Текст книги "Девушка в белом кимоно"
Автор книги: Ана Джонс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 21 страниц)
ГЛАВА 28
Япония, 1957
Хатсу, Джин и я сидим на террасе родильного дома, наслаждаясь вечерней прохладой. Лето уже начало оборачивать свои травы и цветы в тона хаки, высушенной травы, готовясь к скорому уходу.
Как и мы.
Когда рядом нет досужих ушей, мы говорим только об этом. Но у меня уже заканчивается терпение.
Прошло уже два дня с тех пор, как мы заключили соглашение и стали хранителями потерянных душ младенцев, делая для них импровизированные статуи Дзизо, чтобы они могли обрести покой. Два дня, как мы поклялись разыскать брата Дайгана, если не сумеем оставить у себя детей или обеспечить им безопасность. Два дня с тех пор, как начали проверять замок на воротах и искать способы бежать отсюда.
Мы пробыли здесь уже два лишних дня.
Пока все наши поиски шли кругами. Я сдержанно вздыхаю. С этим ничего нельзя было поделать, потому что у меня было тяжело на сердце.
– Что такое? – спрашивает Хатсу, подтолкнув меня.
Я бросаю быстрый взгляд через плечо, чтобы убедиться, что Чийо и Айко нас не услышат, и наклоняюсь к ней.
Просто мы обыскиваем территорию по нескольку раз в день и каждый раз находим то же самое. Мы знаем, что есть тропинка между роддомом и запертыми воротами и между роддомом и усыпальницей малышей. А все остальное – бесконечный лес с бесконечным забором.
– Поэтому мы не прекращаем поисков, – говорит Хатсу, опуская голову.
– Но тут слишком много земли, а у нас слишком мало времени. Матушка уходит совсем ненадолго, поэтому нам не удается уйти далеко, и мы топчемся на одном месте.
Я сижу, выпрямив спину и пытаясь собраться с мыслями.
– Мы подобны трем слепым монахам, которых попросили описать слона. Каждый из нас видит только часть целого.
Джин и Хатсу обмениваются взглядами. Хатсу складывает руки на груди.
– Ну а что еще мы можем сделать? Мы же не можем выйти из запертых ворот?
Мои глаза распахиваются шире, а сердце начинает лихорадочно биться. А почему нет?
Мне вдруг показалось, что я забралась на спину слону и мне открылась очевидная истина.
– А вдруг у нас получится? – спрашиваю я, переводя взгляд с одной подруги на другую. Самый верный выход чаще всего находится там, где был вход, ведь так? – и я делаю глубокий вдох, чтобы унять восторг от этого откровения. – Нам не нужно искать другой выход, достаточно будет найти ключ от этого! Мы же знаем, что она хранит ключи в своей комнате, да?
У Хатсу глаза сначала округлились от удивления, затем затуманились волнением.
Но как мы это сделаем? Если ключ будет здесь, значит, и Матушка тоже. Как же мы тогда сбежим?
– А мы организуем себе возможность, – я взбудоражена этой идеей. – Когда все будут в доме, нам надо будет выманить их на поляну. Вы с Джин устроите там что-нибудь шумное.
Что, например? – спрашивает Джин, нервно глядя то на меня, то на Хатсу.
– Не знаю, – пожимаю я плечами. – Ну изобразите, что вам больно или вы устроили драку. Да что угодно. Какая разница? Главное, чтобы на вас все прибежали поглазеть. И тогда я побегу к дому с криками о помощи, – я почти смеюсь, представляя это. А ведь моя идея может сработать. – Когда все побегут на поляну, я останусь тут и отыщу ключ. Все просто.
– Рискованно, – Хатсу качает головой.
– Еще более рискованно оставаться тут, не пытаясь сбежать, – теперь я спокойна и уверена и всеми силами стараюсь развеять их сомнения. – Я знаю точно, что смогу его найти. И тогда мы сбежим. Я не могу здесь оставаться.
– Оставаться тут? Это что еще за перешептывания, а?
Мы все в испуге оборачиваемся. Матушка стоит в дверях и сверлит нас своим подозрительным взглядом из-под очков. С ее морщинистых губ свисает незажженная сигарета.
Я тут же изображаю улыбку.
– Да мы разговаривали о друзьях и родных, правда, девочки? – я поворачиваюсь к Хатсу и Джин и делаю вид, что продолжаю прерванный разговор. – Как я и сказала, Кико может даже не знать, что я могла попасть сюда и тем более остаться здесь, — и я приподняла брови, чтобы намекнуть девочкам, как надо отреагировать.
– Так Кико же твоя сестра, – подыграла мне Хатсу.
– Почти как сестра. Она моя подруга с самого детства.
Удовлетворенная моим ответом, Матушка давит пальцем на медную зажигалку, прикуривает и глубоко затягивается.
– Во всяком случае, она была такой, – я опускаю подбородок. Мне уже не надо ничего изображать. – На похоронах она была все еще так зла на меня, что даже не посмотрела в мою сторону. Моя бабушка все время говорит, что богатство притягивает друзей, а невзгоды их проверяют.
Хатсу, сидящая между нами, толкает плечом сначала меня, потом Джин.
– Ну тогда мы самые настоящие друзья. Три обезьянки.
Мы улыбаемся друг другу. Теперь мы так себя и называем. Хатсу – та обезьянка, что закрывает свои грустные глаза, которые слишком много видели. Я – та, что прикрывает уши, преследуемая криками душ маленьких детей. А Джин – наша молчунья, которая если и говорит, то едва слышно.
Матушка прочищает горло, по-прежнему стоя возле дверей.
– Вы три глупые обезьяны, которые пытаются поймать отражение луны в воде, если вы верите в подобную чушь. Вы прибыли сюда поодиночке и уйдете так же, – и она довольно смеется, выдыхая дым.
Я прикрываю уши.
– Вы что-то сказали? Простите, но я вас не слышу.
– Кто это говорит? – Хатсу закрывает глаза. А Джин просто прикрывает рот и хихикает.
Матушка закатывает глаза и снова набирает полные легкие дыма.
Так мы и терпим с помощью разговоров ее ежедневное присутствие.
– Скучаешь по школе? – спрашиваю я Хатсу.
– Только не по математическому клубу, – со смехом отвечает она. – И почему только родители сами выбирают, в какой клуб мы будем ходить? Ведь мы вынуждены ходить в него все годы обучения в школе, – потом она добавляет едва слышным голосом: – Если мой ребенок захочет сменить клуб, то я буду биться с учителями до последнего, пока они ему не разрешат это сделать.
– А что бы ты сама выбрала? – спрашивает Джин.
– Ну... – Хатсу морщит нос. – Каллиграфию. Нет, танец! А вы?
Джин не отвечает, просто пожимает плечами, глядя на травинку, которую сжимает в пальцах. Она неважно себя чувствует, и я уверена, что токсичные клубы дыма, которые источает Матушка, ей точно не идут на пользу.
– А я как раз занимаюсь танцем, – говорю я, обмахиваясь рукой, как веером. – Может быть, моя маленькая птичка тоже будет танцовщицей.
А вы разучивали нихон-буе?3737
Традиционный японский танец – группа разновидностей сценического танца, распространенных в Японии.
[Закрыть] — спросила Хатсу, выпрямившись.
Мы разучивали много традиционных стилей, но мне больше всего нравился но-маи. Ты с ним знакома? Маски май вообще волшебны. Резной кипарисовик хиноки позволяет свету играть тенями и менять ее выражение.
Снаружи доносятся крики и спор Айко и Чийо.
– Уймитесь! – кричит им Матушка, потом цокает языком и выдыхает долгое облако дыма.
– Маи и обозначает танец, но его можно исполнять, только хорошенько разобравшись в движениях, – продолжаю я.
– Вот я возьму и посажу всех под замок, – Матушка разозлилась, услышав, как внутри что-то бьется. – Дня на три, всех накажу! – она развернулась, чтобы грозно глянуть на девушек, разбушевавшихся внутри.
У меня екает сердце.
– Мы должны устроить свое представление до того, как она выполнит свою угрозу. Пожалуйста. Мы же три мудрые обезьянки, правильно? Так давайте не будем вести себя как три слепых монаха.
Сердце колотится в бешеном ритме. Я киваю, они кивают в ответ.
– Отлично. Вперед! Пока мы не потеряли свой шанс, – говорю я, толкая Хатсу в плечо. Она хватает Джин за руку, и они бегут на середину поляны.
Оттуда она смотрит на меня, а я на нее.
– Ты сказала, что Джин упала? – кричу я, надеясь натолкнуть их на мысль.
– Да! И с ней что-то случилось! – отвечает мне Хатсу, сложив ладони у рта рупором. Потом она чуть касается руки Джин, но та стоит и молча куда-то смотрит. Когда Джин не реагирует, Хатсу касается ее снова.
Мы обе знаками показываем ей, чтобы она легла. Когда она наконец подчиняется, Хатсу почти смеется, но тут Джин издает жуткий крик. Мы с Хатсу с удивлением переглядываемся.
Джин улыбается.
– Я побегу за помощью! – кричу я, стараясь не упустить эту возможность и не рассмеяться. Взмахами руки я показываю им, чтобы они не молчали, и Хатсу начинает что-то кричать про кровь и поломанные кости. В это время Джин корчится на траве и изображает приступы боли, сопровождая их криками. Вместе они создают великолепную сцену.
– Матушка, идемте скорее! – вскрикиваю я, влетая в дом. Все его обитатели оказываются на кухне. – Там Джин плохо!
– Что там еще такое! – Матушка всплескивает руками.
Айко усмехается, вытирая тарелку, которую ее заставили вымыть. Чийо смеется и протягивает ей еще одну.
Я показываю на дверь.
– Ей плохо, и...
В это время Джин издает еще один пронзительный крик. На этот раз он у нее получается еще громче. Надо же, какая из нее вышла хорошая актриса! Может быть, ей стоит заняться театром?
– Поспешите, Хатсу кричала что-то про кровь и кости! Ей так больно, что у нее из глаз искры летят! – тороплю их я, не желая отставать от Джин в актерском мастерстве.
Раздается еще один крик, на этот раз Хатсу. И он заставляет всех троих в доме быстро кинуться к выходу. Айко, Чийо и Матушка бросаются к двери.
Я же остаюсь на месте.
Мое сердце колотится так громко, что почти заглушает царящий вокруг шум. Как только они исчезают из виду, я бросаюсь к комнате заведующей, чтобы найти ключ. К дальней стене примыкают два футона, бок о бок. По обеим сторонам от футонов стоят низкие столики. На противоположной стене висит единственная картина суми-э.
Я отодвигаю в сторону дверь в отсек кладовой и заглядываю внутрь. Белье, одежда, ящики с личными вещами. Все сложено аккуратно и тщательно. Я ощупываю ее вещи, но ключа не нахожу.
С лихорадочно бьющимся сердцем я выглядываю наружу и прислушиваюсь. Голос заведующей звучит с той же громкостью, что и все остальные.
Вот только теперь они все приближаются к дому!
Я смотрю налево и направо и замечаю декоративную коробочку на маленьком столике. Я открываю ее, но ключа там не нахожу.
Раздается еще один крик и одергивающее восклицание заведующей. Она велит Чийо помочь, чтобы ускорить передвижение. Я встаю на колени между футоном и циновкой татами. Ничего. Голоса звучат еще ближе. Сердце вот-вот разобьется о ребра. Где же, где, где?
Я поворачиваюсь, оглядывая комнату.
Что-то блестит из-под коробочки, которую я только что осматривала. В пространстве, образованном ее ножками. Я поднимаю коробочку и нахожу его. Один-единственный ключ.
– Наоко! – кричит Джин.
Я вскакиваю на ноги и вылетаю из комнаты заведующей в то же мгновение, как они входят в дверь.
Увидев их, я хмурю брови. Одной рукой Джин обхватывает плечи Чийо, другой – Хатсу. Айко и Матушка подталкивают их вперед со спины.
– Что стряслось?
Неужели она и правда пострадала?
Джин вся скорчилась, плачет и...
Она мокрая.
–Что случилось? – мой голос дрожит, когда я шагаю вперед, чтобы им помочь. Неужели Матушка узнала о нашем плане? Она что, ударила нашу бедную Джин?
– Чийо, отведи Джин в заднюю комнату, – рявкает Матушка. – Айко, помоги мне с этими двумя, чтобы они не мешали, – и она хватает Хатсу за руку и дергает, лишая ее равновесия.
Айко хватает меня за руку, но я отталкиваю ее и кричу:
– Да что случилось? Скажите!
Айко сжимает пальцы вокруг моего запястья и тянет меня за собой. Я бросаюсь вперед, но натыкаюсь на Хатсу, и Айко вместе с заведующей заталкивают нас в мою комнату. Двери тут же задвигаются и запираются, хоть мы и стараемся их открыть.
– Матушка! – кричу я и колочу по дверям, дергая за ручку. Затем я замечаю Хатсу, которая опускается на пол, держась за свой живот.
– Хатсу?
По дому разносится звук торопливых шагов. Матушка раздает приказы. Происходящее очень напоминает мою первую ночь в этом месте. В груди все сжимается. Я слышу, как в соседней комнате плачет Джин. Потом снова раздается ее крик.
– Хатсу, пожалуйста, скажи, что случилось? – умоляю я, опускаясь рядом с ней на корточки.
Она приподнимает лицо, и я вижу, как по ее щекам катятся слезы.
– Мы изображали несчастный случай, как и договаривались, а потом Джин перестала изображать, – грустные глаза Хатсу заглянули в мои. – У нее отошли воды, Наоко.
И у меня екнуло в груди.
– Мы слишком долго ждали, – лицо Хатсу морщится, и она прикрывает его руками.
Я опускаюсь на пол рядом с ней и обнимаю ее за плечи, пока она плачет, прикрывая свой рот, чтобы не рыдать. Что нам теперь делать? Что мы можем сделать?
Я подползаю к стене и кричу:
– Джин, мы тут, рядом с тобой! Ты смелая, и у тебя все будет в порядке!
– Ты молодец, Джин! – присоединяется ко мне Хатсу.
– Позвольте нам помочь! – молим мы сквозь слезы. – Пожалуйста, позвольте нам...
– А ну замолчали там! – рявкает Матушка Сато и велит Айко принести еще полотенец.
Крики Джин бьются внутри стен и смешиваются с приказами заведующей не тужиться. Что-то идет не так. Мы слушаем плач и крики Джин и молчим, замерев в ожидании.
Крики становятся громче. Я прислушиваюсь с широко раскрытыми глазами и понимаю, что я, как и в прошлый раз, снова смотрю в потолок. Бамбуковые балки сложно переплетаются друг с другом, и я пересчитываю их дюжину раз. Двадцать два, двадцать три... Крики и плач приходят волнами, и все чаще раз от разу я не успеваю закончить пересчет балок, как они начинаются снова.
Приходит ночь, и мы сидим в полной темноте, наблюдая за движением теней за рисовой бумагой стен. И то, что мы видим, пугает нас сильнее, чем демоны в знаменитых постановках Но3838
Один из видов японского драматического театра.
[Закрыть]. Даже зажмурившись, мы понимаем, что эти силуэты никуда не денутся.
Когда Матушка велит Джин тужиться, мы благодарим небеса и присоединяемся с нашими собственными призывами.
– Ты справишься, Джин! – кричим мы. – Все будет хорошо!
Спустя короткое время, когда настает черед последней потуги, наши слова поддержки превращаются в мольбы:
– Пожалуйста, Матушка Сато! Умоляем вас, оставьте жизнь ее ребенку! Смилуйтесь! Мы сами отнесем ребенка в приют!
Джин кричит еще раз. Пришли последние потуги.
Скрипит пол. Шаги, сначала громкие, потом затихающие. Снова скрип пола и тихий плач. Не матери и не ребенка. Это наши слезы.
Мы плачем потому, что ребенок Джин так и не издал ни звука.
«Луна крадется по ночному небу, и постепенно молчание иссушает наши слезы. Затихают шаги в доме, и в музыку ночи вплетаются ночные насекомые.
Дом погружается в сои.
Этот ночной кошмар будет преследовать меня всю жизнь.
– Джин, – шепчу я, все еще сидя возле тонкой стены из рисовой бумаги. – Ты меня слышишь?
Она не отвечает.
– Джин!
Заговорит ли она еще когда-нибудь?
Я прижимаю раскрытую ладонь к разделяющей нас стене.
– Джин, твой ребенок пересечет реку вечности, согретый нашей любовью. Хатсу и я используем лучшую свою одежду, чтобы нарядить статую Дзизо твоего малыша.
– Мы обещаем. Мы его не забудем, – присоединяется Хатсу.
Слезы струятся по моим щекам.
– И тебя мы тоже никогда не забудем. Мы друзья навсегда. Три обезьянки, помнишь?
И тут по другую сторону стены появляется маленькая ладонь и касается того места, где к ней приложена моя. Так мы и сидим – вместе, молча, так и не сказав тысячу слов. Потом ее пальцы ускользнули в свет. И в моей памяти навсегда поселился еще один образ.
Слезы продолжают падать, но, как и Джин, я отказываюсь давать им голос. Вместо этого я храню лицо неподвижным, как заколдованную маску Маи-Но. У нашего представления не вышло счастливого конца, но оно закончилось. Я оглядываю комнату, задыхаясь от невыносимых эмоции. Маленький столик. Рисунок тушью. Мой чемодан в углу. Я все еще нахожусь в Бамбуковом родильном доме. Где родился еще один ребенок.
Где еще один ребенок умер.
События прошли полный цикл, и он замкнулся и закружил мои мысли так, что у меня закружилась голова. С глубоким вздохом и обновленной решимостью я поворачиваюсь к Хатсу и достаю из кармана ключ.
Наши взгляды встречаются.
Мы уходим.
ГЛАВА 29
Япония, 1957
Солнце не торопится спускаться с послеполуденного неба, а торопливая луна уже спешит запять его место. Я бреду по неровной тропе и щурюсь от их подмигивания сквозь густой балдахин, сплетенный деревьями.
Хатсу заканчивает со своими обязанностями по дому, а я решила прогуляться, чтобы собраться с мыслями, успокоиться и обдумать, что произошло с Джип. Как и Йоко, Джип исчезла из дома па следующее утро после родов. За ней пришли ее родители? Или Айко и Чийо помогли заведующей перевести ее в другое место? Мы этого не знаем, и никто не собирается нам об этом говорить. Как жаль, что я уснула. Когда я проснулась, то увидела, что Хатсу лежит на полу рядом со мной и дверь в мою комнату уже открыта.
Ио ключ был у нас, и мы собирались как можно скорее отсюда выбраться. Однако внимательная Матушка не спускала с нас глаз, когда мы с Хатсу оказывались вместе. Л когда мы были порознь, то нас сопровождали ее шпионы. Даже сейчас следом за мной идет Чийо.
Я поднимаюсь на выгоревший на солнце мост и вытягиваю руку, чтобы удержать равновесие.
– Привет, Ганко3939
Упрямец, (яп.).
[Закрыть], упрямая рыба, помнишь меня? – я бросаю в воду кусочек булочки с пастой из фасоли. Вода тут же из спокойной глади превращается в водоворот из желтых и белых тел. И Ганко бьется со всеми остальными за свою долю угощения, не останавливаясь, пока не получит желаемое. И он его получает. Мне нравится эта рыба. Сатоши прав: мы с этим толстым карпом похожи. Своей целеустремленностью.
Интересно, а Сатоши задавался вопросом, почему я еще не вернулась? Спрашивал ли он обо мне? Удалось ли бабушке снова его обмануть? Вернулся ли Хаджиме из своего рейда, и постигла ли его та же судьба, что и Сатоши? Или же он все еще остается на своем боевом дежурстве?
Рука сама по себе успокаивающе гладит увеличивающуюся выпуклость живота. Матушка говорит, что он должен уже быть больше, но без надлежащего ухода и с таким скудным питанием мне вообще повезло, что он растет. Мой ребенок борется за жизнь. И я вместе с ним.
Обычно когда женщина готова рожать, она покидает дом своего мужа и возвращается в свое родовое гнездо. Но моя семья отправила меня сюда. Я представляю, как бабушка объясняет отцу, что мне будет лучше в родильном доме. Вот только не думаю, что она объяснила ему, в какой именно родильный дом меня отправила. А отец доверился бабушкиному выбору, потому что она как женщина лучше знает, что делать. Ее ложь так круто замешана на предательстве, что мой всепрощающий желудок не в состоянии ее переварить. Но если отец согласился с ней, зная всю правду, то наши отношения с ним надолго погрузятся во тьму. Тьма.
Хатсу не может вернуться домой, и мне будет рискованно возвращаться в мой домик в деревню изгоев. Пока Хаджиме не вернулся, моя семья, узнав о побеге, может разыскать меня и вернуть обратно. Я кладу обе ладони на живот и стараюсь его успокоить: «Все хорошо, птичка, я тебя сберегу. В монастыре нас не прогонят».
Я вздыхаю, понимая, что сейчас волнуюсь о мелочах. Потому что это действительно были мелочи по сравнению с общей картиной: моим ребенком, ребенком Хатсу, соглашением, которое мы заключили и которое намерены соблюдать.
Ребенка Джин мы назвали Минори, что значит «истина». И с этой истиной я смирилась. Мы решили бежать сегодня вечером, поэтому не успеваем выполнить свое обещание Джин. Во всяком случае, сейчас не успеваем. Но я клянусь небесам, что вернусь сюда, чтобы сдержать слово и почтить дух ее ребенка. И этой девочке не придется долго ждать.
– Ну что? Хотите еще? – я собираю последние крошки и бросаю их в воду, продолжив прогулку и прислушиваясь к шумному шарканью ног Чийо.
Мне стоит взять пример с этих карпов и в том, как они используют свойства воды. Мне следует не пробивать преграды насквозь, а научиться вливаться в поток и использовать силу течения. Именно таким образом мы и убежим отсюда.
Впереди уже виднеются ворота, те самые, которые мы проверяем каждый день. Ржавый замок заведующей Сато криво висит в проушине. Дернув за него, я убеждаюсь в том, что он заперт. Я улыбаюсь. Да, заперт. Но ненадолго.
Ключ хранится у Хатсу. Это мы должны делать по очереди – на всякий случай.
Даже если бы он был сейчас у меня, я все равно не поддалась бы искушению бежать. Только не за счет благополучия Хатсу и ее ребенка. Я бы так не смогла. У нас есть только один шанс бежать отсюда, и мы воспользуемся им только вместе.
Я слышу, как монахи и монахини ходят по своим ежедневным делам. Те самые люди, которые не станут вмешиваться в наши дела, пока мы находимся на территории этого родильного дома, но они должны нам помочь, как только мы окажемся по другую сторону забора.
Я закрываю один глаз, чтобы вторым посмотреть на них в щель между бамбуковыми планками забора, но вижу лишь размытые тени коричневого или темно-рыжего цвета. Мне кажется, что на брате Дайгане непременно будут белые одежды, а его лицо будет приятным, с округлыми щеками от постоянной улыбки и глазами, сощуренными, как две луны. А вдруг он способен слышать мои мысли? «Еще рано, брат Дайган. Я еще не готова передать тебе моего ребенка. У меня все еще есть шанс его сохранить. Но сегодня вечером мы сбежим отсюда!»
Нам осталось преодолеть только одно препятствие, которое возникло недавно: надзор шпионов заведующей Сато. Однако я не думаю, что они так же шустры, как бабушкины лисы: мы хотя бы знаем, кто они и где находятся.
* * *
На следующей неделе в нашем роддоме появляются новые девушки, и Матушка позволяет нам с Хат-су поселиться в одной комнате, у меня. Она еще не знает, что скоро ей не придется беспокоиться о местах: после того как мы сегодня сбежим, у нее будет достаточно места. Ночь укрывает всех темным покрывалом, но мы не спим. Мы лежим бок о бок, прислушиваясь к стрекоту сверчков.
– Я знаю здесь обо всех, – шепчу я ей. – О том, как Айко узнала, что у ее дружка уже есть семья, и как он ее бросил, как Чийо специально забеременела, а ее мужчина отказался признать ребенка, утверждая, что он не от него, и о том, что пережила Джин, – я поворачиваю лицо к Хатсу. – Но я ничего не знаю о тебе.
Она смотрит на бамбуковые перекладины на потолке, укрывшись одеялом до самого заостренного подбородка. Ее волосы торчат во все стороны. Но она не торопится мне отвечать, моргая в тишине.
Не находя себе покоя, я стараюсь укрыть свои голые ноги.
– Сатоши, молодой человек, который сопровождал меня сюда, – мне не муж. Ты была права, подозревая это, – я сжимаю пальцы ног, мне не нравится говорить на эту тему, но я надеюсь, что она расскажет мне свою историю, если я поделюсь с ней своей. – Но я никого специально не обманывала. Просто не стала никого переубеждать, так было проще.
Так ты на самом деле не замужем? – она приподнимает голову, чтобы взглянуть мне в глаза и вздыхает. – А я почти надеялась, что это правда.
– Да нет, я замужем, – я переворачиваюсь на бок, опираясь на локоть. – Сатоши, молодой человек, которого все видели, был тем, кого мне выбрали в мужья родители. Он достойный юноша, но я уже отдала свое сердце другому, – и на моем лице появляется мягкая улыбка. – Я называю его Хаджиме , но его настоящее имя – Джимми. Джимми Ковач, он американский моряк. Сейчас он на своем корабле патрулирует Тайваньский залив. Он ничего не знает о том, где я нахожусь и что со мной случилось. Мы поженились как раз перед тем, как он отплыл.
И я рассказала ей, как моя мама дала мне выбор, как этот выбор расколол нашу семью и как я здесь оказалась.
Хатсу тоже перекатывается на бок, чтобы быть лицом ко мне и чтобы наш шепот не разносился так далеко, чтобы его кто-то мог услышать.
– Но твоя мать, она действительно пришла на твою свадьбу? Она правда была там?
– Это была поистине волшебная церемония, Хатсу, – и я рассказываю ей все в подробностях, переживая все заново в каждом произнесенном слове. О том, как сияли фонарики, словно тысяча светлячков, как красив был Хаджиме в своей белой форме, как его обещания любви поддерживают меня даже сейчас. А еще я рассказываю о нашем утре после свадьбы и как я призналась ему в том, что у нас может скоро родиться ребенок.
– Он обрадовался? – ее подбородок опустился почти в неверии.
Я же, напротив, сияю улыбкой.
– Да, очень. Хотя, – я качаю головой, – поначалу он был очень удивлен.
Мы обе смеемся.
Хатсу снова перекатывается на спину и мечтательно вздыхает.
– У твоего ребенка будет такая чудесная история о том, как он появился на свет. Полная любви, счастливого ожидания и волшебной свадьбы, – она снова вздыхает. – Как жаль, что у моего ребенка такой истории не будет.
Я облизываю губы, сомневаясь, стоит ли мне спрашивать об этом снова, но потом не выдерживаю:
– Так какова история твоего ребенка, Хатсу?
Она прикусывает губы, потом отпускает их.
– Ты слышала истории Айко и Чийо и заметила, насколько они похожи. И у Йоко тоже. Почти все эти истории одинаковы.
– Кроме истории Джин, – возражаю я.
– Да, кроме Джин, – ее лицо лишается выражения и замыкается в себе. – И моей.
Моя рука взлетает к моим губам.
– Можно даже сказать, что Джин повезло. По крайней мере, ей пришлось вытерпеть только одного насильника.
У меня обрывается сердце. Следом за ним появляются слезы. Они сочатся сквозь кончики пальцев и стекают по щекам. Так вот почему она взяла Джин под свое крыло. Защищала ее. Опекала ее, как мать. Я не знала об этом. И не могла догадаться. Потому что не спрашивала.
– Так что, как ты понимаешь, – ее дрожащие губы сжались в такую тонкую линию, что слова с трудом проникали сквозь них, – когда мой ребенок спросит у своих приемных родителей, почему от него отказалась мать, откуда он взялся и кем были его родители, его не будет ждать волшебная история о красивой свадьбе, мерцающих огоньках и запретной любви. Они вообще ему ничего не расскажут, потому что с такой страшной историей, как у меня, мне не хочется, чтобы он ее узнал. Мне будет нечего ему дать.
– Ты дашь ему жизнь, Хатсу, – я пододвигаюсь к ней ближе и обнимаю ее, шепча сквозь слезы. – Ты дашь ему жизнь.
* * *
Хатсу сумела уснуть. С каждым вдохом она легонько похрапывает. Вот уже несколько часов я лежу, слушая ее дыхание и думая над ее словами. О том, что она сказала. И о чем умолчала.
Какая уродливая правда.
Само слово «изнасилование» уродливо, словно язык трет что-то мерзкое о зубы, туда-сюда. Но смысл этого слова еще более уродлив.
Хатсу права, мне очень повезло, что у меня добрая история. Вот почему теперь я поделюсь ею с Хатсу. Пусть и она оставит своему ребенку историю о любви и волшебной свадьбе.
Я переворачиваюсь на другой бок и смотрю на стену, думая о своем муже. Муже. Мои пальцы слегка постукивают по животу, передавая внутрь легкие, как касания перышка, толчки. И мне кажется, что внутри что-то на них отзывается. Так легко, что если бы я не лежала совершенно неподвижно, то могла бы этого и не заметить. Хаджиме этого не видит. А я не вижу его. Я постоянно думаю о нем. Все ли у него в порядке? Думает ли он обо мне? Старается ли вернуться?
Я потягиваюсь и лениво зеваю, стараясь не дать сонным глазам сомкнуться. Повернувшись, я нахожу Хатсу проснувшейся и одними глазами спрашивающей у меня: «Пора?» Я моргаю, поднимаю глаза и прислушиваюсь в поисках ответа на вопрос.
Как быстро стучит мое сердце.
Тихо жужжат обогреватели, и время от времени слышен тихий стук, словно маленькие камушки падают на проржавевшую от времени крышу. Это дождь? Я делаю глубокий вдох, чтобы попробовать воздух на вкус. Он оказывается холодным и влажным, с привкусом керосина. А это значит, что Матушка Сато опять оставила фитиль слишком высоко. Мой взгляд возвращается к Хатсу, и я киваю. Дом спит.
Значит, нам пора просыпаться.
Мы оделись в несколько слоев, чтобы не замерзнуть на ночной прохладе и чтобы багаж не оттягивал руки. Хатсу приготовила ключ.
– Пойдем, – шепчу я.
Хатсу берет свою сумку и делает первые осторожные шаги. Пол под ней скрипит и стонет. Мы замираем на месте, чтобы ночь снова наполнила дом привычными звуками. Потом, одновременно, мы поднимаем ногу и ставим на пол. Это было не просто, но обеспечивало нам шанс не быть услышанными. Неужели дверь всегда была так далеко? Возле выхода пол скрипит особенно громко, угрожая привлечь внимание заведующей Сато и ее шпионов.
Мы замираем на месте и прислушиваемся.
Но в доме все спокойно.
Наверное, нам повезло, что сейчас идет дождь. Его легкий шелест помогает нам скрывать наши передвижения. Сердце отчаянно колотится в груди. Мы уже так близко. На террасе я жду, пока выйдет Хатсу, и двигаюсь сама с величайшей осторожностью, стараясь не поддаться желанию броситься бежать.
Луна прячется в темных тучах, почти лишая нас света. Я не рассчитывала на такую погоду, и мы не взяли с собой светильника. Человек, которого застали врасплох, утрачивает половину шансов на успех. Я осторожна с каждым шагом, потому что сейчас на кону стоят жизни наших детей.
– Давай, – шепчу я, беря ее за руку. Земля оказывается скользкой, а ее огромный живот и так лишает ее равновесия. Дождь падает длинными струями и ложится на траву. Пока мы бежим через поляну к узкой тропинке, подолы нашей одежды промокают.
Сомкнувшиеся над тропинкой ветви служат нам зонтиком, спасающим нас от большей части дождя. Я стараюсь пробовать ногой дорожку, перед тем как сделать шаг, потому что сейчас во всех углублениях собираются большие лужи. Видеть я их не могу, и понимаю, что нашла одну из них, только после того, как в нее встаю.
– Будь осторожна, – предупреждаю я Хатсу. Холодный воздух заставляет меня дрожать от холода, несмотря на несколько слоев одежды.
Но больше всего меня сейчас беспокоит тот участок пути, который идет под уклон, потому что дождевая вода сделает его очень скользким. Я бросаю наши сумки и беру Хатсу за руку.
– Иди первой, держись за меня.
Она поворачивается лицом ко мне и спиной к дорожке и начинает спускаться, подыскивая ногой точку опоры. Дождь стучит каплями мне по спине, стекает вдоль шеи и жалит холодом. Весь свой вес я переношу назад, чтобы удержать Хатсу. Она делает шаг за шагом, и вот я уже почти не могу до нее дотянуться.
– Ой! – моя голова резко дергается назад.
Хатсу вскрикивает, резко потеряв опору моей руки, и падает.
– Так значит, вы пытались бежать, да? – раздается голос заведующей, и она снова дергает меня за волосы, так что я падаю прямо на нее. – Я так и знала, что от вас только и жди хлопот!
Я лихорадочно взмахиваю руками, стараясь избавиться от ее хватки.
– Что, удрать, не оплатив? Не выйдет! – и она так зло встряхивает меня, что я кричу.
– Беги, Хатсу! Беги!
– Наоко!
– Беги! — кричу я снова и шлепаю заведующую, которая отшатывается от неожиданности.
Я стараюсь вырваться на свободу, но она тащит меня за собой, с каждым шагом увеличивая расстояние между мной и воротами. Я бьюсь и вырываюсь, рискуя остаться без волос, радуясь, что ключ был у Хатсу, и молясь, чтобы она добралась до ворот.
