Текст книги "Девушка в белом кимоно"
Автор книги: Ана Джонс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)
ГЛАВА 21
Япония, 1957
Низкий густой туман укутал землю густым покрывалом. У отца были дела, а мне надо было сдать анализы, поэтому мы вместе шли по направлению к станции. Там мы расстанемся, потому что дела отца требуют его присутствия в Иокогаме, а родильный дом находится в Хирацуке – в противоположной стороне. Окутывавший ландшафт туман приглушал все краски, что придавало молчанию между нами резкость и пронзительность.
Дорога была бесконечной.
Из-за того, что я ношу ребенка, отец несет маленький чемодан, на котором настояла бабушка.
– Лучше иметь свитер и потерпеть его вес, чем не иметь его и терпеть озноб, – сказала она.
Если отец был камнем, то окаасан была водой, умиротворяющей и омывающей его, которая со временем сгладила его острые грани. Теперь же он остался на иссохшем речном русле, ощущая беспощадный жар солнца. Под его глазами залегли тени, а внутри глаз плескалась боль.
Мы оба были виновны в ее смерти.
Он откашливается, но не произносит ни слова. Только вездесущие лисы обаасан поддерживают с нами беседу. Я готова поклясться, что они шепчут нам вслед: «Кто скажет Хаджиме, где тебя искать? Что он скажет, когда узнает, что ты теперь должна заботиться о Кендзи? Что будет, если ты потеряешь его ребенка?»
Я соглашаюсь на эту поездку только ради того, чтобы удостовериться в благополучии ребенка, но я сама не своя от волнения. Успокойся, Наоко. С ребенком все в порядке. Хаджиме меня любит. Он проявит сострадание к Кендзи. И вместе мы сможем обсудить с отцом, что нам делать дальше.
– Наоко, – отец замедляет шаг. Он тяжело вздыхает и останавливается, не дойдя до станции. – Делай все, что тебе скажут, ради сохранения собственного здоровья. Не упрямься. Ты меня понимаешь?
Наши взгляды встречаются. В моем скрыто покаяние, в его – сострадание. Он беспокоится обо мне, но как он относится к моему ребенку? Если я об этом спрошу, то испытаю краткий миг стыда. Если не спрошу – буду стыдиться этого вечно.
– Отец, я... – с чего мне начать? Мне так много надо ему сказать.
И мои колебания лишили меня этого шанса. Его взгляд переместился за меня и снова застыл. Я оборачиваюсь, чтобы посмотреть, что отвлекло его внимание, и вздрагиваю.
Сатоши?
– Что это значит? – вскидываю я голову.
Отец поднимает руку, чтобы успокоить меня.
– Он думает, что ты заболела, а семейный врач не может приехать на дом, чтобы тебя осмотреть. Сатоши проводит тебя до места.
– Но, отец, я...
– Довольно! – его рука разрубает воздух. – Это не обсуждается, – тон отца снова обретает металл, как у человека, произносящего решающее последнее слово в сложном споре.
Я молча вкладываю все свое недовольство во взгляд. Что бы я ни сказала, будет лишь брызгами на раскаленном камне: напрасными усилиями.
– Подумай о своем брате, о его семье и смирись, – отец ставит мой чемодан и заканчивает уже едва слышно и раздраженно: – Смирись, Наоко.
Смирись.
А когда он смирится с Хаджиме и нашим ребенком? И со мной?
* * *
Поезд идет по живописному побережью Сагамского залива к восстановленной префектуре Канагава, в небольшой город Хирацука, почти полностью разрушенный военными налетами двенадцать лет назад. Его стратегическое местоположение и широкие пляжи сделали его желанной целью для атак, но война окончилась и избавила оставшихся в живых в этом районе от лишений.
Через тридцать минут мы с Сатоши сходим с поезда вместе с небольшой группой людей. До этого момента я не произнесла ни слова.
– Почему вы согласились меня сопровождать? – спросила я, как только моя нога коснулась платформы.
– Тебе не следует ездить одной, – Сатоши перекладывает мой чемодан из одной руки в другую, затем кивает мне, давая знак следовать за ним.
Когда мы направляемся в Бамбуковый роддом, Таке Джосан-чо, в воздухе все еще остается след тумана. Он расположен на окраине простого маленького городка.
– Но почему вас заботит то, как именно я буду ездить? – спрашиваю я, подстраиваясь под его быстрый шаг. Я еще не понимаю, чего я хочу добиться. Может быть, разозлить его, чтобы он вернулся на поезд и уехал. Может быть, просто злюсь на отца, за то что он заставил меня туда поехать. – Вы знаете, что я вышла замуж?
– Да, знаю, – Сатоши останавливается, чтобы пропустить босоногого мужчину на велосипеде, и переходит неровную дорогу.
– И все равно решили выполнить просьбу моего отца?
– Я просто не считаю обязательным ставить его в неловкое положение, – пожимает он плечами.
Если я хотела поставить Сатоши в неловкое положение, то сейчас оказалась в нем сама. Мне ужасно стыдно. Меня обдает волна жара, которая перерождается в злость. Я вздергиваю подбородок и бросаюсь в бой.
– А вы знаете, что я к тому же еще и беременна?
Сатоши останавливается, все еще глядя прямо перед собой.
Я обхожу его и встаю прямо перед ним.
И сейчас я иду не на прием к семейному врачу, как сказал вам отец, а чтобы показаться акушерке.
Расставив все по своим местам, я, довольная, готова вновь шагать по дороге. Вот теперь он может уходить. Я пускаюсь в путь, подхватив свой чемодан, чуть поворачиваю голову и снова вздрагиваю от удивления, потому что Сатоши идет следом за мной.
– В таком случае тебе еще больше нужен провожатый, не так ли? – его брови слегка приподнимаются над прямым взглядом. – Особенно учитывая отсутствие мужа.
По-прежнему держа чемодан в руке, он обгоняет меня.
Кем он себя считает?
– Мой муж сейчас на судне в Тайване, но вернется со дня на день.
Сатоши ничем не лучше обаасан или отца. Я пробираюсь между женщиной с маленьким ребенком и мужчиной в поношенной одежде, чтобы не отставать.
– Так ты не знаешь? – Сатоши оглядывается на меня через плечо. Он глубоко вздыхает и опускает руку в карман, замедляя шаг. – Я как раз думал, скажет ли тебе твой отец. Именно об этом я и хотел с тобой поговорить. Помнишь, на отпевании твоей матери?
Я почти ничего не помнила о том дне, и отец ничего мне не говорил.
– Я не знаю подробностей, но напряжение вокруг Тайваня еще больше усилилось, и одно из военных судов США, патрулировавших тот район, попало под обстрел.
– Какой именно корабль? – этот вопрос слетел с моих губ еще до того, как я подумала, что его надо задать. – Какой корабль, Сатоши? – я хватаю его за руку, боясь самого худшего.
– Не знаю, – Сатоши качает головой. – Но не волнуйся, это может означать лишь то, что они прибудут позже, – он кладет руку поверх моей и сжимает ее.
Я выдергиваю свою руку так, словно он меня обжег.
– Пожалуйста, – Сатоши бросает взгляд на мой живот и вздыхает. – Ради благополучия ребенка прими мою дружбу и позволь мне сопроводить тебя до места, – кивком он указывает вперед. – Видишь? Бамбуковый забор вокруг клиники совсем недалеко.
Забор из золотистых перекладин, перевитых друг с другом, убегает вдаль, насколько хватает глаз. Мой взгляд вскидывается на Сатоши при звуке слова, так напоминавшего разговор с отцом: прими и смирись.
– Ради ребенка, – говорю я и пускаюсь в путь, волнуясь и накручивая на палец прядь волос. Разумеется, отец не упоминал о новостях из Тайваня. Зачем? Будь его воля, Хаджиме бы никогда не вернулся. Вдруг вся моя кожа покрывается мурашками. А что, если так оно и будет?
Вход в клинику украшен большими перекрещенными балками и ржавыми скобами. На косяке висит маленький колокольчик, стилизованный под храмовый колокол, но сами ворота открыты. Сатоши распахивает их пошире и делает шаг в сторону, чтобы дальше я шла первой. Из вежливости я берусь за длинный деревянный язычок и звоню колокольчиком один раз, и лишь потом мы входим внутрь. У маленького колокольчика оказался красивый низкий звук, разнесшийся далеко вокруг и возвестивший о нашем прибытии.
Неровная, мощенная галечником дорожка, как змея, извивается между густо растущими деревьями. Дорожка ухожена, кусты вокруг нее подстрижены, но разросшаяся трава подсказывает мне, что ходят по ней не часто. Я иду очень осторожно, чуть не споткнувшись о выступающий камешек. Сатоши протягивает было мне руку, чтобы поддержать, но я успеваю восстановить равновесие и показательно игнорирую его предложение о помощи.
Сквозь деревья уже виднеется бронзовая черепица крыши. Прищурившись, я стараюсь рассмотреть что-нибудь еще.
– Я думала, это клиника, но это место больше похоже на простой дом.
Сатоши пожимает плечами. Он знает об этом месте не больше моего. Дорожка пускается вниз, и на какое-то время из виду пропадает и строение впереди, и улица позади нас. Под густым пологом мы проходим в спрятанный от посторонних глаз мир. Там тихо, если не считать трели птиц и стрекота кузнечиков. И слышно кое-что еще, постоянный тихий шепот. Я склонила голову и прислушалась: вода.
За поворотом показалась небольшая зеленая речушка. Мы взошли на красный деревянный мост и остановились, чтобы посмотреть на реку поверх высоких перил. Падающий сверху свет хорошо освещал спокойные неглубокие воды и многочисленных их обитателей. Карпы кои, упитанные и исполненные достоинства, поводили золотыми, черными и белыми плавниками, похожими на крылья. Здесь очень спокойно. Я наблюдаю за ними, но не удерживаюсь от быстрого взгляда на Сатоши.
Он не только знал о Хаджиме, но и сдержал свое слово и не выдал меня своему отцу, чтобы сохранить деловые отношения наших родителей и избавить меня от унижения. Потом он узнал, что я вышла замуж и уже беременна. И тем не менее он сопровождает меня сюда. У меня покраснели щеки. Осознание вины тут же избавило меня от дерзости.
– Простите меня.
Пусть я и не хочу этого признавать, но я благодарна за его компанию и его дружбу. Я поворачиваюсь к нему лицом.
– Я благодарна вам за все, Сатоши. Даже за то, что вы сейчас здесь. И приношу свои извинения.
Он не отрывает взгляда от воды, оставив мои слова без ответа. Тогда я тоже смотрю на рыбу, не зная, что еще сказать.
Он облокачивается на растрескивающиеся перила и сцепляет ладони между собой.
– Тебе незачем извиняться, Наоко.
Ему не нужны мои извинения? В негодовании я упираю руки в бока.
– Вы меня совсем запутали. Я вам очень благодарна, но я все еще...
– Ты все еще не понимаешь, зачем я сюда поехал? – Сатоши поворачивается и смотрит мне прямо в глаза. – Да, я понимаю твое замешательство. Пойми только, что ты никогда меня в замешательство не приводила, – он прячет улыбку. – Я знал, какая ты на самом деле, еще когда ты была совсем ребенком.
На самом деле я – эгоистка. Я опустила глаза, не желая слышать от него слова упрека.
– Я видел тебя иногда на встречах компании, куда можно было приводить членов семей. Ты была такая же красивая, как твоя мать.
Не поднимая головы, я с любопытством посмотрела на него при упоминании окаасан.
– А однажды я застал тебя за тем, что ты стащила мочи3030
Десерт из рисовой муки с начинкой из фруктового джема.
[Закрыть], – засмеялся он. – Помнишь?
Я выпрямляюсь и поворачиваюсь к нему. На его улыбку невозможно не ответить.
– Я таскала рисовые пирожные?
– У тебя было зажато по одному в каждом кулачке, а еще рот был перепачкан теми, которые уже были съедены, – он указывает на губы. – Когда я стал браниться, ты сунула пирожное мне в руку и просто убежала, обернувшись ко мне с улыбкой.
Я смеюсь, но не помню ничего из того, что он рассказывает.
– Когда я увидел тебя в следующий раз, ты была уже не такой маленькой. А теперь... – взгляд Сатоши затуманился.
Я отворачиваюсь. Наверняка мои щеки стали пунцовыми.
Наклонившись над перилами, он указывает вниз.
– Смотри, видишь его?
Толстый рыжий карп, больше всех остальных, с черными отметинами на голове, плавает кругами на самой середине реки. Я киваю.
– Видишь, как он не обращает внимания на остальных? Он всплывает и не уходит с середины, хоть мы и не бросаем ему еды. Он напоминает мне рыб кисти Росэцу.
Сатоши двигается дальше.
– Он был настойчивым, – заметила я и пошла за ним следом по тропинке, которая теперь шла вверх. Я вспомнила историю о том, как Росэцу оказался возле пруда с карпами. Он заметил, как одна из рыб выпрыгивала на лед, чтобы подобрать упавшее угощение. Она ударилась головой, потрепала плавники и растеряла много чешуи, но отказывалась сдаваться. – И Росэцу восхитился его целеустремленностью.
Сатоши кивнул, бросив на меня взгляд вполоборота.
– Да, и я чувствую себя Росэцу. А ты...
– А я – карп? — у меня поджимаются губы от неудовольствия.
Сатоши смеется, потом опускает голову.
– А ты целеустремленная. Я хотел сказать, что ты целеустремленная. И как Росэцу, я восхищаюсь твоей настойчивостью. Тебе удалось до сих пор сохранить свою волю, такую же, как у маленькой девочки с рисовым пирожным.
У меня снова прилил жар к щекам, но смущение быстро уступило место любопытству. Впереди деревья расступились, и на дальнем крае образовавшейся поляны виднелось одноэтажное здание клиники. Со всех сторон она была обнесена террасой из деревянного настила, а окружавшей клинику зелени, хоть и аккуратно подстриженной, все же недоставало украшений.
Не успеваем мы подойти ко входу, как нам навстречу быстрыми шагами выходит женщина средних лет, словно она поджидала нашего появления. Ее волосы стянуты в тугой узел, а плечи так высоко подняты, что почти скрывают ее шею. Глаза женщины за круглыми очками перебегают с Сато-ши на меня и обратно.
– Я Матушка Сато. Ты Накамура Наоко?
Я кланяюсь.
– Охайо. Да, я Наоко, – я открываю было рот, чтобы упомянуть Ияко, акушерку, приславшую меня сюда, или бабушку, но мне не удается издать ни звука. И почему она так смотрит на Сатоши?
– Регистрационные бумаги? Они у тебя с собой? – женщина протягивает ко мне пустую руку, все еще глядя на нас обоих.
– Ах да, да, они у меня с собой.
Я достаю из кармана конверт и протягиваю ей. Она хватает его у меня, открывает и пересчитывает вложенные в него деньги.
– Ну что же, хорошо, теперь ты можешь войти внутрь. Но ему сюда нельзя, – она еще раз странно смотрит на Сатоши, затем торопливо возвращается в клинику, оставляя нас прощаться.
– Я могу подождать тебя у ворот, чтобы потом проводить домой, если ты хочешь, – говорит Сатоши, передавая мне мой чемодан.
Мне очень хочется согласиться, но я отказываюсь от его предложения.
– Вы уже и так очень много для меня сделали, а обследование может занять несколько часов, – говорю я, изображая смелость, и слегка кланяюсь. – Благодарю вас за вашу доброту, Сатоши. Я этого не забуду.
Он кланяется мне в ответ.
– Главное, помни, что ты – целеустремленный карп, Наоко. И знай, что я восхищаюсь твоей борьбой.
Моей борьбой.
Да, беременная и совершенно одинокая, к тому же с учетом новостей о возможной задержке корабля Хаджиме, похоже, я буду вынуждена бороться.
ГЛАВА 22
Америка, настоящие дни
Ты объедешь весь мир в поисках, но найдешь только дома.
Цитата пришла мне на ум, потому что я искала во Всемирной сети значение слов на кандзи, сидя дома. Ну это если называть это жилище моим домом. Ухаживая за отцом, я проводила большую часть времени у него, а не у себя. После его смерти я не была уверена, что захочу остаться в этом районе. У журналистики есть одно важное преимущество: я могу писать где угодно.
Как по сигналу, снизу, с канала, до меня донеслась воркующая итальянская мелодия. Хоть я и жила на Среднем Западе, мой город гордился искусственным каналом, проложенным прямо по центру на венецианский лад. Город даже нанял гондольера из Старого Света, чтобы он пел серенады своим пассажирам на выходных. Когда он проплыл мимо моего балкона, я помахала ему рукой. Он приподнял шляпу, не сбившись и не изменив мелодии. Он всегда пел одну и ту же песню – О Sole Mio, историю о любви, солнце и прекрасных деньках. Она не нуждалась в переводе.
В отличие от иероглифов, которые я пыталась перевести. Иероглифы кандзи не читались звуком, так не стоило ли их тогда считать картинками? На одном иероглифе было изображение квадрата, который напоминал наполненный ветром парус, а штрихи вокруг него – мечи.
Мне пришлось сдерживать себя, чтобы не связаться с Йошио на выходных с вопросами о том, что ему удалось узнать, но я не смогла помешать себе каждый час проверять электронную почту. Я стала буквально одержима и не находила себе места, оттого что мне приходилось ждать. Если бы надпись была в электронном виде, я бы давно уже узнала ее перевод в онлайн-переводчике.
Чего я только не испробовала в попытках найти значение этих символов! Сканировала различными приложениями, но они не распознавали иероглифы. Читала об иероглифах кандзи – только чтобы узнать, что в японском словаре их существовало около восьмидесяти тысяч. Даже краткая таблица с наиболее часто используемыми символами включала в себя более двух тысяч иероглифов. У меня же на руках было три иероглифа и никакой надежды на совпадение.
Я потерла глаза, уставшие от монитора, и еще раз проверила электронную почту. От Йошио по-прежнему ничего не было.
Глотнув кофе, я посмотрела на толпу, прогуливающуюся вдоль канала. Люди пересекали цементные мостики стаями, как разноцветные рыбки, двигающиеся в одном направлении.
Я никогда не могла идти с толпой. Вместо этого я всегда шла против течения и выбирала собственный путь. Упрямое стремление к независимости часто стоило мне неприятностей. Я сделала еще один глоток кофе и усмехнулась. Яблоко от яблони. Решив жениться на японке в 1957 году, папа решительно сделал выбор в пользу «нехоженых троп».
Самое забавное, что многие неверно истолковали знаменитое стихотворение Фроста. Существует мнение, что в последней строке поэт размышлял, как часто в жизни мы обманываемся, приписывая значение тому, что по сути было лишь цепочкой случайных событий. Мой папа сочинял истории, но его выбор в жизни можно назвать каким угодно, только не случайным: он решил жениться на японской девушке, а потом решил не рассказывать об этой части своей жизни до смертного одра. Эти решения были обдуманными, и я начала их понемногу уважать.
Я успела разузнать, что заявление о браке служило законным доказательством заключения брака и предшествовало выдаче свидетельства о браке. Для него требовались оба супруга, свидетель, нотариальное заверение и согласие от членов семей с обеих сторон, если кому-либо из молодых супругов на момент вступления в брак не было восемнадцати лет.
На папином заявлении была его подпись, подпись невесты, рельефная печать и еще одна подпись иероглифами рядом с ней. Это была подпись либо свидетеля, либо родителя. Вот только как могли родители девушки подписать этот документ, если они не позволили папе даже остаться на чай? Папа подписал письмо «Хаджиме». Может быть, ее родители не знали, что он был американцем. Господи, ну и заварушка же тогда получилась!
Я впечатала в браузере: «Перевести Хаджиме на английский». Самым близким переводом оказалось «начинать». Потом я нажала на значок с обозначением звука и послушала, как звучит это слово. «Ха-джи-мит». Тогда я впечатала «Джеймс» и повторила шаги. «Джа-ма-се». И еще раз с именем «Джимми», которым папа чаще всего пользовался в юности. «Джи-ми».
Джи-ми. Хаджиме. С его именем разобрались, теперь я должна была расшифровать ее. Я открыла почтовый ящик и снова проверила почту. От Йошио по-прежнему ничего не было. Тогда я открыла таблицу символов кандзи и снова взялась за работу.
Свет просачивался сквозь шторы в спальне отца, намекая, что мне пора поторапливаться, пока не приехал грузовик за папиными вещами. Я была здесь уже несколько часов, перегружая в свою машину те вещи, которые хотела сохранить для себя, и перенося остальное в гараж, чтобы их было легче оттуда забрать. Мне еще оставалось разобрать и перенести мою «стену» с материалами. А потом все будет закончено. Я выключу свет и закрою дверь папиного домика в самый последний раз. Но я не была готова так же распрощаться и с его жизнью.
Умер мой отец, но мне казалось, что призраком стала я. Это мой дух не находил покоя. Как я могла? Мы, как дома, строим свои основания на семье, стены – на собственном опыте. А что происходит с домом, когда земля проседает под фундаментом, как произошло у меня? Отец, которого, я думала, знаю, оказался совсем другим человеком. Семья, которую я знала с рождения, расширилась за счет незнакомых мне людей. И сколько бы вам ни было в этот момент лет, вы становитесь другим человеком.
И я тоже изменилась.
И того, что я знала о своем отце, было достаточно, чтобы понимать, что эти события изменили и его тоже.
Я смотрела на карту Японии. Потом с осторожностью отделила от стены статьи с историческими справками, которые я распечатала, снимки моего отца и его сослуживцев, включая и тот, на котором была изображена его невеста, и положила все в большой конверт для сохранности.
Дальше я сняла гвоздики, обозначающие местоположение, и пока я это делала, я снова проследила движение папиной жизни. С верхушки огромной волны, которая вынесла его за пределы Великого водораздела, к большущему черному якорю у входа на военно-морскую базу и на Голубую улицу, где он впервые увидел ее, свое будущее, и влюбился.
Одна отметка все же осталась. Прибрежный городок Дзуси, где за пришвартованными судами на вершине холма стоял традиционный дом, неподвластный времени.
Неужели Йошио забыл о моей просьбе? Я терпеливо прождала все выходные и все утро понедельника, и в Японии был уже поздний вечер. Я достала телефон, вошла через него в электронную почту, уже вызвала его адрес и собралась написать ему снова, как заметила, что от него пришел ответ.
Наконец-то.
«Дорогая Тори Ковач,
Посылаю Вам солнечного света, чтобы побыстрее закончился сезон дождей.
Прошу прощения за задержку в ответе, но я счастлив, что могу предоставить Вам следующую информацию.
Во-первых, относительно перевода, о котором Вы просили. !!! – это фамилия Накамура, что обозначает «средняя деревня» и является одной из самых распространенных фамилий в Японии, как у вас в Америке Джоунсы и Смиты.
Что касается недвижимости, то в Японии номера присваиваются домам в том порядке, в каком они строились, и поскольку Дзуси – активно развивающийся город, то почтовые индексы в нем успели поменяться неоднократно. Как Вы уже обнаружили, адреса, который Вы указали, больше не существует, но, по моим источникам в департаменте Министерства угодий, дом по-прежнему существует. В скором времени я получу копию официальных записей и новый адрес.
Только имейте в виду, что этот документ не скажет вам, кто является хозяевами этого дома, если только дом не сменил владельцев, потому что в Японии не принято давать справки о собственности граждан. Однако запрос о выплате налогов является законной процедурой, и я уже отправил несколько подобных обращений. Имя владельца еще можно выяснить, обратившись напрямую к тем, кто владеет домом в настоящее время, и я буду счастлив сделать это для Вас, если вы пожелаете провести с ними интервью и посмотреть дом.
С нетерпением ожидаю Вашего ответа,
С пожеланиями крепчайшего здоровья,
Искренне Ваш, Ито Йошио »
Я мечусь по комнате, но мои мысли обгоняют мои шаги. Фамилия этой женщины известна, Накамура, и Йошио нашел ее дом. Может быть, он все еще принадлежит им. Даже если нет, то Йошио может обратиться к его владельцам и получить необходимую информацию. Я улыбаюсь, окрыленная этой идеей, но потом останавливаюсь. Интервью! Я запускаю руку в волосы и оставляю ее там.
Мне придется замаскировать свой интерес к этим людям под предлогом интереса к их дому и его истории и воспользоваться псевдонимом, под которым я обычно пишу. Ни к чему сразу показывать связь с прошлым отца, пока в этом не будет необходимости. Но если там окажется та самая семья, станут ли они со мной говорить? И что я скажу этой женщине? С чего мне начать этот разговор с ней? Она рассказывала своей дочери о папе?
Я опустила руку и выпрямилась.
Разыскивая правду о папиной жизни, я не собиралась встречаться с этими людьми лично и не думала, как это отразится на моей собственной жизни.
Я могу разыскать свою сестру.
Будет ли она похожа на папу? Я унаследовала его густые темные волосы, которые вились от влаги, и хотя мои глаза не были такого же лучистого оттенка, как у него, они были голубыми. А какого цвета глаза у нее? Вряд ли голубые, но она могла унаследовать ямочку на подбородке и точеные скулы. Мы даже могли быть с ней похожи.
Я снова стала ходить по комнате, представляя себе самые разные сценарии развития событий. Когда я с папой играла в догонялки или бегала под каплями спринклера для газона, чем занималась она? Были ли у нее праздники на день рождения и семейные поездки?
У меня все это было, потому что такая жизнь была в детстве у отца. А став взрослым, он настаивал на том, чтобы мама не экономила на продуктах. Я помню нашу кладовую, холодильник и морозильную камеру в подвале, которые всегда были забиты до отказа, чтобы «его» ребенок никогда не голодал. Она ведь тоже была папиной дочкой? Они могут быть злы на него и возненавидят меня. У меня сжались челюсти. У них достаточно для этого причин.
Так пусть их. Я отколола от стены последнюю деталь: письмо моего отца. В отличие от папы, который, подняв глаза от камней на Голубой улице и встретив взгляд девушки, увидел в ней свое будущее, я загляну туда, чтобы вручить ей конверт с его прошлым. Тогда она узнает, насколько он сожалел о происшедшем между ними. Может быть, папа хотел от меня именно этого.
Я держала конверт в руках. Если бы я знала, какой в нем хранится секрет и как он изменит саму суть моего представления о мире, о моем собственном отце, стала бы я его открывать? Я снова открыла письмо и перечитала его.
«Я никогда не жалел о том, что я тебя любил. Но сердце мое рвется от сожалений о том, как я тебя потерял».
Я все еще ожидала ответа из военного архива, но они могут только подтвердить факт его вступления в брак. У меня и так было заявление о вступлении в брак, письмо, имя, а вскоре и адрес нужного мне человека. Так чего же я жду?
Осталось лишь утрясти детали.
Мне понадобится билет. Мне необходимо съездить туда лично, потому что подобные разговоры по телефону не ведут. И если ее семья переехала, то новые хозяева могут обладать информацией, необходимой, чтобы ее разыскать. Я должна была все это узнать. Я должна была сделать это ради отца и ради себя самой. Вот только как? Ухаживая за отцом, я жила за счет своих сбережений, работая только урывками. Когда я подсчитала, что у меня осталось, в горле у меня образовался комок. За это время я накопила множество счетов к оплате, а вот средств у меня поубавилось. Я не могла позволить себе эту поездку.
Я смотрела на письмо, перечитывала папины слова, и мое внимание привлекло одно слово, которое определяло все остальные: дочь.
Нет, не так: я не могла позволить себе не поехать.
