Еще чуть-чуть, и можно будет струшивать иней с его ресниц.

  – Берегите себя, Маргарита.

  – Обязательно. До встречи.

  Ежась под порывами ветра, Юлий зашагал в офис.

  Я позвала Громова. Богдан обернулся. Я подняла левую руку с двумя оттопыренными пальцами в знаке 'мир'. Его верхняя губа поползла вверх: беззвучно, одними губами он обозвал меня 'сукой'. Моя улыбка стала шире. Я развернула кисть на девяносто градусов, одновременно загибая указательный палец, оставляя средний. Громов с отвращением смотрел на меня, потом отвернулся и зашагал вслед за Морозовым. За ним – Деревский в окружении четверых мужчин. Пока-пока, мальчики.

  Чак-Чак отвез меня домой. Он сказал, что заедет, как только загадочный коматозный босс сможет меня принять. Я смотрела на здоровяка и понимала, что спорить с ним – то же самое, что доказывать что-то трансформаторной будке. Он простой исполнитель. Ну, настолько простой, насколько может быть человек, заявляющий, что может сделать из вас горку костей.

  Забрав у соседки, которая при виде меня побледнела, позеленела и побагровела одновременно, запасной комплект ключей, я закрыла за собой дверь и привалилась к ней спиной.

  Волнение застряло в горле, словно мишура от новогодней елки. Знаете, та мишура, которые кошки съедят, а потом блюют, иначе мишура попадет в ее кишечник и распорет все кишки. Так вот, я была кошкой, проглотившей много-много праздничной мишуры.

  Стоя под душем, я дала волю эмоциям и расплакалась. Слезы смешивались с шампунем и щипали глаза. Хотелось просидеть в ванной до утра, ведь здесь тепло и вкусно пахнет, а в квартире холодно и пусто. Но я пересилила себя. Выключила воду, замоталась в полотенце и вновь стала Ритой Палисси.

  Я переоделась в шорты и майку и не заметила, как в ожидании звонка Чак-Чака заснула с телефоном в руке.

   Глава 32

  Мне снилось, как злобного вида орангутанг тычет мне в лицо пальцем и приговаривает: 'Ад пуст! Все дьяволы сюда слетелись!' А потом орангутанг набирает в грудь побольше воздуха и начинает петь голосом Элвиса.

  Открыв глаза, я увидела... ничего. Чернота. Был момент паники, но потом я сообразила, что нахожусь дома, и что мне больше не угрожает никакой потусторонний урод.

  Из будильника гремело 'Вива Лас Вегас'. Скатившись с кровати, я прошлепала босыми ногами по полу и тюкнула кнопку будильника. Времени было 20:04. Мамочки, восемь часов сна!

  Плеснув в лицо холодной водой, я уставилась на свое отражение в зеркале. На месте царапин – розовые полосы; я осторожно согнула и разогнула пальцы на правой руке. Боли не было.

  Я и не заметила, как начала бездумно слоняться по квартире, перекладывая вещи с места на место и тут же забывая, что и куда положила. Многое в моей жизни за эти четыре дня обратилось прахом – катись, куда хочешь, поступай, как знаешь. Несмотря на то, что я уже который год жила по собственным правилам, именно в этот момент я почувствовала, как обрезаются все пуповины и меня уносит течением.