Текст книги "Миг власти московского князя [Михаил Хоробрит]"

Автор книги: Алла Панова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 31 страниц)

– А река‑то широка, – решил поддержать разговор воевода, которому тоже надоело ехать молча, – это, видно, про нее нам Никита говорил, что она шире Клязьмы будет.

– Да–да, широка, – с радостью подхватил посадник, – и сильно глубока местами да извилиста. Будто змеем по земле ползет, то в одну сторону повернет, то – в другую.

– А что на том берегу никто не селится? Али все к заборолам прижаться хотят? – спросил воевода заинтересованно, махнув зажатой в руке плетью в сторону пустынного снежного пространства, раскинувшегося за замерзшей рекой. – Вижу, места там совсем необжитые. Вдали только несколько дымков к небу тянутся.

– Что верно, то верно, всякий знает: за стенами крепче спится. Вот и лепятся к ним поближе, дабы в случае нужды защитили, – ответил посадник, довольный тем, что удалось вовлечь в беседу хоть одного человека. Посмотрев на спину князя, который, кажется, и не слышал ничего, Василий Алексич сказал чуть громче прежнего, надеясь, что слова его заинтересуют и молодого московского правителя: – Окрест Москвы немало и старых весей, деревенек, людишками на месте спаленных отстроенных, и починки тоже есть, как не быть. Как скажет князь, объедем их, все сам тогда, Егор Тимофеевич, и увидишь. А что на том берегу никто не селится, так этому причина есть – больно хлипок он, болотист, вода его по весне заливает и стоит долго.

– Тогда понятно, – кивнул воевода, внимательно вглядываясь в открывавшиеся перед ним просторы. Теперь их не загораживали постройки и заборы, и на ярком солнце все окружающее выглядело особенно привлекательно.

Воеводе, в отличие от посадника, было не в тягость княжеское молчание. Он привык к этому, хорошо зная, что князь бывает временами не в меру разговорчив, даже болтлив, но иногда чуть ли ни в течение целого дня может не проронить ни слова. Теперешнее молчание, как понимал воевода, объяснялось тем, что Михаил Ярославич пытался в уме подсчитать, насколько велик его город. Он и сам поначалу решил считать сажени, но очень скоро сбился со счета и бросил это занятие.

Облюбовавшие берег Москвы–реки неказистые дома, хозяева которых жили за счет своего ремесла, постепенно сменились более солидными постройками, скрытыми от посторонних глаз крепкими оградами, за ними виднелись лишь крыши и заиндевевшие кроны яблонь. Тропа, вившаяся между сугробов, стала заметно шире, теперь по ней можно было ехать в ряд не двум, а четверым всадникам, но, несмотря на это, люди князя все так же двигались парами, посматривая по сторонам и тихо беседуя.

Казалось, они совсем недавно выехали с княжеского двора, а солнце уже заметно сместилось к закату. Заостренные края высившихся на холме заборол упирались в белесое небо. Яркий голубой цвет небосвода словно полинял, сделался каким‑то блеклым и, по мере того, как светило двигалось к горизонту, все больше окрашивался в золотисто–желтые тона.

Воевода заметил эту перемену, подумал, как короток зимний день: не успеешь оглянуться, а на дворе уже сумерки. «Вот так и жизнь человеческая, – пришла ему на ум горькая мысль, – вчера на свет появился, а уж скоро в обратный путь собираться». Он незаметно вздохнул, удивившись, что такие мысли все чаще стали посещать его, вытер заскорузлым пальцем слезинку, невесть откуда появившуюся у переносицы, а потом быстро огляделся, желая убедиться в том, что его неожиданная слабость не привлекла внимания посадника. Василий Алексич, кажется, прислушивался к разговору, доносившемуся сзади, воевода сразу успокоился и тоже напряг слух.

– Я бы от зайца верченого не отказался, – мечтательно говорил в этот момент Никита.

– Да щей бы пожирней с пряжеными [43]43
  Пряженые – жаренные в масле.


[Закрыть]пирогами, – поддержал сотника Демид.

– А потрошок гусиный? – продолжил Никита.

– Тьфу, Никитка, на грех наведешь, и так в животе бурчит, а ты тут со своими разговорами! – оборвал приятеля сотник. – Погодить не можешь, что ли? Вон уж ворота видать.

– А ну как князь еще куда–нито задумает свернуть? – возразил тот.

– Наше дело маленькое. Сам знаешь: куда он скажет – туда и пойдем, не нам дорогу выбирать. Так что терпи да помалкивай. А то ишь ты, уж и слюни потекли от разговоров, – проговорил мрачно Демид и замолчал.

Однако не только у сотников появились мысли о сытном обеде. Князь, нагулявшись вволю, насмотревшись на город и людей, тоже начал подумывать о застолье. Решив, что пора возвращаться в палаты, Михаил Ярославич обернулся, нашел взглядом Никиту, который без слов понял князя и, обогнав воеводу и посадника, быстро приблизился к нему.

– Поспеши‑ка в город, передай Макару, пусть столы накрывают. Мы скоро будем, – приказал князь.

Никита кивнул, стеганул коня, который во весь опор понесся к воротам, видневшимся в конце дороги, поднимавшейся на бугор. Демид сразу понял, о чем шел разговор между князем и сотником, обрадовался своей догадке, которую князь не замедлил подтвердить.

– На сегодня, думаю, хватит гуляний, – сказал Михаил Ярославич, обращаясь к своим спутникам, – чай, не в последний раз. Да и в палатах наверняка нас уж заждались. Как бы пироги не зачерствели, – усмехнулся он довольно. – Так что путь наш лежит в детинец.

«Ишь ты, вроде весел, а всю дорогу слова не проронил, будто недоволен чем. Поди тут разгадай, о чем его мысли, – подумал посадник. – Надо будет ка$1‑$2$3с воеводой поговорить, он его нрав лучше знает, а то так и впросак немудрено угодить или, того хуже, – в опале оказаться. Надо мне это на старости лет?

Вот только улучить момент, когда сам воевода приветлив будет. У него, как видно, тоже нрав суровый, да и на слова он больно скуп».

Настроение у Михаила Ярославича и в самом деле часто менялось, особенно в последнее время. Он все никак не мог свыкнуться со смертью отца, погибшего не так, как подобает воину – на поле брани, а от зелья, полученного из рук ненавистного противника. Не мог свыкнуться молодой князь и с участью побежденного, гордость его не позволяла, даже мысли не допускала о том, что он когда‑нибудь, так же как отец – а теперь и старшие братья – отправится выпрашивать у хана права на свои же земли. Князь Михаил не понимал их, не мог и не хотел понять их действий, может, каких‑то скрытых от него помыслов и потому при одном воспоминании об отце и братьях становился раздражителен. Как ни старался он отвлечься от черных мыслей о хане и Орде, действительность вновь и вновь напоминала о них.

Не по душе пришлась поначалу и Москва, однако после сегодняшней прогулки он присмотрелся к городу и людям и нашел подтверждение своим ночным мыслям. Действительно, все не так уж и плохо.

«Город хоть и мал, да люди в него тянутся, не ушли в другие земли, как в иной раз бывало, не бросили пепелища – отстроились. Даст Бог, разрастется Москва. Конечно, не достичь ей славы Владимира, не быть стольным городом, но уж тут ничего не поделаешь», – размышлял князь под громкий хруст и скрип, доносящийся из‑под копыт лошадей, которые бодро вышагивали по слежавшемуся снежному насту.

Уже совсем небольшое расстояние отделяло князя и его людей от ворот детинца. Кони, словно почуяв дом, зафыркали, задышали громко, а Ворон без повеления седока даже немного ускорил ход, правда, князь этого не заметил. Михаил Ярославич, глянув в сторону дороги, уходившей к торгу, вдруг заметил девушку, которая показалась ему удивительно похожей на ту, что он встретил здесь утром. Князь словно опять увидел перед собой нежное девичье лицо, залитое румянцем, и большие темные глаза, в которых можно было утонуть, как в черном бездонном омуте. Он улыбнулся, заранее радуясь новой встрече, но, когда приблизился к незнакомке, оказалось, что он обознался. Девушка, шедшая ему навстречу, тоже была очень мила, но чуть ниже ростом, а разрез темных глаз говорил о том, что в роду ее наверняка были половцы–степняки. Улыбка исчезла с княжеского лица, разочарованный, он еще раз скользнул взглядом по девичьей фигуре и, подогнав коня, поспешил к воротам.

«Вот заноза! – думал с удивлением князь. – Разве мог я предположить, что запомню ее лицо, а вот, подишь ты, запомнил. Обрадовался, расплылся опять – ан мимо! Не она! Где ж мне теперь ее искать? Спросить у кого? Ишь, что надумал! У кого спросишь? У посадника? А может, она и не из посадских? А вдруг она мужняя жена? Да нет! Не похоже на то!» – быстро постарался отогнать он неприятную мысль.

Михаил Ярославич никак не мог решить, что же делать дальше, снова удивляясь себе и думая, как такое с ним могло приключиться. Весь день он даже не вспоминал про девушку, казалось, не придал этой встрече совсем никакого значения, но лишь только увидел похожую девицу, как из глубин памяти сразу же всплыли заветные черты, и сердце гулко заколотилось в груди. Он не знал, как поступить, – не обращаться же, в самом деле, к посаднику за помощью, – однако, немного поразмышляв, решил, что будет сам исподволь вести поиск. Наверняка в небольшом городе рано или поздно удастся встретить приглянувшуюся ему незнакомку, и уж тогда он обязательно узнает о ней все. Он сразу успокоился и повеселел, предвкушая неминуемую встречу с девушкой.

Ворон резво нес хозяина к новому дому. Князь, вовремя оторвавшись от своих дум, успел повернуть коня, направившегося к резному крыльцу княжеских палат, в сторону гридницы, где уже были накрыты столы.

Окруженные клубами пара, раскрасневшиеся от усилившегося к вечеру мороза вслед за Михаилом Ярославичем ввалились его спутники в натопленную гридницу. С шумом уселись они за накрытыми столами и, подняв тост за здоровье князя, с превеликим удовольствием принялись за еду. Немного насытившись, разомлев от тепла, от горячей пищи и хмельных напитков, они принялись вспоминать увиденное на торжище и в посаде.

Михаил Ярославич с нескрываемой радостью посматривал на товарищей, в душе гордясь тем, что теперь сам как радушный хозяин может потчевать дорогих гостей, может карать недругов и жаловать друзей.

7. Важное дело

Закончилась неделя, потянулась другая, третья.

Изо дня в день приходилось князю и его людям заниматься будничными делами. Обычные княжеские заботы были пока Михаилу Ярославичу в новинку, он с искренним интересом вникал во все мелочи, старался ничего не упустить, строго требовал отчета и от посадника, а особенно – от сотников.

У воеводы работы, как казалось, было меньше, чем у всех. Егор Тимофеевич везде сопровождал молодого князя, который хоть и редко обращался к нему за советом, но требовал, чтобы старый наставник, давно сделавшийся для него самым близким человеком, всегда был рядом.

Воевода отлучаться никуда и не собирался. Он, в отличие от других дружинников, не думал обзаводиться своей усадьбой. Жилье, отданное князем в его распоряжение, старого воина вполне устраивало, а потому он с удовольствием наблюдал, как повел дело Михаил Ярославич, и когда видел в том необходимость, как бы невзначай подсказывал ему возможный выход из затруднительного положения.

«Отцовская хватка у князя! Многому научился, пока в помощниках у Ярослава Всеволодовича ходил. Если так же дальше дело поведет и власть из рук не выпустит, многого достичь сможет, – думал воевода, но, зная изменчивый нрав своего бывшего воспитанника, каждый раз с горечью добавлял: – Лишь бы к делам не охладел».

Как в воду глядел воевода: Михаила Ярославича нет–нет да и одолевали тяжелые думы. Правда, князь все так же дотошно выспрашивал сотников о том, как идет обустройство младшей дружины, внимательно выслушивал близких бояр, которые обращались к нему с просьбами выделить приглянувшиеся земли под усадьбы, однако иногда, отведя взгляд от лица говорившего, неожиданно для себя вспоминал оставленный Владимир, а то вдруг прямо перед собой видел темные девичьи глаза.

Вновь и вновь Михаил Ярославич думал о том, что Москва слишком мала для него и дела, которыми он занят, вовсе не княжеские – их бы впору посаднику или боярам поручить, а самому в поход отправиться, с врагом сразиться. Но не велика его дружина, да и враг всех людей русских слишком силен – не подступиться к нему.

Мал городок, но и в нем никак не удавалось князю разыскать пришедшуюся ему по нраву девицу – та будто в воду канула. Он уж подумывал о том, что, может быть, незнакомка оказалась в Москве случайно: приехала к кому‑нибудь погостить, а потом отправилась восвояси. Порой, когда он, лежа на мягкой перине, вглядывался в темный потолок, на который горящая лампадка отбрасывала слабые блики, ему казалось, что девушка просто привиделась, что на самом деле ее вовсе не было. Однако утром он, даже не отдавая себе в том отчета, опять отправлялся на поиски.

Теперь его сопровождали всего пять–шесть гридей, а иногда он и вовсе отправлялся на прогулку вдвоем с воеводой или с кем‑нибудь из сотников, все чаще отдавая предпочтение веселому, говорливому Никите. Правда, однажды Егор Тимофеевич, найдя подходящий момент, сказал князю, что поступать ему так не следует.

– Вспомни, отец твой хоть раз выезжал куда‑либо без гридей? – спросил он и, понимая одну из причин, по которой молодой князь предпочитает обходиться без охраны, продолжил назидательно: – Не было такого, сам знаешь. А Ярослав Всеволодович не из робкого десятка человек был! Разве не учил он тебя, что князьям негоже одним среди черни разгуливать! Вовсе не из‑за того, что страшится князь чего‑либо, а потому, что гриди да дружина с боярами – знак, что прямо указывает на его величие, на превосходство над всеми другими смертными.

Наставление на Михаила Ярославича не подействовало. Он сам знал все, о чем ему говорил воевода, но просто не хотел таскать за собой по узким улочкам своего маленького городка хвост из десятка человек. Князь с удовольствием отправился бы на прогулку и вовсе без сопровождения, но он понимал, что это уж точно было бы нарушением издавна заведенного порядка, с которым волей–неволей приходилось считаться.

Чуть ли не каждый день Михаил Ярославич наведывался на торговую площадь, где почти все привыкли к княжеским выездам, и только смердам из дальних весей, выбравшимся в Москву за нужным товаром, это было внове, и они, оставив свой скарб, раскрыв рты глазели на молодого властителя.

Князь ездил между рядов, приглядывался к встречным женщинам, иногда вступал в беседу с торговыми людьми. Среди них, к своему удивлению, он заметил гостей, прибывших из дальних земель. Михаил Ярославич их дотошно выспрашивал, интересовался, откуда прибыли, долог ли был их путь и по каким местам пролегал, а главное – чем привлекла гостей Москва, приедут ли они в другой раз.

Как оказалось, два ганзейских [44]44
  Ганзейские – принадлежащие к торговым товариществам немецких купцов за границей, возникавшим для взаимной помощи и защиты.


[Закрыть]купца только три дня назад добрались до удела Михаила Ярославича. На время оставив торговлю в Великом Новгороде, они, зная о Москве от побывавшего в этих краях товарища, решили сами все получше разузнать да выведать, как и чем идет здесь торговля, предложить свой товар. Объясняться с ганзейцами было очень трудно. Они хоть и не единожды наведывались и в Великий Новгород, и в Псков, а русских слов знали очень мало – и князь, не удосужившийся обзавестись толмачом, с трудом их понимал.

Зато смуглый торговец, ежившийся от морозца, который сквозь лохматую овчину пробирался к его худому телу, привыкшему к жаркому солнцу, был не в меру разговорчив.

В первое свое посещение торжища Михаил Ярославич приметил только его товар и лишь спустя несколько дней познакомился с самим обладателем восточных сокровищ. Джафар, как он рассказал, приезжал в Москву уже трижды, но обычно наведывался в город только в теплую пору, с первыми холодами отправляясь на родину, в Харасан. На этот раз из‑за болезни, неожиданно подкосившей его перед самым отъездом, он не смог присоединиться к старшему брату, который давно облюбовал торг в Великом Новгороде, и перед первым снегом уехал домой за товаром. К счастью, брат оставил кое‑что из непроданного, и теперь Джафар, который побоялся в одиночку двинуться в путь по заснеженной чужой земле, мог хоть с какой‑то пользой коротать время. Обо всем этом гость, то и дело прикрывая рот большим цветастым шелковым платком, сообщил князю. Говорил он быстро, но Михаилу Ярославичу рассказ его, который изобиловал незнакомыми словами, был все же понятен.

Глядя на страдающего от холода торговца, отважившегося на трудное дальнее путешествие лишь ради того, чтобы порадовать жен и девиц чудными самоцветными камнями и дивными украсами, князь вспомнил сказки матери о дальних заморских странах, в которых никогда не бывает зимы. Он даже подумал о том, что как‑нибудь обязательно пригласит торговца в свои палаты, чтобы еще раз услышать все эти удивительные истории о лесах, где растут диковинные цветы, и под высокими деревьями с огромными листьями ходят чудовища с огромными белыми клыками. Поглядев на разложенные на прилавке переливчатые платки из тончайшей камки, бусы и колечки, князь с горечью вздохнул, вспомнив о так и ненайденной незнакомке, и, вспрыгнув в седло, отправился дальше.

Посад князь изъездил вдоль и поперек, уже знал всякий самый малый закоулок. Однако особенно часто направлял он коня к берегу реки, объезжал холм, на котором высились стены детинца. Отсюда, от реки, они выглядели неприступной преградой.

«Эх, кабы на самом деле‑то так! – думал он, задрав голову и глядя на заостренные края стены. – Хоть и высоки прежние заборолы были, но сжег их враг и город взял. Вот если бы из камня преграду сложить – вот это дело! Уж она бы точно не по зубам врагу пришлась!»

– Эх, людей бы мне побольше! – неожиданно произнес вслух князь мечтательно.

– О чем это ты? – спросил Никита.

– Да вот думаю, как хорошо было бы стену каменную сложить, – пояснил Михаил Ярославич, поняв, что его сокровенные мысли невольно вырвались наружу.

– Да–а, – протянул сотник, – сильна защита была бы! Да вот только сколько людей для этого надобно, да к тому же на такую затею не один год может уйти, – махнув безнадежно рукой, добавил он.

– Думаешь, я того не понимаю? – откликнулся Михаил Ярославич. – Сил здесь столько потребно, сколько во всем моем княжестве не сыщется, да и у самого великого князя наверняка теперь на такое дело силенок не хватило бы.

– Это уж точно, – с готовностью подтвердил Никита и, не удержавшись, спросил: – От кого обороняться‑то будем, княже?

– А что, разве не от кого? – с горячностью быстро ответил собеседник, почувствовав в вопросе какую–то насмешку. – Думаешь, если татары восвояси ушли, то уж больше не придут? А может быть, еще и дары нам пришлют из Орды? Пришлют! Уж точно, пришлют! Только не злато–серебро, а стрелы быстрые да мечи острые. Сожрет племя бесчисленное все запасы, да награбленного и дани мало кому покажется, и двинутся снова тумены на нашу землю. А у нас что? Ворота нараспашку! – Князь на мгновение широко раскрыл объятья, а потом сжал кулаки и ударил ими друг о друга. Помолчав немного, он с горечью добавил: – Не верю я в замирение! Не верю.

– Я тоже не верю, – серьезно проговорил Никита.

– А кроме татар, разве нет у нас врагов? – словно не слыша сказанного, продолжил князь. – Только слабость нашу почуяли, сразу со всех сторон полезли. Литва разве про набеги забыла? Вон рыцарей брат уж как бил, а ведь и они никак не угомонятся. Им волю дай, они и к Владимиру придут. А ты спрашиваешь, от кого оборону держать!

– Прав, прав ты во всем, Михаил Ярославич! – поспешил вставить слово сотник и, пытаясь замять свою невольную вину, стал оправдываться: – Я ведь шутки ради про оборону‑то спросил, а ты… Разве ж я не понимаю, что без крепких стен городу не выстоять, а уж что врагов у нас без счета, так это, кажется, знает любой малец, лишь от подола материнского оторвется.

– Так‑то лучше, но впредь по серьезному делу не скоморошничай, – примирительно кивнул князь и, стряхнув ладонью снег с черной конской гривы, сказал спокойно: – Все на сегодня, держим путь к палатам.

Дома князя ждало известие. Не успел он переступить порог, как Макар сообщил, что в горнице его дожидаются воевода с посадником, с которым пришел и какой‑то вятший.

– Что тут у вас стряслось? – спросил как можно бодрее князь, понимая, что по пустякам в неурочное время его беспокоить никто не стал бы. – Говорите, слушаю, – сказал он и, скинув корзно на руки следовавшему за ним Макару, растирая ладонями раскрасневшееся на морозе лицо, пошел к столу.

– Пусть Василь Алексич говорит, – перехватив взгляд князя, обращенный к нему, произнес покашливая воевода, который вместе со всеми спешно поднялся с лавки, едва услышав за дверью голос Михаила Ярославича.

– Ну, так что тут стряслось? Не по пустякам же вы здесь совет собрали? – теряя терпение, спросил князь, уставившись на посадника, который от неожиданно холодного приема немного оробел.

– Может, для кого и пустяк, а для нас – дело серьезное, – проговорил Василий Алексич, стараясь ничем не выдать обиды, вызванной словами князя, которые показались ему несправедливыми. – На людей наших, что хлеб в Москву везли, ватага бродней напала. Из всего обоза только одни сани и ушли. И что еще важно: ироды, почитай, у самого Кучкова поля напали‑то. Страх совсем потеряли, уж не по лесам озоруют, а того и гляди, в посаде объявятся!

– Да, это дело важное, – проговорил, успокаиваясь, князь. Он еще плохо представлял себе, где находится это самое Кучково поле, о котором вел речь посадник, однако сообразил, что оно где‑то совсем недалеко, и, не желая выдать своего незнания, спросил заинтересованно: – А где же теперь бродни? Может, впрямь уже по посаду гуляют?

Воевода и посадник переглянулись. Со времени прибытия в Москву князь еще ни разу не говорил так со своими приближенными. Оба они почувствовали в вопросе не только насмешку, но и какую‑то скрытую угрозу и теперь, потупив головы, молчали.

Прервал напряженную тишину Мефодий Демидыч, который стоял у стены, закрытый от сурового княжеского взгляда широкой спиной воеводы, и оказался невольным свидетелем неприятного разговора. Он проклинал себя за то, что поддался на уговоры Василия Алексича и пришел к князю, которому предстояло выслушать такое неприятное известие. Однако и отказаться от приглашения посадника он не мог – ведь сам прибежал к нему, как только узнал о случившемся, потом они вместе обсуждали, что делать. Теперь, услышав вопрос князя и думая, что знает ответ на него, Мефодий решился обратиться к Михаилу Ярославичу.

– Дозволь, князь, слово молвить, – сказал он каким‑то чужим, сиплым голосом.

– Это кто там? – спросил князь, вглядываясь в человека, стоящего в тени.

– Я это, Михаил Ярославич, Мефодий, Демидов сын. Прости, коли что не так. Виноват, – проговорил купец, и поскольку князь его не прервал, он кашлянул в кулак, пытаясь избавиться от сухости в горле, и поспешил продолжить свою сбивчивую речь: – Ушли тати, но недалече, еще можно их нагнать.

Князь, воевода и посадник с некоторым удивлением смотрели на раскрасневшегося толстяка, который, оторвавшись от темной стены, подошел ближе к столу и теперь, глядя то на Михаила Ярославича, то на Василия Алексича, а то уставившись в пол, говорил, нервно перебирая концы кожаного пояса.

– Чего им бежать‑то, они погони не ждут, да и вряд ли они с такой обузой куда двинутся, у них теперь запасов, почитай, да весны хватит. Небось пируют где‑нибудь неподалеку. Если не мешкать, то всех полонить можно.

– Ишь ты, разумный какой выискался, – перебил разговорившегося купца воевода. Ему было досадно, что не он первый догадался о такой простой причине, по которой грабители не смогут уйти далеко, а потому решил вставить и свое слово: – Это все мы и без тебя знаем, князь ведь не о том спрашивал, он знать хотел, где теперь бродни!

– Ты и впрямь, Мефодий,. поспешил, – поддержал воеводу посадник, решив, что не следует выставлять себя перед лицом князя несмышленышем, но не сумел остановиться на этом замечании и с неожиданной едкостью в голосе добавил: – Знамо дело, о своем добре печешься!

Купец, никак не ожидавший таких нападок, стоял молча, а услышав последние слова посадника, даже рассердился не на шутку, покраснел и, пригнув голову, будто готовясь к схватке, произнес все тем же хриплым голосом:

– Там, Василий Алексич, не только мое добро, как ты хорошо знаешь! Из‑за своего я бы шум не стал поднимать, где наше не пропадало, да и урон мой совсем невелик. Меня люди прислали! И о том тебе тоже ведомо, – говорил купец, глядя на посадника исподлобья, – ведомо тебе и то, что всполошились мы не попусту, хоть и жалко нам добра, а о городе да о посаде печемся. Едоков‑то нынче поприбавилось!

Князь, до этого молча наблюдавший за вспыхнувшей перебранкой, решил, что пора, пока все не перессорились, положить ей конец.

– Не горячись, Мефодий Демидыч, – кладя руку на плечо купца, сказал он примирительно, – верю, если б душа у вас о деле общем не болела, не стали бы вы князя тревожить. Так ведь, Василий Алексич? – обратился он к посаднику.

– Так, так, Михаил Ярославич! – поспешно закивал посадник, понимая, что зря обидел купца.

– А раз так, то давайте‑ка вместе думу думать, как будем ватагу догонять, – сказал князь. Усевшись за стол и дождавшись, пока рассядутся гости, он проговорил твердо: – И перво–наперво уразуметь вам надобно, что дело тут не в обозе, не в хлебе, а в том, что должны все в княжестве моем знать, что есть теперь у них защита, есть князь, который в обиду никого не даст.

В ответ на эти слова собравшиеся дружно закивали.

Разговор был совсем не таким долгим, как ожидали пришедшие на совет к князю. Михаил Ярославич, быстро разобравшись, что к чему, велел вызвать к себе Василька, сотня которого спозаранку должна была быть готова к выступлению. Несмотря на нескрываемое желание воеводы отправиться на поимку татей, князь оставил его в городе, поручив следить за порядком. Посаднику же надлежало еще до утренней зари прибыть к княжеским палатам.

Пока князь говорил, Мефодий спешно прикидывал в уме, что взять с собой и на каком коне отправиться в путь, однако Михаил Ярославич, переведя взгляд на его тучную фигуру, поручил ему выбрать из пострадавших от грабежа того, кто посмышленее да помоложе, коротко рассказать ему о предстоящем походе и времени сбора. На том и разошлись.

Оставшись один, князь потер руки и широко улыбнулся. Все время разговора он пребывал в радостном возбуждении и вынужден был скрывать свои чувства, чтобы не дать понять приближенным, насколько рад этому неожиданному происшествию. Наконец‑то дело! Хоть и невеликое, но все‑таки нужное дело.

Проводив взглядом гостей, князь походил из угла в угол и вдруг ощутил, что голоден. За делами он совсем забыл о еде, и теперь, когда напряжение немного спало, молодой организм сразу же напомнил о себе. Не успел Михаил Ярославич даже подумать о том, чтобы кликнуть Макара, как тот уже оказался перед ним и, указав в сторону малой горницы, быстро сказал, опередив вопрос: «Стол, княже, там накрыт».

«Может быть, надо было и гостей попотчевать, – раздумывал князь, поедая жареного леща, политого брусничным взваром и вспоминая, как отец вел за накрытым столом разговоры с прибывшими к нему на поклон людьми. Однако, отпив из большой чаши квасу и поняв, что наконец‑то насытился, князь решил, что и так все само собой вышло, как надо, – ведь не на пир они шли, а для важного разговора. Это у меня с утра маковой росинки не было, а гости незваные наверняка не голодными ко мне пожаловали. К тому же за едой да выпивкой засиделись бы до утра и ничего бы не решили, а так время на сборы осталось».

Князь тяжело поднялся из‑за стола и направился в опочивальню. Едва он открыл дверь, как увидел метнувшуюся к нему тень. Девушка быстрыми движениями помогла князю снять рубаху, а когда он уселся на край постели, стянула с него сапоги и застыла в ожидании.

– Ступай к себе, Меланья, – сказал он недовольно, отмахнувшись от девушки, как от назойливой мухи, – не до тебя.

Девушка то ли поклонилась, то ли кивнула и неслышно выскользнула за дверь.

Подложив руки под голову, князь уставился в потолок, собираясь еще раз обдумать, как будет действовать завтра, но в голову лезли какие‑то посторонние мысли, и через некоторое время он уже пожалел, что выгнал Меланью.

Михаил Ярославич приметил крепкую, улыбчивую девушку еще во Владимире, где в великокняжеском тереме жилось ему привольно и сытно, и вот теперь вместе с другими работниками она приехала с ним в неведомую Москву.

Шли дни, а молодой московский правитель, озабоченный своими делами, кажется, вовсе забыл о Меланье. Она искала любую возможность, чтобы попасться ему на глаза – этим только вызвала насмешки немолодой стряпухи, с которой они устроились в подклети в одной тесной горенке, – а князь словно совсем не замечал ее.

Как подозревал Михаил Ярославич, вновь их свел Макар, который вспомнил о Меланье, заметив, как тоскует в одиночестве его покровитель. Не прошло еще и двух недель с той ночи, как она впервые появилась в княжеской опочивальне.

Случилось это после дружеского застолья, на котором князь позволил себе выпить лишку и изрядно захмелел. Он даже не помнил, как очутился в своих палатах, только там и пришел в себя, почувствовав, как чьи‑то сильные руки ловко справляются с его неповоротливым телом. Приоткрыв веки, он в полусумраке увидел знакомое девичье лицо, склонившееся над ним, и глаза, с любопытством уставившиеся на него. Князь словно очнулся, вмиг обхватил горячее податливое тело, что есть силы прижал его к своей груди и тут же подмял под себя. Меланья, кажется, только этого и ждала, и потом, когда Михаил Ярославич уже забылся в сладком изнеможении, она, истосковавшаяся по его ласкам, все еще покрывала его лицо и тело жаркими поцелуями.

«Нет, не до ласк сегодня, завтра день важный, да и вставать уже скоро», – подумал князь, отгоняя блудливые мысли, и, повернувшись на бок, почти сразу уснул.

Отряд, которому предстояло отправиться на поиски бродней, собрался у княжеских палат еще затемно. Приехал в сопровождении двух холопов и посадник, от которого не отходил крепкий рыжебородый мужик, придерживавший под уздцы гнедую кобылу. Ожидали только князя, который не замедлил явиться. Поприветствовав всех с крыльца, он ловко вскочил в седло и направил своего любимого вороного коня к воротам.

В предрассветном сумраке отряд, сопровождаемый редким нестройным лаем собак, довольно быстро миновал посад, потревожив его обитателей, которые досматривали последние сны.

С интересом, словно видел впервые, князь всматривался в очертания домов, которые этой порой будто были погружены в жидкий молочный кисель и выглядели как‑то таинственно.

Наезженная дорога была лишь слегка припорошена снегом, а вдали, там, куда направлялся князь со своими людьми, темнела рваная полоса приближающегося с каждым шагом леса. Верхушки самых высоких деревьев, вытянувшихся, кажется, к самому небу, вот–вот должны были поймать первые лучи солнца, которое все никак не могло пробиться сквозь предутренний туман.