Текст книги "Осколки небес (СИ)"

Автор книги: Анастасия Колдарева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

Азариил склонился над ним, и на долю секунды в его встревоженных глазах почудились отсветы адского огня. Андрей, обезумев, отпрянул, отползая к стене, сбивая покрывало в гармошку.

– Тише, тише, – ангел выставил вперед ладони, подчеркивая собственную безобидность. – Это я.

Андрей замер полулежа, вжимаясь лопатками в стену. Мышцы звенели от напряжения.

– Ты спал не дольше минуты и снова видел кошмар.

– Нет, – перед мысленным взором светилось лицо Асмодея: четкий рисунок губ, колючий, ледяной взгляд. – Нет.

Слов не хватало. Слова начисто стерлись из памяти.

Азариил всматривался в Андрея. Неземная синева его глаз завораживала, затягивала, повергала в оцепенение и жгла, жгла невыносимо. Сердце едва не разорвалось, переполненное мучительной, неизбывной горечью. Хотелось разрыдаться – собственными слезами потушить бушующее внутри пламя и смыть с души пепел и жирную черную копоть.

– Прекрати! – Андрей из последних сил зажмурился, отвернулся и уткнулся в жесткую обивку.

– Третий Осколок пойман, – произнес Азариил. – Асмодей не ведает о твоей способности чувствовать других на жертвеннике. И я был прав.

Он возвел глаза к потолку и надолго застыл посреди комнаты, отрешенный, погруженный в размышления – или молитву. Андрей уже успел прийти в себя и отделаться от послевкусия ангельского вторжения, а тот все не шевелился.

– Я должен отлучиться, – вымолвил он наконец после тягостной паузы.

– Опять? – сникла Варя, теребя пуговицы на кофте. – Куда?

– Скоро вернусь, – Азариил, как обычно, был до неприличия скрытен. – Постараюсь не задерживаться, – добавил он уже из прихожей.

И исчез.

– Между прочим, кто-то обещал достать денег! – крикнул разозлившийся Андрей в закрытую дверь. Но ответа не дождался.

* * *

К утру ангел не вернулся. Не вернулся и через сутки.

Загадочный Вениамин без лишних оправданий убрался восвояси. Варя предположила, что его приютили в монастыре, в братском корпусе, где располагалось училище, но хозяин квартиры Андрея интересовал мало.

Сидеть в подвале было тесно, душно и утомительно. Несколько дней подряд гудели мышцы, ломило кости, накатывали приступы головокружения и дурноты. Это паскудное болевое нытье – расплата за чудесное воскрешение из мертвых! – выматывало, злило и отупляло. Андрей жестоко страдал, лежа пластом на разобранном диване. Стоило прикрыть глаза, как память щедрыми, яркими мазками малевала устрашающие картины недавнего прошлого, изнуряя и повергая в безысходную тоску. Тут бы отвлечься, разогнать скуку и душевный трепет! Но из развлечений в комнате нашлось лишь чтение. Варя не преминула им воспользоваться – ну кто бы сомневался! Столько богословской литературы она, поди, нигде не встречала, и теперь наверстывала упущенное, лишь изредка отрываясь, чтобы вскипятить чайник или приготовить поесть. Андрей же, пролистав пару книг, лишь горестно вздохнул: труды святых отцов усыпляли на десятой минуте.

Дни тянулись за днями. От постной картошки с маринованными огурцами и чая с вареньем потихоньку начинало подташнивать. Варина фигурка, сгорбленная над книгой у стола, сделалась привычным сопровождением унылых, тягучих, как резина, вечеров, приправленных болью и страхом, переработанным в злость. Андрей ворчал, язвил, презрительно отзывался о книгах на полках и всячески срывал злость на диване, старой перьевой подушке и вытертом плюшевом покрывале. Варя терпеливо сносила его дурное настроение и продолжала читать, а по вечерам закрывалась в кухне и молилась. А ещё плакала. Андрей предпочитал не видеть ее слез, не слышать всхлипов. По кому она так безутешно убивалась? По нему, обреченному на вечные муки? Вряд ли. Он не находил в ее воспаленных глазах ни тепла, ни сострадания. Отстраненная, замкнутая, в мыслях Варя пребывала далеко от этого провонявшего плесенью подвала, тревога ее следовала за потрепанным синеглазым ангелом, бороздившим небеса обетованные. Андрей не пытался ее вразумить или пристыдить. И чувствовал, как постепенно между ними пролегает пропасть куда более глубокая, чем та, что разделяла в прежние годы.

От безделья он много спал, и его мучили кошмары. Осколки разбитых зеркал вонзались в грудь; из кромешной первородной тьмы земных недр вырисовывались нагорья и вулканы ада; песок заметал тысячи и тысячи голых скорченных тел, выстилавших бесконечные сухие равнины. А еще снился коридор: синий, пустой. И призрачные стоны, горестные стенания, продирающий до костей шепот. И лица, лица, лица: они наплывали из стен коридора и растворялись, едва приблизившись, едва мелькнув. Лица тех, кого Андрей знал раньше. Двоюродного брата, погибшего в аварии. Отца… Было чудовищно осознавать, что все они томятся, опаленные Божественной любовью, которая для них, не раскаявшихся, не очищенных, ощущалась невыносимым жаром преисподней. И никто не вернется на землю, никто не будет оправдан ни до Страшного Суда, ни после.

Проснувшись в одну из таких кошмарных ночей, вымотанный до отчаяния, Андрей вдруг ощутил, как нежная, теплая ладонь успокаивающе гладит его по щеке.

Свет в кухне не горел. За окном завывал ветер и ярилась метель.

– Это просто дурной сон, Андрюш, – прошептала Варя, не отнимая рук и не стыдясь столь странной, непривычной близости. Темнота придавала ей уверенности. – Все пройдет, уляжется. И тебя минует чаша сия… Ты только верь.

Он поймал рукой хрупкое, тонкое запястье и, поглощенный внезапным чувством, прижался к нему губами. Замер так, зажмурившись. Надолго. Внутри словно что-то хрустнуло, сломалось, и развернулась тугая, давным-давно сдерживаемая пружина: неужели она действительно переживала о нем? неужели он стал ей не безразличен? хоть кому-то в этом мире – по-настоящему дорог?

Или он обманывался? И все это: родное тепло, сочувствие – просто дань долгу? Вымученное сиюминутное милосердие, готовое раствориться в ночи?

Он бы многое отдал, чтобы эти руки не исчезали, чтобы шепот не прекращался и не иссякала нежность.

– Прости меня, – выдохнул Андрей в Варино запястье, – за всю эту чушь.

«Не за историю, в которую я втянул тебя, хотя и за нее тоже. И даже не за смерть. За презрение прости, за надменность и высокомерие, за снобизм и гордыню. За мои деньги. За отца, которого ты не имела и никогда не знала. За нищету и глухую провинцию. За пошлые, безвкусные художества…»

Наверное, Варя истолковала правильно. Наклонившись, она мягко поцеловала его в висок.

– А знаешь, ты была права насчет моих картин, – усмехнулся Андрей в порыве откровенности. – Тех, что пылились в мастерской, и других, которые я рисовал на заказ. Шлак это все и дрянь редкостная.

– Самокритика – добрый знак, – улыбнулась Варя. – Можно сообщить Азариилу, что «пациент» идет на поправку. То-то будет радости.

– Вы сговорились? Он водил меня на смотрины какого-то ракового больного, душил нравоучениями, лишил средств к существованию… – Андрей запнулся. – Слушай-ка, можно тут поблизости продать пару-тройку акварелей?

– Талантливых? – придирчиво уточнила Варя.

– Старых. Поостерегусь оценивать.

– Возле «Витязя» часто торгуют картинами с рук, но в такую непогоду…

– Скоро ведь Новый год, да?

– Со дня на день.

– Я продам картины, и устроим себе праздник.

– Вообще-то сейчас рождественский пост идет, праздники устраивать не положено. А во-вторых, тебе нельзя выходить.

– Зар не запрещал.

– Вениамин советовал…

– М-да? И кто он такой?

– Трудно сказать. По виду обычный молодой человек, будущий семинарист, но мне кажется, с ним все не просто. Иначе бы Азариил не привел нас сюда. Я ему доверяю.

– Кому, Зару?

– Обоим.

Андрей сел на диване и с сожалением выпустил руку сестры. Та пристроилась рядом. От окна тянуло зимним холодом, и он накинул Варе на плечи покрывало.

– Если меня не подводит умение считать, мы торчим здесь уже вторую неделю. И Азариил до сих пор не улучил минутки, чтобы наведаться и выяснить, как мы тут поживаем, не померли ли ненароком от голода, скуки или демонов.

– Наверняка есть причины, – голос у девушки предательски дрогнул.

– Он тебе нравится, да? – слова сорвались с губ быстрее, чем Андрей успел прикусить язык.

Варя не торопилась отвечать, но ощутимо напряглась под покрывалом. Сидя с нею бок о бок, он чувствовал ее нервозность.

– И даже больше, чем нравится, – продолжил Андрей, дивясь собственной проницательности. – Твое дело, в душу не лезу. Но что ты станешь делать, когда он обстряпает на земле свои ангельские дела и упорхнет обратно на облако? Ведь с собой не позовет. И весточку не пришлет. Ангелам запрещено общаться с людьми.

– Зачем низводить любые отношения до плотского уровня? – пробормотала Варя дрожащим, срывающимся голосом, будто едва сдерживала слезы. – Есть чувства серьезнее, глубже, светлее. Есть восхищение и благоговение, есть родство… Азариил лучше многих. Чище. Порядочнее, ответственнее, великодушнее, внимательнее…

– Красивее, – поддакнул Андрей.

– Прекрати!

– Я вижу, как ты на него смотришь.

– Он ангел! Это же… в голове не умещается! Ангел Господень спустился с небес, а у тебя одна похоть на уме!

– Не злись, – слова сестры вызвали стыд и досаду. – Азариил пророчит всякое нехорошее по поводу твоей праведности, я волнуюсь.

– Неужели ты вообразил, будто я… – Варя задохнулась от возмущения, – будто я… Это же кощунство!

– Стало быть, ты осознаешь, какая между вами пропасть. На твой счет я готов успокоиться. Но меня пугает другое, – признался Андрей с тяжелым сердцем. – Он вернул меня с того света вопреки воле… гм, руководства. Попер против своих. Предложил ритуал для защиты.

– Никому не рассказывай!

Детский сад.

– Азариил меняется, Варь. Что-то перемкнуло в его блаженных мозгах, и те дают сбои. Поэтому послушай совета: держись от него подальше. Не провоцируй. Не строй глазки.

– Ты говоришь ужасные вещи.

– Жизненные. Не буди лихо, пока спит тихо. На твоем месте я бы убрался из города и забыл обо всем.

– Не могу, – Варя мотнула головой.

– Из-за него? Ну признайся хоть раз честно: только из-за него?

– Из-за тебя.

– Да ладно… – Андрей смутился, потому что она сама нащупала на покрывале его ладонь и сжала.

– Я останусь, если еще хоть на что-нибудь сгожусь. Буду помогать. Знаешь, пока ты лежал без сознания, Азариил суетился вокруг и все время повторял: «В нем теплится искра… я чувствую свет». Может, он защищает тебя именно поэтому? И воскресил – поэтому? Из-за внутреннего света?

– Глупости. Нет во мне никакой искры. Что я ему, лампочка?

– Ты назвал картины вульгарными. И много другого осознал. Вдруг Азариил чувствует раскаяние, или, скорее, способность к раскаянию, предрасположенность, готовность? Ведь Бог никогда не призовет душу, пока для той остается шанс на исправление. Может, оттого и допустил самочинство… А может, как раз сейчас и наказывает Азариила за неповиновение.

Варя неожиданно всхлипнула, плечи у нее мелко задрожали. Андрей со вздохом обнял ее и прижал к себе.

– Успокойся. Вернется наш пернатый, никуда не денется. И снова будет нести чушь про ритуалы, заниматься религиозной пропагандой и вещать загробным басом о муках ада и моей безнадежной греховности.

Варя вымученно засмеялась.

– А вот картошка мне уже в глотку не лезет, – подытожил Андрей. – Пойду-ка завтра пообщаюсь с уличной богемой, но сначала неплохо бы разжиться рамами для акварелей. Есть тут поблизости багетная мастерская?

– Выясни у торговцев. Ты настолько уверен в успехе продаж?

Андрей ухмыльнулся:

– Талант не пропьешь.

– На твоем месте я бы не ходила.

– Еще сутки в подвале – и я сгнию. Прогуляться не повредит. К тому же, этот Новый год грозит оказаться последним в моей жизни, а в преисподней не разгуляешься. Хоть повеселюсь напоследок.

– Ну о чем я тебе втолковываю, а? О вере, о надежде, о промысле. Все как-нибудь устроится.

– Как-нибудь – точно, – хмыкнул Андрей. – Боюсь расстроить, но от надежды уже мало что зависит. Верь, не верь – а мы с тобой уже однажды умирали и оба понимаем, что происходящее не абстрактно. Это не тот случай, когда плохое случиться может где-то и с кем-то, только не здесь и не с тобой. Верь, надейся, а назавтра тебя переедет грузовик.

– Верить надо не в избежание смерти, а в милость Божью.

– Мой приговор давно подписан, Варь.

– Не впадай в отчаяние. Азариил на нашей стороне. Он за тебя ходатайствует, он справится.

– Тогда давай ты будешь верить за нас обоих, – Андрей грустно улыбнулся ее простодушной горячности. – А то моя надежда уже давно испарилась… не иначе как отправилась копать могилу. Давай, ложись спать.

Варя плотнее закуталась в шерстяное одеяло и вытянулась на диване. Она ещё долго возилась, и, лежа рядом с ней на спине, разглядывая потолок, Андрей впервые за много дней ощущал себя обнадеженным и успокоенным.

* * *

– Та-дам! – провозгласил Андрей с порога, топая ногами по линялому коврику и стряхивая с ботинок снег. – Ну, кто был прав? Три картины за пару часов – чуть с руками не оторвали. У нас теперь куча денег. Пойдешь выбирать елку?

Квартира откликнулась мертвой тишиной.

– Варя? – он напрягся. Засунул обратно в карман деньги, которые сжимал в ладони, и, не разуваясь, заглянул в комнату, в кухню. Никого.

В первые мгновения стало дурно. Однако на кухонном столе обнаружилась записка: утешительная и разочаровывающая одновременно.

«Я встретила крестную», – писала Варя: «Она пригласила на чай, потом – в Спасо-Преображенский монастырь на ночную службу. Утром пойдем с Вениамином на молебен по случаю новолетия. Тебе лучше не выходить. Вернусь завтра. Варя».

– С Вениамином, – проворчал Андрей с презрением, опустившись на стул и вертя бумажку в руках. С подошв на пол стекал тающий снег, скапливаясь в грязноватые лужицы. – Ну и якшайся со своим Вениамином.

Он чувствовал себя задетым. Столько времени потратил на поиски рам! Договорился, чтобы пошустрее сделали, выбрал самые стоящие акварели, которые любила мама. И мерз на ветру возле универмага, и торговался с покупателями, понятия не имевшими, чьи работы берут и сколько на самом деле стоят эти картины. Не говоря уже о художниках-завсегдатаях, у которых перебил торговлю: к концу первого часа ребята набычились, к концу второго явно приняли коллективное решение вытравить самозванца из своих бездарных рядов. Андрей счел за благо ретироваться раньше, чем в ход пошли угрозы и нецензурная лексика.

И ради чего столько мучений?

– Крестная! – проворчал Андрей угрюмо. – Вениамин! Какой-то худосочный прыщ поманил ее пальцем – и побежала! Ну да, с ним есть о чем побеседовать: миллион общих тем, миллион схожих увлечений. Книжки, псалмы, посты. А ты как торчал тут две недели, так и торчи, пока не сдохнешь с тоски. И что еще за нелепые запреты? Разве в церкви не самое безопасное место? Зар об этом без конца твердит, и вдруг – нате вам! – не смей являться. А сегодня, между прочим, тридцать первое декабря, – с претензией заявил Андрей записке и оскорблено уставился на старый эмалированный чайник, словно тот посмел возразить.

Бесы бесами, души душами, но это, черт возьми, была новогодняя ночь. С салютами, фейерверками, массовыми гуляниями и весельем до утра. И он думал… рассчитывал… надеялся… Должны в мире хоть иногда случаться чудеса? Пусть самые завалящие, самые обыденные? Новогодняя ночь с новообретенной сестрой, к примеру. Шампанское, «оливье», индейка, цветные огоньки гирлянд, развешанных по разлапистой елке, и полосатые леденцы, и хлопушки…

Андрей тяжко вздохнул. Последние сутки года могли обернуться последними сутками жизни, и сейчас он бы согласился даже на фетровый носок с нагло ухмыляющимся оленем. Но от него отделались, как от прокаженного. Словно он монстр, чудовище, неприкасаемый или какая-нибудь уродливая черепашка-ниндзя, от которой с души воротит.

Не сказать, чтобы сильно хотелось хороводов и леденцов. За душу шла война – какие уж тут пляски-сладости! Но в прозрачном вечернем воздухе за окнами, в загадочном мерцании звезд, в торопливом мелькании сапог и ботинок за окном и даже в опостылевшем подвале витало нечто призрачно-тонкое, звенящее, сказочное. Наверное, это по-детски неуемное и капризное желание волшебства бередило душу: вынь да положь чего-нибудь чудесное. Только не грозного Ангела с обнаженным мечом и весами, не исцеление безнадежно больных, не дыхание смерти в затылок, а настоящее диво, лишенное горькой безысходности. Например, добрую фею со звездой из фольги на кончике волшебной палочки, колючую ветку ели, обсыпанную блестками и пенопластовой крошкой, фигурку рождественского ангела с золотыми крылышками и фарфоровыми щечками. Искусственные чудеса куда добрее и человечнее настоящих.

Андрей решительно поднялся со стула и шагнул в прихожую. Довольно с него было трусливых, унизительных отсидок в укрытии. Довольно осторожностей. Он пережил такой ужас, по сравнению с которым инквизиторские допросы казались детской забавой. Он умер, он видел изнанку, ощущал дыхание ада. И с течением времени понял: в мире не осталось вещи, способной напугать его. Бесы в округе не появлялись, а появятся – такова жизнь. Ну, или промысел, на который безостановочно уповал Азариил. При воспоминании об ангеле губы досадливо поджались.

– Ты как хочешь, а у меня сегодня будет и елка, и олень, и рождественский ангелок, и если уж совсем повезет, фея! – с вызовом проворчал Андрей. – Пойду выясню, где водятся самые симпатичные.

Выбор пал на торговый центр под названием «Витязь». Идти до него было прилично, но предвкушение бодрило и подзадоривало. После вынужденного заточения свобода опьяняла: и воздух казался слаще, и краски ярче, и людные места притягательнее.

Запыхавшийся Андрей уже взбегал на широкое, скользкое крыльцо, когда прямо перед ним буквально из-под земли вырос раздосадованный Азариил. Синие глазищи метали молнии, перекошенное убийственной миной лицо не сулило ничего доброго. Андрей поскользнулся и чудом избежал столкновения.

– Зар! – воскликнул он восторженно и испуганно одновременно. – А вот и ты!

Азариил прожег его свирепым взглядом. Таким свирепым, что хоть волосы на себе рви в порыве раскаяния.

– Объявился наконец, а мы уж панихиду да поминки заказывали, – Андрей с развязной непринужденностью засунул руки в карманы куртки – и крепко стиснул кулаки.

Ангел все смотрел – кровь в жилах стыла! А ну как схватит при всем честном народе и поволочет назад в подвал? Или того хуже: вдруг у него… приказ на убийство?

От шальной мысли в глазах раздвоилось.

– Тебе велено было оставаться в квартире, – жестко отчеканил Азариил, испепеляя взглядом исподлобья, – а не шататься по городу, навлекая беду.

– Не припомню, – Андрей занял оборонительную позицию, отодвигаясь от греха подальше.

Мимо сновала веселая молодежь, пара дюжих парней добродушно курила, облокотившись на перила крыльца.

– Ты испарился без указаний. И без объяснений. Обещал скоро вернуться, а сам пропал, как будто тебя черт с квасом съел. Я две недели гнил в подвале на кислых огурцах и картошке и носа на улицу не высовывал. Ни телевизора, ни компьютера, ни телефона, ни допотопного транзистора. Ни даже книг удобоваримых – одна богословская чепуха. Как в дремучем средневековье. Чуть крыша не поехала!

Азариил оторопел от такого горячего отпора.

– Терпение – важнейшая из добродетелей, – он смягчился и перешел гневного тона на назидательный. – Я не задавался целью играть на твоих нервах, но мне кажется, тут и усилий не требуется: тебе лишь бы повод найти для возмущения.

– Как и любому, кого кидают без оправданий.

– Я был занят.

– Рад, что теперь освободился.

– Тебя оскорбляет моя скрытность?

– Да плевать я хотел!..

– Здесь не лучшее место для серьезных бесед.

– Ну, в подвал я не вернусь. Во всяком случае, не в ближайший час.

– Почему?

Андрей недовольно выдохнул и шагнул к дверям.

– Дурное легкомыслие может выйти боком, – Азариил потащился следом, продолжая капать на мозги. – Я потратил много усилий, чтобы запутать бесов и пустить Белфегора по ложному следу, но вместо благодарности получаю безрассудные выходки, грозящие уничтожить плоды моего труда!

– Расслабься, – осадил Андрей, – и не паникуй. Кто нас тут знает? Кому мы нужны? Какие бе… – он подавился словом, когда мимо проплыла компания хихикающих малолетних девиц, и понизил голос: – Какие бесы в торговом центре?

– Людские пороки притягивают всякую гнусь, – уперся Азариил.

– Окстись. Сегодня новогодняя ночь. Да сегодня даже гнусь обязана праздновать!

– Бестолковый праздник, – ангел, похоже, вознамерился убить хорошее настроение, прямо-таки выкорчевать с корнем и на освободившемся месте замешать привычную постную бурду о плаче и скрежете зубов…

– Отличный праздник, – огрызнулся Андрей, твердо решив не поддаваться на провокацию.

– Дождаться полуночи, чтобы наесться и напиться так, словно в жизни не ели и не пили. Пуститься во все тяжкие, чтобы наутро проснуться с жестоким похмельем и опустошенной душой. Где логика? А где причина торжества? Точка отсчета времени не привязана ни к одному важному событию года: ни к зимнему солнцестоянию – оно раньше! – ни к пробуждению природы – оно позже! – ни к началу какого-нибудь сезона. Ты видишь в этом смысл?

– Все видят! – разозлился Андрей. – Чего ты прицепился? Не нравятся наши праздники – не справляй! Топай отсюда и не отравляй жизнь тем, кому весело.

Наверное, отповедь получилась чересчур злой от обиды – Азариил отстал и затерялся в череде отделов. Андрей даже замедлил шаг, растерянно озираясь, когда заметил его отсутствие. Но разве он не был прав? Разве Зар не хватил через край? Как бы то ни было, настроение съехало к нулю. Напускная веселость улетучилась, а от восторженного героизма, выгнавшего из безопасной, пусть даже и опостылевшей квартиры, теперь за версту несло непростительной самоубийственной глупостью.

Насупившись, обшаривая пестрые витрины пустым взглядом, Андрей побрел наугад. А ведь он и впрямь подставился сам, подставил Азариила… Тот за него горой стоял.

Не поздно ли будет вернуться?

Приняв внезапное решение, Андрей с облегчением круто развернулся на каблуках – да так и подпрыгнул. Ангел застыл перед ним на расстоянии вытянутой руки: собранный, сосредоточенный и серьезный.

– С наступающим Новым годом! – торжественным хрипловатым, низким голосом произнес он.

– Ты пьян? – осторожно уточнил остолбеневший Андрей.

Молчание продлилось секунд пять.

– Почему ты так решил?

– Поздравляешь с новолетием…

– А разве не принято? – встревожился Азариил.

Андрей посторонился, пропуская в отдел мужской одежды какую-то взъерошенную дамочку, явно припозднившуюся с подарком мужу. Или брату. Или соседу.

– Вообще-то принято ходить с мешочком по домам, распевать веселые песенки и клянчить конфеты.

На сей раз молчание затянулось секунд на десять. Андрей испугался, что невинная шутка повергла доверчивого ангела в шок. С другой стороны, не такая уж и шутка, верно? Хуже, если бы он намекнул на поцелуи под омелой.

– Пытаюсь вспомнить веселую песенку, – сообщил Азариил растерянно.

– Э-э-э, нетушки, избавь. Не хватало еще, чтобы ты разродился псалмами. Пожалей мои уши.

– Я не пою псалмы, – возразил Азариил. Помялся. И наконец решился: – А конфеты клянчить обязательно? Я имею в виду, ты действительно хочешь конфет?

– Забудь.

Азариил послушно забыл. Но зашел теперь с другого бока:

– Тебе было грустно одному в квартире?

Андрей подумал и рассудил, что расценивать вопрос как вторжение в душу преждевременно. Поэтому ответил:

– Я был не один. С Варей.

– Она поживет у крестной. Так пока лучше всего, – распространяться дальше на тему сестры Азариил не собирался, Андрей понял это по вздернутому ангельскому подбородку и отсутствующему взгляду.

– А бесы?

– Затаились. Мастема гостит в преисподней. Белфегора удалось направить по ложному следу: он разыскивает тебя в Арзамасе. Я покрутился там немного, помелькал – демоны не скоро поймут, что их провели.

– А пернатые? Если среди них стукач…

Похоже, Андрей наступил на больную мозоль.

– И братья тоже, – Азариил поморщился. – Но мои действия не противоречат приказу обеспечивать твою безопасность.

– Значит, этим ты и занимался, пока отсутствовал. Уводил погоню. Обеспечивал безопасность. Но раз уж ты теперь здесь, составь компанию, – опрометчивое предложение вырвалось нечаянно.

– Это неразумно.

– Зато весело.

Азариил усомнился. Вообще, эмоции на его небритом лице смотрелись на зависть выразительно и органично.

– Подарки – это здорово, а праздничный ужин – вкусно, – напирал Андрей, чувствуя себя жалким перед этой суровой и непререкаемой ходячей добродетелью. – Хочу нормальной еды и елку! – в отчаянии произнес он, прежде чем окончательно скиснуть, признавая чужую правоту. Еда и елка – какое убожество…

– Хорошо, – со скрипом согласился Азариил. – Час беды не навлечет. Но только час, не больше.

Сочувственная интонация в его голосе неприятно царапнула самолюбие, однако Андрей решил не заострять на ней внимание. Не сейчас.

Бок о бок они продолжили путь по первому этажу, пока не очутились в отделе подарков.

Здесь было тесно. Играла ненавязчивая музыка. Витрины ломились от всевозможной ерунды: статуэток, масок, расшитых бисером павлинов, уродливых арлекинов с веревочными ножками, ваз, свечей, ароматических ламп, коллекционных кукол, фонариков и ещё сотен наименований бесполезного сверкающего хлама. Искусственные елки, перегруженные новогодними игрушками, при ближайшем рассмотрении вызывали недоумение. Птички, платьица, туфельки, раскоряченные статуэтки балерин с постными лицами и изломанными ручонками – неужели такое безобразие пользовалось спросом?

– Если кого подозрительного заметишь, предупреждай, – посоветовал Андрей ангелу. – Мимо тебя ведь ни одна тварь не проскользнет, да? Ну, вот и бди.

– Буду, – пообещал Азариил.

– Здравствуйте! – поприветствовала продавщица с улыбкой. – Могу вам чем-нибудь помочь?

– Нет, – твердо отказался Азариил.

– Да, – возразил Андрей. – Мы ищем рождественских ангелочков.

Азариил стрельнул в него пронзительным взглядом. Взъерошенный, одетый не по погоде, недовольный, почти сердитый, он даже не старался вписаться в обстановку – и в общество. Андрей заметил, как робеют и нервничают люди в его присутствии.

– Сюда, пожалуйста. Вам нужны подсвечники, статуэтки, свечки, мягкие игрушки, елочные украшения или веночки?

– Спасибо, мы сами подберем, – заверил Андрей с сожалением и проворчал сквозь зубы: – Затея с феей накрылась медным тазом.

– У нее есть муж, – сообщил Азариил с похоронной миной. – Приедет через час на красном Опеле на стоянку за магазином, заберет ее с собой…

– Кого, стоянку? – проворчал Андрей раздраженно. – Зар, ты хоть полчаса можешь побыть нормальным? Без всех этих штучек-дрючек вроде ясновидения, телекинеза и болтовни о высших силах?

– Я не подозревал, что выделяюсь.

– Выделяешься. Ладно. Смотри лучше на барахло. Проникайся праздничной атмосферой. Наслаждайся человеческой жизнью.

Азариил пожал плечами и принялся с преувеличенным вниманием изучать витрины. На какое-то время Андрей потерял его из виду, увлекшись выбором идеального, с его точки зрения, ангелочка. Но чем дольше выбирал, тем быстрее росло недоумение.

Ангелочек номер раз представлял собой кривую железку с десятком завитушек и отростками, отдаленно напоминающими крылышки. В голову были вправлены цветные кристаллы, над которыми нависало колечко, изображающее нимб. Стилизация на грани гротеска.

Ангелочек номер два оказался жирным рахитичным чудовищем.

Третьим номером шла пара уродцев на ножках-ниточках, стоящих в обнимку. По похабным мордочкам было сразу видно: падшие.

Четвертый выглядел типичным рафаэлевским переростком с картины "Сикстинская Мадонна". Бронзовым. В перетяжках. С грустным взглядом, обращенным к небу. Ну еще бы: попробуй взлети при такой комплекции.

Растерянный Андрей, потирая подбородок, обернулся, чтобы поделиться с Азариилом впечатлениями и заверить, что не все люди столь жестоки к ангелам, просто мода, наверное, или магазин тематический, или специфическое чувство юмора у производителей.

Азариил стоял возле елки, вперив неподвижный взгляд в украшение из ощипанных перьев, с капелькой гусиного пуха и ценником с надписью "Ангельские крылышки". Андрей поперхнулся. Кашлянул:

– Зар?

– А где остальное? Почему крылья есть, а ангела нет? Вы же не вешаете на елку оторванные головы или руки? А крылья очень важны, их нельзя изображать отдельно.

– Это праздник, – объяснил Андрей. – Символика, понимаешь?

Азариил не понимал.

– Символика должна символизировать правильные вещи. А что могут означать оторванные крылья?

– Да не цепляйся ты к ним. Я не оправдываю тех, кто нацепил их на елки…

– Они бы ещё человеческие органы навешали, – закивал ангел почти фанатично. – Печенку, селезенку, пальцы.

– Гляди! – пытаясь погасить его праведное негодование, Андрей воодушевленно указал на очередную витрину. – Это для подарков!

– Носки? – с убийственной серьезностью осведомился Азариил, и взгляд его сделался… странным.

– Традиция, – Андрей развел руками. – В рождественскую ночь на каминную полку – ну, или куда придется – вешают специальные носочки, чтобы Санта Клаус наполнил их сладостями. Конфетки, полосатые леденцы, Чупа-Чупсы всякие. Для детей.

– Вы кормите детей из носков? – ужаснулся Азариил.

– Это не настоящие носки! Символические! В Англии есть легенда о том, как Санта Клаус однажды уронил несколько золотых монет, когда спускался вниз по дымоходу. Монеты попали в носок, повешенный для просушки. С тех пор дети вешают носки на камин в надежде найти их полными подарков.

– Выдумки, – категорично отрезал Азариил.

– Ну и пусть. Зато смотри, какие огромные и красивые.

С ближайшего носка самодовольно взирал фетровый олень.

– Красивые, – сжалился Азариил. – Только Санта-Клауса не существует. Существует святой Николай, но он никогда не лазал по дымоходам.

– Хочешь носок?

– Меня больше интересует Библия, – ангел ткнул пальцем в стеклянную витрину. – У нее очень впечатляющий переплет. Раритет? Ценный экземпляр священного писания? Такую увесистую наверняка тяжело держать в руках при чтении – потребуется аналой.

– Это подарочный экземпляр, его никто не читает, – еще не договорив, Андрей уже догадался, что ляпнул лишнее.

– Тогда для чего?..

– Чтобы дарить.

Внутри заворочался стыд за человечество.

– Нивелирование сути ради превозношения внешнего, – глубокомысленно рассудил Азариил. Затея с подарками провалилась с оглушительным треском.

В предвкушении неминуемых нравоучений у Андрея заранее свело зубы.

Но тут ангел его удивил. Просветлев лицом, он взял в ладони снежный буран: лежащий в паре молочно-белых крыльев прозрачный шарик с незамысловатым сюжетом: Иосиф, Мария и младенец Иисус в яслях. Искусственный снег взметнулся и закружился вихрем.