Текст книги "Миг власти московского князя [Михаил Хоробрит]"

Автор книги: Алла Панова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 31 страниц)

В изнеможении посадник опустил руку, сжимавшую меч, явственно ощутив, что поднять ее больше не в силах. Василий Алексич сразу понял, что об этом догадался и его противник, и стал с каким‑то безразличием ждать развязки. И все же судьба на этот раз была милостива к нему: щербатый уже занес саблю, но невесть откуда взявшийся широкий клинок, бесшумно пролетев мимо окаменевшего посадника, воткнулся в прикрытую одной лишь грязной рубахой грудь. Выронив саблю, щербатый двумя руками судорожно попытался вытащить клинок, но лишь чуть–чуть сдвинул его с места, кровь заструилась между скрюченными пальцами, последним усилием умирающий еще немного вытянул клинок и испустил дух. Посадник оглянулся в ту сторону, откуда пришла к нему помощь, и увидел угрюмое лицо Потапа.

Василько со своими людьми подоспел вовремя. Михаил Ярославич, отправив на тот свет напавших на него разбойников, заметил, что часть бродней, больше не ввязываясь в сечу, пытается скрыться. Людей, чтобы перекрыть им пути отхода, не было, но тут, на его счастье, как раз с той стороны, куда потянулись беглецы, появились дружинники, шедшие к месту боя кружным путем. Подмога была как нельзя кстати, и вскоре пошло на убыль ожесточенное сопротивление, которого князь не ожидал встретить от ватаги босяков, татей и бродней, шатающихся без дела по лесам и грабящих слабых и убогих.

Михаил Ярославич оглядывал поле боя, отказываясь верить своим глазам. На грязном снегу остались лежать без малого два десятка мертвых тел, в стороне, согнанные к опушке и окруженные со всех сторон княжескими дружинниками, тихо переговаривались безобидные с виду мужики, сражавшиеся только что как заправские ратники.

«Вот тебе и тихий удел. Слава Богу, никто из моих не пострадал, – подумал князь и, потерев натруженное плечо, стал рассматривать лица людей, оказавшихся по своей ли воле или воле случая в рядах воинства Кузьки Косого. – Но где же сам Кузька? Неужели он сейчас среди этих чумазых, вонючих бродней? А вдруг ему удалось уйти?» Князь огляделся, увидел поблизости сотника, который о чем‑то говорил с посадником, и, подозвав их обоих к себе, спросил негромко:

– Кто ж из них Кузька Косой? Мне почему‑то кажется, что его среди этой толпы нет!

– Пожалуй, что так, – кивнул посадник.

– Ну‑ка живо проверьте, не остался ли кто, случаем, в тех избушках кособоких, – глянув на сотника, приказал князь, и не успел он договорить, как тот, прихватив по дороге пятерых дружинников, широким шагом направился к серым покосившимся избам.

– Уйти кто навряд ли смог, мы же сразу все их логовище кольцом опоясали, – рассуждал вслух посадник, с любопытством ожидая результатов поиска, и потом задумчиво добавил: – Правда, и сеча сильная была…

– Да, не слабо дрались, – подтвердил князь. – Ишь, сколько людей в бродни подалось, чуть не сотня целая под носом у нас промышляла.

– Я и то думаю, не попадись им обоз, сколько бы они еще дел натворили, душ сколько безвинных загубили! – вздохнул посадник. – Надо же, дань надумали собирать! – произнес он с возмущением, вспомнив о разговоре с Захаром.

Тем временем дружинники, осмотрев две избы, направились к третьей, самой дальней.

– Видать, не великий мастер избы ставил, если, свой век не отслужив, к земле клонятся, того и гляди, набок завалятся, – с издевкой заметил Потап, – руки бы тому умельцу оторвать, только лес зазря перевел.

– Может, это они для себя и поставили? Место здесь укромное, – поддержал разговор посадник и кивнул в сторону бродней. – Им что? Пересидеть непогоду есть где, а большего и не надобно. Видишь, ни колодца не вырыли, ни живностью не обзавелись. Только загадили все вокруг…

Разговор прервал громкий возглас дружинника:

– Тут ктой‑то хоронится!

Сотник спешно подошел к открытой двери и весело крикнул в темноту:

– Ей, Кузьма, вылезай на свет Божий!

На зов никто из избы не вышел, и Василько, не став медлить, отстранил дружинника, пригнулся и шагнул за порог. Почти сразу же из темноты послышался шум борьбы, кряхтенье, глухие удары, и вскоре в дверном проеме показалось лицо, искаженное злобой и изуродованное шрамом. На мгновение человек задержался на пороге, но, получив сильный пинок, оказался снаружи, при этом споткнулся и, сделав на полусогнутых ногах пару неуверенных шагов, упал лицом в грязный снег.

Следом за Кузькой Косым, который надеялся дождаться ухода невесть откуда появившегося отряда и потом под покровом ночной темноты уйти подальше от несчастливого места, в дверном проеме показался сотник. Он со злостью сплюнул в сторону и, потирая руки, пошел к остановившемуся в стороне князю, сильно пнув по дороге поднимавшегося с колен противника, отчего Кузька снова ткнулся лицом в снег. Стоявший за спиной Кузьки дружинник, у которого на щеке красовалась свежая кровоточащая ссадина, тоже с удовольствием пнул бы поверженного противника, но, в отличие от сотника, позволить себе этого не мог.

– Вижу, взял зверя, – спокойно сказал князь, когда сотник подошел к нему.

– В углу притаился. Под соломой гнилой. Думал, не замечу, – возбужденно проговорил сотник и сплюнул в сторону сгусток крови.

– Что, досталось? – уважительно поинтересовался князь.

– Я солому сапогом‑то пошевелил, а он на меня с ножом кинулся, хорошо клинок блеснул, а то бы у сотни другой сотник был.

– Ну уж, скажешь, другой! Ты‑то куда бы делся? А Василек? – понимая, что пережил сотник и стараясь снять напряжение, хорошо самому знакомое, сказал Михаил Ярославич.

– Куда, куда? Я бы вон там лежал с пропоротым брюхом, – кивнул он в ту сторону, куда снесли мертвых.

– Это в кольчуге‑то и с пропоротым брюхом? – заметил удивленно посадник.

– Ну–у, если не в брюхо, так все равно куда‑нибудь угодил, – обиженно ответил сотник на замечание.

– Ладно уж тебе сказки‑то рассказывать, – махнул рукой князь, – никогда я в то не поверю. Скорее бы ты его на этот ножик насадил, чем он тебя им достал. Что ж я, не знаю, каков ты в бою молодец.

– Молодец‑то молодец, а вишь – не увернулся! Съездил ирод мне по роже, чуть зуба я не лишился, – сказал, почти совсем успокоившись, сотник и снова сплюнул.

– Что ж, это со всяким может случиться, но и ты его, видно, тоже неплохо отделал, если он на ноги никак подняться не может, – довольно ухмыльнулся князь.

– Знамо дело! – важно выпятив грудь, ответил сотник, свысока глянул на посадника и стоящего молча Потапа, а потом, отвернувшись, снова сплюнул.

– Как думаешь, Василий Алексич, здесь допрос Кузьке чинить начнем или в Москве суд устроим? – поинтересовался князь у посадника.

– Это как твоей душе угодно будет, Михаил Ярославич, – ответил тот не задумываясь, – но я бы здесь все же допрос учинил, пока он от испуга не опомнился. Вишь, жалкий какой! Уж такого ханом никто не назовет, а пока до Москвы доберемся, мало ли что он удумает.

– Дело говоришь, – поблагодарил князь и обратился к сотнику: – Ну‑ка, Василек, тащи сюда своего обидчика.

Побитого Кузьку провели мимо остатков ватаги. Соратники молча смотрели на своего грозного повелителя, которому еще сегодня утром беспрекословно подчинялись и которого до смерти боялись, зная его вспыльчивый нрав. Теперь он казался не таким страшным, и они, понимая, что его наверняка ожидает более суровая кара, чем их самих, уже жалели бедолагу.

Под неусыпной охраной двух дюжих молодцов Кузька двигался навстречу человеку, который должен был решить его судьбу, и, проходя мимо сбившихся в кучу бродней, так злобно глянул на них одним своим глазом, что они еще плотнее прижались друг к дружке.

Отвечать на вопросы он стал неохотно, не молил о пощаде – на что втайне рассчитывал князь, – смотрел на всех вызывающе, словно буравил насквозь своим темным глазом. Михаилу Ярославичу, восседавшему в седле, порой казалось, что Кузьма и на него смотрит свысока. Предводитель разбойников был выше многих его дружинников, хоть в дружине у князя были все воины как на подбор – статные, высокие, и силой никто из них тоже не был обижен.

Разговор явно не клеился, допроса не получилось. Это стало ясно и посаднику, а потому он предложил:

– Раз упорствует, нечего с ним тут время зря терять, довезем до Москвы, а там мастера язык ему быстро развяжут, а ежели и там упорствовать будет, как ты и собирался, на кол ирода посадим, чтобы другим неповадно было.

Князь еще раз исподлобья посмотрел на Кузьку, повернувшего косматую голову в сторону леса, и сказал твердо:

– Так тому и быть! Собирай, сотник, людей, выступаем!

Однако прежде чем во главе отряда отправиться в обратный путь, князь остановил вороного у разношерстной группы.

– Я, князь московский, в город свой вас веду, там разбираться будем, кто в чем виновен. Каждый по заслугам своим получит, – оглядев притихших бродней, сказал он громко, – ежели на ком крови нет и кого грех невелик, тот вину сможет работой искупить. Строится Москва. Есть где руки делом занять!

Василько, мигом очутившись рядом с князем, что-то сказал ему на ухо, и дружинники, давно ожидавшие княжеского приказа, быстро заняли свои места в походном строю. Правда, теперь некоторым из них выпала доля сопровождать плененных бродней, другим надо было вести в поводу захваченных у них лошадей. Третьим предстояло проделать обратный путь до города, взгромоздившись на мешки с зерном. Аким, пересчитав сани, припрятанные грабителями в леске за избушками, был несказанно обрадован – не хватало лишь одних – и строго настрого предупредил, чтобы дружинники, не дай Бог, не заснули в дороге, пообещав, что сам лично будет проверять их.

– До метели бы добраться, – глядя на небо, сказал посадник.

– Не успеем, – хмуро ответил Потап, – но вот до темноты выйти к большой дороге – это, пожалуй, еще сможем.

Василий Алексич согласно кивнул и, с трудом взгромоздившись на коня, присоединился к дружинникам, направившимся к лесу, к хорошо видной широкой тропе, по которой отряд князя добирался до логова бродней.

Вскоре отряд растянулся по лесу. Князь ехал где‑то далеко впереди. Оттуда иногда доносился громкий хохот, и приотставший посадник тогда тоже улыбался, понимая, что у князя сегодня есть хороший повод для радости. Василий Алексич, как и все, был рад поимке разбойников, но в этом небольшом походе неожиданно понял, что ему – как ни горько признаться – уже трудно во всем быть на равных с молодыми боярами, окружающими князя.

Посадник все так же устало покачивался в седле, переговаривался с Акимом, который часто посматривал назад, чтобы увидеть, не отстают ли отбитые у бродней сани с зерном, когда мимо проскакал один из тех дружинников, что двигались в хвосте отряда, подгоняя пеших пленных. Поравнявшись с посадником, он на мгновение придержал коня и на ходу сообщил: «Бродни еле ползут! С ними и до утра не дойдем!» Посадник понимающе кивнул, а дружинник тем временем уже мелькал где‑то впереди. «Что ж теперь делать, не оставлять же их под охраной в лесу? – задумался посадник. – И верхом нельзя, хоть и кони есть. Вот ведь обуза!»

Он еще провожал взглядом гонца, когда где‑то сзади послышался странный шум, и через мгновение раздались крики. Не раздумывая развернув коня, посадник тут же и погнал его рысью, на ходу доставая меч из ножен. Чутье не подвело старого воина. Быстро миновав остановившиеся на тропе сани и опередив дружинников, которые, побросав вожжи, спешили в том же направлении, что и он, Василий Алексич увидел на снегу распластанное тело княжеского дружинника, g нескольких шагах от него пытался подняться с земли тот самый отрок, которого Тихон утром обучал секретам своего мастерства. Отступив к заснеженным елям, несколько бродней с ужасом в глазах наблюдали за тем, как пытаются скрыться в молодом ельнике их товарищи, за которыми с обнаженными мечами пробираются дружинники.

– Эй, Коста, поспешай! Али свобода не дорога? – раздался хриплый голос.

Посадник закрутил головой, пытаясь определить, откуда он доносится, успел заметить, как шелохнулись в стороне склонившиеся до самой земли еловые лапы, и направил туда коня.

– Ну, как знаешь! Прощевай, Коста! – донеслось от высокой ели, к которой спешил посадник. Однако достичь ее ему было не суждено.

Что‑то острое пронзило плечо, все помутнело перед глазами, и посадник, выронив меч, ткнулся лицом в черную жесткую гриву.

На лицо, обращенное к небу, сыпались колкие снежинки, снег забился за ворот, затылок погрузился в мягкую холодную перину. Василий Алексич не видел, как подбежали дружинники, склонились над ним. До его сознания откуда‑то издалека доносились гулкие голоса, но слов он не понимал и с каждым мгновением все сильнее ощущал холод, охватывающий тело. Потом он почувствовал, как по жилам заструилось тепло, а острая боль, пронзившая лопатку, стала постепенно слабеть. Замутненное сознание на короткое время прояснилось, он вновь стал различать знакомые голоса и, сделав усилие, – будто преодолевал чье‑то сопротивление, – открыл глаза. Склонившиеся над ним дружинники облегченно вздохнули.

– Напугал ты нас, Василий Алексич, – как можно бодрее проговорил сотник, наклоняясь к распростертому на снегу раненому.

Посадник в ответ попытался что‑то сказать, но губы не слушались, он лишь как‑то криво улыбнулся и опустил отяжелевшие веки. Однако увиденный им добрый взгляд Василька, полный смятения, граничившего с отчаянием, заставил старого воина, несмотря на одолевавшую его слабость, усилием воли вновь открыть глаза. Теперь рядом маячило бородатое лицо Потапа, а за ним мелькнул черный силуэт княжеского коня, и тут же посадник услышал голос самого Михаила Ярославича.

– Жив остался. Это – главное! – говорил он кому‑то.

– Вот и ладно, вот и хорошо, ты уж пока потерпи, Василь Алексич. От раны твоей боли много, но ведь ты живой! Сейчас Потап вытащит застрявшую стрелу, что боль тебе причиняет, и сразу на поправку поедешь! – успокаивал сотник и, заметив, что веки у посадника снова опускаются, торопливо добавил: – Не сомневайся, обидчик твой наказан, его меч достал. – До посадника издалека донесся его шепот: – Потерпи чуток, потерпи.

Тем временем Потап вытащил из ножен острый клинок, а из мешочка, который висел у него на шее, достал крохотный узелок, положил все на тряпицу, расстеленную на снегу рядом с раненым, и сам склонился к нему. Едва заметным движением он обломил оперенье стрелы и, повернувшись к сгрудившимся вокруг дружинникам, двух позвал на помощь. Втроем они несколько мгновений колдовали над недвижным телом, потом до окружающих донесся слабый стон, и в тот же миг Потап откинул в сторону окровавленную стрелу и проворно схватил свой заветный узелок.

– Вот и все, – услышал посадник глухой голос, – сани для тебя готовы, боярин. До отцовского дома доберемся, а там перевяжем твою рану.

Плечо и спину будто обдавало кипятком, и сквозь эту пронизывающую боль посадник почувствовал, как сильные руки приподняли его и перенесли на мягкое ложе. Он снова открыл глаза: словно через затянутое бычьим пузырем волоковое [49]49
  Волоковое – маленькое задвижное оконце в избах; окно, в которое выволакивает дым в курных избах.


[Закрыть]оконце увидел князя, который смотрел на него.

– Не говори ничего, лежи, сил набирайся! – проговорил тот, заметив, что посадник пытается пошевелить пересохшими губами. – Вишь, как дело обернулось, ну да ладно, теперь все порядком пойдет!

Удостоверившись в том, что посаднику оказана помощь, а тела двух убитых неожиданно напавшими броднями уложены на сани, князь поспешил вперед, к голове отряда. Надо было торопиться и побыстрее отправиться в дальнейший путь, чтобы добраться до знакомой деревни засветло, до метели, которая, по всем приметам, должна вскоре разыграться. Как только князь дал знак, отряд после вынужденной остановки потянулся по лесу.

Михаил Ярославич был взволнован случившимся, он ехал молча, обдумывая, почему так могло произойти, что горстка оставшихся на свободе разбойников отважилась напасть на его вооруженных людей. Правда, отбить бродням никого не удалось: беглецов настигли дружинники. Они, преследуя напавших на отряд разбойников и разбежавшихся пленных, углубились далеко в чащу, но нагнали их, жестоко отомстив за смерть своих соратников. Может быть, месть оказалась не в меру жестокой – к дороге приволокли больше дюжины трупов, – но жестокость была вполне объяснимой. Нести потери после того, как поимка ватаги успешно завершилась, было особенно обидно, к тому же напавшие, отбивая плененных сотоварищей, сами действовали, как кровожадные звери, не пожалели даже отрока.

– Винюсь, Михаил Ярославич, за всех! Не сдержались, – объяснялся Василько с князем по поводу случившегося.

– Как же проглядели засаду, – проговорил князь с некоторым удивлением. Он не столько обвинял сотника в том, что тот прозевал появление разбойников, сколько недоумевал, и в самом деле не понимая, как это могло произойти.

– На повороте из‑за ельника стрелы они пустили. Кабы не брони, ты, княже, ныне многих из своих людей недосчитался бы, – громко вздохнул сотник и продолжил свой невеселый рассказ: – Первым‑то Егор с коня повалился, а за ним отрок дружинный Николка. Бродни тут же с дороги в лес ринулись. Наши – за ними. Не подумай, князь, что безоружных выкосили. Как бы не так! Отбивались они люто, вот и получили свое. Больно разозлили они нас. Честного боя побоялись…

– Ишь чего захотел! Честного боя! На то они и тати, чтобы из‑за угла нападать, – заметил хмуро собеседник.

– Эх, князь, твоя правда! – тут же согласился Василько. – Вот я и говорю, из‑за поворота на нас ринулись. Я так, Михаил Ярославич, думаю, что они хотели Кузьку Косого выручить и наверняка наблюдали за нами. Шли следом от самого своего логовища. Там‑то не нападешь. Мы бы с ними там быстро справились, вот и шли за отрядом, чтобы в удобном месте напасть. Им ведь каждый кустик здесь давно знаком.

– Верно говоришь, – кивнул князь, – Кузьку они выручали. Я еще давеча заприметил, как он в чащу всматривался, но решил, что по воле зверь тоскует, а теперь ясно, что Кузька своих поджидал, а может, и заметил их, да знак какой неприметный подал.

– Правильно сделали, что отделили Кузьку ото всех, —добавил сотник, – иначе и уйти мог.

– Мог, да, вишь, не удалось, – усмехнулся князь, – теперь за все ответит. Стерегущие Кузьку мне сказывали, как проехали лощинку, он в седле закрутился, головой завертел. Но они – дело знают – глаз с него не спускали. Опосля‑то и они поняли, что ждал изверг подмоги.

Михаил Ярославич надолго замолчал, погрузившись в раздумья, а Василько, проехав рядом с князем еще полсотни шагов, немного отстал и, развернув коня, поспешил к хвосту растянувшегося по лесу отряда. Теперь сотник еще чаще, чем прежде, проверял, не отстает ли кто, все ли спокойно у пленных бродней, которых по двое, а где и по трое разместили на санях, груженных мешками с зерном. Не забывал он поинтересоваться самочувствием раненого. Посадник дремал, укрытый овчиной, но иногда, проезжая мимо, сотник ловил на себе пристальный взгляд и тогда, наклонившись к саням, говорил что‑нибудь утешительное, всякий раз сообщая, что уже скоро отряд выберется из леса.

Это и на самом деле было так. Мало–помалу отряд приближался к большой дороге. Правда, двигаться по лесу было все сложней. Снег, сыпавший с потемневшего неба, совсем скрыл тропу, петлявшую между деревьев, о ее существовании теперь почти ничего не напоминало. Однако Тихон, ехавший в голове отряда, по каким‑то едва ли не одному ему видимым приметам вел отряд вперед.

Мороз спал, но ветер и вездесущий снег не давали покоя уставшим людям. Снег покрывал их головы и плечи, серебрился в бородах и усах, норовил угодить в глаза, а при малейшей попытке заговорить – летел в рот. Многим уже стало казаться, что они бесцельно кружат в белом пространстве, и им никогда не удастся выбраться из этого снежного плена. Почти все с опаской поглядывали по сторонам и, хотя знали, что последние ватажники, осмелившиеся напасть на княжеский отряд, разбиты, в быстро надвигающихся сумерках чувствовали себя неуютно.

Темнота стремительно заполняла лес, и в тот момент, когда она вплотную подступила к горстке людей, застигнутых в чаще непогодой, раздался приглушенный голос Тихона, чья тень едва вырисовывалась впереди в снежной пелене: «Большая дорога!» Радостное известие с быстротой молнии достигло дружинников, ехавших в самом хвосте отряда. Все приободрились, даже бродни, которые не знали своей дальнейшей судьбы, но были рады уже одному тому, что скоро они окажутся в тепле.

Еще некоторое время отряд, как большая неповоротливая змея, выползал из леса у того самого поваленного дерева, у которого ранним утром вступил на тропу, проложенную ватагой. На открытом месте метель, которая в лесной чаще не могла разгуляться со всей силой, со злостью набросилась на утомленных людей. Однако никто из них теперь, кажется, и не думал унывать. Широкая дорога была уже сильно занесена снегом, но, несмотря на это, отряд заметно прибавил ходу. Уже вскоре лес поредел, а потом вдали сквозь густую темноту и снежную стену идущие впереди заметили слабое мерцание огоньков.

Редкий собачий лай разлился по селу, оповещая его обитателей о приходе непрошеных гостей. Захар уже давно поджидал возвращения княжеского отряда. Конечно, если ему удалось разыскать бродней, то он мог направиться к Москве и по какой‑нибудь другой дороге, но старик был почти уверен, что снова свидится с князем.

Так оно и случилось. Едва забрехал первый пес на самом краю села, как Захар с сыновьями уже снял все запоры с ворот, вышел на улицу и стал вглядываться в снежную круговерть.

Гости, засыпанные снегом, с красными обветренными лицами, не замедлили появиться. Конные, остановившись у самых ворот, пропустили вперед сани, а потом въехали и сами, враз заполнив широкий двор. Не тратя время на разговоры, несколько человек, схватившись за шкуру, на которой лежал в санях раненый, внесли его в дом. Оставляя на широких половицах мокрые следы, пронесли его в небольшую горницу.

Захар лишь словом перекинулся с Потапом и куда-то исчез. Появился он через некоторое время, поддерживая под локоть сгорбленную старуху, лицо которой напоминало кору старого дерева.

Князь хотел было что‑то объяснить Захару, но тот лишь рукой махнул и сказал спокойно:

– Ты, Михаил Ярославич, не сомневайся. Все, как надо, сделаем, чай, не впервой. Отдыхай с дороги, сейчас и стол накроют, – добавил старик, и не успел князь что‑то сказать, как хозяин словно растворился в сумраке сеней.

Михаил Ярославич и сотник прошли в горницу, где на лавке у стены лежал на спине раненый, над которым склонилась горбунья. Потап в одной руке держал ярко горящую лучину, а другой подавал старухе какие‑то снадобья и зорко смотрел за ее скрюченными коричневыми пальцами, порхающими над темной раной. Старуха что‑то пошептала тонкими губами, влила в приоткрытый рот посадника какое‑то зелье и исподлобья взглянула на своего помощника. Потап тут же повернул голову, посмотрел на сотника и кивком подозвал его. Вместе они повернули грузное тело на бок. Сотник, который успел заметить лишь большое темное пятно, расплывшееся по разорванной рубахе посадника, быстро отошел к печи, у которой стоял князь, неотрывно следящий за всем происходящим.

Старуха еще некоторое время продолжала колдовать над раненым, а потом уступила свое место Потапу. Тот ловко перевязал рану, туго перепеленав грудь посадника. Сделав свое дело, старуха, повернувшись к образам, помолилась, беззвучно шевеля губами и крестясь костлявой рукой, а потом засеменила к двери. Проходя мимо князя, она чуть склонила голову пред ним, глянула снизу темным бездонным глазом и вышла прочь.

– Вот и все, – сказал угрюмо Потап.

– Что все? – разом спросили князь и сотник.

– Спать долго будет, силы накопит, а потом на поправку пойдет, – проговорил Потап как‑то неохотно и, видя немой вопрос в глазах собеседников, милостиво добавил: – Кость стрела пробила. Долго заживать будет. Но он еще силен. Выдюжит.

– Весть добрая, – кивнул князь, – теперь, когда все разрешилось, можно и отдохнуть.

– А трапеза? – неожиданно вырвалось у сотника.

– Тебе бы, Василько, только брюхо набить, – впервые за долгое время улыбнулся князь, – ну да ладно, может, ты и прав. Хозяин тоже что‑то про стол накрытый говорил.

– Да–да, гости дорогие, отведайте угощений наших скромных, а потом и почивать можно, – ответил невесть откуда появившийся Захар.

Хозяин провел гостей в ту же большую горницу, где князь ночевал накануне. На столе в горнице, в плетеной корзинке, высились румяные пироги, рядом в плоском блюде было уложено несколько жареных рябчиков. Михаил Ярославич присел к столу, прикрыв глаза, втянул воздух, пропитанный ароматами, исходящими от горячей дичи, ковшиком зачерпнул сыты и, ухватив пирог, откусил от него большой кусок. Князь чувствовал, что проголодался – ведь с самого утра маковой росинки во рту не было, – но есть почему‑то не хотелось. Сотник тем временем разделывался с горячим рябчиком. Михаил Ярославич доел пирог, не ощущая его вкуса, выпил сыты и, не притронувшись к дичи, поблагодарил Захара за угощение и поднялся из‑за стола. Сотник, поспешно дожевывая пирог, последовал его примеру.

– Ты, Захар, не обессудь, не до угощений мне нынче что‑то и не до разговоров. Будет еще время, побеседуем, – проговорил князь устало, – спасибо тебе, что сына со мной отправил, помог он мне… да и Василию Алексичу пособил. Завтра поутру в Москву отправимся. А теперь почивать пора.

Спозаранку, как и было договорено, к городу в сопровождении шести десятков дружинников, возглавляемых сотником, отправились груженные зерном возки. Впереди двигались сани, в которых, укрытый медвежьей шкурой, лежал посадник. Он с интересом наблюдал, как проплывают мимо огромные ели, опустившие до самой земли отяжелевшие от снега ветви, разглядывал белую от инея морду каурой лошаденки, без особых усилий тащивших тяжелогруженые сани, потом, повернув голову набок, пытаясь спрятать лицо от снежной пыли, засыпавшей сани, он стал разглядывать выщербленные жерди, за которыми быстро мелькали сугробы с торчащими во все стороны тонкими ветками.

Снег все сыпал и сыпал. Посадник вытащил из‑под шкуры руку, смахнул белое крошево с усов и бороды, провел ладонью по векам и натянул шапку почти на самые глаза.

– Как ты, Василий Алексич? Живой? – услышав, что посадник зашевелился, спросил возница, повернувшись вполоборота.

– Живой, – услышал он слабый хриплый голос.

– Вот и хорошо, – громко проговорил возница, стегнув лошаденку, а потом снова повернулся и, слегка нагнувшись, бодро сообщил: – Скоро уж дома будем. Там на поправку быстро пойдешь!

– Да–да, – улыбнувшись, прохрипел тихо посадник и опустил веки.

Ему было трудно смотреть на белый свет. Тот и вправду стал белым от сыпавшего снега.

«Будто кто‑то наверху перину порвал, только вот пух холодный. Вот ведь угораздило на старости лет в санях покататься! – подумал посадник, и снова улыбнулся потрескавшимися губами, но улыбка на этот раз вышла какой‑то горькой. – Мог бы по своей глупости и в мерзлую землю нынче лечь, но, видно, время мое еще не подошло, ежели жив остался. Это ж надо как все вышло. А виноват‑то во всем сам! – Посадник вздохнул, втянув тяжелый дух, идущий от овчины. – Кольчуга бы наверняка от стрелы уберегла, а вишь, маловата она оказалась. Брюхо‑то какое наел! Хорошо хоть в бехтерец поместился. Эх, знамо дело, приобрел бы новую кольчугу. – Он ненадолго закрыл глаза, опять вздохнул тяжело. – Эх, князь теперь наверняка мне замену найдет. И то правда, кому такой нужен. На покой, видать, мне пора».

Разбрызгивая вокруг снежные комья, подлетел к саням сотник, увидев открытые глаза посадника, пригнулся, спросил громко:

– Ну, как? Ожил, Василий Алексич?

– Ожил, – проговорил тот и слабо улыбнулся.

Василько не слышал ответа, но все понял.

– Город впереди! – донеслось до посадника, который успел лишь заметить, как сотник хлестнул плеткой коня и тут же исчез из поля зрения.

Солнце уже давно и безуспешно пыталось рассеять белую муть, плотно закрывшую землю, когда князь с частью отряда, оставшейся с ним, наконец‑то смог выбраться из села. Вроде и поднялся он рано, но потом, сидя за накрытым столом, разговорился с Захаром и его сыновьями, к которым через некоторое время присоединились несколько «справных» мужиков, как их представил старик.

По просьбе пришедших князь не без удовольствия поведал о том, как удалось захватить Кузьку Косого и каким жалким предстал этот грозный разбойник перед дружинниками, которые вытащили его из сопревшей вонючей соломы. Рассказ, правда, был немного приукрашен, но произвел должное впечатление на слушателей, сидевших с открытыми ртами и по ходу рассказа скромно улыбавшихся, довольно оглаживавших бороды или хмуривших лица. Михаил Ярославич не забыл отметить заслуги Потапа и Тихона, тоже приглашенных за стол. Справные мужики радостно закивали, услышав, как князь отозвался об их односельчанине.

Как ни хорошо вести беседы в теплой горнице, однако нужно было отправляться в путь и нагнать ушедших утром. Распрощавшись с гостеприимным хозяином, князь выехал за ворота и, к своему удивлению, на противоположной стороне увидел толпу. Люди, видимо, давно уже ожидали появления князя: они успели замерзнуть, переминались с ноги на ногу, похлопывали рукавицами и даже не пытались стряхивать снег с одежды, густо засыпанной снежной крупой. Они быстро пересекли дорогу, едва увидев князя, скинули шапки, громко загомонили, крестясь и кланяясь. До него долетали лишь обрывки слов, от которых у Михаила Ярославича, несмотря на холод и не на шутку разыгравшуюся непогоду, потеплело на душе. Он тоже снял шапку и, отворачиваясь от ветра, прокричал:

– Живите спокойно, никто вас теперь не обидит. А за прием вам благодарен.

Напялив шапку, князь обернулся к застывшим рядом дружинникам.

– А теперь в путь. Москва ждет! – сказал он громко и добавил тише: – С Богом!

Княжеский отряд нагнал сотника и сопровождавших обоз дружинников почти у самого посада.

– Я уж думал, что случилось, – проговорил сотник при встрече.

– Да вот, заговорились, позже намеченного срока и вышли, – объяснил князь, улыбнувшись. – Захар все расспрашивал, что да как. Но вишь, успели. Наметом веселее идти, нежели так тащиться, – сказал он и снова улыбнулся.

– Что верно, то верно, – усмехнулся сотник. – Ежели по мне, так лучше наметом полдня скакать, чем шагом от зари до зари в седле трястись.

– Ладно уж! Наскачешься еще, – махнул рукавицей князь, – нынче груз у нас важный. Поспешишь – мешки по обочине потом собирать. Да и посадника растрясти можно ненароком.

– А то я не понимаю! – ответил Василько и, глянув назад, спросил: – А в спешке Кузьку‑то не потеряли?

– Ты б еще что спросил, – хохотнул князь, – куда ж он от нас денется! Ему теперь подмоги ждать неоткуда. Ты ж сам всех его сотоварищей порешил.