Текст книги "Девушка в белом кимоно"
Автор книги: Ана Джонс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)
ГЛАВА 23
Япония, 1957
Клиника оказалась большой, чистой и наполненной ароматами сандалового дерева и, кажется, гвоздики. Источником аромата была керамическая лампа для благовоний, в которой горела свеча. И хотя сама идея с ароматами мне нравится, этот запах мне не по душе. Мне вообще ничего не нравится в этом месте. Я борюсь с желанием развернуться и побежать следом за Сатоши. И зачем я только отказалась от его предложения меня подождать?
Ко мне навстречу выходит девушка, еще не достигшая возраста замужества, но уже достаточно взрослая, чтобы забеременеть. Она выглядит безыскусно, с еще детской стрижкой: короткой с короткой же и густой челкой. Ее простое повседневное кимоно криво сходится на выпуклом животе. Неужели некому помочь ей одеться? Девушка не произносит ни слова, а просто смотрит на меня большими любопытными глазами.
Вдруг из глубин дома доносится резкий пронзительный крик. Я разворачиваюсь в направлении звука и натыкаюсь на Матушку Сато. Она быстро идет по коридору, вытирая руки необработанным платком тэнугуи.
– Сегодня родится ребенок, – говорит она как нечто само собой разумеющееся. – Джин, отведи Наоко в свободную комнату, – а потом резко кидает мне: – Ты должна оставаться здесь, поняла?
И не дождавшись моего ответа, она отворачивается, рявкая мне через плечо:
– И отец ребенка не должен приходить сюда с посещениями. Здесь можно бывать только девушкам.
Она решила, что Сатоши отец ребенка?
Девушка по имени Джин машет мне, призывая следовать за собой. Тем временем крики продолжают сочиться сквозь стены. По коридору пробегает еще одна беременная девушка, держа в руках охапку полотенец. По пути мы проходим мимо еще двух, которые изумленно взирают на нас. Одна примерно моего возраста, с только обозначившимся животом, а вторая на таком же позднем сроке, как Джин, только постарше.
Крики отдаются глубоко внутри меня, в моих костях. Я никогда еще не присутствовала при родах. У окаасан была трудная беременность, и она рожала Кендзи в госпитале. Внутри меня все обрывается. Как жаль, что ее нет рядом сейчас. Как жаль, что они не собираются провести осмотр с анализами и просто отпустить меня домой.
Джин открывает дверь самой дальней комнаты и отходит в сторону, пропуская меня внутрь. Потом она закрывает ее и исчезает, не произнеся ни слова.
Комнатка оказывается крохотной, разделенной перегородкой седзи. В ней есть футон, стол, рисунок тушью суми-э, изображающий простую ветвь с листьями и тенью, свет, переходящий в тень и ведущий с ней тихий диалог.
Крики доносятся из следующей комнаты по коридору.
Я усаживаюсь на тонкий футон и пытаюсь растереть лоб над глазами, чтобы избавиться от напряжения. Пока Матушка Сато занята родами, мне ничего не остается, как ждать.
Крики становятся громче. Я лежу с широко раскрытыми глазами, глядя в потолок, и прислушиваюсь. Я уже две дюжины раз пересчитала бамбуковые перекладины потолка, размышляя о своем ребенке, окаасан и Хаджиме. Все ли у него в порядке? Что сталось с его кораблем? Придется ли им задержаться на рейде? Тем временем крики стали повторяться чаще.
Не выдержав, я зажмуриваюсь и затыкаю уши пальцами, чтобы приглушить их, но они резонируют у меня внутри. Тогда я закрываю лицо руками, чтобы спрятать слезы. Мне нужно только узнать, все ли в порядке с моим ребенком, и отправиться домой. Я так устала от всего этого.
Дверь отодвигается.
– Девочка. Девочка.
Повернувшись, я вижу Джин с подносом с едой. За ней, выглядывая из-за ее плеча, стоит другая девушка, которая и произносит эти слова. Она постарше, чем Джин, не такая хорошенькая и далеко не такая простая, как она.
Смутившись, я поднимаюсь и вытираю глаза. Я нахожусь здесь всего каких-то пару часов, а уже плачу, как ребенок, которого здесь принимают в родах.
– Пожалуйста, – машу я им, потом поправляю свою блузку и привожу себя в порядок.
Джин несет поднос над своим выступающим животом. Так и не сказав ни слова, она кланяется и ставит его передо мной.
– Спасибо, – говорю я, но она так и не реагирует на меня, а просто разворачивается и тут же уходит.
– Не обращай на нее внимания, она почти не разговаривает, – произносит новая девушка. – Ей следующей рожать, а значит, она скоро отсюда уйдет, так что нет смысла беспокоиться, – не дожидаясь приглашения, она усаживается рядом со мной и показывает на еду. – Лимонный чай бан-ча поможет тебе почувствовать себя лучше, и Матушка Сато велела мне приготовить поздний обед. Видишь?
Обед состоит из холодной лапши удон и бульона.
– Аригато гозаимасу. Я и правда немного проголодалась, – я заставляю себя улыбнуться и кивнуть.
– Довольно скоро ты будешь постоянно голодной. Так что ешь, пока Матушка не начала следить за каждым твоим куском, – разговаривая, она рассматривает свои ногти, ковыряя облезающий красный лак. – Тебе нельзя набирать много веса, иначе ты слишком дорого ей обойдешься.
Я с удивлением на нее смотрю, я же не собираюсь здесь оставаться.
– Не волнуйся, мне всегда удается стянуть что-нибудь, и я могу поделиться. Ой, я Чийо. Чийоко, но я же больше не ребенок, так ведь? – и она улыбается, обнажив мелкие зубки, и похлопывает себя по округлившемуся животу.
Живот у нее уже приличного размера, на мой неопытный взгляд она на пятом или шестом месяце беременности.
– Ты Наоко, да? Я прочитала твои документы. Ты из Дзуси, из состоятельной семьи, и... – улыбка исчезает с ее лица, и вместо нее появляется презрительное выражение. – Ходят слухи, что у тебя красавчик муж, – фыркает она.
Меня не удивляет, что бабушка рассказала акушерке о моем замужестве. Это было необходимо, чтобы сохранить мою репутацию и защитить имя семьи. И я уверена, что она послала со мной Сатоши, чтобы эти люди подумали, что мой муж японец. Я решительно изображаю улыбку и меняю тему.
– И кто здесь есть?
– Ой... – Чийо поднимает глаза и начинает перечислять население клиники. – Джин, из простых, ты ее уже видела. Айко, она как я – любит моду и все современное. Еще Йоко, та, что сейчас кричит, но ее можно уже не считать, и Хатсу, – она закатывает глаза. – Эта Хатсу такая зануда, она считает, что умнее всех, поэтому мы на нее не обращаем внимания.
Рот – врата всем бедам, так что я киваю, подношу чашку ко рту и доливаю добавки, чтобы мой рот был все время занят.
Чийо наклоняется поближе.
– Мы с тобой уйдем отсюда последними, раз уж у нас небольшой срок. Поэтому мы можем стать отличными подругами, да?
– Ой, – я быстро проглатываю чай. Как это – уйдем последними? — Нет, я здесь только на день, может, на два, если она не сможет посмотреть меня сегодня. Меня сюда прислала Ияко, акушерка, чтобы сделать анализы и убедиться, что с ребенком все в порядке. Она здесь?
Красные губы Чийо кривятся в гримасе.
– Кто такая Ияко? Здесь только одна акушерка, Матушка Сато. Ты, должно быть, что-то неправильно поняла.
– Может быть, – я пью чай, стараясь не показывать, что обеспокоена. Это все не имеет значения. Главное – подтвердить, что ребенок здоров, и уйти отсюда. Как можно скорее.
В доме раздается еще один вопль.
Чийо продолжает болтать. Она рассказывает, какая у нее традиционная и скучная семья, для нее, похоже, все зануды и скучные, и что она не расстраивается из-за того, что ей пришлось бросить школу, потому что она собирается уехать в Париж или даже Америку. Я улыбаюсь, благодарная ей за компанию, но меня смущают ее слова.
Она ни разу не упомянула о своем ребенке.
* * *
Никто не приходит, чтобы меня осмотреть. Ни Ияко, о которой не знает Чийо, ни Матушка Сато, которая все еще занята. Кричащая девушка, Иоко, все еще рожает. Это происходит с момента моего появления здесь, а сейчас уже начало ночи. Вот бедолага! Ко мне заходили только девушки, одна за другой, чтобы поговорить и устроить что-то вроде ночного бдения в поддержку роженице.
Мы сидим на циновке татами впятером, все беременные. Представляю, какое мы дивное зрелище со стороны! Я здесь новенькая и вызываю у них интерес, потому что всем хочется ко мне присмотреться. И я присматриваюсь к ним сама: кто дружелюбен? Кто больше остальных похож на меня? А с кем мне надо быть осторожной? Хотя я скоро отсюда уйду, поэтому все это не имеет значения.
А тем временем крики не умолкают. Они пронизывают воздух с такой пронзительной силой, что я не могу не морщиться.
Терпение заведующей Сато тоже подходит к концу.
– Тужься! – доносится до нас сквозь стены. – Ты должна тужиться сильнее, – вопит она, перекрывая стоны роженицы.
Я прикрываю уши.
– Что-то я не очень хочу рожать.
Девушки смеются в ответ, и Чийо громче всех. Она считает каждое мое слово очень умным. Но не все те, кто смеются с тобой, твои друзья, поэтому я держу ухо востро. На всякий случай.
Чийо кивает Джин, сидящей рядом со мной.
– Ты следующая, Джин. Неужели мы услышим твой голосок? Ты хоть один-то крик издашь?
Джин не отвечает. Ее щеки розовеют от постоянного смущения. Да есть ли ей хотя бы четырнадцать лет? Может, ей и того меньше? Я не смею спросить ее, как же она забеременела.
– Да будет она кричать. Может, погромче всех остальных, – Айко сидит между нами. Ей уже двадцать три года, она старше нас всех, и у нее срок шесть с половиной месяцев. Она даже здесь при полном параде, от макушки до кончиков пальцев, с тщательно уложенной прической, как у девушек, которых я видела возле американской военно-морской базы, одетая в современном западном стиле.
Неудивительно, что Чийо ее обожает, я понимаю, чем она ее привлекает. Айко модная девушка, даже в состоянии беременности. И если этот стиль подчеркивает черты Айко, то у Чийо он выделяет как раз отсутствие своих черт. Она слишком старается.
Хатсу, та самая, которую Чийо считает занудой, восемнадцать лет, и она на седьмом месяце. У нее высокие скулы и длинные ресницы, и она очень хороша и без косметики, что могло стать причиной зависти Чийо и объяснило бы ее неприязнь к этой девушке. Есть в Хатсу еще что-то грустное.
– Не волнуйся, – Хатсу касается ноги Джин. – Готова поспорить, что роды в этом деле будут самым простым, – она кивает и убирает тонкие пряди за каждое ухо.
– Ну что, Наоко, – Айко обводит взглядом подведенных глаз всех девушек, а потом пристально смотрит на меня.
Я на мгновение замираю, насторожившись от ее тона и уже сообразив, что красивой в этой девушке может быть только наружность.
Она ухмыляется.
– Нам было сказано, что ты замужем, и Джин говорит, что твой муж – красавчик, — она тянет последнее слово, чтобы Джин прочувствовала его смысл.
– Я этого не говорила! – тихо возражает Джин, залившись краской и глубоко вздыхая.
– Что? Что, Джин? – Айко нависает над Джин, прижав руку к уху. И ее манера не столько шутлива, сколько угрожающа. – Ты хочешь сказать, что я лгу? Я что, по-твоему, лгунья? Да ты, небось, солгала и когда сказала, что она замужем!
Джин в смятении опускает глаза. Крепко сжав губы, она качает головой.
– Спасибо, Джин, – отвечаю я с улыбкой, чтобы смягчить давление Айко и отвлечь их внимание от бедной девочки. – Я тоже думаю, что он красив. И да, Джин сказала правду. Я действительно замужем.
У меня получилось: все глаза теперь смотрят только на меня. Джин тоже поднимает на меня взгляд, но тут же отводит его в сторону.
– Ей я тоже не верю, – говорит Айко, обращаясь к Чийо, как будто они меня обсуждают. – Она ничем не отличается от всех нас.
– Но я действительно замужем, – качаю я головой, удивляясь такому повороту.
Крик бьется о стены этого дома, а за ним вопли акушерки с требованием тужиться.
– Тогда почему ты здесь? – вопрошает Айко, оглядываясь на остальных. – Я правильно говорю?
Мне хочется кричать самой. Мои щеки горят ярким цветом, который, я уверена, поспорит с цветом щек Джин.
– Я здесь ради обследования. У меня шла кровь, немного, правда, но Ияко, акушерка, подумала...
– Нет, – перебивает меня Чийо, стреляя глазами от меня к Айко. – Она спрашивает, почему ты здесь?
Но не успеваю я запротестовать, как новый, более громкий и долгий крик прорезает ночь. Мы замолкаем и переглядываемся. Наступает долгая тишина.
А потом до нас доносится крик младенца.
Я смеюсь. Он звучит, как колокольчик. Если ты чуть задеваешь его, то услышишь едва различимый звук. Но если ты хорошенько по нему ударишь, то получишь мощный, резонирующий звук. Этот ребенок звучит очень громко. Он говорит: «Я пришел». Он требует всеобщего внимания.
Я прикрываю руками улыбку. На мгновение я забыла все обвинения и ловлю себя на желании вскочить и побежать приветствовать эту новую жизнь. Нам дадут его подержать? Это было бы прекрасным отвлечением и хорошей практикой для всех нас. Я представляю день, когда на свет появится мой ребенок, и как будет счастлив Хаджиме. Я вижу его широкую, сияющую улыбку.
– Легкие как у матери, – говорю я, но на этот раз никто не смеется моей шутке, даже Чийо. На меня больше никто не смотрит, кроме Хатсу, и она больше не сдерживает грусти. Она вся в слезах. Я покрываюсь мурашками.
– Что случилось? – спрашиваю я Хатсу, наклоняясь к ней.
Но ответом мне становится тишина.
Все замирает вокруг.
Я вся превращаюсь в слух.
Почему я больше не слышу детского плача?
Все девушки застыли на местах, не двигаясь, даже не дыша. Хатсу вздыхает. Может быть, ребенок сейчас ест? Эти крохи приходят в мир голодными. Меня пробирает сильная дрожь. Раздается громкий скрип шагов, потом затихает. Потом снова слышны шаги и тихий плач. Но не ребенка.
Это плачет мать.
* * *
– Почему плачет Йоко? – шепотом спрашиваю я, но мне хочется кричать. Что случилось с ребенком? Что случилось с ребенком?
До нас доносятся приглушенные голоса, потом тяжелые шаги. Я всматриваюсь в лица девушек в поисках ответа на вопрос. Джин не отрывает взгляда от пола. Хатсу смотрит прямо перед собой, в никуда. Айко и Чийо обмениваются взглядами, потом без единого слова встают и идут к двери.
– Подождите. Чийо?
Она оглядывается на меня, пока остальные уходят. Ее красные губы искривляются в ухмылке.
– А ты что думала, Наоко? Что у нас у всех есть красавцы мужья, которых мы ребенком заставили на нас жениться? – она фыркает и захлопывает за собой дверь.
В груди тяжело колотится сердце, дрожат руки. Текущие сами по себе слезы жгут глаза. Она же не имела в виду... Я, должно быть, ошиблась. Ну конечно же, я ошиблась. Вот только все во мне страшится худшего.
На четвереньках я подползаю к отделяющей мою комнату перегородке и прикладываю к ней ухо. Я изо всех сил прислушиваюсь, чтобы услышать ребенка. Я должна услышать этого ребенка.
Я очень хочу услышать его плач, перекрывающий тихий плач его матери.
И мой собственный.
ГЛАВА 24
Япония, настоящее время
Меньше чем через неделю после получения письма от Йошио я уже садилась на борт «Боинга 777», направляясь на восток. Самолет разогнался, убрал шасси и спустя минуты уже рассекал утренние облака. Я была готова к шестнадцатичасовому перелету, но так и не смогла успокоиться.
Я смотрела фильмы, отслеживала продвижение самолета с помощью специальной бортовой программы и смотрела в окно. Наблюдает ли за мной мой отец? Рад ли он моей поездке? Правда, если знает, как я за нее расплатилась, то не очень.
Когда папа впервые привез кадиллак домой, мама не была в восторге от его бросающейся в глаза экстравагантности, говоря, что это слишком большая и слишком дорогая машина.
– У нас же уже есть надежный автомобиль, – говорила она, но папа твердил, что приобретение жемчужины производства «Дженерал Моторс» всего за семь с половиной тысяч долларов было настоящей инвестицией. Оказалось, что он был прав.
В 1958-м за «Кадиллак Эльдорадо Биарриц» в отличном состоянии от серьезных коллекционеров можно было получить от семидесяти до двухсот тысяч долларов. Мне же удалось заключить сделку на сумму примерно посередине. Этого было больше чем достаточно для покупки билетов и оплаты самой поездки, но чувство вины за эту продажу было почти невыносимым.
Когда покупатели погрузили драгоценный папин кадиллак на эвакуатор и увезли, я стояла возле дороги и плакала. Я продала единственную ценность, переданную мне в наследство.
Но, в конце концов, шанс восстановить папино доброе имя, мои воспоминания о нем, моя вера в справедливость мира и понимание того, что с ним произошло, стоили неизмеримо больше.
Жаль только, что я не знала, чего ожидать.
Йошио еще не получил ответов на запросы о налогах на недвижимость, с помощью которых можно было бы узнать имя владельца, но уже успел найти новый точный адрес дома и пообещал съездить в Дзуси и договориться о встрече и интервью с хозяевами. Я была ему очень признательна за помощь, но тот факт, что Иошио не дал мне адрес, тут же насторожил меня как журналиста. Он, как истинный профессионал, прекрасно понимал, что стоит ему дать мне необходимую информацию, и я тут же исключу его из этой истории. А поскольку я никогда не писала сентиментальных сюжетов или очерков о стиле и доме, то он, скорее всего, почуял в моем интересе хорошую историю.
Это был не первый раз, когда мы с ним хватались за одну и ту же тему. Как-то мы с ним одновременно стремились взять интервью у председателя Совета управляющих МАГАТЭ, но эта честь в итоге досталась мне. И когда моя статья привлекла международное внимание, Йошио сменил «сторону» и написал статью – опровержение моей, которая привлекла почти столько же внимания, сколько и исходная.
И дело было не в том, что я в чем-то винила Йошио, ни тогда, ни сейчас, журналистика всегда была игрой на информации, в которую мы оба играли, чтобы заработать себе на жизнь. К тому же я информировала его, что мое расследование носило частный характер, вот только не объяснила, какой именно. Я собиралась рассказать ему чуть больше на обеде в Токио. Мне только оставалось хорошенько обдумать свой стиль поведения с ним и количество и качество информации, которой я могу с ним поделиться.
Где-то позади меня заплакал ребенок, а потом прозвучало объявление капитана и зажглись значки «Пристегните ремни». Мы стали снижаться, и у меня заложило уши. Я сложила свой столик, упаковала вещи и подняла шторку на окне.
Международный аэропорт Нарита находился в часе езды от Токио, поэтому в окне я не увидела потрясающих видов мегагорода и горы Фуджи. Только извилистые водные каналы, соты из зданий и характерные лоскутные контуры возделанной земли. В отличие от «гребенок» Среднего Запада, ландшафт больше походил на поле для гольфа с его песчаными ловушками и водными преградами. Я придвинулась ближе к двойному стеклу и прищурилась, чтобы лучше видеть. Поля были подтоплены. Я думала, что сезон дождей уже закончился. Мы постепенно спускались, и мелкие заводи с глинистым дном становились видны все лучше: это были рисовые поля. Я почувствовала толчки турбулентности, схватилась за подлокотники и приготовилась к посадке.
Спустя долгие часы полета и с четырнадцатичасовой разницей во времени в Японию я прибыла в состоянии крайней усталости. На контроле я протянула свой посадочный талон, медицинскую карточку и таможенную декларацию, потом отстояла долгую очередь, пока мы проходили иммиграционный контроль, где я была сфотографирована, сдала отпечатки двух пальцев и скан глаза и измерила температуру. У моего сотового оператора здесь не было поддержки, я не была уверена, будут ли здесь работать мои кредитные карты, и все указатели на территории аэропорта указывали направление к железнодорожной станции, а до моего отеля мне надо было добираться на автобусе.
Через час я уже была в отеле, выпила успокоительное и, коснувшись головой подушки, взмолилась о величайшей из небесных милостей – о сне.
На следующее утро, когда я садилась на многолюдный поезд Нарита-экспресс, в котором были просторные сиденья, безукоризненно чистый интерьер, а окна обеспечивали прекрасные виды, все тяготы долгого и изматывающего путешествия были уже забыты. У меня было место у окна, и я вовсю наслаждалась роскошными пейзажами префектуры Тиба на пути к одному из самых густонаселенных мегаполисов мира – Токио.
Скоростной поезд мчался сквозь заболоченные рисовые поля и широкие зеленые зоны, обходя по краю сонные поселки, которые, если верить моей карте, обладали богатой историей. В одном стояла датская ветряная мельница, окруженная акрами сезонных цветов, – дар Нидерландов в честь столетия торговли. Другой был тайным городом самураев. Интересно, а отец останавливался, чтобы посмотреть на эти руины? Гулял ли он по петляющим дорожкам, чтобы осмотреть оставшиеся дома тех, кто поклялся их защищать?
Стоило нам пересечь воду, как загородная зелень за окном сменилась на серые городские тона, на узкие высокие здания, теснящие друг друга. Из-за искривления в оконном стекле мне показалось, что они приветствовали меня восточным поясным поклоном. Я считала, что много путешествую, но ничто из того, что я видела, не могло сравниться с Токио – ни размер Чикаго, ни плотность Нью-Йорка.
Линия горизонта вообще была немыслимой.
Я сверилась с названием остановки по экрану, на котором горели надписи на четырех языках, посмотрела на свой багаж и подготовилась к выходу. Снаружи меня сначала потрясла влажность воздуха, а потом – осознание того факта, что здесь был мой отец. Я делала первые шаги по настоящей земле его историй. Теперь, вместо того чтобы отмечать его передвижения гвоздиками по карте, я могу пройти его дорогами. По моей коже забегали мурашки.
Йошио выбрал для встречи ресторан всего в нескольких минутах ходьбы от станции, но я нарочно пришла пораньше, чтобы осмотреться. Как истинный турист, я сделала несколько снимков железнодорожной станции из красного кирпича и с золотистым куполом на крыше. Потом я отошла немного назад и снова его сфотографировала. Архитектура этого строения с каменными фасадами и декоративными рельефами выглядела европейской. Я бы отнесла ее к итальянской или британской, но никак не японской.
Каждый дюйм пространства был занят строениями, а то, что оставалось свободным, – людьми. Торговых автоматов было больше, чем деревьев, и хотя сам город был безукоризненно чистым и лишенным всякого мусора, его воздух был «замусорен» рекламными щитами. Я попыталась представить себе, как эти улицы выглядят ночью.
Здесь все было необычно. Когда я переходила улицу, до меня донеслось чириканье механической птицы. Я остановилась и стала озираться, чтобы найти источник звука. Тогда группа одетых во все цвета радуги подростков с улыбкой показали мне на устройство над пешеходным монитором. Я улыбнулась им в ответ. Здесь мне не понадобился переводчик.
Электронные меню предлагали всевозможные товары, от рыбной выпечки до тофу, и я постепенно научилась не всматриваться в окошки торговых автоматов, чтобы не хотеть это все попробовать.
Я думала, что здесь старина будет соседствовать с новым, как в Европе, где фонтан Треви окружен бутик-отелями и китчевыми магазинами. Там везде, где хватало глаз, современный мир шел бок о бок со своим прошлым. История ощущалась в воздухе, касалась вашей кожи.
Токио сиял новизной, словно только вышел из традиционной бани, начисто избавившись от своей многовековой истории.
Я могла лишь надеяться, что мой приезд сюда сделает то же самое для совести моего отца.
– Здравствуйте, Тори! Вы Тори Ковач?
Я развернулась и увидела Йошио, который махал мне от дверей ресторана. Конечно же, он меня узнал. Меня было сложно не заметить: во-первых, я была с багажом, а во-вторых, в Токио, как и во всей Японии, проживали преимущественно японцы. Я никогда не испытывала дискомфорта от того, что я американка, но на этот раз я остро чувствовала, что я здесь иностранка. Я поправила свои серые брюки и блузу с короткими рукавами. Здесь было так жарко, что можно было надеть верх и совсем без рукавов, но в Японии принято прикрывать плечи.
– Здравствуйте. Вы Йошио?
Он выглядел в точности как его фотография на колонке сведений об авторе: сорок с небольшим, квадратная челюсть и широкая, уверенная улыбка. Я протянула руку, не уверенная в том, правильно ли я его приветствую, но он ее пожал. Затем приложил сверху вторую руку и пожал еще раз.
– Прошу... Я заказал нам столик, – он открыл передо мной дверь ресторана и последовал за мной. – Как вам понравилась поездка на поезде через пригород?
– Очень красиво, – я раскрыла глаза пошире, стараясь привыкнуть к приглушенному освещению. – И не так много народу, как я ожидала, – добавила я, замедляя ход, чтобы он мог пойти передо мной.
– Да, вы же ехали на экспрессе. Если бы вы сели на пассажирский и в час пик, то вас бы ждала совершенно другая история. Пассажиров так много, что здесь существует потребность в такой профессии, как осия3131
Должность в японской системе массовых перевозок. В профессиональные обязанности осии входит помощь пассажирам при посадке в переполненные вагоны железных дорог и метрополитена. Осия заталкивает пассажиров внутрь вагона и следит, чтобы их багаж не зажало дверьми.
[Закрыть] в белых перчатках, – он жестом указал на деревянный столик на низких ножках, стоявший у дальней стены и окруженный красными подушками – сиденьями. – Подальше от солнца и шумной улицы, чтобы было удобнее разговаривать.
Мне уже было неудобно, слишком большое значение имел этот разговор. Я устроила свою ручную кладь у стены рядом со мной, в то время как Йошио разговаривал с официанткой на японском.
– Вы позволите мне сделать заказ за вас? – спросил Йошио, обернувшись ко мне. – Даю вам слово, вы не будете разочарованы. Это всемирно известная кухня.
Мне тут же вспомнился торговый автомат и нечто такой странной текстуры, что я едва заставила себя это проглотить, но я кивнула и улыбнулась, решив воздержаться от поведения карикатурно-стереотипного капризного американца. Я достаточно путешествовала, чтобы не делать этой ошибки. Однажды в Италии, когда я попыталась в ресторане пояснить свои гастрономические предпочтения, шеф-повар, коротышка-итальянец, доходчиво и в двух словах объяснил мне: «Будешь есть то, что мама приготовит». На этом вопрос был исчерпан.
Заказ был сделан, чай подан, и мы перешли к вежливой беседе ни о чем. Он спросил, не была ли я разочарована отелем. А я, в свою очередь, спрашивала его об этом удивительном городе.
Вы видели светофоры на знаменитом пешеходном переходе в Сибуе?3232
Один из 23 специальных районов Токио. По данным 2008 года, население составляет 208 371 человек, плотность населения – 13 790 чел./км2.
[Закрыть] – спрашивает Йошио. – Они одномоментно переключаются на красный свет, и в то же мгновение люди потоками изливаются на проезжую часть во всех направлениях, как мраморные шарики из опрокинувшегося мешка.
Я понимала, что разговора о доме в Дзуси и его хозяевах придется подождать. Я читала, что вежливая беседа была валютой, которой в Японии было принято расплачиваться за информацию, поэтому я не стала жалеть времени и подыгрывала хозяину.
– Знаменитая японская мраморная говядина с пряными овощами, – объявила официантка, принеся наш заказ. – Прошу вас, попробуйте.
Моей реакции ожидали и Йошио, и официантка. Первого же кусочка мне хватило, чтобы понять причину такого восхваления. У меня широко распахнулись глаза, когда я почувствовала, как мясо буквально тает у меня на языке, и я одобрительно закивала, давая официантке ту реакцию, которую она ожидала, перед тем как уйти.
Йошио рассмеялся и прошептал, словно доверяя мне важную тайну:
– Нежность говядины – результат бережного ухода. Коровам дают пиво и ежедневно делают массажи.
Я тоже рассмеялась, но мое терпение уже подходило к концу.
– Йошио, я даже не знаю, как отблагодарить вас за гостеприимство! Я так рада тому, что смогла приехать сюда, и мне не терпится поскорее приступить к своим расследованиям. Вы говорили, у вас есть для меня новости?
–Да, есть. Муниципальные власти, оказывается, ведут раздельный учет налогов по имуществу и землевладению, но я сумел добыть имя владельцев интересующего вас дома.
Я наклонилась вперед.
– Это они? Семья Накамура?
Его улыбка стала еще шире.
– Да, они. Судя по записям, семья Накамура платила налоги за дом и землю, на которой он стоит, на протяжении многих поколений.
– Это потрясающе, благодарю вас.
Значит, это и есть семья той женщины. Я нашла их, пап.
– У меня есть фотография этого дома, не хотите посмотреть? – он открыл свою небольшую сумку и достал снимок.
Я впилась в него глазами. Большое одноэтажное здание со сложной геометрией было одновременно и простым, и затейливым со своими бамбуковыми рамами, белыми панельными стенами и черепичной крышей с коньками. Дом стоял высоко на вершине холма, но так хорошо сочетался с природой, что казался с ним единым целым. Он был воплощением моих ожиданий от Японии: взаимопроникновение тончайшего духа старины и вневременной элегантности.
– Ух ты! – это было большее, на что я сейчас была способна.
Йошио удовлетворенно кивнул моей крайне незамысловатой реакции, глянул на мою опустевшую чашку и долил мне чаю.
– Он построен в традиционной архитектуре сукия3333
Сукия-дзукури является одним из видов японского жилого архитектурного стиля. «Сукия» означает изысканный, хорошо культивируемый вкус и восхищение элегантными занятиями и относится к наслаждению изысканно выполненной чайной церемонией.
[Закрыть], известной своей естественностью и непритязательностью стиля. Отсутствие излишних декоративных элементов подчеркивает вечное стремление к самосовершенствованию, а широкие навесы создают мирные затененные пространства, где человек может медитировать. Первые чайные дома строились как раз в этом стиле. Видите, как изгибаются крыша и черепица? – показал он на фотографии. – Это для того, чтобы запутать злых духов.
– Потому что они передвигаются только по прямой, – засмеялась я, и на мои глаза навернулись слезы. – Это прекрасно, – и полностью соответствует описаниям из папиных историй.
– Вы не расскажете мне о статье, которую собираетесь писать? Вы упомянули, что она будет посвящена истории этого дома. Вы нашли что-то интересное о семье Накамура? – он сдержанно улыбнулся, но улыбка продержалась на его губах неестественно долго.
По моей руке побежали мурашки.
– Они согласились показать мне дом и дать интервью?
– Так вы не поделитесь вашей задумкой?
– А вы не скажете мне, есть ли договоренность об интервью? – вздернула я подбородок.
Тонкая улыбка почти исчезла с губ Йошио.
– Вы проделали такой долгий путь, Тори, но мне очень жаль. Не думаю, что такое интервью будет возможным.
Мое сердце сначала остановилось, потом забилось снова в ускоренном ритме.
– Я не понимаю. Они опасаются, что я напишу о них нечто, что они не желают предавать огласке? Потому что я не собираюсь этого делать.
– Но вы именно это и пишете.
– Я пишу основанные на фактах репортажи о больших компаниях.
– Которые предают огласке спорные действия людей, обладающих властью.
– Которые просвещают читателей, которые имеют право об этом знать. Впрочем, вы делаете то же самое, Йошио, – я расправила плечи. Возмутительно! – Так что простите, но я не понимаю предмета нашего спора. Я-то думала, вы пытаетесь выведать у меня информацию, а вы, оказывается, просто их защищаете?
Он равнодушно пожал плечами.
– Я всего лишь поинтересовался вашими намерениями.
– Я так и знала, – я раздраженно выдохнула. – Вы проверяете меня, потому что хотите узнать, не нащупала ли я интересную тему.
– Разумеется, – он отложил палочки в сторону, промокнул губы теплой салфеткой и откинулся назад. – Так что, нащупали? – он выгнул бровь.
