Текст книги "Миг власти московского князя [Михаил Хоробрит]"

Автор книги: Алла Панова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 31 страниц)

– Я и сам без тебя таких рассказов сколь угодно навспоминаю, – махнул рукой посадник. – О другом я речь веду! Ну, зачем, скажите на милость, вокруг хворого пыль столбом поднимать да суетиться, коли не от этой суеты жизнь его зависит!

Воевода перехватил взгляд князя, кажется уже начинавшего терять терпение в бесплодном споре с упрямцем, и проговорил строго:

– Верно, Василий Алексич, я подметил: одолел ты хворь. Иначе не говорил бы такое! Хоть и зависит судьба воина, да и любого смертного, от промысла Божьего, от сил собственных, но ежели близкие свою лепту вносят, разве не подмога это страждущему? Разве от прикосновения рук нежных ко лбу горящему не спадает жар? А к губам пересохшим кто воды живительной поднесет? Кто словом ласковым дух, в неравной борьбе слабеющий, поддержит? Подмога такая и сильному нужна, а слабому без помощи и вовсе не обойтись. Кажется мне почему‑то, что ты и без наших наставлений все это хорошо знаешь, и зачем голову нам морочишь, не уясню. Может, не по нраву тебе, что мы, – воевода показал на князя и сотника, – к тебе часто в гости наведываемся?

– Нет, нет, – замахал руками посадник.

– Может, в обиде на то, что из‑за хвори без дела прозябаешь? – продолжал сурово воевода, не обращая внимания на попытки посадника вставить свое слово. – Так тому виной не мы и не близкие твои, которых, как я вижу, ты за их усердие попрекать решил! Вина в ране твоей! Но, сколь все мы успели удостовериться, и она теперь тебе не помеха, так что за дела принимайся, нечего с домашними воевать! Прав ли я, Михаил Ярославич?

– Прав! Прав, Егор Тимофеевич! Все ты верно изрек, – закивал князь, не давая посаднику сказать что‑либо в свое оправдание. – Мы‑то с упрямцем беседы беседуем, утешаем, да боимся поперек слово вставить. А ты, старый воин, сказал твердо. Верно ты подметил: раз сил набрался, что их попусту тратить на пререкания. Я уж и дело ему хотел поручить, да подрастерялся, – хитро усмехнулся князь и, отведя глаза от воеводы, посмотрел на раскрасневшегося посадника, который, открыв рот, слушал его, пытаясь угадать, о каком поручении идет речь. – Как коршун на нас налетел!

– Не томи, Михаил Ярославич! Говори, что мне делать надобно! Верно вы подметили, замаялся я от безделья. Мысли черные от этого в голову лезут, – выдохнул посадник, заискивающим взглядом впившись в лицо князя.

Тот не спешил с ответом. Он провел ладонью по аккуратной бородке, кашлянул в кулак и, переглянувшись с воеводой и сотником, который, кажется, безучастно слушал говоривших, произнес негромко:

– Понимаю я тебя, Василь Алексич! Сам без дела сидеть не могу, словно зверь, в тесную клетку попавший, злиться на весь белый свет начинаю. И деды мои, и отец мой, покойный великий князь Ярослав Всеволодович, такими же были. Когда я еще отроком был, говорил он мне, что муж добрый не может праздным быть. Хорошо запомнил я его слова. Потому для тебя и дело по силам нашел, хотя, если по чести, отдохнуть тебе не грех.

Услышав последние слова князя, посадник заметно поменялся в лице, будто испугался того, что тот может изменить свое решение. Говоривший почувствовал, с каким напряжением внимает его словам хозяин, но успокаивать посадника почему‑то не спешил, продолжая неторопливо:

– Говорил уже я тебе, что можешь трудиться на благо города и княжества, как и прежде, до моего сюда прихода. И ныне это повторю, – оглянувшись на сотника и воеводу, словно раздумывая, стоит ли говорить при них то, что собрался сказать, он, недолго думая, продолжил: – Может, ты и вправду на меня обиду затаил, ведь с моим приходом власть из твоих рук утекла? К тому же и бояре, что со мной пришли, ближе ко мне стоят, да и дело свое не хуже твоего знают. Опасаешься, что из‑за раны твоей совсем не у дел окажешься? Прямо скажу: зря! Ты много для города сделал, и я это помню. Но хочу, чтоб ты знал: ежели уйти от меня захочешь, держать и препятствий чинить не буду, впредь козней тоже строить не стану. Мне сие противно.

Князь говорил твердо, и у слушателей не оставалось ни малейших сомнений в правдивости его слов. Воевода, помня о прежних беседах, согласно кивал. Сотник, впервые ставший свидетелем подобного разговора, удивлялся не столько словам, сколько той жесткости, с которой они были произнесены, и незаметно поглядывал то на князя, то на побледневшего Василия Алексича.

– А теперь о деле, что я тебе поручить хочу, – сказал миролюбиво князь, закончив наконец отповедь, явно неприятную для посадника.

За короткое время своей болезни Василий Алексич успел привыкнуть к тому, что все говорят ему только приятные слова из опасения чем‑либо его расстроить. На всякий случай никто даже не упоминал о масленичных гуляниях и игрищах, столь любимых в любом доме. И вот теперь ему пришлось слушать молодого князя, которого он ненароком рассердил не только своим упрямством в споре, но и нападками на домашних. От этих нападок он, как ни старался, не смог сдержаться и при князе, чем, кажется, вконец его прогневил.

Посадник, почувствовав это, дальнейшие слова князя слушал не слишком внимательно, хоть и старался, но обида мешала сосредоточиться. Понял Василий Алексич лишь то, что князь хочет, чтобы он показал ближним княжеским боярам земли окрест города, посоветовал, где они могли бы обустроиться. Князь, улыбаясь, говорил что‑то о том, что некоторые из его людей приглядели себе в Москве невест и хотели бы обзавестись семьями, обосноваться в крае, который пока хоть и скрыт под снежным покрывалом, пришелся его людям по нраву и кажется им благодатным. Посадник согласно кивал, пытался улыбаться, но улыбка выходила какая‑то кривая, и, понимая это, он еще больше смущался и сердился на себя.

Поговорив еще немного и услышав от посадника заверения в том, что поручение, данное им, будет исполнено лучшим образом, и люди его останутся довольны, князь поднялся с лавки и стал прощаться, сверля взглядом Василия Алексича, который чувствовал этот пристальный взгляд, но изо всех сил делал вид, что его не замечает. За князем поспешил и сотник. В тот момент, когда воевода, кряхтя, тоже стал подниматься с места, в горницу бочком вошла Анастасия Петровна. Увидев гостей, собравшихся восвояси, она всплеснула руками.

– Неужто покинете дом наш, угощений не отведав, – проговорила неуверенно супруга посадника.

– Пора нам, хозяйка дорогая! Мы и так у вас засиделись. За приглашение отведать угощения, которыми, я знаю, дом ваш славен, благодарствую, как‑нибудь в следующий раз угостимся, – сказал добродушно князь и, оглянувшись на посадника, задумчиво произнес: – У нас с сотником еще дело есть, а вот Егора Тимофеевича, ежели хозяин не против, могу у вас оставить. Он нынче знатно потрудился. Ты как, Егор Тимофеевич, согласен?

– Зачем ты меня, Михаил Ярославич, подозрением обижаешь? Разве ж я могу быть против такого гостя дорогого. А, Егор Тимофеевич, оставайся! Посидим чуток, потрапезничаем, – как‑то жалобно попросил посадник.

– Что ж, ежели князю нынче я не надобен, – начал воевода, которому просьба посадника была как нельзя кстати.

– Раз хозяин зовет, оставайся, – кивнул князь и, похлопав воеводу по плечу, шагнул за порог.

На улице было уже совсем темно. По мутному небу проплывали почти прозрачные рваные облака, предвестники грядущего ненастья.

Князь сразу же подумал о том, как бы непогода не помешала встрече с Марьей, но, услышав рядом тяжелый вздох сотника, отвлекся от своих мыслей и вгляделся в его молодое лицо.

– Что не весел? – спросил князь, поворачивая коня в сторону своих палат.

Сотник ответил не сразу. Он снова тяжело вздохнул и наконец решился открыть свою тайну, о которой, кажется, догадывались уже все вокруг.

– Люба мне, князь, дочка посадника, – проговорил он мрачно и опять вздохнул.

– Так что ж вздыхаешь тяжко? – поинтересовался князь. – Девица пригожая, и отец в ней души не чает, наверняка и приданое богатое за ней даст. Будете жить–поживать да добра наживать, детишек растить.

– Может, княже, ты прав. Только в том и загвоздка, что у Василия Алексича она дочка любимая, – безнадежно махнул рукой сотник и пояснил: – Он, видно, понял, что мне Вера по сердцу пришлась, и сразу косо на меня стал смотреть, а ей, бедняжке, от него достается: чтобы она теперь ни делала, всем недоволен.

– А она‑то как? – спросил князь.

– Плачет да слезы втихомолку утирает, – ответил Василько и замолчал.

– Я не о том. Ясно, что плачет да на отца обижается. Ты мне скажи, к тебе‑то как она? Сговорились ли вы? Узнал ли, люб ли ты ей? – проговорил князь нетерпеливо.

Сотник перебрал поводья, посмотрел на пелену, закрывавшую звездное небо, и только потом, опять тяжело вздохнув, сказал:

– Думаю, и я ей приглянулся.

Князь терпеливо ждал, когда сотник продолжит свою исповедь.

– Поначалу она как меня завидит, сразу куда‑то убегала. Только посмотрит украдкой да зарумянится. А эти дни, что я по твоему приказу в их доме чаще, чем в дружине, стал бывать, она, видать, попривыкла ко мне. Словом с ней удалось не однажды перекинуться, даже руки ее нежной коснуться довелось. О том, что полюбилась она мне, только не смог сказать. На ходу о таком разве скажешь!

– О тебе и разговора нет! Она‑то как? Привыкла. Говорила. А люб ли ты ей, вот что важно знать! – прервал его князь запальчиво.

– Как же это без слов узнаешь? – ответил так же запальчиво сотник.

– Правду и без слов узнать можно! Уста солгать могут. Сердце должно подсказать! – начал поучать товарища Михаил Ярославич. – Что оно тебе говорит?

– Любит, – прозвучал твердый ответ. – Только что проку от этого знания?

– А то, что раз ты ей тоже люб, значит, и с отцом поговорить можно, – ответил князь и, увидев, что Василько готов ему возразить, сказал уверенно: – Говорить с посадником не тебе надо. Без тебя обойдемся. Только погоди, не теперь дело сладим, а когда успокоится чуток да окрепнет, а главное, пообвыкнется с мыслью, что как бы дочку он ни любил, а расставаться с ней придется. Не век же ей в девках сидеть. Он и сам, как я из твоих речей понял, обо всем догадался. Так дадим ему время, чтобы он все хорошенько обдумал. Наверняка поймет, что такого видного зятя, как княжеский сотник, еще поискать надобно, а тут сама рыбка в сети попалась! Так что не горюй, Василько, мы упрямца уломаем. Палаты тебе выстроим – не в примаки же княжескому боярину идти, – да такие, чтоб не стыдно было молодую жену привести и тестя принять. Не горюй! Глядишь, скоро на свадьбе твоей гулять будем! – закончил князь весело и посмотрел на собеседника.

От сказанного князем Василько и в самом деле приободрился, расправил плечи и, кажется, уже представлял себе, как введет молодую супругу в новый дом, но потом, опомнившись, произнес смущенно:

– Спасибо тебе, Михаил Ярославич, за доброе слово, век тебя благодарить буду.

– Нынче я тебя благодарить должен за твою верную службу, а меня еще не за что. Вот как дело сладим, тогда и благодарность твою приму: в крестные отцы к первенцу позовешь! – прервал его речь Михаил Ярославич и весело посмотрел на сотника, который в ответ на слова князя о первенце широко заулыбался.

Молочное марево к утру, кажется, пропитало все вокруг, проникло в самые укромные уголки, заползло в самые узкие щели. Выйдя из теплой горницы, князь зябко поежился, ощутив, как холодный влажный воздух заполз через распахнутый ворот свиты. Воевода, с раннего утра дожидавшийся князя, тоже передернул плечами и, спускаясь по лестнице рядом с ним, после некоторой заминки продолжил начатый рассказ о своем вчерашнем разговоре с посадником.

У посадника Егор Тимофеевич засиделся допоздна. Беседа меж ними после ухода князя и сотника поначалу не клеилась. Воевода, которому было не по сердцу его поручение, все больше слушал посадника, а тот никак не мог успокоиться, вновь и вновь возвращался к сказанному Михаилом Ярославичем, – видимо, уж очень сильно задели его слова князя. Однако постепенно напряжение спало. Посадник, немного успокоившись, перестал повторять одно и то же и суетливо предлагать гостю отведать выставленные на столе угощения. Прислонившись к стене, он тяжело вздохнул, закрыл на мгновение глаза, а потом, открыв их, посмотрел на воеводу полным усталости взглядом.

– Устал я, Егор Тимофеевич, – произнес он тихим, хриплым голосом.

Воевода на эти слова лишь кивнул. Он сразу же понял, что речь идет вовсе не о нынешнем дне, полном треволнении, а о той усталости, которая накапливается годами и, стоит человеку немного расслабиться, наваливается на него со всей силой, придавливает так, что, кажется, вынести ее уже невмоготу. Егор Тимофеевич и сам все чаще стал ощущать такую усталость, старался уйти от нее, берясь за любое дело, но она настигала его в самый неподходящий момент. Взяв кубок с медом, он сделал несколько глотков и, посмотрев в сторону окна, сказал таким же хриплым голосом:

– И меня тоже годы уходили…

На некоторое время в горнице воцарилось молчание.

– Только держаться все равно надо… – прервал затянувшееся молчание воевода. – У тебя вон семья… Жена, детки… Ты им нужен. И они тебе подмога… А я… – Он вздохнул, махнул ладонью и снова замолчал.

Об этом тяжелом начале откровенного разговора воевода не рассказывал князю. Ему вовсе незачем было знать, как два немолодых воина, немало повидавшие на своем веку, поняв друг друга с полуслова, неожиданно допустили собеседника к сокровенным тайникам души. Проговорили они долго, и за время разговора воевода, без каких бы то ни было усилий со своей стороны узнал обо всем, что хотел выведать князь, и о многом таком, что в других обстоятельствах вряд ли бы узнал. Впрочем, он и не думал ничего выведывать, забыв о своем поручении и вспомнив о нем, лишь когда пришла пора убираться восвояси. Покидал воевода гостеприимный дом посадника в полной уверенности, что обрел нового друга, человека, которому может довериться. Василий Алексич, смотря с крыльца вслед воеводе, который, выехав за ворота, обернулся и махнул ему, думал о том же и был уверен в искренности нового товарища.

– Что ж, вижу, доволен ты посадником остался, – заметил князь, беря в руки повод, поданный стремяным, – выходит, не зря беседу с ним вел?

– Верно, говоришь, княже, – кивнул воевода, – ежели раньше были сомнения, то ныне знаю: ежели что, не подведет.

– Вот и ладно, коли так. Мне любой верный человек важен, – сказал князь и, увидев, что собеседник уже уселся на своего коня, добавил: – Сам знаешь, я твоему, Егор Тимофеевич, глазу верю. Ты такое замечаешь, что от моего взора укрывается.

Воевода принял похвалу как должное, но вслух все‑таки сказал:

– Свои заслуги, княже, зря умалил. Но за доброе слово благодарствую.

– Теперь у меня к тебе еще одна просьба будет, – проговорил князь и улыбнулся загадочно, – не догадаешься, о чем просить буду?

– Откуда ж мне знать? – усмехнулся воевода.

– Ты вот упомянул мельком, что сотоварищ твой новый о Васильке говорил, – уточнил князь.

– Да, говорил. Он о том обмолвился, что сотник на дочку его заглядывается, – пояснил воевода и посмотрел на князя, начиная догадываться, к чему тот клонит.

– И что ж посадник? Против того? – спросил собеседник.

– Он о дочке беспокоится. Но я сам‑то вижу, что беспокойство его от того, что понимает: скоро его голубушка вылетит из родительского гнездышка, – усмехнулся опытный воин.

– Вот о том моя просьба и будет. Вызнай, что посадник о нашем Васильке думает, отдаст ли за него свою дочь. Да не впрямь выспрашивай! Ежели что, словечко за нашего молодца замолви!

– Что ж ты меня, старого, учишь! – рассмеялся воевода. – Али думаешь, что забыл все уловки да такое доброе дело не смогу сладить?

– Сомнений у меня в том нет, – ответил Михаил Ярославич, улыбаясь. – Только хочется мне, чтоб все у Василька сладилось. И ей, бедняжке, от жизни досталось. И он немало повидал и доли счастливой достоин, – закончил князь вполне серьезно.

Сквозь висевшее в воздухе марево всадники увидели темные очертания избы, где несколько дней продолжались допросы плененных ватажников. Рядом с избой шевелилось темное пятно – стражники топтались на месте, приглядывая за вытащенным из ямы узником, участь которого, как они знали, сегодня обещал решить сам князь.

Кузьке это тоже стало известно из их разговоров, и он мучительно думал, как себя повести, чтоб князь смилостивился и не лишал его жизни. Но мысли путались, и он никак не мог вспомнить те придуманные заранее уловки, которыми он намеривался воспользоваться в крайнем случае. Случай был именно такой, только вот все увертки, все нужные слова после вчерашнего допроса словно кто‑то стер из памяти, вымел, как выметают ненужный мусор.

Ночь Кузька провел в тяжелом забытьи, а под утро проснулся от холода, без труда проникшего под лежалую солому, в которую он зарылся. Кутаясь в вонючую шкуру, он пытался собрать воедино те обрывки мудрых, по его мнению, мыслей, которые обязаны были обеспечить ему спасение. Но мысли разбегались, как тараканы, поймать их никак не удавалось, а придумать что‑нибудь новое он тоже был не в состоянии.

В белом мареве стали видны силуэты всадников. Кузька знал, что это едет князь со своими людьми, и вдруг ощутил смертный ужас, охвативший все его жалкое тело.

Темное пятно быстро приближалось, увеличиваясь с каждым мгновением и становясь четче. Еще миг, и откроются скрытые маревом лица. Но в этот миг Кузьке почудилось, что к нему приближаются вовсе не княжеские гриди, а бестелесные существа, несущие ему гибель.

Решение пришло сразу: надо пройти сквозь эту мглу, как нож проходит сквозь масло, и самому скрыться от своих врагов в этом молочном тумане, раствориться в нем. Он сжался, словно пружина, и кинулся навстречу всадникам, которые в тот самый миг обрели четкие очертания.

Заметив, что темный клубок бросился навстречу князю, ехавший слева от него дружинник мгновенно опустил копье, выставив его чуть вперед. Он сразу ощутил толчок и тут же увидел, как то ли большая собака, то ли человек, напяливший на себя свалявшуюся шкуру, повалился под ноги остановившегося коня. Дружинник в недоумении посмотрел сначала на лежавшую на снегу темную фигуру, потом перевел глаза на князя. Тот неотрывно смотрел на человека, свернувшегося под конскими ногами. Подбежали стражники и застыли на месте. За ними подоспели Никита с Самохой, ожидавшие князя у самой избы.

Первым пришел в себя воевода.

– Глянь, жив ли? – спросил он у рыжеволосого конопатого стражника.

Тот наклонился над Кузькой, попытался повернуть его тело. На подмогу пришел другой стражник. Вместе они перевернули тело на спину.

Прижав руки к животу, Кузька смотрел на мир удивленным глазом, хватая воздух распахнутым в безмолвном крике ртом. Огромная лошадиная морда свесилась над ним, загородив серое небо, в котором повис бледный солнечный диск.

– Отходит, – услышал Кузька незнакомый далекий голос и закрыл глаз, из которого по грязной щеке покатилась мутная слеза.

Князь все еще никак не мог прийти в себя от случившегося. Он молча переводил взгляд со скрюченного Кузькиного тела на окровавленное копье в руках дружинника. Стражники стояли молча, виновато понурив головы. Молчал и Антип, чья расторопность стала причиной Кузькиной смерти.

– Смерть незавидная, – проговорил воевода, понимая, что каким‑то образом нужно исправлять непоправимое. – Без суда, без покаяния диавол грешника к себе прибрал, – сказал он задумчиво.

– Без суда, – повторил князь.

– Жаль, легко отделался, – вздохнул конопатый.

– Экий ты «жалостливый», – с издевкой проговорил воевода.

– Я‑то? Так ведь он скольких умучил? А сам раз… и того, – пояснил разговорчивый стражник.

– Кабы ты рот не разевал, может, он еще бы небо покоптил и за грехи свои пред людьми ответ держал бы, – заметил строго воевода. – Глядишь, и помучился бы, прежде чем перед Вышним судом предстать…

– А что я? Один, что ли, виновен? Кто ж знал, что он под копыта кинется! – начал оправдываться конопатый. – Стоял себе и стоял. Под нос бурчал чтой‑то. И тут как прихватится. То плелся еле живой, ногой за ногу цеплял, а тут скакнул, что твой заяц!

– Это верно, прям зверем скакнул. Может, не зря Косым прозвали? – откликнулся молчавший до этого Антип.

– Видать, ему на роду такая участь написана, – сказал воевода и поглядел на князя, ожидая его слова.

– Прав, видно, ты, Егор Тимофеевич. На все воля Божья. Хотел я принародно изверга суду придать, но не случилось. Значит, так уж суждено было. – Услышав эти слова, стражники, ожидавшие сурового наказания, облегченно вздохнули, но князь тем временем продолжал и обратился к ним, посмотрев исподлобья: – Вас за недогляд прикажу наказать, чтоб впредь ворон не считали и дело свое исправно делали. – Он перевел взгляд на Антипа, с замиранием сердца ожидавшего своей участи, и тем же тоном сказал: – Ты свое дело изрядно знаешь, тебя мне винить не в чем. Ты князя своего защищал от опасности. Надеюсь, что и впредь столь же проворен будешь. – Дружинник незаметно облегченно вздохнул. – Ныне копье Антипа мечом карающим обернулось да грешника великого пронзило, – закончил Михаил Ярославич и улыбнулся краем рта.

Михаил Ярославич уже было направил коня к своим палатам, но потом вернулся к избе, чуть поодаль от которой так и лежало бездыханное тело грозного предводителя ватаги.

– Нынче с теми, кто в порубе сидит, вам, – обратился он к стоящим в сторонке Никите, Демиду и Самохе, – разобраться велю. Кого не допросили, допросите. И завтра поутру прошу ко мне с отчетом пожаловать. Это крайний вам срок. Пора и за другие дела браться. Ты, Егор Тимофеевич, можешь с ними не сидеть – у тебя и без того хлопот полон рот, – но уж прежде меня выслушай наших молодцов, – князь бросил веселый взгляд на троицу, внимавшую его словам, – да совет мудрый дай. Вместе с ними и тебя ждать буду.

Знал бы князь, с какой неохотой он вспомнит через день на рассвете об этой назначенной им самим встрече и будет сожалеть, что не отсрочил ее на более поздний срок, не дал для расследования еще седмицу–другую, а поторопил своих бояр и верных слуг.