Текст книги "По дорогам Вечности (СИ)"

Автор книги: Анастасия Калямина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 25 страниц)

Annotation

Саймон Рейли, юный чародей, рано потерял своих родителей. Отца он почти не помнит. Так же он влюблен в девушку, Карсилину, которая воспринимает его только как своего друга. Закончив школу, он готовится поступать в университет, только жизнь преподносит ему сюрпризы, Карсилина пропадает, а давно погибший отец вдруг объявляется из мертвых (Исправленная "Волшебство на грани 1")(Аннотация будет переписана)

Калямина Анастасия Олеговна

Глава 1

Калямина Анастасия Олеговна

По дорогам Вечности

Осколки детства

Есть такой город в Зебрландии, Лесвинт, ничем не выделяющийся из однородной массы населенных пунктов, там такие же закаты и рассветы, такая же скучная погода, такие же занятые люди, как и в любом другом месте. Именно в Лесвинте и прошло мое детство – прошло быстро, жестоко, и даже не успело попрощаться. В доме номер три на серой улице, названной в честь то ли космонавта, то ли разведчика, мы жили с мамой до некоторого не очень приятного момента. Маму мою звали Фолия Рейли. В свои двадцать восемь она одевалась как девятнадцатилетняя студентка, собравшаяся на сложный экзамен к преподавателю мужчине, и надеющаяся на шару. В чем заключался этот образ? Ну, смею заметить, не каждая, утвердившаяся в жизни женщина, работающая в серьезной компании, позволит себе идти на работу в мини-юбке, белой футболочке со стразами, поверх которой может быть джинсовая куртка, на размер меньше, чем положено. Моя мама была натуральной блондинкой и любила ходить со стрижкой-каре. Губы свои она красила красной, почти алой помадой, создавая на своём бледном лице яркое пятно, на котором акцентировалось внимание любого, кто на неё смотрел. Складывалось впечатление, что эта дамочка очень легкомысленна, ветрена и ей в жизни не светит ничего серьезного...

Так думали люди, которые её не знали. На самом деле моя мама была довольно умным и рассудительным человеком, пережившим очень тяжелые моменты. Начнём с того, что с первым мужем (моим отцом), которого звали Прохором Рейли, Фолия познакомилась, когда ездила стажироваться в Чалиндокс, столицу Листонского Королевства. Её тогда манила возможность выбраться из Зебрландии и обосноваться в другой стране, потому что Зебрландия – не тот край, где можно надеяться на счастливое и успешное будущее. Здесь успеха можно было добиться только по блату, если знаешь нужного человека, то он тебя поймет, обнимет и на должность устроит, а если не знаешь – плати взятку или катись как Колобок по лесной тропинке, ведь есть другие люди, у которых точно найдутся правильные знакомые. Да и Власти принимают такие странные законы, что хочется взять да и сбежать из этой страны.

После свадьбы и моего рождения мама с папой прожили в Чалиндоксе два с половиной года, которые можно назвать для них счастливыми, а затем переехали в Лесвинт, мама очень скучала по своей родине, поэтому они приняли такое решение, оказавшееся роковым. Четыре года они жили и ни о чем не волновались, но затем светлое время резко погасло. И всё из-за дурацкой телеграммы с важным вселенским поручением, присланной отцу Листонской разведкой, на которую он, оказывается, работал. Прохор Рейли был вынужден срочно отправиться в Чалиндокс, а вскоре мама получила письмо о том, что её муж трагически погиб, при выполнении опасного задания...

С того дня прошло три года забвения и нежелания найти в себе силы к действиям, и повстречался моей маме богатый аферист Веригус (Фамилию его я не помню). Он казался таким хорошим, честным и отзывчивым джентльменом, постоянно меня игрушками заваливал, баловал, сладости дарил, а маме букеты и золотые побрякушки, в рестораны с ней ходил. Вскоре они поженились, и этот человек стал моим отчимом. Но, ни с того ни с сего, его доброта резко пришла к отрицательному значению, Веригуса словно подменили. Он постоянно ссорился с Фолией, бил её, как будто она являлась его самой крупной неудачей.

Помню такой случай. Я, маленький и глупый скучающий ребёнок, пробрался в кабинет отчима, когда тот куда-то уезжал. В кабинет отчима мне заходить было нельзя, и тот постоянно оставался недосягаемой, манящей территорией. Ведь пропадает же в нём отчим почти целыми днями, может у него там фабрика игрушек? Детское воображение часто со мной шутило, как и в тот момент, желая пробраться на эту загадочную фабрику и унести оттуда много разноцветных самолётиков, я осторожно подошёл к двери. Ах, да, меня отчим не пугал теми байками, что из-за дверей кабинета может выскочить леший и утащить в неведомые края на съедение столь же неведомым тварям. В тот момент меня вообще ничего не страшило, хотя должно было. Когда я открыл дверь и проник-таки в кабинет, разочарованию не было предела. Более скучного помещения за свои шесть лет жизни Саймон Рейли, то есть я, еще в своей жизни не видел. Стены были серого, как спина подопытной мыши, цвета, и на них чёрно-белые картины, рисованные тушью, изображали непонятных мне тварей, существа эти были злые, и, наверное, покусали, если б были настоящими. Занавесок на окне не наблюдалось, лишь решётка против воров с наружной стороны. Осторожно пробираясь по безжизненному сизому ковру, я подошел к чёрному столу, из столетнего дуба, хотя мне тогда казалось, что дубы столько не живут. Я залез в кожаное кресло отчима и принялся изучать, что лежало на столе. Скучающая серая карандашница и её тусклое содержимое не привлекли моего внимания. Руки сами потянулись к чёрной папке, там должны были быть хоть какие-нибудь картинки. Я открыл папку, но внутри лежали листы: белые с печатными буковками, схемами и графиками, даже не цветными. Смиряясь с тем, что зря сюда забрался, я увидел маркер, как ни странно чёрный. Может рожицу в этой папке нарисовать, чтоб отчим не скучал, подумал тогда я, открыл маркер с характерным щелчком и принялся за дело. Рожиц на этих листах нарисовал много. И все они, как одна, улыбались, наверное, ждали похвалы.

Но похвалы я тогда не дождался. Отчим застал меня на месте преступления, и лицо его побагровело от ярости, став единственным цветным пятном в этом кабинете. Рыкнув что-то нецензурное, он кинулся меня ловить. Спрыгнув с кресла, я выбежал в коридор, очень испугавшись его такой реакции. Разорвет ведь на части, если поймает! Отчим гонялся за мной по всему дому, словно взбесившийся бультерьер, я выдохся, устал, но за жизнь бороться не прекращал. Но, в кухне ожидал подвох в виде дверного порога, об который я споткнулся и упал, разбив нос о кафель. Веригус, торжествуя, навис надо мной, оскалившись, как удав над кроликом, загнанным в угол террариума. Я закричал, так как ничего другого не оставалось. Он отвесил мне тяжелый подзатыльник, схватил за шиворот, встряхнул и потащил, не взирая на вопли со слезами, к огромному антикварному шкафу, стоящему в одной из многочисленных гостиных. Его особняк был настолько большой, что не совру, если скажу, что комнат там не меньше пятидесяти. Перед шкафом он еще раз меня встряхнул так, что я почувствовал тошноту, а голова сильно потяжелела. Я пытался вырваться и ревел, казалось, будто такое "доминирование" над маленьким ребенком доставляло ему моральное удовлетворение. Веригус шикнул: "Радуйся, что я не швырнул тебя в камин!", шлепнул по щеке, оставив красный след, и бросил меня в темноту шкафа. Там я ударился затылком о заднюю стенку и остался заперт, наедине с головной болью, жжением щеки и тошнотой. В шкафу висели старые шубы, наверное, предыдущих жён Веригуса, одна из шуб касалась моей головы. Поколотившись в дверки, так и не получив свободы и тяжело дыша, я опустился на дно шкафа и разревелся пуще прежнего. Несправедливо бить и запихивать в шкаф, я же не делал ничего плохого. Подумаешь, нарисовал какую-то рожицу!.. Затем я услышал ругань, отчим орал на маму. А через миг – громкий удар и крик боли. Веригус её избивал. Я закричал в ужасе так громко, насколько мог, страх парализовал всё мое детское естество, хотелось испариться, исчезнуть, перенестись вместе с мамой в другое место – безопасное, где он до нас не доберется и не станет никого бить. Это был настоящий кошмар...

После того случая, моя мать с Веригусом развелась, хоть тот и сопротивлялся, а я перестал разговаривать, по ночам видел кошмары с участием Веригуса, который пытался меня придушить. Мы уехали обратно в Лесвинт. Там мама водила меня ко всяким детским психологам, чтобы вернуть сыну дар речи, но они не сильно продвигались в своих начинаниях помочь. Наверное, большинство из них были шарлатанами, а те, кто к этой категории не относился, не знали, как справиться с моим стрессом. Отчаявшись, мама обратилась к знакомой своей сестры, которая, потратив два долгих и кропотливых года, все же заставила меня заговорить снова.

Эти события остались далеко позади, а мне уже исполнилось десять...

Мама сидела на кухне и красила ногти в алый цвет. Настроение у неё было паршивое, а причиной всему – Веригус. Она не виделась с ним больше двух лет, но позавчера этот индивид объявился, завалившись в нетрезвом виде к нам на порог, и умолял снова выйти за него, за что был послан не в самой корректной форме полем через лес. Веригус на прощанье крикнул, что Фолия обо всем пожалеет.

Тяжело вздыхая, потряхивая кистями рук, чтобы лак сох быстрее, мама встала и вышла с кухни. Пройдя по тесному коридору, она дошла до моей двери и, стараясь не соскрести лак с ногтей, аккуратно постучалась.

– Да, мам? – Послышалось за дверью.

– Саймон, сынок, хватит спать... – Начала она.

– Так я встал уже.

Я быстро подошел к двери, чтобы продемонстрировать доказательство в виде проснувшегося себя.

– Вот и молодец! – кивнула мама, потрепав меня по светло-русым волосам.

Глядя на нее, я понял, что Фолия чем-то расстроена, причем, очень сильно.

– Что-то случилось?

– Нет, ничего особенного. Пустяки, – ответила она наигранно-твердым голосом, – по работе.

– Ничего серьезного? Не уволили хоть...

– Пусть только попробуют! – хмыкнула мама, – Просто, надо кое-что доделать, чтобы впредь к этому не возвращаться.

– Ну, хорошо.

Ей не хотелось говорить про Веригуса и его многочисленные угрозы.

– Ты иди лучше что-нибудь съешь, – посоветовала мне она, – на плите овсянка сварена.

– Хорошо, – улыбнулся я и отправился на кухню, где меня встретил запах свежеоткрытого лака.

Мама прошла следом за мной, потянулась к шкафчику для посуды, чтобы взять себе чашку, и, смотря на меня с какой-то особой нежностью, налила себе воды.

– Что? – я вопросительно поднял бровь, становилось неловко от её такого взгляда.

– Если бы ты знал, как похож на своего отца! – снова улыбнулась она, как будто это были последние мгновения, что она меня видит.

– И в чем это проявляется? – я фыркнул. Судя по его изображениям на оставшихся у мамы фотографиях, отец был высоким кареглазым брюнетом.

Высоким, может, я буду, когда подрасту, а вот кареглазым – точно нет. У меня глаза насыщенного синего цвета, точно не такие, как у Прохора Рейли. Брюнетом – если только свои светлые волосы покрашу в какой-нибудь тёмный. Но зачем? Да и кожа у меня гораздо бледнее, чем у отца, и создавалось впечатление, как будто я редко бываю на солнце. Бабки, которые просиживали свои последние деньки возле подъезда на лавочке, и вовсе считали, что я чем-то болен и не получаю необходимых витаминов. Они ведь "спецы" в вопросах здравоохранения, когда утренних передач о здоровье насмотрятся.

– Прохор был хорошим человеком, – ответила мама, – умел понимать людей, всегда помогал им. И ты у меня такой же...

– Ты так говоришь, словно не на работу, а в суд в качестве обвиняемой собираешься. – Я положил себе овсянки и сел за стол.

– Просто я немного волнуюсь... – Призналась она, уже в коридоре, надевая свои белые сапожки на шпильках.

– Ты справишься! – воскликнул я. – Ты же всегда справляешься, значит и в этот раз тоже.

– Ну, да. – Кивнула мама.

Затем она взяла сумочку, нашла ключ, вздохнула и вышла из квартиры. Жаль, что я еще не знал, что готовит этот день. Фолия собиралась вовсе не на работу, а на встречу с Веригусом, чтобы расставить все точки над "i", и больше с ним не пересекаться.

Я закрыл дверь за мамой и вернулся к своей овсянке. Уныло поковырявшись ложкой в тарелке, я подумал, что же люди находят в этой прелестной каше? В общем-то, в ней нет ничего необычного. Не понимаю, она же такая склизкая, что представляется, будто в твой рот проникает множество маленьких скользких пиявок, а вовсе не благородная каша аристократов, сваренная из отборных овсяных хлопьев.

– Если хочешь быть здоров, кушай кашу и посещай докторов. – Возникла в голове дурацкая рифма.

Докторов я посещать не любил. Получалось так, что мама водила меня в поликлинику чуть ли не два раза в месяц, а то и чаще. А все из-за того, что ко мне липла всякая простуда, и я имел свойство температурить неделями. При этом температура обычно не поднималась больше тридцати семи, но и не опускалась до нормальной человеческой отметки. Придирчивый врач не знал, какой диагноз поставить, осматривал меня, ставил ОРЗ, выписывал микстуры и отправлял на всякие прогревания, которые мало помагали. Он злился, что не мог найти причину моего состояния и под конец начал уверять маму, что я симулянт. Мама на это, как правило, обижалась и искала другого врача, история с которым повторялась...

Однажды, мамина знакомая предположила, что, может быть, какой-нибудь недоброжелатель сглаз наложил, и посоветовала обратиться к экстрасенсу. И Фолия решила поступить так, как советовала эта "мудрейшая" женщина и повела меня к местной ведьме, которых развелось в Лесвинте, пруд пруди, как лягушек в болоте. "Сниму сглаз за раз!" – гласил девиз большими желтыми буквами на штендере возле подъезда магички. Экстрасенсом оказалась престарелая дама, лицо которой было настолько добродушным, что заподозрить её в обмане не представлялось возможным. Лукаво улыбаясь и поправляя свой многозначительный тюрбан, Иллория поклонилась и провела нас с мамой в свою обитель – большую комнату, мрачную и душную, с черными занавесками которые не пропускали никакого лишнего света. Находиться там не хотелось, а хотелось стремглав выбежать на улицу за глотком свежего воздуха. Кислорода почти не хватало, было жарко, спертый дурман ароматных свечей входил в резонанс с пространством, у меня разболелась голова, а Иллория, наверное, начала ловить галлюцинации. Усадив нас за круглый столик, покрытый черной вуалью, посреди которого покоился хрустальный шар, она, глядя на меня, прощебетала:

– Вы хотели показать мне этого мальчика, могу сказать сейчас, что у вашего сына, миссис Рейли, плохое будущее.

Тон её ни капли не сожалел о сказанном. Я не знал, бояться или нет, наверное, ожидал сигнал к этой вполне закономерной реакции, а мама насупилась, скрестив руки на груди.

– С чего вы взяли? – из её голоса пропало всяческое доверие.

– Простите, что так сразу. Иногда я опережаю события.

Я посмотрел на Иллорию, совершенно не понимая, что она хочет этим сказать. Мама готова была уже встать, взять меня за руку и уйти.

– Вы говорите, не стесняйтесь, зачем пришли. – Экстрасенс вела себя так, словно забыла, что сказала нам мгновение назад.

– Саймон часто болеет, и я подумала, может это как-то связано... – Но Фолия держалась из последних сил, мечтая, что когда вернется домой, позвонит своей подруге и выскажет много хорошего насчет её "сверхгениальной" идеи. Да и деньги уже заплачены, так что стоит перетерпеть этот показушный сеанс.

– Это не сглаз, – отмахнулась Иллория. – А очень древнее проклятие, причина которого кроется еще в прошлой жизни этого мальчика.

Моя мама еще сильнее насупилась. Она не верила в то, что мы проживаем множество жизней, в то, что есть душа, которая способна возрождаться, как феникс. Для неё истина была лишь в том, что есть одна единственная жизнь, единственная попытка, которой и остается довольствоваться, несмотря ни на что, и в том, что после смерти ты уже перестаешь существовать. Да и вообще, после смерти тебе уже становится все равно, как именно ты жил. Мысли, чувства, слова, эмоции – всё тлен.

– Однако не значит, что у этого мальчика будет короткая жизнь. – Поспешила добавить Иллория, вспорхнув со своего места, словно бабочка, во всех своих причудливых кружевах. – Наоборот, очень и очень длинная. Я не могу определить дату смерти, а это крайне необычно.

Я был даже рад. Страшно, когда кто-то начинает предполагать, в каком именно возрасте ты отбросишь коньки (особенно, когда в момент получения этой не совсем нужной информации тебе всего десять лет), и даже, если это не правда, все равно пугает неслабо. Вот представьте: дожили вы до "радостного" обещанного момента, заранее переделали все дела, морально подготовились, отметив, сколько часов вам осталось быть в своём бренном теле, не зная, сбудется или нет, моля богов, чтобы не этого случилось. И сидите – боитесь кроликом в норке, как идиот.

– Так, что же в этом плохого? – Фолия перестала сомневаться в шарлатанстве "экстрасенса".

– Плохо, когда умирают другие, а ты это видишь и не можешь ничего сделать. – В тоне Иллории возникла таинственность, она смотрела сквозь мою маму отсутствующим взглядом. Может, тётка вовсе не про меня говорит, а так, между делом рассуждает? – Этот мальчик очень несчастен, и, к сожалению, не будет счастлив...

– Неправда! – я рассердился: обидно, что женщина не называет меня по имени, хотя прекрасно его знает, это наталкивало на мысль, что отношение её к нам презрительное. А еще угнетала душная обстановка, в которой было нечем дышать.

И почему Иллория предрекает беды? Неужели, все, кто имитирует магическую деятельность, так поступают? А, может, она будет с Фолии деньги требовать на очистку моей обширной кармы? По телевизору часто показывают, что люди доверяются таким субъектам, а потом жалеют об этом, спустив целое состояние.

– Если вы не умеете снимать сглаз, так бы и сказали! – наконец, не выдержала моя мама.

– Умею, но это здесь не поможет. – Иллория жестом попросила остаться на месте. – Однако если вы так желаете, то могу сделать.

С неприязнью я смотрел, как она подходит ко мне. С нежеланием развернулся обратно к столу, позволив ей коснуться ладонями моих висков.

Вот тут-то это и произошло! Я, под влиянием духоты, закрыл глаза и отключился. Сознание отправилось в неведомую даль, оказавшуюся белым пространством, с тяжелой дверью, в которую кто-то упорно колотился. Так же в этом неинтересном пространстве находилась большая кровать, застеленная белым кружевным покрывалом. Скучное зрелище. Интересно, почему привиделось именно это?

Ладно, надо потерпеть, сейчас меня приведут в чувства, надеюсь, у Иллории есть нашатырный спирт, говорят, он помогает. Странно, я осознаю, что это все происходит не на самом деле, обычно в своих снах этого не понимал. Но это не совсем сон.

Под кроватью кто-то был, я слышал, копошение. Любопытство взяло верх, даже если там монстр, то ничего со мной не случится. Я присел на корточки возле кровати, осторожно приподнял покрывало и встретился глазами с девочкой. Да, вот вам и монстр! На вид ей было столько же, сколько и мне. У девочки этой были вьющиеся темно-рыжие волосы, чуть ниже плеч. А глаза красивого зеленого оттенка, я даже невольно залюбовался, но затем взял себя в руки и спросил:

– Что ты тут делаешь?

– Пытаюсь выжить. – Ответила она, выползая из-под кровати. Хотя, не сказал бы, что она была напугана.

– И как, получается? – не знаю, почему вдруг сказал именно это.

– Вроде. – Она кивнула, расправив подол своего полосатого платья. На шее у девочки висел золотой амулет.

– И от кого спасаешься?

– Не знаю, но они колотятся в дверь и хотят меня убить.

– Почему именно убить? Они могут хотеть и подружиться? – я был спокоен, потому что знал, что ни со мной, ни с ней ничего не случится.

– Они злые...

– Это мой сон, я могу контролировать, что происходит. – Заверил её я. – Ничего плохого не произойдет.

– Обещаешь?

– Да.

– Спасибо. – И она улыбнулась...

На этом видение закончилось, и я пришел в себя на ковре в душной комнате экстрасенса Иллории. Судя по всему, сглаз был снят. Фолия очень перепугалась, оно и понятно. Схватив меня в охапку, она направилась в прихожую, в которой было гораздо уютней, чем в комнате, бормоча:

– Так и знала, что не стоило сюда приходить! Шарлатанство!

Иллория не была ошеломлена такой реакцией клиента, оставшись стоять на месте, словно не слышала обвинений в свой адрес. Наверное, ей стоило удивиться, почему мама не забирает деньги, заплаченные за сеанс.

Поспешно надев на меня куртку и чуть не прищемив мне подбородок молнией, мама раздраженно сняла с крючка своё пальто.

Иллория неторопливо вышла в прихожую, важная, словно императорский пингвин. Пронаблюдав, как Фолия одевается, она изрекла:

– Вы не все знаете про сына. Самый главный вопрос, а кто он, не дает вам спокойно спать...

Фолия при этом напряглась, но взяла себя в руки и оскалилась:

– Я хорошо сплю.

Иллория перегибает палку, хвалясь своими якобы приобретенными от одной из ведьм прабабушек способностями.

– Вы боитесь, что мальчик окажется не совсем "нормальным"...

– Он нормальный! – мама распахнула входную дверь, выпихнула меня на лестничную площадку, жалея, что пришла к этой бездарной выдре, и покинула "обитель" духоты, темноты и спертого воздуха.

Когда мы спускались по лестнице, она раздраженно пробормотала: "Знаешь, Саймон, если когда-нибудь в жизни окажешься в затруднительной ситуации, то никогда не обращайся к гадалке". Я пообещал, что не буду. Да и в здравом уме в голову такая мысль точно не придет, я не верил в то, что у гадалок и всяких экстрасенсов на самом деле есть какие-то способности. Ведь мама сама в этом ни раз убеждала. Но почему-то именно перед походом к Иллории, здравомыслящий скептик Фолии уснул, а разомкнул свои заспанные очи только сейчас...

Что ж, закончим предаваться воспоминаниям и вернемся к тому моменту, когда мама вышла из нашей квартиры, оставив меня наедине с кашей.

С большим трудом, покончив с овсянкой (меня учили, что выбрасывать еду – плохо, поэтому надо было доедать даже то, что не приходилось по вкусу), я налил себе чая с молоком, опустил ложку, размеренно размешивая получившуюся чуть тёплую жидкость. Часы на кухне громко тикали, секундная стрелка, не сбиваясь в темпе, выстукивала мелодию бесконечности, растянутой и непонятной. Я никуда не торопился, вытянул ноги на противоположный стул, медленно приподнял чашку и поднес к губам, чтобы отпить объемный глоток, поморщиться и отправиться доливать кипяток.

В этот самый момент, словно камешек в голову, ударила писклявая трель телефона, и я, подскочив от неожиданности, чуть не пролил содержимое кружки. Пробормотав, какой дурак осмелился прерывать мою беспечность, я отряхнулся и медленно вышел в коридор. Ничего, кому надо, тот дозвонится, а если не в силах подождать и четырех телефонных гудков, значит, ответ на том конце провода не очень-то ему нужен!

– Прикинь! Мне предки ролики подогнали! – радостно хвастался из трубки, приглушенный голос моего дворового приятеля с фамилией Оважкин, как краб-отшельник, засевший в ракушке, сквозь еле-слышные помехи.

– Поздравляю! – я к этой новости отнесся нейтрально, но сделал вид, что рад за него, тем более, Оважкин ролики довольно длительное время у родителей клянчил. А это, своего рода, маленькая и незначительная победа.

– Правда, они от двоюродного брата достались... – Смущенно признался мальчик, он очень стеснялся материального положения собственной семьи. Родители редко покупали ему что-то новое и дорогое, деньги берегли, которых и так не хватало.

– Ничего страшного! Главное, что колесики есть.... Ведь есть? – я даже начал сомневаться.

– Да. – Голос на том конце трубки развеселился. – Саймон, вываливайся во двор, заценишь!

– Сейчас буду.

Я вернулся на кухню, заглянул в свою чашку, понял, что не хочу это допивать, и вылил всё в мойку. Серая жидкость растеклась по грязным тарелкам, похожая на маленькое озеро.

А я в хорошем настроении отправился на улицу.

Старушки, у которых головы были покрыты узорчатыми платочками (чтобы не напекло), как всегда сидели на облезлой скамье у подъезда и обсуждали цены на еду, власть и собственные недуги. На детской площадке с горками, качелями и песочницей мамаши выгуливали своих детишек. Я зевнул, глядя, как маленькая девочка в розовом платьишке, с хвостиком-пальмочкой на голове, делает в песочнице куличики, вытирая грязные ладони о свой чистенький лобик, и принялся ожидать своего приятеля.

Оважкин не заставил долго ждать. Он вышел из соседнего подъезда в любимом спортивном костюме черного цвета, с серыми полосками по бокам, подмышкой он держал потрепанные ролики, и сиял, как спелое яблоко, гордо вышагивая по двору. Я тут же поймал себя на мысли, что он напоминает космонавта, бредущего к ракете со шлемом в руках, предвосхищающего свой первый полет к звёздам.

Он тут же бесцеремонно пихнул мне в руки свои ролики, прислонился к растущему возле скамьи тополю, и стал снимать кроссовки, один из них при этом улетел под скамью к бабушкам, а мне, перечисляя многочисленные извинения, пришлось его доставать. Когда процедура снятия обуви закончилась, Оважкин отобрал у меня ролики. Так как скамейка была занята старшим поколением, присесть ему было некуда. Он фыркнул, будто знал, с какими трудностями столкнется, и остался гордо стоять возле тополя. С надеванием роликов на ноги мой приятель намучился. Он пыхтел, бурчал и злился, но помощи не просил, считая, что и сам справится. Пару раз Оважкин чуть не плюхнулся в лужу, но я вовремя его придержал. Когда эпопея с надеванием роликов окончилась, и он приобрел весьма неустойчивое положение, боясь выпрямиться и держась за дерево, я не выдержал и спросил:

– Ты кататься умеешь?

– А ты как думаешь! – буркнул тот. Признаваться в том, что не умеет, он не хотел, ему казалось это ниже собственного достоинства.

Зачем тогда вообще позвал, если не хочет, чтобы я наблюдал его красочное падение?

Он отцепился от дерева, его длинные ноги тут же предательски разъехались, и мне пришлось привести мальчика в исходное положение. Улыбаясь самой дурацкой из своей коллекции улыбок, Оважкин таки отчалил от дерева, промахал руками до фонарного столба и вцепился в него, словно утопающий в спасательный круг.

– Неплохо! – крикнул я, пытаясь подбодрить. Нельзя смеяться над начинаниями, ведь смех может стать причиной, по которой начинания откажутся подниматься на новый уровень, да и желание этим заниматься у объекта, подвергшегося насмешкам, пропадёт. Главное в такой ситуации – не спугивать инициативу.

Бабки с лавочки увлеченно шушукались, глядя на его попытки прокатиться ровно. Видимо, их внуки не имели такой тяги к прогулкам на свежем воздухе и физическим нагрузкам, и поэтому, Оважкин вызывал зависть.

Я подбежал к другу, пытаясь подстраховать того от падения, пока он ползет, пошатываясь, до другого фонарного столба, но гордый приятель отказался.

– Спорим, через неделю я уже смогу перепрыгнуть на роликах через ту скамейку? – Оважкин попытался горделиво взмахнуть рукой в пафосном жесте, но потерял равновесие, и мне пришлось его поймать.

– Охотно верю, – хмыкнул я, думая о том, что через неделю тот будет ныть от большого количества ссадин и синяков и жаловаться на то, как болят мышцы ног, если конечно, не забросит свои попытки научиться кататься, ну, или, для начала, держать равновесие.

В тот момент, когда я встал чуть дальше, ожидая, пока друг доползет, спотыкаясь и держась за железную изгородь, ограждающую клумбы, в наш двор неожиданно вбежала моя мать. Ее глаза были красными от слёз, а лицо покрылось пятнами. Тушь размазалась, а глаза казались неестественно-впалыми. Мама тяжело дышала и держалась за щеку, и, когда она приблизилась к подъезду, шушукающиеся бабули смолкли, пытаясь понять, что случилось, пялясь на Фолию Рейли, словно безмолвные филины.

Мать не выдержала, и зарыдала, стоя под высоким тополем, что рос рядом с домом.

Это зрелище заставило меня содрогнуться, редко, когда приходилось видеть маму в таком состоянии, а, если приходилось – это пугало. Мама не должна плакать, это противоестественно! Ее нельзя обижать!

Оважкин в этот момент протянул мне руку, достигнув цели, чтобы удержаться на ногах, но я его порыв проигнорировал, бросившись выяснять, что случилось с мамой, а друг, размахивая конечностями, благополучно рухнул в заросли малины, которую высадил под своими окнами сосед, грезящий собственным дачным участком.

– Что случилось? – я легонько коснулся маминого предплечья, пытаясь ее успокоить.

Скорей бы она улыбнулась!

Но, это касание, конечно же, маме не помогло.

– Ничего ос... особенного, – соврала она, не прекращая плакать, пытаясь вытереть нос кистью руки, но вместо этого, размазывая по лицу сопли.

А я заметил красные следы от удара у нее на щеке.

– Кто это сделал? – мне было очень горько смотреть на это. Нельзя бить мою маму! Нельзя! У кого рука поднялась на беззащитную женщину?

Петька обиженно фырчал в зарослях малины, пытаясь снять с себя ролики. Кажется, он собирался домой, и не разговаривать со мной, по крайней мере, неделю. Но, ведь надо сначала дождаться, пока я поговорю с матерью, и сообщить о своей обиде прямо в лицо.

Мама не хотела отвечать, пытаясь прийти в себя, а бабки на скамье снова о чем-то зашушукались. "Небось, хахаль её! Видела я вчера, как он тут ошивался" – донеслось до моих ушей.

– А ну, прекратите! – прикрикнул я на старух, которые не имели права обсуждать маму, особенно, когда она всё слышит.

Благодаря скамеечным сплетням, Фолия Рейли прослыла у местных легкомысленной дамочкой, которая заигрывает с кавалерами и меняет их, как перчатки. Но мама не такая! Бабки любят придумать всякое, а потом верить в свою чушь и говорить внукам "тетя плохая, она ведет себя аморально, так что, не подходи к ней". Даже и не скажешь, кто первым пустил такой нелепый слух.

– Сынок, прекрати так себя вести, – у мамы не оставалось сил на то, чтобы повысить тон.

– Но они врут... – не считаю, что должен был извиняться перед здешними "оккупантами скамеек", глазеющими на меня, как на большого мерзкого таракана.

– Уверяю вас, миссис Рейли, хорошая порка поможет привить вашему сыну уважение к старшим! – фыркнула та из бабок, что сидела на краю скамьи. Какая-то часть теснящейся под натиском подруг филейной части находилась на весу, но бабку, похоже, это не смущало.

Три другие старые туши, по-другому и не назвать, ибо каждая из них обладала телосложением моржа, с согласием закивали. Мне же, было неприятно это слушать, но, наверное, эти вредные кошелки, специально шли на провокацию, чтобы потешить себя зрелищем. В нашем дворе их все недолюбливали.