Текст книги "По дорогам Вечности (СИ)"

Автор книги: Анастасия Калямина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 25 страниц)

– Наверное, вы его неправильно воспитываете, – заметила бабка, что сидела в центре, она была самая морщинистая, и обладала ядовито-зеленой косынкой, цвет которой, попадая на солнце, заставлял глаза слезиться. Кроме того, безрукавное платье с красными горизонтальными полосками на синем фоне, никак не скрывало её комплекцию, а, наоборот, визуально увеличивало и без того не балерину.

Мама от такой наглости даже забыла о том, что сегодня получила по лицу от подвыпившего Веригуса, пытающегося заставить бывшую жену вернуться. Хоть глаза и оставались красными, всхлипнув, она с недоумением уставилась на старушку.

– То есть, вы считаете, что я плохая мать? – казалось, еще чуть-чуть, и Фолия Рейли сорвется на них, словно злой, сторожевой пёс, у которого лопнула цепь. Сегодняшний день не собирался добавлять ей спокойствия.

Но обстановка лишь нагнеталась, а, вместо безысходности и обиды на Веригуса, к моей матери подступал гнев.

– Конечно, вы многое спускаете ему с рук. По-вашему, лишение ребенка сладкого тянет на настоящее наказание? – бабка в платье с полосками пыталась научить Фолию уму-разуму. – Вот я своего сына порола, на горох в угол ставила. Он ревел, закатывал истерики, но я была непреклонна, ибо ребенок должен получить по заслугам и понять, что его поступок был плох.

Представив картину, мне стало жаль бедного мальчика. Наверное, ее сынок слова лишнего сказать не может, никогда не гулял допоздна, не ползал по гаражам, да и друзей у него нет, потому что мать не позволяет водиться с людьми, которые на него плохо влияют. А, раз бабка вредная, то, по ее мнению, на бедного сыночка оказывают неподобающее воздействие все окружающие – и только одна она – такая вся хорошая, словно ангел. А поколачивала сыночка из любви родительской, потому что ей не все равно было, каким вырастет чадо.

– Ваш сын, случаем, не неврастеник? – с сарказмом отозвалась моя мать, не понимая, для чего нужно это странное и неуместное насилие по отношению к собственным детям.

– Нет, он у неё юрист, правда, квартиру отсудил в центре Зебровска, – подала голос та старушка, что сидела рядом, зажатая с двух сторон. Из-под ее косынки торчали седые пряди, и этой женщине не нравилось тесниться на скамье, она боялась выразить недовольство подругам и потерять их уважение, если "взбунтуется".

Казалось, словно напряжение, царящее между сторонами, витает в воздухе и готово шибануть всех неслабым зарядом электричества.

– А ну, молчи! – шикнула на приятельницу бабка в полосатом платье.

Но, перерасти во что-то более масштабное, словесная баталия не успела, ибо неожиданно раздался выстрел. Я вздрогнул, не понимая, что произошло, и оглянулся. Мама, прижавшись спиной к стволу тополя, зажимала правой рукой рану на животе. Вся ладонь ее была в крови, кровь капала на асфальт, кровь пачкала ее одежду. А я, находясь в ступоре, случайно поймал ассоциацию с соком раздавленной клюквы. Это зрелище казалось противоестественным, словно происходило не здесь – рядом, в жизни, а в телевизоре, в боевике, где стрельба – обычное дело.

Бабки вскочили с лавочки и обступили нас, одна из них завопила, словно сирена: "Тут человека убивают!". Но, только этим они и ограничились, глядя, как мама плавно съезжает спиной по стволу тополя, боясь убрать руку от ранения на животе. Женщины с детьми, которые до этого мирно играли на детской площадке, куда-то разбежались. А вокруг появилось три или четыре зеваки. Кто-то из них стал набирать скорую.

– Мама! – чувствуя дрожь по всему телу, я все же смог что-то сказать.

Фолия Рейли обмякла, теряя сознание. Кровь течь не переставала.

Оважкин выполз из кустов малины, в его взгляде читался страх, а ролики болтались на шнурках, зажатых в кулаке.

Нет, это же всё не взаправду!

Наивно полагая, что брежу, я опустился перед мамой и встряхнул, но та не откликалась.

– Мама?

– Она жива? – с беспокойством спросил кто-то из собравшихся вокруг.

– Мама...

– Отойди, пожалуйста.

Чья-то сильная мускулистая рука отпихнула меня от мамы, заставив подняться.

Над Фолией склонился мужчина в деловом костюме. Не боясь запачкаться кровью он стал прощупывать пульс раненой.

То, что сейчас происходило, до сих пор не казалось реальным. Встретившись с обеспокоенным взглядом Оважкина, я отвел глаза. Меня трясло.

Странно, но тогда в голове даже мысли такой не возникло: "А, что, если маму убили?".

Не помню, сколько все это продолжалось, пока не приехала скорая помощь. Толпа зевак, которая успела немного подрасти в своем количестве, расступилась.

– Полицию кто-нибудь вызвал? – поинтересовался один из врачей.

– Да, они должны приехать, – ответил тот мужчина, что проверял пульс у мамы.

Врачи погрузили маму в машину, потом посадили меня возле Фолии, и закрыли задние двери. Сквозь стекло было видно, как Оважкин стоит в толпе зевак, без обуви, в своих нелепых красных носках, и, оцепенев, смотрит на меня. Я заставил себя ему помахать на прощание и изобразил улыбку, приятель улыбнулся в ответ, и, наконец, решился подбежать к закрытым дверям скорой. Выкрикивая: "Все будет хорошо!".

Мотор завелся, и машина поехала. Оважкин побежал следом, он пытался мне что-то еще сказать, но слышно не было. Я бросил на него вопросительный взгляд, он остановился, и смотрел нам вслед, пока скорая не покинула двор, оставляя всё позади.

А дальше, когда прибыли на место, маму отправили в операционную, а меня оставили сидеть в холле приемного покоя, на стуле, у которого поднималось сиденье.

Это место было наполнено людьми, стоящими в очереди в регистратуру, каждый из них собирался лечь сегодня в больницу, и добирался до места своим ходом. Так же, здесь маячили врачи, работающие в отделении. Длинный коридор, в который перерастал холл, был мне недоступен. Это я понял, когда пытался проникнуть дальше, но охранник не пустил. Пришлось вернуться на стул.

Люди вокруг шумели и маячили, их голоса сливались в один большой поток, и невозможно было ничего разобрать. Томительные часы ожидания ползли, словно улитка. Становилось страшно от неизвестности, а еще мучило безделье. Охранник пилил своим пристальным строгим взглядом, и я боялся подняться со стула, чтобы размять ноги. Казалось, еще немного – и я точно приросту к месту, пущу корни и стану большим фикусом, которому выделят отдельный красивый горшок и будут бережно поливать. Поглядывание на огромные белые часы, что висели на облупленной стене, не спасало ситуацию. Складывалось ощущение, что время застыло, что оно никак не хотело идти дальше, как будто обленилось. Я попытался устроиться удобнее, повернулся боком к окну, сложив ногу на ногу, положил локоть на спинку стула и подпер голову.

Мысль о том, что из этого длинного коридора никто не выйдет, и не скажет ничего про маму, что мне придется сидеть на этом стуле еще и ночью, и оставшийся следующий день, и вообще – целую вечность, очень пугала. Может, они никогда и не вспомнят, что я здесь сижу? Хотелось, чтобы мама вышла в холл, подошла ко мне и сказала, что все хорошо, и чтобы мы ушли. Эти все люди, что стояли в очереди, они такие чужие! Никто не подойдет, не обнимет, не скажет, что все хорошо, не заберет к себе, пока мама болеет.... Но мама очнется, она сообщит врачам, что сын нужен ей, она обязательно захочет увидеться. Ее вылечат, и мы поедем домой. Только, нужно дождаться.

Когда ко мне подошла низкорослая медсестра, у которой были короткие кудрявые волосы, за окном начинало темнеть.

– Мальчик, а что ты здесь делаешь? – спросила она спокойным и теплым, словно мамин морс, голосом. – Ты уже довольно долго здесь сидишь.

– Жду, – ответил я, вздохнув. Было ужасно грустно, от сложившейся ситуации, а еще страшно, что вокруг столько незнакомых людей.

– Может, тебе домой пойти?

Я помотал головой, хотелось взять и заплакать. Но я не позволил себе этого сделать, ибо медсестра подумает, что веду себя, как девочка. Да и вообще, никто про меня не забудет, мама скажет, что я ее сын, позовет к себе.

– А кого ты ждешь? – мягко спросила медсестра, присаживаясь на соседний стул.

– Маму, Фолию Рейли, – тихо сказал я, не поднимая глаз и, разглядывая свои ногти.

Она понимала, что сижу здесь ужасно долго, почти целый день:

– Хочешь, я принесу тебе что-нибудь поесть?

Я повернулся к ней, пытаясь сделать так, чтобы выражение лица было недружелюбное, мама говорила, что нельзя принимать угощение от чужих людей, потому что никому в этом мире нельзя доверять, если ты этого человека совсем не знаешь. Вдруг он тебя отравить хочет?

Но выражение не вызвало у медсестры должного эффекта, да и враждебность в моём взгляде смешалась с невербальной просьбой, ибо, голод я все же чувствовал, а в животе предательски заурчало. Есть хотелось сильно, но не мог же я так просто сдаться и согласиться на подачку?

– У меня в шкафчике есть два бутерброда с колбасой и сыром, – подмигнула медсестра, вставая.

Может, зря изображаю недоверие? Она же работает в больнице, а, значит, не собирается делать ничего плохого. Странно, но эта женщина излучала доброту, словно была кусочком солнечного лучика, спустившегося ко мне в этот ненастный день. Стоит ли отказываться от такой помощи?

– Если вы, правда, хотите поделиться, – начал я, смотря на нее снизу-вверх, невольно сглотнув, представляя, какая вкусная, должно быть, колбаса в бутерброде.

– Жди здесь, сейчас приду, – и она направилась в тот длинный коридор, куда меня не пускали, затем, помахав с улыбкой, растворилась.

А я остался ждать, голод напоминал о себе всё сильнее. Ведь поесть удалось только утром – овсянку. Лампа, располагавшаяся над головой, жужжала, мигая, и нагнетало ощущение чего-то жуткого. Обычно, такие лампы часто бывают в ужастиках. А это совсем не хорошо, ведь ты – десятилетний ребенок, и тебе очень страшно.

Прошло полчаса, во время которых можно было подумать, что медсестра обо мне забыла. Ну, это не удивительно, у нее же пациенты есть, им нужна помощь. Холл потихоньку пустел, но охранник не желал покидать свою позицию, намереваясь, когда закончатся часы посещения больных, выставить меня. А я ведь даже не знал, в какой части города нахожусь.

Мы редко покидали наш микрорайон, только если выбирались с мамиными друзьями на всякие городские праздники или чьи-то дни рождения. Обычно все заканчивалось тем, что шумная компания шла в их излюбленное кафе, где оставляли меня с сопливым ребенком друзей мамы, в детской комнате. Ребенок был гораздо младше, принимался складывать башенку из кубиков, а потом, когда ему надоедало, драться с другим малышом из-за солдатика, потому что сынок друзей мамы был агрессивным и жадным, пытался отбирать игрушки у других. Почему-то взрослым казалось, что я хорошо приглядываю за маленькими, ведь их нельзя было оставить с бабушками, когда выбираешься на встречу с друзьями! У маминых подруг не имелось детей моего возраста, тех, с кем интересно играть. Их отпрыски либо были очень маленькими, либо ходили в старшую школу. Благо, тех, кто был старше, я не видел. Но вот малявку с собой брали часто. Устроившись в углу комнаты на полу, стащив со столика для рисования листок и парочку карандашей, я принимался водить ими по бумаге, пытаясь абстрагироваться от возни мелкотни. Зачем меня-то запирать здесь с ними? Мог бы и за столиком вместе с взрослыми сидеть! Сквозь пластмассовые перегородки, ограждающие "детскую комнату" от зала со столами, я видел, как вошли женщина с девочкой, чуть младше меня, и две подруги этой женщины. Они не пытались избавиться от девочки, отправив её сюда, ведь это загон для малышей! Наверное, только со мной так поступали, и это было обидно. Поэтому, я не любил эти мамины вылазки по праздникам, и старался сделать так, чтобы она меня не брала. Специально проказничал, чтобы позлить, ибо тогда, думая, что таким образом наказывает, мама уезжала одна. Ну, а я, почувствовав свободу, звал друзей: Оважкина с Флорой, и мы бесились, чудом не переворачивая квартиру вверх дном....

– Вот, держи, – медсестра выполнила своё обещание, вернувшись с двумя бутербродами, завернутыми в пакетик.

Она щедро протягивала этот пакетик мне, а я, почему-то, медлил его брать. Затем, переборов свою мнительность, я взял бутерброды и быстро развернул их, жадно надкусывая тот, что был сверху. Колбаса, сыр, масло и черный хлеб давали убийственно-вкусное сочетание, казалось, что это был самый лучший бутерброд в мире. Прожевав, я вспомнил, что медсестра до сих пор смотрит, и чуть не поперхнулся, когда глотал.

Она захихикала, прикрывая губы ладонью, светясь от радости. Наверное, эта женщина относилась к тому типу людей, которые любят жертвовать на благотворительность. И, таким образом, чувствовала себя абсолютным добром, или ангелом во плоти.

– А еще я вот что принесла, – и она дала коробочку вишневого сока с трубочкой.

– Спасибо, – поблагодарил я, распечатав сок. Очень хотелось пить, и я мигом осушил упаковку.

Наконец, я прикончил бутерброды. Медсестра, сев рядом, попыталась погладить меня по голове, но я увернулся, бросив на нее недовольный взгляд исподлобья.

– Тебе домой пора, тут нельзя находиться ночью, – сказала она.

– Я не знаю, как добраться домой.

– А где ты живешь? – поинтересовалась эта добрая женщина.

Я назвал ей адрес, и медсестра предложила проводить меня.

– А завтра приедешь к маме.

– Вам, правда, не трудно? – засомневался я.

Зачем она тратит свое время на какого-то малознакомого десятилетнего ребенка?

А еще я понимал, что мне и правда домой пора, и лучше от того, что буду здесь находиться и раздражать охранника, ситуация не станет.

– Конечно, я рада оказать помощь тому, кто в ней нуждается. Да и в вашем районе у меня бабушка живет.

И я согласился, да и в больнице в холле было страшно оставаться. Хотя, одному дома тоже находиться очень жутко, но, по крайней мере, ты в своей крепости, ты хоть в какой-то степени чувствуешь себя защищенным!

– Вам можно отлучаться с работы? – спросил я, не понимая, зачем она жертвует ради меня своим графиком.

– У меня уже закончилась смена, – с улыбкой ответила она, приглашая выйти на улицу.

Снаружи уже было совсем темно, горели фонари, освещая больничную аллею, а чистое небо было усеяно звёздами. Типичный август.

Пока мы шли до остановки, медсестра пыталась у меня узнать, какие мультики я люблю. Я отвечал с неохотой, было такое ощущение, что мой внутренний мир пытаются проковырять отвёрткой.

– Мне львенок там нравится! – воскликнула медсестра, присаживаясь на лавочку, ожидая маршруку, которая довезла бы нас туда, куда нужно.

– А мне жалко его папу, – ответил я, но тут же поспешил добавить, размахивая руками, словно от этого восклицания зависела моя жизнь, – но я над ним не плакал.

Ведь это девочки плачут над мультиками.... Да и признаваться в этом как-то глупо. Если тебя что-то заставило прослезиться, лучше держать в себе, чтобы не смеялись.

– А разве это плохо, когда что-то настолько трогает... – попыталась сказать она.

– Не знаю! – но я ее перебил, насупившись.

Мои одноклассники смеялись над мальчиком, который ревел из-за того, что у него на глазах воробья съела кошка. Они обзывали его "слабачком" и "нюней". Нет, я не принимал участия в издевательстве над ним, наоборот, пытался заставить перестать мальчишек его обзывать, так как было неприятно, когда обижают тех, кто неспособен дать отпор, потому что не уверен в себе. Я даже подрался с самым задиристым одноклассником. За это я получил титул "мамка нюни", а еще мне объявили бойкот и шпыняли недели две, пока не надоело. Глупые дети, когда они в таком возрасте, очень хотят дразниться. Но, знаете, ни за какие деньги я бы не позволил, чтобы мальчики из класса видели, что меня трогает смерть отца львёнка.

В автобусе мы ехали молча. Он был полупустой. Медсестра хотела пару раз что-то спросить, но ответа не получала.

Наконец, после получаса езды, я узнал знакомые очертания местности, и мы вышли на нашей остановке. До дома оставалось недалеко. Оставалось только миновать магазин и углубиться во дворы. Правда там не работали фонари, и ходить было жутковато.

– Как же я проголодалась! – сказала медсестра, когда мы прошли мимо магазина, который в это время уже не работал. – Надо обязательно навестить бабушку.

Я не понял, к чему это было сказано. Наверное, по бабушке соскучилась, но, что на это ответить, не знал.

Когда мы стали углубляться во дворы, мне стало не по себе, а по спине пробежался холодок, заставивший тело покрыться мурашками. Казалось, что температура на улице становится гораздо ниже, и стали замерзать руки. Поежившись, я позволил медсестре завести себя в арку, которая отгораживала один двор от другого. И в этот момент что-то изменилось. Я услышал жуткое шипение, а в следующий миг в плечи вцепились когтистые лапы, и меня больно придавили к стене. Ойкнув, я в ужасе уставился на то существо, что еще недавно прикидывалось медсестрой. Глазища существа вылезали из орбит и налились кровью, изо рта торчали клыки, а нос был длинным и крючковатым, вместо волос на голове выросли длинные черные перья. Оно сжимало мне плечи, впиваясь когтями в плоть, было очень больно.

– Пустите! – единственное, что смог вымолвить я, в ужасе смотря ей в глаза, в которых читалась жажда крови.

Неужели, это так шутит воображение? В нашем мире не должно быть никаких существ из фильмов ужасов или страшных сказок!

– Наконец-то я поем! – шипело существо, наклоняясь ближе.

До чего же зловонное дыхание! Я попытался закричать, но одна из цепких рук перестала впиваться в мое плечо и заткнула мне рот так, что стало не хватать воздуха. А еще эта лапа была холодная, как у мертвяка.

– С тобой произойдет то же, что и с другими маленькими доверчивыми детками! Согласись, хорошее прикрытие я выбрала?

Я что-то промычал, даже укусил ее за руку, ощущая мерзкий вкус, но существо, словно не почувствовало. Вторая рука держала меня крепко и не давала вырваться.

Неужели, действительно умру вот так? Меня била дрожь. Наверное, не стоит думать, как это – чувствовать, как в твою шею впиваются такие большие и острые клыки.

– Бедный глупый мальчик, я тебя съем, а никто и не спохватится, – шипело чудовище.

Я начал задыхаться, ибо пути, по которым воздух должен поступать в легкие, были практически перекрыты.

– Твоя мама умерла, а эти идиоты даже не вспомнили, о сыночке. А я специально разузнала! – кажется, она издала что-то, вроде смешка, но оно больше походило на рык. – А, значит, никому ты не нужен, и никто не против, если тебя сожру!

Я дернулся, но безрезультатно. Неужели это чудовище право? Неужели, мамы больше нет?

Меня била дрожь, хотелось кричать. Быть такого не может, мама жива! Это кошмарный сон, в который я попал, когда заснул на стуле в больнице! Но, во сне же не чувствуют боли? А мне больно. Неужели я позволю этой монстрюге себя сожрать? Но шансов на спасение нет. Тварь очень сильна.

Она зашипела, приготовившись вцепиться мне в шею своими клыками. Я зажмурился, безрезультатно пытаясь закричать. Но вдруг хватка монстра ослабла, эта штука прекратила зажимать мне рот, и я упал на мостовую, вдыхая порции прохладного воздуха.

Монстрюга отвернулась, что-то попало ей в одну из конечностей, заставляя конечность повиснуть, как тряпка. Чудище зарычало, и в следующий миг я увидел высокую девушку в черном кожаном костюме, ее волосы были ярко-лиловыми, до плеч, и она ухмылялась, задорно сказав:

– Может, выберешь себе равного противника?

В руке у нее был зажат серебристый пистолет.

– Ты еще кто? – рыкнула бывшая медсестра. – Ты не смеешь прерывать мой пир, это грубо!

– Я выслеживала тебя половину месяца, создание Хаоса. Думаешь, позволю ускользнуть?

Чудище яростно зашипело и бросилось в атаку, девушка увернулась, и выстрелила светящимся синим лучом, но, мимо.

– Ничего, я могу сожрать и двоих! – жадно сказала монстрюга, резко подавшись в сторону девушки. Ее движения были хаотичны и быстры. Девушка оборачивалась, пытаясь поймать цель, и непонятно было, кто у кого на мушке.

Интересно, зачем молодая особа за меня заступается, или это – простое совпадение? В следующий миг заряд из пистолета попал в цель, продырявив голову медсестры, и чудовище, упало и затихло.

– Вот и все, никто о тебе не узнает. Стереть всё, – девушка склонилась над поверженным врагом, вызвала синее свечение из наручных часов, которое окутало труп чудища. Тело исчезло, а девушка выключила свечение и убрала пистолет.

Затем, она посмотрела на меня. Я лежал пытаясь справиться с одышкой, и совершенно не понимал произошедшего. Она приблизилась и склонилась надо мной. Еще одна странная личность...

– Бездна, Саймон, ты не должен был меня видеть! Я думала, ты без сознания, – девушка была не слишком довольна.

– А вы кто? – слабеющим голосом спросил я, мне казалось, что теряю сознание, а ее голос раздается уже где-то далеко.

– Неважно, – она склонилась и стала прощупывать меня на наличие повреждений. – Ну, не оставлять же тебя здесь!

– Ты – мамина коллега?

Меня мутило.

– Нет, я – друг.

В ушах звенит, ноги и руки немеют. Больно, когда она касается плеча.

– Ты должен уметь защищать себя. Уверяю, ты бы с ней справился, если бы...

– А чей друг? – мои мысли уже готовы были отключиться.

– Твой, – мягко произнесла девушка.

В этот момент я уже окончательно потерял сознание, проваливаясь в страшную и черную бездну.

***

Я проснулся, учуяв запах жареной курицы и выглянул из-под одеяла. Я – дома, в своей комнате, на своей кровати. За окном светит солнце, свет натыкается на оранжевые занавески, не смея нарушать полумрак. Шкаф, ковёр, письменный стол, картины на стенах – всё на своих местах. Моя одежда аккуратно сложена на стуле стопочкой, а возле кровати покоятся тапочки, соприкасаясь друг с другом, словно два хомячка.

Ничего не понимая, я присел и попытался привести мысли в порядок. Как я оказался дома? Последнее, что помнил, было то, как неведомая и жуткая кровожадная тварь пытается меня сожрать, и в этот момент ей помешала женщина, назвавшаяся другом. Если это она меня домой принесла, то откуда узнала, где живу?

Почесав затылок, я подумал, что, может быть, всё, что произошло тогда – было глупым сном, и что мама сейчас на кухне, готовит завтрак, и ни в какую больницу не попадала, и никто в нее не стрелял. Да, это просто жуткий сон, других объяснений нет.

В этот момент дверь в мою комнату открылась, и показалась та самая медсестра, что провожала вчера домой и "случайно" потеряла человеческий облик. Выглядела она аккуратной, без всяких кровоподтеков, клыков, синяков, длинных когтей, и ее кудрявая прическа сидела идеально ровно, словно эта женщина только что вышла от парикмахера.

Увидев ее, я дернулся и чуть не свалился с кровати, опасаясь нового превращения.

– Я курицу пожарила и пюре сварила, думала, нужно покормить, когда придешь в себя, – сообщила она, словно отчитывалась, тон не был похож на тот, с которым она разговаривала в больнице.

Если она здесь, то всё, что случилось тогда, происходило на самом деле. И в маму стреляли... От мысли об этом становилось грустно. Я молчал, настороженно глядя на медсестру, чувствуя исходящую от нее угрозу. Может, она оборотень? Может, она не помнит, что превратилась и набросилась на меня?

– Чего это ты так смотришь? – нахмурилась медсестра, не проходя дальше дверей. Ее поведение категорически отличалось, казалось, будто она и не старается быть мягкой и теплой, как мамин свитер. А ведь в больнице производила именно такое впечатление.

Сейчас ее тон был резкий, деловой и слегка грубый.

Мне хотелось спрятаться укрывшись одеялом с головой, но такие выкрутасы уже не прокатывают. Когда ты школьник, сам уже не веришь в то, что одеялко спасет от всех бед, а ведь, когда тебе было лет пять, ты думал, что оно сможет уберечь от любой Бабайки.

– Вы хотели меня убить и съесть, – я не переставал сверлить ее недоверчивым взглядом, сжимая кусок одеяла в руках.

Если она сейчас снова превратится и набросится, то шансов выжить нет.

– Правда? Когда? – усмехнулась она, как будто я всё придумал, – Нельзя путать сны с реальностью. Попрошу у детского врача, чтобы выписал тебе направление к психологу. Я же понимаю, такой стресс...

– Но, вы...

– Послушай, когда я провожала тебя домой, то ты вдруг потерял сознание. Упал в голодный обморок, потому что не ел ничего целый день, кроме двух моих бутербродов, да еще и нервное потрясение наложилось. Если удивляешься, почему я здесь, и трачу свое время на всяких неблагодарных детей, то можешь не волноваться. Ты сам назвал мне адрес, а ключи были в твоем кармане. Я донесла тебя до дома и уложила. Потом я решила проследить, чтобы ты хорошенько поел, когда придешь в себя.

– Ясно, – вздохнул я. Ее объяснение было убийственно-логичным.

– Так что вставай и иди ешь, – скомандовала медсестра, отходя от моей кровати.

Я, нехотя поплелся на кухню и уселся спиной к окну. Желудок, предчувствуя вкусную еду, подал сигнал. Медсестра положила мне курицы и уселась напротив. Она сидела и не отводила заинтересованного взгляда, было несколько неприятно.

Когда я уже почти справился с едой, звонок двери отчаянно затараторил. Кто-то упорно давил на него пальцем.

– Сиди, – скомандовала медсестра, и ушла открывать дверь.

Через минуту в прихожую ввалился мой отчим Веригус, и, ткнув в женщину пальцем, спросил:

– Ты кто такая?

– Просто помогаю этому мальчику... – начала было медсестра, но отчим ее перебил.

– Я его забираю, – отрезал мужчина. – Его мать вчера умерла.

Я, услышав это, вздрогнул. Значит, это правда? Значит, мамы больше нет?

В оцепенении я чуть не подавился куском курицы. Нужно сходить в больницу, вдруг отчим врет!

– Собирай вещи, – грубо скомандовал Веригус, материализовавшийся в дверях кухни.

– Мне нужно к маме, – отказался я. Казалось, будто я забыл, как дышать.

– Твоей мамки больше нет...

– Это неправда! – крикнул я, вскочив.

– Ты теперь будешь жить со мной, – невозможно было понять, жалел он или наоборот был рад такому раскладу.

– Нет!

– Болван, – с этим словом отчим подошел и, взяв меня за шкирку, потащил в прихожую...

***

Отчим на похороны матери не пришел, да и меня туда не отпустил. Он считал, что мне там делать нечего. Я не знаю, любил он маму, или нет. Вообще казалось, что любовь и Веригус – несовместимые понятия. И почему он оформил опекунство надо мной?

Но долго мы в одном доме просуществовать не успели. Веригус был отравлен на корпоративе в его собственной компании, а меня отправили на воспитание к двоюродной сестре матери, которую звали Ирина. Больше у меня родственников не было.

Года через четыре мы переехали в Зебровск, столицу Зебрландии. Обосновались на улице Корди в доме 28 близ городского парка.

– Может, пойдешь, прогуляешься? – поинтересовалась тетя Ира, заглядывая ко мне в комнату. – Последняя неделя лета, как никак.

Я не ответил, продолжая что-то рисовать карандашом в альбоме. С тех пор как сюда переехали неделю назад, я безвылазно сидел в комнате, окруженный бесчисленными рисунками.

– Ты что, не слышишь, что я говорю! – рассердилась Ирина. – Хватит изображать затворника.

– Сейчас. – Буркнул я, не выпуская карандаша.

– А ну покажи, что ты там... – и она выхватила у меня альбом с рисунком.

Я молча наблюдал за реакцией, интересно, конечно, как она протекает, но неприятно, когда вот так выхватывают из рук! Ирина, знала, я обычно изображаю или острые скалы, о которые бьется морской прибой или грозу, или спешащих куда-то серых людей посреди пустыни... или что-то в этом роде. Хотя чаще всего рисовал портрет матери.

– Кто это? – удивилась она, заметив, что это портрет какой-то девушки. Причем девушка казалась очень живой, словно с фотографии.

– Я не знаю. – Честно признался я. – Она мне приснилась.

– Приснилась? – не поверила тётя Ира.

– Да. – Кивнул я. На самом деле я не показывал ей остальные рисунки, на которых изображал девушку из своего сна. Зачем ей знать? Вам ведь не приятно, когда лезут в вашу жизнь?

– Ладно. – Ирина вернула ему альбом. – Но сегодня ты должен прогуляться.

И вышла.

Я разглядывал свое творение. Девушка смотрела на меня и улыбалась, на голове у неё красовалась корона с рубинами, а на руках сияли многочисленные золотые браслеты. На девушке было длинное белое платье. Я глядел на неё, как зачарованный и настроение моё улучшалось, мог часами рисовать её и разглядывать.

Я подумал и пририсовал ей два белых пушистых крыла. Казалось, она сейчас выпрыгнет из альбома и полетит. А что? Я был бы только рад!

Но на улицу выйти пришлось. В лицо сразу же подул теплый летний ветер. Постояв минут пять возле подъезда, поздоровавшись с двумя соседками, решил уже идти обратно, заканчивать свой рисунок, но меня остановил бойкий голос:

– Что-то я тебя раньше не встречал! Привет! Вы недавно переехали? – этот вопрос задал темненький кудрявый паренек с синей кепкой, намного ниже меня.

Я захлопнул дверь подъезда и молча уставился на него, явно не желая знакомиться. Вот привязался!

– Я вроде как поздоровался! – возмутился тот.

– Я вроде как поздравляю! – Съязвил ему я.

Тот опешил и собирался ответить, но дверь подъезда открылась и вышла тетя Ира.

– А ты уже и друга себе нашел! – воскликнула она.

– Да, я...

– Нужно его чаем напоить. – Решила тетя Ира и проводила нас до квартиры.

Со словами: "Я пойду куплю чего-нибудь сладкого", она отправилась в магазин.

– А у вас мило. – Заявил "гость", снимая ботинки.

Я, понимая, что так быстро от него не отделаться, сердито смотрел, как тот снимает кепку и приглаживает кудрявую челку перед зеркалом.

– Что ты такой злой? – заметил тот.

– Вовсе я не злой.

– Общаться со мной не хотел, а сейчас мечтаешь спровадить. У тебя вообще друзья есть, или ты людей ненавидишь?

Я не знал, что ответить, это было слишком нагло с его стороны. Друзей у меня, конечно, в этом городе не было, да и в прошлом тоже. После смерти матери, внутри что-то перевернулось, я стал замкнутым и предпочитал одиночество. Даже с Оважкиным поссорился.

– Судя по ответу, – заметил "гость", – друзей у тебя нет.

И он направился к моей комнате, в которую я даже тётю Иру старался не пускать:

– Кстати, если что, меня зовут Дмитрий.

– А я Саймон....

– Ну, вот мы и познакомились! – Улыбнулся Дмитрий.

В комнате, его взор привлек письменный стол, на котором лежала кипа рисунков. Я хотел его опередить, не дать подобраться к своим работам, ведь это, в конце концов, личное! Но тот легким движением руки выхватил верхний рисунок. Тот самый, который видела сегодня тетя Ира.

– Это ты сам нарисовал?! – удивился Димка.

– Положи на место! – потребовал я.

– А что такого? – не понял тот, не давая мне отобрать рисунок. – Красиво рисуешь. Кто это?