Текст книги "Миг власти московского князя [Михаил Хоробрит]"

8. «Битвы без крови не бывает»

Многочисленные чада и домочадцы Захара только отобедали, и младшая невестка едва успела убрать со стола опустевшие корчаги и плошки, как кто‑то из детей крикнул, что к околице приближаются всадники. Это известие не обрадовало мудрого старика, который по своему опыту знал, что от непрошеных гостей ничего хорошего ждать не приходится. Он, закряхтев, слез с теплой лежанки и, кликнув сынов, поспешил на улицу. Увидев Василия Алексича, Захар сразу успокоился, а узнав, что с ним прибыл князь, будто потерял голову от радости. Для радости у него были свои причины.

Стараясь кланяться не слишком часто, чтобы не вызвать недовольство у молодого правителя, Захар пригласил дорогого гостя в свой дом – отдохнуть с дороги.

Делать остановку в селе Михаил Ярославич сначала не собирался, но потом, немного подумав, решил, что небольшой отдых его людям не помешает. Конечно, искать ватагу можно было бы и на пустой желудок – ведь к этому не привыкать, – но если представилась такая возможность, почему бы не обогреться и не отведать горячей пищи.

Под любопытными взглядами соседей Захар, ощущая гулкие удары сердца, готового вырваться из груди, повел гостей к своему дому. Он у него хоть и был крепким и большим, но уже с трудом вмещал разросшееся семейство, однако для князя гостеприимный хозяин велел освободить самую большую горницу.

Когда Михаил Ярославич в сопровождении хозяина вошел в дом, длинный, гладко струганный стол уже был застелен чистой скатертью, край которой украшали вышитые красной ниткой узоры, а в центре стола, в широкой плошке, горкой высился нарезанный крупными ломтями ноздрястый хлеб. Вдохнув кисловатый запах, идущий от печи, князь и его спутники только тут поняли, как сильно они проголодались.

Захар, кажется, ничего и не говорил – только зыркал по сторонам выцветшими голубыми глазами, а вокруг гостей будто водоворот образовался. Одна из невесток принесла большой кувшин с водой, чтобы гости могли вымыть руки, кто‑то из внуков уже держал наготове узкие утирки, расшитые теми же красными узорами. Две внучки–погодки помогали матери накрывать на стол, принесли деревянные миски с солеными грибочками, моченую бруснику, квашеную капусту, в которой капельками крови блестели крупные клюквины, будто сами собой появились крынки с квасом, просяным пивом и сытой.

Гости, переговариваясь и потирая ладони, расселись по местам, Захар глянул в сторону, и жена старшего сына тут же поставила на стол красивый глиняный горшок, над которым поднимался душистый парок.

Князь и его спутники принялись за еду, а Марфа, которая после смерти свекрови выполняла обязанности хозяйки, посматривая, как на глазах пустеют миски едоков, думала о том, что щи, предназначавшиеся для завтрашней трапезы, пришлись как нельзя кстати. Она только перелила их из огромной закопченной корчаги, где щи варились, в недавно купленный мужем в Москве горшок, по блестящим бокам которого вились тонкие белые ленты. Неплохо было и то, что она не всю зайчатину выложила мужу и его братьям: свои‑то домочадцы привычны к пустым похлебкам, а вот гостей, тем более таких, не пристало постными щами потчевать. Надо было подумать и о том, какие кушанья завтра на стол ставить, если князь и его люди ночевать останутся. Она немного приуныла, подумав, что придется потратить и без того скудные припасы, и никак не могла решить, то ли кур надо будет резать, то ли с ледника дичь достать или рыбу, что деверь наловил вчера. Отвлеклась Марфа от своих мыслей, лишь только почувствовав на себе строгий взгляд свекра, и тут же поспешила к столу, чтобы убрать освободившуюся посуду.

В то самое время, когда несколько дружинников, наскоро перекусив, по приказу сотника ушли за село, а остальные наслаждались неожиданным отдыхом, Михаил Ярославич завел разговор с Захаром.

Тот еле дождался этого момента, он все время, что гости трапезничали, украдкой переводил взгляд с князя на посадника, думая, не даст ли какой‑нибудь знак его старый знакомый, с которым ему сейчас так и не удалось перекинуться словом. Но Василий Алексич будто в рот воды набрал и лишь изредка смиренной улыбкой сопровождал короткие высказывания князя или сотника.

– Знаешь ли ты, Захар, зачем мы к тебе пожаловали? – спросил князь и, не дав ответить, продолжил: – Если скажешь, что тебе о том не ведомо, не поверю! А потому говори без утайки, как на духу, давно ли были в деревне бродни и не припрятали ли они здесь награбленное добро?

– Эх, Михаил Ярославич, не обижай недоверием! – заговорил старик с обидой в голосе. – Мы‑то подмоги уж как ждали, все никак дождаться не могли, а, вишь, дождались, так ты нас чуть не в татьбе винишь!

– Зачем же тебе подмога? – спросил с интересом князь и, поскольку понял, что и в самом деле поспешил и ни за что обидел человека, решил загладить обиду, проговорил мягко, улыбнувшись одними уголками губ: – Мы видали, какая у тебя защита, сыны твои чуть моих дружинников не распугали.

– Так то оно так, – со вздохом подтвердил обиженный собеседник, – и вправду, сыны мои – надежда и подмога моя. Но вот только ни им, ни всем мужикам нашим с напастью, что зимой нынешней на село свалилась, не справиться. Поэтому, как дошел до нас слух, что Москва теперь с князем, так и стали мы как манны небесной ждать подмоги.

– Что ж это за напасть? – неожиданно спросил посадник, опередив князя, который хотел спросить о том же.

– Кузьма Косой, – вздохнул тяжело Захар и сгреб свою всклокоченную бороду в кулак.

– Это кто ж такой? – удивленно произнес Василий Алексич и замолчал, поняв, что опять невольно допустил оплошность и не дал молвить слово князю.

– Да вот пришла его ватага издалека: может, из Муромских лесов, то ли от Твери – никто того доподлинно не знает. Сначала по дальним починкам тати прохаживались, к нам, видно, сунуться побаивались, а потом и наш черед настал, – сказал Захар и, опять глубоко вздохнув, принялся за свой печальный рассказ.

Слушали его гости внимательно, лишь изредка удивленно переглядывались, и, когда наконец старик замолчал, князь, на протяжении всего рассказа нетерпеливо постукивавший кулаком по краю стола, сказал резко:

– Видно, решил этот Кузька, что власти в княжестве нет. Ишь до чего додумался! Дань ему, словно хану татарскому, честные люди платить должны. Не бывать такому никогда! Будет его сотоварищам поруб вместо дани, а ему самому, как зачинщику, – кол! Чтобы неповадно другим «ханам» было! – Князь с силой стукнул по столу кулаком, и потом, помолчав немного, исподлобья посмотрел на старика, и, стараясь выбирать слова помягче, заговорил хриплым голосом: – Ты, Захар… не молод уже, сказывал мне Василий Алексич, что ты давно в селе за старшего, а вот, видишь, проморгал супротивника… Нет, чтобы сразу, как вести об этом Косом до тебя дошли, послать гонца к посаднику! Его ведь не зря отец мой в Москву прислал, хоть сил у Василия Алексича немного под рукой было, но, глядишь, сообща придумали бы, как с нечестивцем справиться. А ты, вишь, надеялся, что напасть эта село твое стороной обойдет, и просчитался. А кабы я не пришел, так бы и позволили себя обирать? Неужто так бы дань и платили?

– Что ты! Мы о том и думать не думали, – замахал костлявыми руками Захар, – ежели ты, князь, нынче не пришел бы, то уж назавтра мы в Москву гонца собирались отрядить.

– Припозднились вы сильно! – с горькой иронией проговорил князь. – Возы с награбленным мимо вас вчера ехали! Мы уж сегодня гадаем, куда они направились, а когда ваш гонец до города бы добрался, а там пока думали, что делать, как быть, возков бы и след простыл. И доля вины твоей в том тоже была бы, – проговорил он и замолчал.

Молчал и сотник, и Василий Алексич, и Захар, который сразу как‑то съежился и сидел, понурив седую голову. Ему оставалось утешать себя тем, что сейчас в горнице нет сыновей и никто из домочадцев не слышал, как князь отчитывал его, старого и опытного, допустившего такую непростительную оплошность.

– Что ж теперь попусту горевать, дело уже сделано, – прервал затянувшееся молчание князь, видя, как мучается Захар, как дрожат его сухие, длинные пальцы, которыми он прижал свою косматую длинную бороду к груди.

Михаил Ярославич не собирался как‑либо наказывать старика за промах – ведь не для того покинул город, – но и хвалить его было не за что. Правда, рассказанное Захаром помогло по–новому взглянуть на ограбление хлебного обоза. Однако не поведай старик о том, что ватага Кузьки Косого уже не раз прошлась по селу, все равно рано или поздно об этом стало бы известно.

Посаднику было не по себе, он не мог ожидать, что все так обернется, и с сожалением смотрел на Захара.

– Придется нам теперь силу показать, – обратился тем временем князь к сотнику, который согласно закивал, – бродни должного отпора не получили, потому и осмелели, за обозы принялись. Ладно хоть Аким не оробел и сметку свою выказал, а то бы, глядишь, только к лету про все прознали. А где ж он, куда подевался? – оглядев сидевших за столом, спросил князь.

– Так он с дружиной остался, – ответил сотник.

– Что ж угощеньем хозяйским побрезговал? – Князь удивленно поднял брови.

– Да разве он посмел бы! – проговорил Василько поспешно. – Но ведь ты, Михаил Ярославич, его к столу не приглашал, а кому, кроме тебя, дозволено решать, кто с князем трапезничать будет?

– Да, да, – кивнул князь и, исподлобья оглядев присутствующих, спросил: – Так что делать будем? Как думаете ватагу ловить? Хочу слово ваше услышать.

– Мимо нас Кузька свою ватагу вел, но не быстро, как прошлые разы. Тогда налетали разбойники, словно вороны, и опосля мигом в лесу скрывались, – осмелился заговорить Захар, его суровый взгляд, которому беспрекословно подчинялись все в доме, куда‑то исчез, но говорил старик твердо. – Теперь перед самым рассветом тихо по дороге двигались, будто не хотели, чтобы кто‑то видел, куда путь держали.

– И куда же шли они, по–твоему? – спросил князь старика, в выцветших глазах которого он теперь не увидел страха, а была там лишь смертельная усталость и покорность судьбе.

– Думаю, что с большой дороги свернули к Горелому болоту, туда подались. За ним, я слыхал, где‑то в починках они одно время кров нашли.

– Далеко ли это?

– Да как тебе, Михаил Ярославич, сказать, – задумался Захар и, найдя ответ на вопрос князя, уточнил: – От Кучкова урочища до нас – это как отсель до ближнего болота, может, чуток поболе, и столько же пути до Горелого болота.

– Так то летом! – вставил свое слово Василий Алексич.

– Да–да, верно говоришь. То летом! А нынче что на болотах делать – ни ягод, ни грибов, а туда на ловы никто и летом не ходит – народ туда и дорогу забыл, не пройти, не проехать. Потому и путь долгим будет. Но с другой‑то стороны, летом брод искать надо, чтоб Неглинку перейти, а теперь – иди, где хочешь: лед и пешего, и конного выдержит.

– Но они с возами! Сам говоришь, что в селе добро не прятали, – сказал Василько и посмотрел на старика, который отрицательно закачал головой.

– Нет, нет! Где ж у нас тут что спрячешь! Все на виду, – добавил он, для пущей убедительности, двумя руками отмахнувшись от сотника.

– Не везде, где конный и пеший пройдет, воз можно провести. Значит, придется им объезды искать, на что немало времени уйдет, – продолжил сотник.

– Но это ежели они заранее все не присмотрели, – проговорил посадник.

– Замечание твое, Василий Алексич, верное, его тоже в расчет принимать надо, но вот только зима на дворе! – возбужденно продолжил сотник, с благодарностью взглянув на посадника. – Снега нынче много навалило! След, как ни старайся, наверняка оставишь! Его искать и будем и по нему сейчас и пойдем, – договорил Василько и выжидающе посмотрел на князя, но тот только кивнул молча.

– Дело, князь, твой сотник говорит, – заметил вскользь Захар и затем, набрав в грудь воздуха и расправив плечи, разом сделавшись выше, продолжил:

– Провинился я перед тобой, Михаил Ярославич, и службу плохую сослужил, может, и теперь скажу что не так, уж не посетуй.

– Говори, Захар, – сказал князь спокойно.

– Думаю я, что не тотчас вам в путь надо отправляться! Зимний день короток. Уж смеркается, скоро и вовсе темно будет, где уж тут след искать. Да и к чему ночь коротать в холоде? Сам ты, князь, сказал, что силу придется показать. Ведь ватага та не палками машет – мечи да палицы в руках умелых! Завтра поутру, отдохнув как следует, и двинетесь в путь. А сын мой младший, Потап, если позволишь, с вами отправится. Он здесь все места с закрытыми глазами пройдет, о пенек не споткнется. Коли понадобится, путь короткий укажет.

– А вдруг снег полетит, следы занесет? – попытался защитить свое предложение сотник.

– Будет снег. И завьюжит. Но только не нынешней ночью, а завтра, ближе к вечеру, – со знанием дела и нисколько не сомневаясь в сказанном, ответил на безмолвный вопрос князя Захар.

Князь переглянулся со своими спутниками, услышал, как сотник тихо пробурчал: «Ишь, какой ведун выискался», затем посмотрел в маленькое оконце и усмехнулся. Старик, к сожалению, был прав: скоро стемнеет, да и предсказание верное – снега пока не будет.

«Вот ведь как получилось, вроде и вышел отряд из Москвы затемно, а уж вечер совсем близок. Придется ночевать в селе, не рыскать же в темноте по лесу», – подумал князь, а вслух сказал:

– Прав Захар. Отряд в селе останется. До зари выйдем. Проку больше будет. Сына о том предупреди, – обратился он к старику, – нам такая подмога пригодится.

Все поднялись из‑за стола и потянулись к выходу из горницы. Уже на ходу Захар сказал, обращаясь к князю:

– Михаил Ярославич, в моем доме – все для тебя, где пожелаешь, там и будешь почивать.

– Да ты уж, поди, все приготовил, – хитро глянув на старика, проговорил князь и добавил примирительно: – Мне многого не надобно, людей моих ты устроил, сотник с ними будет, а уж если и нам с Василием Алексичем место в тепле найдется, на том тебе спасибо скажем. Дом‑то, как я вижу, у тебя хоть и велик, самый большой в селе, да и народу у тебя – что гороху в стручке.

Захар смущенно улыбнулся и, прежде чем отправиться к своим домочадцам, чтобы отдать им нужные распоряжения, переглянулся с посадником, который явно не ожидал от князя такого решения.

Расположившись на ночлег в большой горнице, Михаил Ярославич и посадник еще некоторое время тихо переговаривались, но потом голос князя стал звучать совсем тихо, и вскоре до лавки, где устроился посадник, донеслось его мерное дыхание. Поворочавшись с боку на бок, угомонился и уставший за день Василий Алексич. Вскоре затих весь дом. Лишь изредка где‑то что‑то поскрипывало и шуршало, а из повалуши, в которой разместилось несколько дружинников, долетали приглушенные звуки богатырского храпа.

Ранним утром, ополоснув лицо холодной водой и наскоро запив румяные пухлые приспешки горячим медовым взваром, князь и Посадник вышли к собравшемуся во дворе отряду. Часть людей, поеживаясь от мороза, который в эти предрассветные часы был особенно злым, приказа отправиться в путь ожидала за воротами, на пустынной в эту пору улице.

Поблагодарив хозяина за кров и еду и по–доброму распрощавшись с ним, князь отдал приказ, и отряд двинулся в путь. Дорога, идущая через село, быстро опустела.

Уже на ходу Василько, поравнявшись с князем, сообщил, что Тихон, которого он вчера отправлял проверять дорогу впереди, обнаружил за лежащим вдоль дороги деревом едва приметный съезд. От него в чащу тянулся санный след, который, как утверждал Тихон, был кем‑то нарочно присыпан снегом.

«Эх, Тихон, молодец», – подумал князь, стараясь, чтобы никто не заметил, насколько обрадован он полученным известием. Поправив рукавицей спустившуюся к бровям шапку, отороченную соболем, сказал спокойно: – Раз так, то нечего зря время терять, поспешим к тому месту, – и легко хлестнул своего вороного по черному блестящему крупу.

От стремительной скачки дружинники, до этого хмуро покачивавшиеся в седлах, едва не засыпая на ходу, повеселели. Еще не рассвело, а отряд уже достиг цели и снова был вынужден остановиться.

Князь удивленно огляделся, только внимательно всмотревшись в указанную Тихоном сторону, он заметил то, что его молодой дружинник назвал «санным следом».

Дальше отряду предстояло двигаться по заснеженному лесу, и дружинники, поняв, что теперь их ожидает нелегкий путь, шутили меж собой, что нынче вволю покачаются в седлах, преодолевая ухабы и ямы. Однако, когда дружинники объехали лежащую вдоль дороги огромную сосну и по глубокому снегу пробрались к тому месту, где рядом с сотником остановился Тихон, они были приятно удивлены: под конскими копытами оказался крепкий наст, припорошенный тонким слоем снега.

Передвигаться по лесу оказалось почти так же легко, как по большой дороге, с той лишь разницей, что здесь то и дело приходилось уклоняться от нависавших над головами ветвей, стремящихся хлестнуть зазевавшегося путника по лицу. Князь, выбрав себе место в голове отряда, то и дело пригибаясь к черной конской гриве, прислушивался к доносившемуся разговору.

– Видишь: везде снег на ветках держится, только кое–где под своей тяжестью по хвое скатился, а тут, где мы идем, ветки чистые! – учил Тихон Николку. – Тут человек прошел. И не один! Иначе бы кое–где снег все-таки остался. Все примечать надобно, если лазутить хочешь. В этом деле каждая мелочь важна, она о многом человеку понимающему сказать может.

Представив, с каким восхищением внимает сейчас отрок словам опытного товарища, князь улыбнулся, он и сам всегда с интересом слушал Тихона, только тот был не больно говорлив и редко открывал свои секреты.

Отряд уже довольно долго был в пути, дорога все петляла по лесу, оставляя в стороне непроходимые завалы. Видно, лес бродням был хорошо знаком, иначе обязательно хоть один возок угодил бы в какой‑нибудь неприметный овражек, из которого достать его было бы непросто. По пологому склону отряд спустился к лежащей подо льдом речке, переправился на другой берег и, вступив под лесные своды, остановился.

Спешившись князь собрал совет, чтобы сообща обсудить, как действовать дальше. По словам Потапа, уже и Гнилое болото осталось где‑то в стороне, а о существовании ватаги напоминал только санный след. Василько был возбужден, предвкушая скорую схватку, а посадник теперь, когда был пройден такой длинный путь, кажется, уже разуверился в самой возможности догнать Кузькину ватагу. Князь видел это и порой даже сам сомневался, что эта затея принесет успех, но вида не показывал и всячески поддерживал боевой дух молодого сотника.

– Не может этот Кузька без отдыха уйти так далеко! – сжимая кулаки, говорил взволнованно сотник. – А нигде примет нет, что вставала их ватага на отдых, ведь верно говорю, Тихон? – повернув голову, он требовательно обращался к дружиннику, уверенный в поддержке, тот только молча кивал, а сотник продолжал: – Верно! Значит, недалече будет то место, где Косой на отдых остановится, если поспешим, может, там его и застанем и возки захватим! Не уйдет он от нас!

– Правильно говорит Егор Тимофеевич, больно ты скорый, – усмехнулся князь. – Что заранее шкуру непойманного зверя делить, вот поймаем, тогда и поговорим. А пока скажи‑ка, Потап, где, по–твоему, наш зверь на лежку устроится?

– Гадать не хочу, – раздался глухой голос, – я думал, к Гнилому болоту подадутся, ан нет. Вот мы и речку Пресню перешли, а путь‑то дальше тянется…

– Это и мы и без тебя видим, – прервал посадник речь Потапа, – тебе князь ответить велит, где укрыться Кузька Косой может!

– Я про то и сказать хотел, – глянув исподлобья, продолжил Потап, – где‑то поблизости отсюда ватага укрылась, и прав все ж таки, Михаил Ярославич, сотник‑то твой будет. Сторожко дальше идти надобно, чтоб себя заранее не выдать и зверя не спугнуть.

– Это кто же тебе поведал сию тайну? – с издевкой в голосе произнес посадник, которому не пришелся по нраву угрюмый сын Захара.

– Сорока новость на хвосте принесла, Василий Алексич, – спокойно и так же угрюмо ответил Потап и повернулся спиной к побелевшему от гнева посаднику. Тот был вынужден стерпеть такое неуважительное отношение к себе, поскольку его обидчик уже обратился к князю. А князь, судя по всему, даже не обратил внимания на случившуюся перепалку и с интересом слушал Потапа, который неспешно объяснял: – Оттого я так думаю, Михаил Ярославич, что дальше-то лес редеть начнет, а потом и вовсе от речки Ходынки до самой Москвы–реки луга потянутся. Там уж не укроешься.

– А в Собольем овраге? – спросил Аким, который, стоя за спиной Василька, с вниманием слушал говоривших.

– Чай, не лето на дворе, – с укоризной в голосе сразу же ответил Потап, посмотрев в сторону говорившего, и пояснил для князя и сотника, которые, как он понял, еще не были знакомы с окрестностями Москвы: – Тот овраг хоть и велик, да ведь, помимо людей, еще возы с добром спрятать надобно. Да и зима…

– А если на Тушино ушли? – пересилив себя и стараясь не смотреть на Потапа, вставил слово посадник.

– Вполне может быть, – поддержал Аким.

– Да–да, это ты, Василий Алексич, пожалуй, дело говоришь, – живо ответил медлительный Потап и, сдвинув шапку почти до самых глаз, почесал затылок, а потом еще раз повторил: – Да–да, дело.

Посадник чуть было не разомлел от похвалы Потапа и сгоряча едва не простил за прежний неуважительный ответ, но быстро опомнился, решив, что ни в чьей похвале он не нуждается, а уж тем более какого‑то мужика. Однако как он себя ни уговаривал, а то, что его замечание при князе назвали дельным, ему льстило.

Князь и сотник хоть и слушали внимательно весь разговор, но далеко не все могли понять. Василий Алексич упустил это из виду, но, неожиданно заметив недоуменное выражение на их лицах, быстро отломил от куста длинную ветку и, углядев в стороне не затоптанный людьми и лошадьми снежный лоскут, позвал всех к нему. Как только на этом снежном полотне появились первые линии и глубокие точки, обсуждение захватило всех участников княжеского совета, и никто уже не был сторонним наблюдателем.

Через некоторое время отряд продолжил свой путь, но теперь на всякий случай все ехали молча, пристально вглядываясь в лесную чащу и при необходимости обмениваясь условными знаками. Всех охватило напряженное ожидание неминуемой близкой развязки, но вскоре стало казаться, что она еще далека, и томительное ожидание постепенно сменилось безучастным созерцанием окружающего.

Лишь те, кто ехал в голове отряда, все еще сохраняли прежнюю уверенность в скорой встрече с противником и были к ней готовы. Только поэтому от их острого глаза не укрылось какое‑то слабое шевеление в кустах, что сгрудились на противоположной стороне небольшой поляны, к которой вышел отряд. К кустам, так заваленным снегом, что из огромного сугроба торчали лишь несколько тонких ветвей, с быстротой молнии, опередив всех, подлетел Тихон. Уже через мгновение после короткой бесшумной потасовки он вытащил за шкирку на поляну коренастого мужичонку, руки которого туго стянул кожаной плеткой, а рот за ткнул своей рукавицей.

– Эхма! – единственно, что смог выговорить сотник, глядя с нескрываемым удивлением не столько на пойманного, сколько на смущенно улыбавшегося Тихона. «Уж на что я скор, не чета другим, а тут даже сообразить не успел, что к чему, а он коршуном налетел, мужик и пикнуть не успел!» – вздохнув, подумал он с завистью.

– Вот и первая добыча, – едва слышно прошептал князь, рассматривая чумазое лицо разбойника.

– Шустрый, черт! Бежать попытался. Хотел, видать, своих предупредить, – пояснил Тихон, подогнав свою жертву поближе к князю и сотнику, ожидавшим его за деревьями на краю поляны.

– Не успел! – довольно заметил сотник, в ожидании приказа поворачивая голову в сторону князя.

– Ты ему рот‑то освободи, мы его кое о чем поспрошаем, – прищурившись, проговорил тот.

– А не заорет? – с опаской сказал подъехавший сзади посадник.

– Я ему заору! – сквозь зубы процедил Тихон и легко подтащил мужика еще ближе к себе, впившись носком сапога ему между лопаток, потом свободной рукой он выхватил из‑за голенища небольшой нож и, приставив блеснувшее на солнце необычное кривое лезвие к его горлу, сказал уверенно: – Только пикни!

Допрос длился недолго. Мужик хоть и был перепуган, но отвечать на вопросы не спешил, а из того, что нехотя сообщил, князь и его спутник сделали вывод: ватага находится совсем близко.

– У самого края леса еще прошлую зиму кто‑то избы поставил. Мужики говорили, что с того времени новины разрастись успели. Может, ватага там пристанище нашла, дальше‑то вроде негде, – предположил Потап.

– Темнит что‑то нечестивец, выжидает, – высказал свою догадку посадник, – не иначе, кто‑то вскоре пойти к нему должен али ему самому к ватаге возвращаться надобно, а ежели он не вернется к сроку, его сотоварищи сразу поймут, что дело неладно, да тревогу поднимут.

– Правильно рассуждаешь, Василий Алексич, – задумчиво проговорил князь, мгновение–другое помолчал, а потом твердо сказал: – Ежели к нему кто должен подойти или он сам вернуться к ватаге обязан – нам это все едино: в любом случае Кузька предупрежден! А потому решение мое будет такое: часть отряда – ее Василько поведет, а Потап ему путь укажет – со стороны к ватаге подберется. Только вы уж далеко в лес не забирайтесь, а то нам помочь не успеете, – добавил он, и тень улыбки скользнула по серьезному лицу. – Другую часть я поведу. Василий Алексич и Тихон со мной пойдут. Мы прямиком направимся. Нам дорожка самими броднями оставлена. Ты, Василько, людей предупреди, чтобы оружие наготове держали. У этого Косого ватага не палками дерется! И учтите: до вечерней зари дело сделать надо, а то в темноте разбегутся бродни. Так что поспешим.

Ватага дожидалась сумерек, чтобы, не привлекая постороннего внимания, отправиться в дальнейший путь. Все было наготове, и можно было двигаться хоть сейчас, но солнце еще даже не добралось до самой высокой точки на небосклоне, с которой потом быстро покатится вниз.

Развалившись на мешках с зерном, Коста смотрел на редкие бледные облака, которые выползали со стороны заката и потом будто растворялись в голубом небе. Облачка все ползли и ползли, и небо постепенно делалось им под стать, каким‑то белесым, будто кто‑то наверху разлил молоко. Коста даже облизнул потрескавшиеся губы: да, от молока бы он сейчас не отказался, а с еще большим удовольствием выпил бы чарку–другую медовухи, отведал бы щей наваристых, а не той жидкой похлебки, которой приходится довольствоваться.

Может, еще и доведется ему не у костра с такими же, как он, неприкаянными людишками скудную пищу делить, а, как бывало, за семейным столом трапезничать. Верится только с трудом, уж очень давно это было! Кажется, что в другой забытой жизни, да и не с ним. Будто вовсе не он, Коста – коваль, какого поискать, – с татарвой бился, а потом, возвратившись домой, на месте своего села и новой хаты увидел одни черные головешки. Его нынешнее бытие началось с бегства из полона. В снах тяжелых до сих пор снится ему, как он бежал ночью куда глаза глядят, лишь бы подальше от свиста плеток, от пустых бабьих глаз, все слезы выплакавших, от скрипучих телег с добром, которое люди годами наживали, а потом вмиг лишились и добра, а подчас и самой своей жизни. Помнил Коста, как прибился к таким же обездоленным и остался с ними в лесах.

Коста тяжело вздохнул и, уставившись в текущие по небу молочные реки, стал раздумывать о том, что он будет делать, когда после продажи зерна получит свою долю. Кузьма говорил, что теперь все они заживут лучше бояр. И хоть Коста давно не верил ни в какие обещания, а тут размечтался вдруг о своем будущем. Правда, думать ему мешали устроившиеся у серой стены кривобокой избушки зернщики [48]48
  Зернщики – от «зернь» – игра в кости или зерна.


[Закрыть], смехом и ругательствами сопровождавшие свою игру. Они тоже, как и вся ватага, были готовы отправиться за призрачным счастьем и недоумевали, почему медлит Кузьма и зачем надо дожидаться темноты, когда вокруг ни единой души.

Дай Кузьма знак – и через продуваемый всеми ветрами пролесок, через березовые рощицы, через луга поползут сани со скарбом, охраняемые его верными товарищами, готовыми за своего главаря и за награбленное добро сложить буйные головушки.

Появление вооруженных людей, окруживших со всех сторон несколько кособоких изб, приткнувшихся к лесу, было для ватаги полной неожиданностью.

Часть отряда, которую вел князь, кажется, одним махом проскочила ельник и оказалась на опушке, прямо перед броднями. Хоть и застали их княжеские дружинники врасплох, а вышла между ними целая битва.

Василий Алексич, отмахиваясь мечом от оседлавшего каурого коня крепко сбитого мужика, приставшего к нему словно репей, думал со злостью: «Такому бы в княжеской дружине место, а он, вишь, какое занятие себе нашел».

Посадник едва успевал отбивать удары и вдруг с ужасом осознал, что силы его быстро иссякают, и если он не изловчится и не сможет в ближайшие мгновения сразить противника, то сам будет сражен. «Эх, помог бы кто!» – мельком пронеслось в его голове, но он понимал, что надеяться на постороннюю помощь вряд ли стоит: для каждого из дружинников нашелся свой противник, а то и два–три. Совсем рядом был князь, но он бился сразу с двумя наседавшими на него косматыми разбойниками. Посадник успел лишь мельком заметить лицо князя, искаженное злобой, и тут же чуть не получил колющий удар в живот. Холодный пот выступил на раскрасневшемся лице немолодого воина, который понял, что был на волосок от смерти.

Не ожидая, когда противник нанесет очередной удар, он размахнулся и со свистом опустил меч на плечо разбойника. От мощного удара, в который посадник вложил, кажется, все свои последние силы, хрустнула кость, и звук этот, несмотря на шум, царивший вокруг, Василий Алексич хорошо расслышал. Он увидел, как, удивленно посмотрев на плечо, большим красным ломтем отвалившееся от шеи, мужик взмахнул здоровой рукой, словно хотел его удержать, но тут же упал под копыта своего каурого, который в испуге шарахнулся из стороны в сторону, топча копытами распластанное на снегу обмякшее тело. Посадник не испытал ни облегчения, ни радости от того, что ему удалось выйти живым из этого поединка, и едва успел перевести дух, как увидел перед собой нового противника. Тот впился в него хищными круглыми глазами, которые, как казалось, должны были вот–вот вывалиться из глазниц.

Тяжело дыша, усмехаясь щербатым ртом, разбойник пытался дотянуться до посадника своей короткой кривой саблей, вероятно когда‑то принадлежавшей татарину, что нашел свою смерть на Русской земле. «Таким ножиком конину, наверное, хорошо резать, а не в бой идти», – горько усмехнулся посадник, понимая, что даже с этой короткой саблей противник сильнее его, а он вряд ли выдержит новую схватку. Подняв отяжелевший меч, он ждал удобного момента, когда сможет дотянуться до вертевшегося вокруг щербатого, а тот, видно сообразив, что ему трудно будет подобраться к этому располневшему боярину, примеривался и так и этак, чтобы полоснуть острым клинком по сухожилиям молодого, но, судя по всему, неопытного коня. Перехватив хищный взгляд, устремленный куда-то вниз, посадник, к своему ужасу, понял, что замыслил его враг, и стал пытаться повернуть коня так, чтобы изверг не мог совершить злодейство против ни в чем не повинного животного. Однако Хан, напуганный всем творившемся вокруг него, шарахался из стороны в сторону, не слушаясь седока, который, до боли закусив губу, безуспешно пытался заставить молодого коня, ни разу не побывавшего ни в одной схватке, действовать по его воле. «Пепел бы сейчас уж точно не подкачал, не я бы его спасал, а он меня!» – вспомнил с досадой своего старого боевого коня посадник. Он изготовился полоснуть мечом по грязной кадыкастой шее, однако Хан резко дернулся, и блестящее лезвие просвистело мимо цели, лишь еще больше обозлив разбойника.