Текст книги "Осколки небес (СИ)"

Автор книги: Анастасия Колдарева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)

– То есть милосердие непременно требует справку о недееспособности?

– Я считаю: надо честно. Кто заслуживает, тот и получает.

– О заслугах поговорим отдельно? – предложил Азариил терпеливо. – Рожденный в богатой семье талантливый мальчик, живущий на всем готовом, высокомерный, корыстный, своенравный, тщеславный, а часто и грубый. Он выносит вердикт людям, полагая свои дарования и успехи более приемлемыми в обществе, чем, скажем, многодетность. Он берет на себя смелость судить, руководствуясь лишь беглым взглядом на человека и предубеждениями…

– Помогать нужно, кто бы спорил, – недовольно перебил Андрей. – Но я не собираюсь потворствовать пьянству и разгильдяйству!

– Ты и не смог бы. Не бери на себя лишнего.

– Не понял.

– Ты мнишь, будто ответственен за дальнейшую участь подаяния, и в этом главное заблуждение. Чужие судьбы не в твоей власти.

– Но если алкоголик клянчит на бутылку, дающий волей-неволей толкает его к могиле!

– Вовсе нет. Несчастный сам к ней движется, поскольку сам распоряжается полученным. Ты никогда не отличишь истинно нуждающегося от обманщика, потому заповедано давать всякому просящему: в этом проявляется твое милосердие, любовь и терпение к людям.

– Ладно, я понял, – проворчал Андрей. – Как только, так сразу.

– Оскорбляешь Господа одолжениями, а потом удивляешься, за что тебя в преисподнюю.

– А ты зудишь о подаянии, а сам ни копейки денег не взял! – возмущенно закричал Андрей, вспомнив наконец, отчего завелся. – Просил же по-человечески, в подробностях разжевал, где лежат и сколько надо!

Вздрогнув от столь несдержанного натиска, Азариил съежился и устремил на Андрея полный недоумения взгляд.

– Разве деньги так уж страшно важны?

Нет, он точно издевался.

– А на что мы, по-твоему, жить будем? На подножный корм перейдем? Или тоже на паперти встанем?

– Бог пошлет…

– Бог нас уже послал! – Андрей швырнул сумку на кровать. Руки дрожали.

Азариил помолчал, внимательно вглядываясь в его лицо, и произнес:

– Я вижу ад в твоих глазах.

Андрей дернулся, словно от пощечины.

– Это потому что я не вижу рая в твоих.

– Пойдем со мной, – ангел поднялся с кровати.

– Куда?

– Покажу тебе кое-что.

– Рай? – насмешливо.

Азариил взглянул на него в упор и ничего не ответил.

* * *

Сквер был неухоженным, густо заросшим молодой порослью деревьев. Никто здесь не прореживал осины и не выкорчевывал корявые остовы засохших кленов. Под ногами хрустел свежий снег. Худо-бедно светили фонари.

– Холодно-то как, – пробормотал Андрей, обхватив себя руками. С губ срывались облачка пара.

– Вот он, – Азариил кивком указал вперед, на дорожку.

Андрей двинулся за ним, щедро загребая ботинками снег и подмороженные листья. От пронзительных ледяных запахов закружилась голова.

Навстречу медленно двигалась понурая фигура в теплом, наглухо застегнутом пальто. На голове вязаная шапка, в покрасневшей от холода ладони бумажная папка, а лицо – покойницкое, желтое и иссохшее.

– Виктор Геннадьевич Обухов, торговец недвижимостью, пятьдесят два года, – сказал Азариил. – У него рак поджелудочной железы. Он хороший человек, мягкий, отзывчивый. Но болезнь подточила его. Врачи ошиблись в диагнозе, а потом и вовсе отказались лечить, отправили домой умирать. В выписке из медицинской карты причиной смерти укажут сердечный приступ. Он оставил работу и превратился в обузу для жены и детей, которым был нужен лишь в качестве источника дохода. Он один из тех нуждающихся, от которых ты при встрече брезгливо отворачиваешься, – Азариил, сощурившись, вглядывался в бредущего навстречу человека, словно считывая с него его жизнь. – А сегодня покинул дом в последний раз, чтобы покончить с собой. Не собирается ждать, пока убьет болезнь. Не может смириться с отвращением родных.

– Смертный грех, однако, – с сомнением произнес Андрей. – Может, объяснишь, что мы здесь делаем?

– Ты сам сказал: смертный грех. Спасаем душу.

– Не понял.

Мужчина тем временем остановился. Азариил подошел к нему и что-то быстро шепнул на ухо. Мужчина вздрогнул.

– Он что, не может нас видеть? – с сомнением спросил Андрей, приблизился и провел ладонью перед лицом обреченного. Ангел продолжал смотреть на человека, его обветренные губы беззвучно шевелились. Минуты потекли одна за другой. Позабыв о холоде и своей недавней злости, Андрей наблюдал за движением сухих, потрескавшихся губ в быстро тающем облачке пара от теплого дыхания. Ветер не утихал ни на секунду, путаясь в черных взъерошенных волосах ангела. С неба сыпалась снежная крупа, заставляя щуриться и прикрывать глаза ладонью.

– Вот теперь все, – проговорил Азариил как-то устало и отступил на полшага.

Андрей не отводил от него зачарованного взгляда. Только что на его глазах свершилось чудо, второе за истекшие сутки. И если варино воскрешение ещё можно было объяснить необходимостью защиты от демонов, то помощь безвестному риелтору казалась бессмысленной.

Чудес не случалось. Никогда! Чудеса кончились, когда Андрей выяснил, что Деда Мороза не существует.

Мужчина в вязаной шапке теперь выглядел изменившимся. Разгладились морщины, глаза заблестели, пальцы совсем по-другому стиснули потрепанную бумажную папку: не судорожно, не отчаянно – сильно, уверенно. Человек словно очнулся ото сна, стряхнув путы бесконечной мучительной боли.

– Зачем ты… – пробормотал Андрей, провожая его диким взглядом. – Зар?

– Больше не вспомнит о своих намерениях, – заверил ангел.

– Ты исцелил его!

– Видимо, да.

– Вот так просто? Без причины?

– Разве желание помочь – недостаточная причина? – удивился Азариил.

– Без санкций свыше?

– Ангельское милосердие действительно требует санкций, но человеческое отдано в ваше полное распоряжение. Будь моя воля, я бы поддержал и подкрепил всех нуждающихся, и молился бы за них, и отдал бы последнее, чтобы хоть одну душу выдернуть из бесовских сетей. Потому что я собственными глазами видел, каково приходится людям по ту сторону смерти, Андрей. Не тебе судить, кто и чего достоин: кому в рай, а кому в геенну огненную… Тогда и тебя не осудят.

Андрей растерянно глядел в сторону. Злости как не бывало. Хандра выветрилась, словно промозглый снежный ветер выдрал ее из души с корнем, и на ее месте воцарилась странная, необъяснимая пустота с привкусом полынной горечи.

– Научись отдавать, – посоветовал Азариил. – И станет легче. Возвращайся в гостиницу, Варя волнуется.

Андрей послушно побрел по дорожке прочь.

Сквер скоро закончился кривыми ржавыми воротами высотой в человеческий рост. Вдоль ограды медленно протарахтела старенькая «Волга», подпрыгнув на «лежачем полицейском». Из окон двухэтажных домов напротив парка сквозь занавески пробивался электрический свет. Сколько чужой боли пряталось за этими окнами? Сколько страданий, нищеты, болезней, несчастных влюбленностей и безысходного одиночества?

За поворотом, в отдалении выросла церковь: колокольня и купол парили над голыми верхушками низкорослых деревьев. За ней потянулись дома и переулки. Андрей брел наугад, не помня дороги. На пути попался магазинчик, жалкий в своем провинциальном убожестве. Подход нему с обеих сторон окаймлял самодельный плетень, рядом зачем-то стояло водное колесо и сидел зеленый плюшевый слон, облезлый и плешивый. Растяжка над дверью обещала «свежий хлеб» и «вкусные копченые колбаски». А на пороге, не решаясь войти, жался непрезентабельный мужик с пропитым, тухлым лицом. Заслышав шаги, мужик обернулся, с надеждой заглядывая в глаза. И прежде, чем с его губ сорвалось хоть слово, Андрей выгреб из кармана куртки ворох бумажек и мелочи и стыдливо сунул в несмело протянутую руку. Под налетевшим порывом ветра купюры взметнулись в воздух, мужик ахнул и кинулся их ловить, а Андрей поспешил прочь, словно грабитель, удирающий с места преступления. От мороза горели щеки.

* * *

Азариил улыбнулся и, щурясь, поднял глаза к небу, смаргивая сухие снежинки.

– Ты истратил Дар на то, чтобы преподать урок, – констатировал Аския, соткавшись рядом из пустоты. Его невесомое белоснежное облачение казалось дерзким вызовом зимнему ненастью.

– Я думаю, Андрей его усвоил.

– Надеешься спасти душу? Достойное стремление. Но уверен ли ты?..

– Я вижу в нем свет, – тихо произнес Азариил.

С минуту Аския не сводил с него проницательного взгляда, а потом произнес предостерегающе:

– Собственные суждения часто бывают обманчивыми. И под маской добра и лучших побуждений приходят страсти: одурманивают, прельщают, порождают мучительные и губительные заблуждения. Пристрастие – тяжкий грех для нас, брат. Падение – вот плата за него.

И прежде, чем Азариил освоил услышанное, Аския растворился в снежном крошеве.

* * *

Это ж нужно быть таким ослом, чтобы не глядя отдать последнее! Отстегнуть пропойце денег с барского плеча – и остаться ни с чем. Азариил по праву мог гордиться ошеломительным успехом проповеди, а у Андрея кошки на душе скребли, и от стыда хотелось провалиться сквозь землю.

Ангел ни единым намеком не выдал осведомленности об андреевом благородном поступке, но и без намеков было ясно: пернатый знал куда больше, чем демонстрировал. Тут к бабке не ходи – на довольной, сияющей физиономии все написано. Андрей решил его презирать – и презирал. От души. Вот как сели с раннего утра в машину, так километров сорок и презирал. А потом замигала красная лампочка на датчике топлива, и в ход пошла тяжелая артиллерия едва сдерживаемой ругани.

Да что там топливо! Хуже! Азариил потребовал свернуть с трассы на узкую проселочную дорогу, отъехать подальше – туда, где начинался густой ельник, – забраться в лес, насколько получится, и бросить машину. Андрей испустил горестный стон и от сердца выругался, но куда денешься? Заглохла его красавица-итальянка, мигнула напоследок фарами и погрузилась в рассветный полумрак, словно простилась с жизнью. На черный капот, кружась в дивном танце, ложились снежинки.

После вчерашней свирепой метели лесная тишина оглушала. Сочно хрустели под снегом сломанные ветки, сминаемые обувью. Мороз кусал уши. Натянув шапку до самых бровей, взвалив на плечо сумку, Андрей плелся по кривой и нечищеной сельской дороге, оплакивая невосполнимую потерю и с упоением предаваясь душераздирающим думам о будущем. Впереди бодрыми мелкими шажками семенила Варя – радостная и окрыленная. Она явно испытывала благодатный душевный подъем, теснивший грудь и прорывавшийся наружу мелодичным мурлыканьем. До удрученного Андрея доносились то торжественный напев «Хвалите имя Господне…», то «Воскресение Христово видевшее…», то заунывное и непонятное «Слава в вышних Богу, и на земли мир…». Когда дошло до пронзительной «Иже херувимы…», Азариил неожиданно подтянул глубоким басом, и Андрей споткнулся. Так они и двигались гуськом, пока не выбрались обратно на трассу.

– Сядем на автобус, – предложил ангел, вглядываясь куда-то вдаль сощуренными глазами. – Доберемся до поселка, там заночуем.

– У меня в кармане пятьсот с мелочью. На гостиницу не наскребу. Между прочим, хватило бы литров на пятнадцать девяносто пятого, а это, считай, больше сотни километров, – едко выплюнул Андрей. – Долетели бы с ветерком…

– …до первого поста ГАИ, – мягко перебил Азариил.

Угнетало то, что довод был железным. Но спорить хотелось просто из вредности.

– Нас за всю ночь никто не тормознул, – упрямо гнул свое Андрей. Сердце кровью обливалось при мысли о брошенной в лесу машине: сгниет ведь, как пить дать, если раньше аборигены на запчасти не растащат. А он уже успел с ней сродниться, прикипел душой. Однако Азариил был непреклонен: на трассе сплошь видеокамеры, машина слишком приметная, попадет в объектив – а там и демоны припожалуют.

– Значит, допыхтим на автобусе, а дальше?

– Затаимся на несколько дней.

– Где? На вокзале? В приюте для бродяг? А главное – на что? Милостыню будем клянчить? Это твой следующий урок, вторая ступенька на пути в рай?

– Прекращай ныть, – не выдержала Варя.

– А ты есть не хочешь? – огрызнулся Андрей. – Или молитвами сыта?

– Поработаешь – поешь, – туманно пообещал Азариил.

До ближайшей остановки топали, казалось, бесконечно долго. Мимо с грохотом проносились фуры. Пролетали легковушки, волоча за собой снежные вихри. Андрей с тоской смотрел им вслед. Варя пела. Азариил чинно вышагивал впереди и обернулся лишь однажды на вопрос о том, сколько душ уже поймано.

– Почему ты думаешь, будто Мастема преуспел? – голос у ангела хрипло дрогнул – не к добру.

– Кошмар приснился, – смутившись, поведал Андрей.

– Снам не должно доверять. Они часто насылаются бесами и призваны вводить в заблуждение, путать и искушать.

– Значит, никого не схватили?

Азариил на секунду замешкался в нерешительности, на его суровом лице отразилась внутренняя борьба. И в груди у Андрея разлился холод.

– Одного, – в конце концов признался ангел.

– Ты хотел сказать одну.

– Нет. Одного. Католического священника.

Значит, то и вправду было бесовское наваждение. И где же облегчение?

– Лилит добралась до несчастного во сне, опутала душу соблазном и увлекла в пучину смерти. Будь осторожен, когда спишь.

Что за нелепое наставление! Как будто можно хозяйничать в собственных сновидениях.

Дальше двигались молча. Даже Варя угомонилась и притихла: то ли устала и выдохлась, то ли репертуар исчерпался. Минут через двадцать на горизонте замаячила пластиковая будка остановки, а еще через час к ней подкатил междугородний автобус. Стоило для начала выяснить, куда тот направлялся, ибо кроме номера за лобовым стеклом не было никакой информации. Но, во-первых, Азариил уверенно велел залезать в салон, а во-вторых, голод отвесил крепкого пинка: Андрей был согласен катить хоть на край света, лишь бы добраться до магазина или кафе.

Натужно рыча, автобус затрясся по асфальту, виляя и подскакивая. Сухая вобла-кондукторша потребовала за проезд почти три сотни – грабеж средь бела дня! – после чего вручила отрывные серые талончики и с победным видом удалилась. Андрей кинул свирепый взгляд на ангела – тот проигнорировал упрек и с серьезной миной уставился в окно.

Под монотонное гудение, разомлев в тепле, Андрей задремал. Разбудило его деликатное прикосновение к плечу и негромкий возглас:

– Приехали.

Толком не продрав глаза, они с Варей вывалились из убаюкивающих недр автобуса и очутились на опушке заснеженного леса. Через дорогу начиналось поле, за которым вырастали холмы, покрытые деревьями и скромными цветными сельскими домиками. Умиротворяющая, благодатная красота, ласкающая взгляд.

– Дай догадаюсь: заночуем на лавке в местной церквушке, – угрюмо предположил Андрей, приметив среди разнокалиберных крыш голубые купола, – пока ты деловито рассекаешь небо, путешестуя по своим ангельским делам.

Азариил не повелся на вызывающий тон.

– Добрые и отзывчивые люди есть везде, – отозвался он спокойно. – Здесь ты пока будешь в безопасности.

– А почему нам нельзя к маме? – Варя задала вопрос, который наверняка вызревал давно. На ее порозовевшем от холода лице читалась тревога, и ответ, похоже, не явился неожиданностью.

– Там бесы устроят засаду в первую очередь.

– Так ведь надо предупредить?! – Варя от ужаса остановилась. – Я маме позвоню, она уедет к крестной, ей есть где укрыться…

– Все будет в порядке, – обнадежил Азариил, и Варя с неожиданной легкостью успокоилась. Преданность, безропотность и безграничное доверие, с которыми она следовала за ангелом, все сильнее беспокоили Андрея. С момента чудесного воскрешения в алтаре между Варей и Азариилом протянулась тонкая невидимая нить: неуловимые беглые взгляды из-под ресниц, трепетность и взволнованность с ее стороны вызвали сдержанное заботливое участие с его. Или Андрей слишком много фантазировал, ревностно придираясь по мелочам? Так или иначе, он чувствовал ответственность за неискушенную, наивную девушку, не ведавшую жизни, не знакомую с враждебностью большого мира, и ответственность эта тяготила и обязывала одновременно.

Извилистая дорога привела к подножию холма и полезла вверх кривыми переулками, петляя между избушками-развалюхами и латанным-перелатанным частоколом, обтянутым колючей проволокой. Где-то истошно надрывалась собака. У дощатого забора вмерз в землю ржавый остов «Жигулей». Дома на окраине являли собой образец печального запустения и какой-то униженной, оголенной нищеты. На веревках висело задубевшее от мороза белье: вытянутые майки, изношенные рубашки, затрапезные линялые пододеяльники… Раскрасневшаяся женщина в коротком драповом пальто и резиновых перчатках протиснулась в калитку и выплеснула из пластмассового таза мыльную воду. Андрей поглядел на нее со смешанным чувством неприязни и жалости.

Впрочем, бедность вскоре сменилась благополучием и даже зажиточностью. Попадались и двухэтажные особняки, и панельные строения, и респектабельные дачи за чугунными оградами, и просто добротные деревенские домики, обложенные модным сайдингом. Заснеженные улицы пустовали.

Андрей ожидал, что придется разыскивать приходского священника в доме при церкви и проситься на постой. Однако Азариил неожиданно свернул с широкой дороги, ведущей к храму, на соседнюю улицу, заложил крюк по узкой тропке через болото, заросшее тополями и осинником, и остановился у кособокой деревянной калитки.

– Куда ты привел нас, проклятый Сусанин? – кисло осведомился Андрей, чуя подвох.

Ангел обшарил окрестности медленным, внимательным взглядом и, удовлетворившись, толкнул дверцу:

– Входите.

Протиснувшись в узкий проем, они оказались в неухоженном саду. Здесь росли тонкие вишни и старые кривые яблони, частью засохшие, частью поломанные грозой или штормовым ветром. Кучи пожухлых листьев, собранные по чуть-чуть и не везде, лежали припорошенные снегом. Под ногами хрустели, давились и перекатывались замерзшие гнилые яблоки.

Мимо, по тропинке вдоль потемневшего, некрашеного деревянного дома пробегал мальчонка лет семи: худенький, белобрысый, с красными, как помидоры, щеками и блеклыми выпуклыми глазами. Завидев гостей, он приостановился.

– Привет! – Андрей с нарочито бодрой улыбкой взмахнул рукой – и пацана как ветром сдуло: только пятки непомерно больших сапог засверкали да затих в глубине двора вопль: «Ба-а-а-а!..»

– Чего это он? – опешил Андрей. – Как будто чудище увидел.

Азариил деликатно кашлянул:

– Вообще-то так и есть.

– Это ты обо мне?

– Подойдем ближе, – игнорируя вызов, предложил ангел.

Друг за другом, спотыкаясь и оскальзываясь на раздавленных яблоках, они пересекли сад, обогнули дом и остановились возле запущенных клумб, покрытых метелками сухих, померзших цветов. Слева к забору приткнулась баня и какое-то глухое деревянное строение, почерневшее от времени: то ли курятник, то ли крольчатник. Впереди за обширными кустами простирался огород.

В глубине дома громко хлопнула дверь, заскрипели ступеньки, и на пороге крытого двора возникла сухонькая, сморщенная, скукоженная старушка с клюкой, в цветастом фланелевом халате, шерстяных носках и истертом пуховом платке, накинутом на костлявые плечи. Из-за ее спины испуганно выглядывал все тот же мальчишка.

Старушка остановилась, и повисло молчание.

– Доброе утро, – выдавил Андрей, неловко переминаясь с ноги на ногу.

Старуха не ответила. Ее мутный выцветший взгляд рассеянно скользнул по лицу Андрея и остановился на Азарииле.

– Вижу, – наконец прошамкала женщина беззубым ртом и вдруг, охая, кряхтя, скрипя и щелкая артритными суставами, опустилась на колени. Мальчик бросился помогать, но она лишь сердито шикнула: «Я сама!». Уткнулась носом в заиндевелую траву и прокаркала, задыхаясь:

– Благослови, святый!

Азариил помог ей подняться.

– Ба-аб, – пропищал мальчик, дергая ее за подол.

– Спрятаться вам нужно, – сказала старуха, глядя на ангела сквозь неожиданно набежавшие слезы просветленно и благоговейно. – Так я спрячу, укрою, ни один бес не прошмыгнет мимо евдокииной-то калитки, будьте спокойны.

– Ба-аб, – снова затянул мальчик.

– Что, родной?

– Это ангел, да? Как на картинке?

– Как на картинке, – глухо повторила старуха. Потом опомнилась: – О чем ты толкуешь!

– У него крылья, – мальчик задрал голову, и на его худом личике отразился такой непосредственный, искренний восторг, словно он действительно наблюдал нечто недоступное. Его глаза сияли, и Андрей внезапно подумал, что это сияние – отражение ангельского блеска.

– Разве не видишь? У него крылья! – мальчик рассмеялся и захлопал в ладоши. – Ты настоящий ангел, да? Правда-правда? Настоящий?

Азариил выглядел растерянным, даже испуганным и каким-то ранимым, будто человеческий ребенок своим звонким восторженным смехом разбил его броню и обнажил… что? Душу?

– Настоящий, – с тихой покорностью согласился ангел. И улыбнулся. Впервые.

– Какие огромные крылья! – пролепетал малыш. – Выше деревьев, смотри!

– Хватит болтать, – сердито одернула старуха. – Беги в дом. И вы пойдемте, пойдемте.

Она первой зашаркала по бетонному полу двора, ничуть не сомневаясь, что гости не отстанут.

– Что за представление ты тут устроил? – недовольно проворчал Андрей, когда они поднимались по деревянным ступенькам. Лицо Азариила все еще светилось, преображенное теплой, неземной улыбкой до неузнаваемости. И Андрей вдруг с обреченной неотвратимостью осмыслил пролегавшую между ними пропасть: и собственную никчемность, и убожество своей жизни… Это осознание ошеломило, и ответа на глупый вопрос он не расслышал.

В доме было не прибрано, но тепло. Пахло плесенью и мышами. Пока раздевались, старуха, не задавая вопросов, собрала кое-что на стол: сыр с хлебом, холодную вареную картошку, банку самодельного яблочного сока. Водрузила на газ эмалированный чайник, весь в ржавых потеках, и уселась на табурет.

В маленькой кухне было тесно, и Андрей с Варей толклись возле умывальника, деля мыло.

– Вы даже не спросите, откуда мы, – не выдержал Андрей, комкая полотенце.

– Из Москвы, родной, – сказала бабка. – Художник ты и молодой повеса, безбожник, сирота, а теперь еще и бездомный. Кровь на тебе…

– Какая кровь?.. Я за всю жизнь пальцем никого не тронул.

– Ты-то нет, да женщины твои – потерянные, несчастные души. Своих-то деток беречь надо, а не губить в утробе.

У Андрея отнялся язык.

– Было, было безобразие, – покачивая в такт словам головой, пробормотала старуха. – Тьма у тебя внутри, пустота и боль, на погибель себе живешь. Не постишься, не молишься, беззаконий за собой не видишь. А злую язву на душе твоей никому не вылечить. Тут только всецелое покаяние поможет, только Господь: Кто попустил, Тот и избавит.

Варя робко присела на край стула, и водянистые старушечьи глаза мигом вонзились в нее, как гарпун.

– Борись, – твердо сказала бабка. – Грех это. Искушение великое и кощунство.

Варя вспыхнула, втянула голову в плечи, сжалась вся, как нахохленный воробей, под нестерпимым, безжалостно пронзительным, обличающим взглядом.

– А впрочем, твое дело, – словно признавая поражение, отступила старуха. – Ты вот как поешь, приберись тут: полы помой, половики вытряси, пыль вытри, – а я тебе кое-чего покажу потом.

– Мы до воскресенья останемся, – предупредил Азариил, по-прежнему стоя в дверях.

– И оставайтесь, – благосклонно кивнула бабка. – И дольше можете, но вряд ли получится. А в воскресенье в церковь сходим на Литургию, девочке причаститься нужно, да, во укрепление. А ты иди, святый, иди, ждут тебя.

Скрипнула дверь, и ангел действительно исчез. Андрей вытянул шею, выглядывая в окно, но на улице так никто и не появился.

– Водосток поправишь, – старуха ткнула в него пальцем. – Клетки кроликам починишь, воды принесешь, веревку бельевую натянешь, и тут, в доме, кое-что подлатать не грех. Вовремя мне тебя Господь послал, родной! Сто лет здесь хозяина не было.

Андрей оторопел, соображая, что в деревенской лачуге хозяин из него никудышный, однако в памяти всплыло пророческое изречение Азариила: «Поработаешь – поешь». Знал ведь, от начала все знал!

Пришлось покориться. После обеда, показавшегося с голоду царской трапезой, толком не придя в себя, он против воли разжился железнодорожной спецовкой в виде фуфайки с нашивками и ватных брюк и был выдворен на улицу чинить желоба. Зачем водосток в декабре – интересный вопрос, но у хозяйки по имени Евдокия на сей счет были свои соображения. Собравшись с духом, прихватив кое-какой инструмент, Андрей вскарабкался на нетвердо стоящую на земле лестницу и взялся за дело.

Ближе к сумеркам начался сильный снегопад, согнавший его с шаткой деревянной опоры. Продрогший до костей на ветру, с окоченевшими, обветренными руками, шмыгая носом, он вернулся в дом, испытывая странную робость и стараясь не шуметь. В прихожей и кухне было темно. Разноцветный свет струился сквозь витражное стекло двери в дальней комнате. Где-то работал телевизор: это малыш Тимка, правнук Евдокии, смотрел мультфильмы. Потоптавшись на пороге, скинув ботинки, Андрей громко чихнул и замер, прислушиваясь.

Старуха не заставила себя ждать.

– Простыл, – констатировала она, даже не взглянув на гостя. – Это ничего, это правильно: значит, душа очищается, закаляется в невзгодах, отмывается от грязи. Плохо тебе?

Голос в полумраке пробрал до костей, и душа задохнулась, захлебнулась безмолвным криком, надорвалась и заплакала – где-то глубоко-глубоко в груди. Обессилено привалившись к стене, оцепенев в тоске, Андрей стоял с мучительно сдавленным горлом, понимая, что не может выдавить ни слова, ни звука. Боль выворачивала наизнанку.

– Ну, полно, пройдет, – сказала Евдокия сочувственно. – Садись, кормить буду.

Есть совершенно не хотелось.

– Тогда молока вскипячу, выпьешь с медом.

Спустя час Андрей лежал в маленькой темной комнатке, по уши укутанный одеялом, с мешочком горячей соли на носу и холодными как лед ногами. И чувствовал себя изнуренным, разбитым, безнадежно и крепко простуженным, но странно счастливым. Громко тикали старые настенные часы. Ветки вишен скреблись в оконные стекла. Снаружи к керамическим изоляторам, закрепленным прямо над окном, подходила пара проводов: они своеобразно гудели и гулко вздрагивали, как натянутые струны, когда их задевала вечно зеленая туя, раскачиваясь на ветру, или садились воробьи.

Опустошенность и озлобленность исчезли, на душу снизошло глубокое умиротворение. В мягкой постели словно образовался крошечный уютный мирок, теплый, ограниченный и незыблемый, живущий одним моментом: сиюминутным спокойствием и непосредственной, наивной детской верой во всемогущество одеяла, которое достаточно натянуть на голову, чтобы укрыться от всех мирских невзгод. Здесь не существовало ни прошлого, ни будущего, ни сомнений, ни горя. Здесь, как в детстве, верилось в лучшее и засыпалось легко даже с температурой.

За стеной монотонно звучали голоса, но их Андрей уже не слышал.