Текст книги "Евангелие от святого Бернарда Шоу"

Автор книги: Алистер Кроули

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц)

Вот два основных момента. Есть вечный Свет или Слово, способное стать плотью. Иными словами, Иоанн имеет дело с аватарой, совершенно такой же, как индийские или гностические. Задача Иоанна, таким образом – всего лишь доказать, что Иисус и есть эта аватара. Поэтому Иоанн Креститель представлен нам исключительно как пророк, а вовсе не как религиозный реформатор. Прочтите у Иоанна (1:6-8): «Был человек, посланный от Бога; имя ему Иоанн. Он пришёл для свидетельства, чтобы свидетельствовать о Свете, дабы все уверовали чрез него.

Он не был свет, но был послан, чтобы свидетельствовать о Свете».

«Иоанн свидетельствует о Нём и, восклицая, говорит: Сей был Тот, о Котором я сказал, что Идущий за мною стал впереди меня, потому что был прежде меня. И от полноты Его все мы приняли и благодать на благодать, ибо закон дан чрез Моисея; благодать же и истина произошли чрез Иисуса Христа» (Ин. 1:15-17).

«И вот свидетельство Иоанна, когда Иудеи прислали из Иерусалима священников и левитов спросить его: кто ты? Он объявил, и не отрёкся, и объявил, что я не Христос. И спросили его: что же? ты Илия? Он сказал: нет. Пророк? Он отвечал: нет. Сказали ему: кто же ты? чтобы нам дать ответ пославшим нас: что ты скажешь о себе самом? Он сказал: я глас вопиющего в пустыне: исправьте путь Господу, как сказал пророк Исаия. А посланные были из фарисеев; И они спросили его: что же ты крестишь, если ты ни Христос, ни Илия, ни пророк? Иоанн сказал им в ответ: я крещу в воде; но стоит среди вас Некто, Которого вы не знаете» (Ин. 1:19-26).

Здесь же Иоанн Креститель видит Иисуса и свидетельствует, что он и есть эта аватара: «На другой день видит Иоанн идущего к нему Иисуса и говорит: вот Агнец Божий, Который берёт на Себя грех мира. Сей есть, о Котором я сказал: за мною идёт Муж, Который стал впереди меня, потому что Он был прежде меня. Я не знал Его; но для того пришёл крестить в воде, чтобы Он явлен был Израилю. И свидетельствовал Иоанн, говоря: я видел Духа, сходящего с неба, как голубя, и пребывающего на Нём. Я не знал Его; но Пославший меня крестить в воде сказал мне: на Кого увидишь Духа сходящего и пребывающего на Нём, Тот есть крестящий Духом Святым. И я видел и засвидетельствовал, что Сей есть Сын Божий. На другой день опять стоял Иоанн и двое из учеников его. И, увидев идущего Иисуса, сказал: вот Агнец Божий» (Ин. 1:29-36).

Один из этих учеников, сопровождавших Иисуса, стал распространять эту весть: «Он первый находит брата своего Симона и говорит ему: мы нашли Мессию, что значит: Христос» (Ин. 1:41). Этот стих великолепен. Два еврея беседуют; один из них сообщает, что Мессия обнаружен; естественно, еврей не понял бы другого намёка. Следует заметить, что Иоанн везде говорит о «евреях» как о чуждой расе. Автор этого евангелия сам ни в коем случае евреем не был. Одного этого факта достаточно, чтобы избавиться от идиотского отождествления его с «возлюбленным

учеником». Последний был изобретён Иоанном, дабы потешить некоторые психологические черты, особым образом дорогие для греков. Но Иоанн тут же сообщает своим читателям, что «Мессия» означает всего лишь «Христос», что весьма напоминает объяснение, будто бы «принц Уэльский» означает «Лысый Красавчик». Невозможно вложить в этот краткий очерк полное повествование об идее христа, но она столь же отличается от идеи Мессии, как Парсифаль – от Горацио Нельсона. Ошибка возникла из-за этимологической случайности, что оба слова означают «помазанник». Христос – чисто мистическое понятие, которое есть не только человек, но и духовное достижение. Оно пришло из гностицизма, а ещё раньше – из Халдеи, Индии и Китая. Даже самые просвещённые из еврейских пророков, занятых, как это и было, материальным процветанием своей страны, и рядом не лежали с блистательной идеей христа. Вся теология, философия и эсхатология, связанная с Христом, отлична от всего, что есть в иудаизме, кроме разве что возвышенной Каббалы, которая никоим образом не постигается обычным путём. Некоторые авторитеты (хотя и далеко не лучшие) утверждают, что тогда она ещё не была изобретена, но является средневековым подлогом или, в лучшем случае, появилась никак не раньше Рабби Шимеона, которому приписывается авторство Книги Зогар, датируемой первым веком н. э.

Из всего этого очевидно, что Иоанн писал для крайне специфичной категории лиц. Некоторые прежние высказывания и деяния Иисуса сохранились; но черты восточного «святого» практически исчезли. Синоптические притчи исчезают полностью и заменены единственной притчей (Ин. 10:1-6), которая вообще скорее не притча, а метафора. Речения Иисуса отличаются от таковых, записанных синоптиками. Даже «Нагорная Проповедь» и «Отче наш» опущены. Нет там и ни одного практического предписания о жизни. Речения Иисуса – всего лишь эллинский мистицизм, к которому, скорее всего, ничего кроме этого не примешивается. Он почти такой же антисемит, как Хилэр Белло. Он даже не соблюдает еврейскую пасху, как в остальных евангелиях. Его вечеря – самый обыкновенный ужин (Ин. 13:1-2).

Иоанн, бессмертный свидетель

Кроме того, Иоанн претендует на то, что является не просто хронистом, но и свидетелем. Он заявляет, что он – тот самый «из учеников Его, которого любил Иисус», и что он действительно припал к груди Иисуса на последней вечере и шёпотом спросил, кто из них должен предать его. Иисус, тоже шёпотом, ответил, что он подаст предателю кусок хлеба, а после этого передал один из них Иуде, который съел его и тут же стал одержим сатаной. Это больше похоже на правду, чем другие записи, в которых Иисус прямым текстом указывает на Иуду, не вызвав никаких протестов и не возбудив никаких комментариев. Здесь также можно найти намёк на то, что Иисус намеренно околдовал Иуду, чтобы тот предал его. Позднее, по словам Иоанна, Иисус говорит Петру: «Если Я хочу, чтобы [Иоанн] пребыл, пока приду, что тебе до того?»; и Иоанн, с довольно явной ложной скромностью, добавляет, что не стоит считать его бессмертным, как решили ученики; ибо Христос не говорил таких слов, но всего лишь заметил: «Если Я хочу, чтобы он пребыл, пока приду».

Никто из других евангелистов не претендует на личную близость с Христом и даже не притворяется его современником (нет оснований для сопоставления Матфея-мытаря с Матфеем-евангелистом); Иоанн же – единственный из евангелистов, чьё описание карьеры и характера Христа безнадёжно непримиримо с Матфеевыми. При этом он обычно столь же неумело, как и Матфей, толкует действия Христа как не имеющие никакой иной цели, кроме исполнения древних пророчеств. Впечатление тем более неприятное, что Иоанн, в отличие от Матфея, образован, утончён и одержим нарочитыми интеллектуальными мистификациями; предположение о том, что он глуп или поверхностен в столь простых материях, вряд ли вызовет недоверие или недовольство, несмотря на его великое литературное обаяние, хороший пример чего – сделанная им переработка грубого эпизода о женщине-сирофиникиянке в благодушную историю о женщине-самарянке. Возможно, именно поэтому его притязания на то, что он был Иоанном-учеником или хотя бы современником Христа (или даже кого-нибудь, оставшегося из поколения Христа), были оспорены и,

наконец, насколько мне известно, отвергнуты. Но повторю ещё раз, что я не собираюсь обсуждать здесь разногласия экспертов о датировке евангелий, и не потому, что не знаком с ними, а потому, что самые ранние списки – это греческие рукописи четвёртого века н. э., сирийские же – это переводы греческих, благодаря чему палеографическим экспертам не составляет труда прийти к любым выводам, соответствующим их вере или неверию; и они никогда не добьются успеха в том, чтобы убедить других экспертов, кроме тех, кто верит или не верит в то же, что и они сами. Поэтому я предполагаю, что даты исходных повествований не могут быть определены и что нам следует наилучшим образом использовать отчёты самих евангелистов.

Как мы видели, различия между ними столь значительны, что несомненным остаётся лишь то, что мы имеем дело с четырьмя совершенно разными авторами; но, в конце концов, в вопросе ожидания Второго Пришествия они сходятся на том, что Иисус прямо и недвусмысленно обещал его при жизни своих современников. Все верующие составляли евангелия после смерти последнего из этих современников; но нельзя опровергнуть или опустить традицию этого обетования на том основании, что оно так и не сбылось и теперь уже не сбудется никогда, потому что в противном случае пришлось бы согласиться с иудеями – непримиримыми критиками христиан – в том, что Иисус был или мошенником, или жертвой заблуждения.

Все евангелисты, кроме Матфея, явственно заявляют, что веруют; но даже изложение Матфея не слишком похоже на скептическое. Поэтому я считаю вопросом здравого смысла, что, не считая заимствований, евангелия восходят к повествованиям, написанным в первом веке н. э. Я говорю и об Иоанне, поскольку, так или иначе, можно заявить, что он защитил свои позиции, уверяя, что Христос, возлюбивший его более других, одарил его чудесной жизнью до Второго Пришествия, и сделать вывод, что Иоанн жив по сей день; однако я не могу поверить, что литературный фальсификатор мог бы надеяться спасти ситуацию столь возмутительными притязаниями. Кроме того, в истории Иоанна есть много эпизодов, более близких к реальной общественной жизни, чем простая хроника Матфея или сентиментальный роман Луки. Возможно, это связано с тем, что Иоанн, по всей видимости, был более мирским человеком, чем прочие, и знал, как не может знать простой летописец или романист, что на самом деле исходит из книг и с церковных кафедр. Но это может быть и потому, что он видел и слышал случившееся, а не собирал предания о нём. Палеографы и датировщики первых цитат могут говорить всё, что им заблагорассудится: притязания Иоанна на то, что он пишет как очевидец (тогда как другие всего лишь компилировали истории), подтверждаются определённым правдоподобием, с которым может обращаться ко мне тот, кто проповедовал новое учение и спорил о нём, равно как и записывал рассказы. Это правдоподобие может быть драматическим искусством, созданным при помощи знания общественной жизни; но даже в этом случае мы не должны забывать, что лучшее драматическое искусство есть управление пророческим инстинктом истины. Быть может, Иоанн вовсе не был человеком, верующим во Второе Пришествие и, тем не менее, называющим его дату после того, как она прошла. На самом деле, нет никаких оснований отказываться от вывода, что подлинники всех евангелий датируются периодом, когда ещё сохранялась возможность того, что Второе Пришествие случится в назначаемый час.

Мистер Шоу принимает как данность, что Иоанн хоть в какой-то степени является автором евангелия, носящего его имя, но подтверждение этой точки зрения почти до смешного косвенное. Во главу угла ставится 24-й стих 21-й главы: «Сей ученик и свидетельствует о сём, и написал сие; и знаем, что истинно свидетельство его». Соотнесение с Иоанном делается на основании того, что ученик, который «свидетельствует о сём» – это ещё и ученик, которого любил Иисус (Ин. 21:20). Но нет никаких, кроме церковной традиции, подтверждений тому, что этот ученик был именно Иоанном, если мы признаем первостепенным литературный факт, что автор евангелия как раз старается не отождествлять себя с ним. Считается, что это из-за скромности Иоанна. Но основание для действительного сопоставления на удивление

несущественно. С такими доказательствами добрый народ Джорджии вряд ли вынесет приговор негру за кражу курицы.

Далее можно отметить, что этот аргумент в пользу авторства Иоанна отчасти опровергается им самим. В стихах, приведённых выше, подразумевается, скорее всего, что книга была записана кем-то, кто заявлял, что является учеником Иоанна, а при подготовке документа, по всей видимости, использовались как беседы с ним, так и его рукописи. Это евангелие является смесью из более противоречивых элементов, чем другие евангелия. Ибо в нём пытаются соединить с более или менее еврейскими историями не речения бродячего аскета, но гностические или ессейские спекуляции.

Ортодоксы соотносят этого Иоанна с автором Откровения, и здесь мы вновь погружаемся в невероятнейший водоворот противоречий. Конечно, вполне вероятно для писателя переходить от более ранней манеры к более поздней, менять взгляды, увеличивать познания; но редко можно найти подобное развитие у простого рыбака. Крайняя сложность интеллекта свойственна, скорее, грекам или финикийцам. Ничего подобного не найти ни в каких еврейских документах этого периода. Скорее уж, это напоминает папирус Брюса.

Представляется вполне очевидным, что евангелие – весьма неуклюжая попытка согласовать некоторые рукописи общего направления вроде Евангелия от Марка с обычным мистическим трактатом. Эффект подобен тому, как если использовать очаровательный сборник цитат «Мудрость Бернарда Шоу» для заполнения пробелов в диалоге «Киппса». Кажется совершенно невероятным – и для примитивнейших умов, и для умов вроде моего – относиться к этому евангелию как-то иначе.

Шоу игнорирует взгляды экспертов на датировку евангелий на том основании, что эксперты грызутся между собой. По его мнению, этого достаточно, чтобы склониться в пользу того, что, каким бы старым ни был документ, никто не сможет с точностью утверждать, что он хотя бы отчасти не скопирован с ещё более раннего документа, написанного, быть может, современником описанных в нём событий. Единственным исключением из этих правил должны быть случаи простой исторической констатации, точность которой доподлинно подтверждена другими источниками.

Забавный пример датировки последнего рода – «пророчества аббата Иоганна». Здесь этапы войны в Европе описаны простейшей системой символов. Вплоть до битвы на Марне отчёт демонстрирует похвальную точность. После же неё всё идёт наперекосяк. Из этого нетрудно сделать вывод, что пророчество – не древнее, но написанное сразу после того, как немцы были изгнаны из Парижа. Это тем более несомненно, что человек, ответственный за «пророчества», долгие годы известен как шарлатан, литературный фальсификатор и шут выдающихся способностей. Как можно заметить, до некоторой степени подобный аргумент лежит в основе заключений мистера Шоу о датировке евангелия. Он довольно многословен, чтобы приводить его дословно, но главное в нём то, что Иоанн якобы надеется прожить до Второго Пришествия Христова; и в нём утверждается, что «Иоанн вовсе не был человеком, верующим во Второе Пришествие и, тем не менее, называющим его дату после того, как она прошла». Из этого делается вывод, что Иоанн был жив, а не мёртв, когда писал евангелие.

Мистер Шоу весьма наивен, если предлагает нам своё личное впечатление как человека, изучающего литературу, что это евангелие было написано очевидцем. Он говорит: «Притязания Иоанна на то, что он пишет как очевидец (тогда как другие всего лишь компилировали истории), подтверждаются определённым правдоподобием, с которым может обращаться ко мне тот, кто проповедовал новое учение и спорил о нём, равно как и записывал рассказы. Это правдоподобие может быть драматическим искусством, созданным при помощи знания общественной жизни; но даже в этом случае мы не должны забывать, что лучшее драматическое искусство есть управление пророческим инстинктом истины». Не много ли я потребую от мистера Шоу, если попрошу его увидеть во сне победителя Дерби в трёх забегах?

Это замечание может показаться безосновательно гневным, но тут уж действительно почти не остаётся выбора.

Браунин интересуется, как нам различить «Зуд в локте Сладжа и Оракул Вашингтонский, // Когда он в висте нам приносит козыря». Как нам отличить рассказ очевидца от рассказа талантливого художественного писателя, пытающегося убедить нас в том, что он очевидец? Сколько военных рассказов написано на Флит-стрит и в Нью-Йорк Сити людьми, слыхом не слыхавшими звука выстрелов? Как правило, «поддельные» истории читаются гораздо убедительнее, чем подлинные, ибо лжец, понятное дело, куда тщательнее работает над правдоподобием. «Впечатление» литературного критика – слабейший из всех аргументов, которые только могут быть высказаны.

Но мы может продвинуться несколько дальше. Кое-кто может с лёгкостью заметить, что пассаж, на который мистер Шоу ставит столь многое, может быть интерпретирован с точностью до наоборот. Давайте приведём его полностью: «Его увидев, Пётр говорит Иисусу: Господи! а он что? Иисус говорит ему: если Я хочу, чтобы он пребыл, пока приду, что тебе до того? ты иди за Мною. И пронеслось это слово между братиями, что ученик тот не умрёт. Но Иисус не сказал ему, что не умрёт, но: если Я хочу, чтобы он пребыл, пока приду, что тебе до того?» (Ин. 21:2123). По крайней мере, этот отрывок вполне можно интерпретировать как попытку избежать тех последствий, которых опасается мистер Шоу: «Поэтому я считаю вопросом здравого смысла, что, не считая заимствований, евангелия восходят к повествованиям, написанным в первом веке н. э. Я говорю и об Иоанне, поскольку, так или иначе, можно заявить, что он защитил свои позиции, уверяя, что Христос, возлюбивший его более других, одарил его чудесной жизнью до Второго Пришествия, и сделать вывод, что Иоанн жив по сей день; однако я не могу поверить, что литературный фальсификатор мог бы надеяться спасти ситуацию столь возмутительными притязаниями».

Некоторым может показаться, что мы переливаем из пустого в порожнее. Давайте же представим вполне простую и естественную сцену и увидим, что она практически неизбежна. Сцена происходит, позвольте предположить, в одной из Семи Церквей, находящихся в Асии: вероятно, в Ефесской. Рыбачья лодка возвращается с Патмоса, и один из моряков, христианин, заходит в дом «ангела» церкви, оцепеневший и убитый горем. «Я принёс ужаснейшие новости,

сообщает он “ангелу”. – Иоанн мёртв; а Христос так и не вернулся!» Все присутствующие словно громом поражены. Иисус не выполнил своего обетования. Вся их вера уходит у них из под ног. Это духовное землетрясение. «Falsus in uno, falsus in omni». Вся христианская теория разрушена. Надежда, в которой проходила вся их жизнь, ради которой принимали они изгнание и даже мученичество, уничтожена одним ударом. К счастью, здесь присутствует молодой человек, в мирской своей жизни обучавшийся в школе риторики у софистов. «Всё прекрасно, Братья! – восклицает он. – Иисус же никогда не говорил, что Иоанн пребудет, пока он не придёт вновь. Иисус не говорил такого: “Он не умрёт”, но: “Если Я хочу, чтобы он пребыл, пока приду, что тебе до того?”» Сколько плюсов в этом «если»! Братья тут же одобряют его. Инструкции проясняют смысл этих строк для всей церкви, и всё продолжается так же задорно, как и прежде. Не это ли требовалось доказать?

Согласиться с палеографами, что Евангелие от Иоанна – композитный документ с более поздней датировкой, – и все проблемы исчезают. С другой стороны, какие у нас есть доказательства противоположного, кроме «предчувствия» мистера Шоу, что евангелие написано очевидцем?

Вряд ли можно говорить о том, что мистер Шоу осторожен от и до! «Поэтому я считаю вопросом здравого смысла, что, не считая заимствований, евангелия восходят к повествованиям, написанным в первом веке н. э.». Удалите «заимствования», под которыми может подразумеваться практически всё что угодно, и для мнения, что был некий современный событиям документ, использованный в компиляции, не останется никаких оснований, кроме «здравого смысла».

Давайте проделаем то же самое с «Макбетом». Макбет и Банко должны быть, несомненно, отброшены, ибо они связаны откровенно невероятными элементами вроде ведьм; удаляем леди Макбет как обычную художественную попытку возбудить женский интерес к истории; удаляем Дункана и его танов как «простые заимствования», необходимые для того, чтобы позволить Макбету кого-нибудь убить, и, наконец, сообщаем, что «определённые намёки на правдоподобие и здравый смысл показывают, что Шекспир был свидетелем тех сцен, которые он описывает».

Особая теология Иисуса

Несмотря на подозрения, пробуждаемые идиосинкразией Иоанна, его повествование имеет огромное значение из-за того, что оно привносит в евангелия ради правдоподобия современной религии. Ибо именно Иоанн добавляет к прочим запискам такие изречения как «Я и Отец – одно»; «Бог есть дух»; он говорит, что цель Иисуса – не только в том, чтобы люди «имели жизнь», но и чтобы имели её «с избытком» (отличие, весьма необходимое людям, полагающим, что человек может быть либо жив, либо мёртв, и никогда не затрагивающим важнейшего из вопросов: насколько он жив); и люди эти должны учитывать то, о чём им было сказано в 82-м псалм : что они боги и ответственны за дела милосердия и суда Божия. Евреи собрались побить его камнями за такие речи, и, когда он увещевал их, что глупо побивать камнями того, кто не сделал им ничего, кроме добра, ответили: «Не за доброе дело хотим побить Тебя камнями, но за богохульство и за то, что Ты, будучи человек, делаешь Себя Богом». Он настаивает (см. 82-й псалом), что, раз уж их собственная религия гласит, что они – боги по обетованию Всевышнего, это не может являться богохульством для того, кого Отец предназначил в жертву и отправил в мир, дабы провозгласить: «Я Сын Божий». Но они не потерпят этого ни за какие коврижки; и ему приходится бежать от их гнева. Это место довольно трудно для понимания из-за того различия, которое делает Иисус между собой и остальными. Он говорит, по сути, вот что: «Если вы боги, тогда я тем более бог». Иоанн заставляет его произнести это точно так же, как он заставляет его говорить «Я свет миру». У Матфея же он обращается к людям: «Вы – свет мира». Иоанн не придаёт никакого значения тем пассажам, из которых составлена его подборка: значительно более заинтересован он в собственном понимании того, что человек может избежать смерти и творить куда более невероятные чудеса, чем сам Христос; в самом деле, ему кажется, что Иисус недвусмысленно обещает именно это и, в конце концов, дерзко намекает, что он, Иоанн, и сам бессмертен во плоти. Так или иначе, он не пропускает ни одного из значительных изречений. Однако противоречия, в которые вступают они с доктриной, он вводит осознанно: они обращаются к некоему подсознательному инстинкту в нём, что принуждает его навешивать их повсюду, подобно ребёнку, навешивающему мишурные звёздочки на платье игрушечного ангела.

Иоанн не упоминает вознесения; и в конце его истории Иисус воскресает из мёртвых и появляется время от времени среди учеников. В качестве одного из подобных случаев поминает Иоанн чудесный улов, описанный Лукой совершенно в противоположной точке карьеры Христа, при призвании сыновей Зеведеевых.

Мало что можно сказать по этому разделу, касающемуся, главным образом, позиции Иисуса, хотя мистер Шоу мог бы зайти и гораздо дальше удручающе постоянного цитирования мистической банальности, звучащей в каждой второй строке, на все лады склоняя повторяющиеся притязания Иисуса на то, что он есть христос, аватара Вишну или, как вы ещё любите называть его, Отца.

Но есть одна поразительная фраза. «Иоанн не придаёт никакого значения тем пассажам, из которых составлена его подборка: значительно более заинтересован он в собственном понимании того, что человек может избежать смерти и творить куда более невероятные чудеса, чем сам Христос; в самом деле, ему кажется, что Иисус недвусмысленно обещает именно это и, в конце концов, дерзко намекает, что он, Иоанн, и сам бессмертен во плоти. Так или иначе, он не пропускает ни одного из значительных изречений». Неимоверная наглость этого высказывания вышибает дух. Иоанн наполняет этими изречениями главу за главой. Он размещает их даже в самых неожиданных местах. Например, между уходом Иуды и завершением Вечери у нас есть не менее четырёх глав, состоящих из 117-и стихов. Около 20 % всего евангелия! И Иоанн не придаёт «никакого значения тем пассажам, из которых составлена его подборка»! Уму непостижимо!

Безусловно, эти мистические пассажи совершенно несовместимы с другими идеями, упоминаемыми такими мыслителями как Шоу. Но это – всего лишь аргумент в пользу композитной природы евангелия. В некоторой степени аналогичный случай можно, тем не менее, наблюдать и сегодня. Возьмём Дао Дэ Цзин, мистический трактат, одновременно непонятный и простой, самый великолепный из всей древней сокровищницы мистицизма.

Однако практика даосов сего дня – обыкновенный фетишизм. Можно доказать, что Иоанн был таким же человеком, что он ссылался на собственную классику ради проформы, не вникая в неё. Но документ всё ещё остаётся композитным в любом разумном значении этого слова.

Иоанн согласен с описаниями суда и распятия

Хотя Иоанн, держась своей практики показать Иисуса умелым оратором, заставляет его играть не столь пассивную роль во время суда, он, тем не менее, придерживается в значительной степени тех же взглядов на это, что и остальные. И вопрос, который должен задать любой современный читатель, никогда не адресуется ему в большей степени, чем Матфею, Марку или Луке. Вопрос этот таков: Почему, будучи на земле, Иисус не защищал себя, а предоставлял спасать его от первосвященника другим? Он был столь популярен, что никто не помешал ему изгнать меновщиков из храма или не арестовал. Когда позднее они таки решаются задержать его, им приходится делать это ночью в саду. Он мог бы вступить с ними в диспут, как нередко делал в храме, и оправдать себя как перед иудейским законом, так и перед кесарем. И у него была возможность добиться поддержки своим аргументам: всё, что от него требовалось – это речь, воодушевляющая его последователей; и его бы не заставили замолчать. Евангелисты могли бы ответить, что все эти вопросы напрасны, ибо, пожелай Иисус спастись, он смог бы защитить себя всеми средствами, которые вменяет ему Иоанн: то есть повергнув своих стражей наземь своей чудодейственной силой. Если бы вы спросили Иоанна, почему он позволил нарядить в багряницу, и истязать, и казнить его, Иоанн ответил бы, что Иисус принял участь Бога, которого следовало убить и похоронить, дабы он восстал вновь, и отказаться от такой судьбы значило бы отречься от своей божественности. И это единственное несомненное объяснение. Верите вы так же, как и евангелисты, что Христос мог спасти себя с помощью чуда, или же, как современный атеист, полагаете, что он мог бы эффективно защитить себя обычными средствами, фактом остаётся то, что ни в одном из повествований он не сделал ничего подобного. Ему приходится умирать, как подобает богу, а не спасать себя, «как всякий из князе ».

Согласие в этом вопросе архиважно, ибо оно доказывает абсолютную искренность утверждения Иисуса о том, что он был богом. Ни один мошенник не сможет принять таких чудовищных последствий, не попытавшись спастись. Ни один мошенник не сможет упорствовать в убеждении, что воскреснет и восстанет из гроба через три дня. Если мы принимаем всю историю в целом, нам придётся поверить в это, равно как и в то, что его обещание вернуться во славе и установить царствие своё на земле при жизни своих современников было тем, что, как верил он сам, могло и на самом деле должно было случиться. Двое евангелистов утверждают, что во время своей последней агонии он отчаялся и упрекнул Бога в том, что тот оставил его. Двое других показывают, что он умирал в непоколебимой убеждённости и благодарности с простым замечанием, что тяжкое испытание завершилось. Но все четверо свидетельствуют, что его вера не была обманута и что он в самом деле восстал из мёртвых через три дня. И я считаю безрассудством усомниться в том, что все четверо записывали свои истории в полной уверенности, что и

другое обетование должно исполниться сполна и что сами они смогут дожить до Второго Пришествия, дабы свидетельствовать о нём.

Содержимое этого раздела с трудом соотносится с названием. Мистер Шоу, по большей части, озабочен вопросом о том, почему Иисус не защищал себя, и даёт очевидный ответ, что Иисус верил, что он есть Джон Ячменное Зерно. Шоу отмечает, что все евангелия сходятся в этом. «Согласие в этом вопросе архиважно, ибо оно доказывает абсолютную искренность утверждения Иисуса о том, что он был богом. Ни один мошенник не сможет принять таких чудовищных последствий, не попытавшись спастись. Ни один мошенник не сможет упорствовать в убеждении, что воскреснет и восстанет из гроба через три дня». К счастью, он подстраховался, продолжив: «Если мы принимаем всю историю в целом, нам придётся поверить в это».

Но с какой стати нам принимать всю историю в целом? Что неестественно для человека, особенно для человека воинствующего, изгоняющего меновщиков из храма, будет вполне естественным применительно к Солнцу или к Семени. Если слова и дела Иисуса – всего лишь таковые главного актёра в драме Джона Ячменное Зерно, это не более заслуживает нашего удивления, чем ежели мы услышим, как дама сомнительной репутации объясняет негодяю, что предпочитает смерть бесчестию (а именно это не менее четырёх раз произносилось со сцены в старые недобрые времена лет сто тому назад).

Шоу повторяет свою точку зрения относительно датировки: «И я считаю безрассудством усомниться в том, что все четверо записывали свои истории в полной уверенности, что и другое обетование должно исполниться сполна и что сами они смогут дожить до Второго Пришествия, дабы свидетельствовать о нём». Но все четверо никоим образом не согласны друг с другом в вопросе о Втором Пришествии. Матфей (гл. 24) приводит всевозможные предзнаменования, по всей видимости, развивающие описанные Марком, причём оба уверяют, что «не прейдёт род сей, как всё сие будет». Но формулировка Луки уже заметно отличается. Слово «род» может означать не только «поколение», но и «народ». Иоанн же и вовсе опускает этот эпизод. Так или иначе, совершенно ясно, что если церковь смогла принять евангелия, несмотря на эту кажущуюся проблему, евангелисты, значительно менее критичные и сообразительные, чем Отцы Церкви (многие из тех выдающихся греческих учёных, хорошо разбирающихся в диалектике, которые составляли канон Священного Писания), могли просто не заметить этого. Нет причин полагать, что авторы евангелий хоть в какой-то степени постигли проблемы, которые они вызвали в окрестностях Тивол, не говоря уже о берегах озера Паскуани, Нью Гемпшир, США, несколькими тысячами миль дальше!

Кстати, мы подошли к концу Евангелия от Иоанна, но так и не смогли обнаружить, как мистер Шоу исполнит своё обещание поставить Иисуса выше Конфуция или Платона.